Текст книги "Война затишья не любит"

Автор книги: Алескендер Рамазанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Дар Папаясса

«Продадим все!» – под таким девизом «Тетаконс» успешно просуществовал десять лет. Неприметное, одно из тысяч московских ЗАО, это «общество» официально оказывало всевозможные услуги посреднического характера по принципу: разрешено то, что не запрещено. А за все остальное в «Тетаконсе» отвечал Яков Семенович Самко – начальник планово-экономического управления, за глаза именуемый подчиненными – Папаясс (в соответствии с рангом и инициалами).

Управление Самко обосновалось в промзоне за Павелецким вокзалом, на изрядном удалении от центрального офиса, не участвовало в общих собраниях и корпоративных вечеринках и все расчеты производило самостоятельно. Порядки в нем были чуть ли не военные. С учетом феноменальных структурных преобразований и «работы с персоналом» по схеме «создать-набрать-уволить-разогнать», непрерывно идущих в «Тетаконсе», никто и не вникал, почему вся система электронного документооборота замыкалась на этот отдел. Был, конечно, у добродушного Якова Семеновича просторный кабинет рядом с апартаментами генерального директора, но сиживал он в нем редко, разве что в дни, когда генеральный принимал особо важных посетителей.

Благообразный, с копной седых волос над высоким смуглым лбом, Яков Семенович при первом же знакомстве с новыми сотрудниками доверительно сообщал, что у него половина родственников лежит под крестами, а другая под звездой Давида. Но глубоко ошибались те, кто так же откровенно говорил о своих семитских корнях. Упаси бог, «Тетаконс» не был скопищем тупых и злобных антисемитов! Просто Папаясс, являясь, ко всему, директором «Тетаконса» по персоналу, не терпел соплеменников рядом с собой. И к тому у отставного полковника КГБ-ФСБ были не только личные основания. Еще на первом году существования «Тетаконса» он представил генеральному красноречивый документ, где вполне научно излагалось, что все «полукровки» на порядок чаще оказываются бунтарями, психами и предателями. Что же касается смеси еврейской крови с любой другой, то Папаясс назвал ее «сущим купоросом» и положил на стол шефу два тома тогда еще малоизвестного в Москве автора Г. Климова. Когда через три дня шеф задумчиво спросил его, указывая на томики, ощетинившиеся закладками: – Яков Семенович, это – правда? – Самко, вперив в него темно-карие очи, поднял руку к потолку:

– Половина правды, ваша честь! Не по злому умыслу. Климов-то, он тоже жить хочет и живет неплохо. Правду знает только «шинбет». Да кто ж ее нам скажет?

Была у Самко особая заслуга. Он вытравил из «Тетаконса» аналитиков – племя, размножающееся в офисах со скоростью сине-зеленых водорослей. Заказы на пророчества и прогнозы направлялись в планово-экономический отдел и… исправно выполнялись, несмотря на то, что аналитики здесь не числились.

– Через год работы по нашим заказам самый тупой предсказатель поймет, что нам нужно, и будет водить нас за нос, – говорил Самко. – А потом еще спрыгнет. Есть другой путь: заказываем первичную информацию, в том числе и отвлекающую, в других конторах. На первых порах через фирму, потом – «через магазин». Это намного дешевле и безопасней. Да ведь столько зубров без дела по домам сидят… Отсев делают мои люди. Выводы – за мной.

Глава «Тетаконса» с этой схемой согласился.

Аналитическую пасеку Папаясс присмотрел поблизости от Павелецкого. Это было отделение медиа-холдинга «Росс», подминающего под себя легендарные советские информационные агентства. Первичную информацию по широчайшему спектру вопросов в «Россе» собирали по ночам студенты за приличную для них плату: десять ночных смен – двести долларов. Самко за свежую информацию по своим заданиям платил по сто баксов, выдавая гонорар незамедлительно. Встречи происходили в кафешках и закусочных на Павелецком. Для каждого информатора было обозначено свое место и время. Дискета, флешка, реже листки, попадали в папку Самко, чья рука делала встречное скользящее движение с неизменным визитным конвертиком. Несколько слов о новом задании, и информатор уходил первым. А Папаясс рассеянно посматривал по сторонам, допивая «Туборг». Кофе или чай на Павелецком он не употреблял.

Сегодняшний улов можно было отметить не только пивом. Новый подопечный оказался толковым малым и к выполненному заданию пристегнул черновики интересного проекта «Росса» – этакой шпаргалки для высших чиновников госаппарата: концентрат мнений зарубежных СМИ об участии отечественных олигархов в решении военно-политических вопросов. Самко тепло оглядел прыщавого рыхлого юношу и подвинул к нему второй конвертик со словами:

– Не делайте копий. Только на память. Готовьте отдельно, дома, что ли… Интересная тема… Для дипломной работы.

Ловя боковым зрением вихляющий зад уходящего студента, Папаясс упустил момент, когда у столика появился загорелый мужик с клетчатой сумкой на колесиках, по обличью явно дачник. Занял место студента, выставил на мраморную столешницу тарелочку с вокзальными бутербродами. Вот тут-то и пробило Самко: какой на хрен дачник, если этот сандвич пятнадцать рублей стоит! Но по-настоящему екнуло сердце, когда на столе возник очень знакомый термос. Уже без церемоний Самко уставился на пришельца и, стараясь быть спокойным, спросил:

– Ходок? Здравствуй, что ли? Если ты, Алеша, решил удивить и напугать своим маскарадом, то считай, что цели достиг.

– Модникова ты готовил? – не поднимая головы, угрюмо спросил Астманов. – Твой кадр?

Папаясс сокрушенно кивнул, стараясь не упускать из вида две позиции: термос, на крышке которого покоилась правая рука Ходока, и его левую руку, наполовину скрытую столом.

– Мой. Надеюсь, крышку не рванешь? Алеша? И пулю не влепишь. Моя ошибка. Ну, не было другого кандидата. Я же его проверял на деле. Деньги-то он привез?

– Не части. Все ты знаешь. Только одно скажи – это случайность или вы решили со мной поиграть в подкидного дурака? Прощупать?

– Пугаешь. Это плохо, – обозлился Самко. – Я тебя подводил? По моей линии были проблемы? То-то же. Ошибку признаю. В следующий раз нормального человека пришлю.

– Следующего раза не будет. Без комментариев, – предупреждающе поднял руку Астманов. – Чайник свой бери. Как открывать – знаешь. Этот, Модников, не оставил за собой чего?

– Если у тебя без проблем, – Самко осторожно подвинул к себе термос, – то у нас все чисто. Был след, домик в Серпухове. Сгорел… Никаких привязок, ручаюсь.

Астманов опустил руку в сумку, что заставило Папаясса слегка напрячься…

– Расслабься, проехали… Держи, вот его ксивы, хотя паспорт, похоже, натуральный, да и «льготное» – тоже. Оно ему теперь не нужно.

Самко облегченно выдохнул:

– Спасибо, Алексей. Я тут голову ломал. Говорили мне, дерзкий парень… Значит, царствие небесное!

– Это не нам судить, какое ему царствие, – поморщился Астманов. – А насчет дерзости… Отморозок он был, это точно. Все, откат нормальный. Уходи первым, Семеныч.

– Постой. Услуга за услугу. Прости, не то хотел сказать, но ты же знаешь закон подлости в таких делах, за одного идиота троих приходится подставлять. Ты с меня такое позорище снял… Вот, слушай. Помнишь, тогда, в восемьдесят первом, в редакции, ты рассказывал о Шамбале, о ваджрах, ну этих, громобоях. Помнишь, ты говорил – Шамбала рядом, рисовал эти палицы?

– Помню, – с досадой отозвался Ходок. – Если ты решил вечер воспоминаний устроить, так я вспомню, как ты меня, за малым, не сдал своим кровососам в Ташкенте…

– Леша, ну кто я тогда был? – опустил голову Самко. – Капитана досрочно получил, зелень. Другое время было. Закружило… Да ты послушай! Сказки про твои древнеарийские лазеры никого из наших не интересовали. Рерих, Блаватская, Шамбала – это для ученых дамочек, чтобы их в постель красиво уложить. А вот месяц назад – публикации валом пошли! И почти в каждой намек – есть в России эти ваджры…

Астманов поморщился:

– У нас теперь, как в Греции, – все есть! Ты с какого бодуна в мистику ударился?

– Не пью и не тянет, Алеша. А вот еще смешной случай. На тусовке одной речь о камешках зашла. Так вот, солидный человек утверждал, что есть у него осколок этой ваджры. Черный алмаз. Лечит, удачу приносит – все такое… А тут «барби», девка его, из породистых, масла в огонь подлила, мол, сколько же такое чудо в целости стоит. Он на секунду притормозил, а потом ткнул пальцем за окно, на «Лейтон», здание офисное, новое, и говорит: «Этот крейсер – стартовая цена». Пошутил, вроде посмеялись. Только шутить он не может и не любит – машина счетная! И еще, когда мы подкатили с предложением поискать остальные части камня, то он сначала интерес проявил, а потом просто перестал с нами общаться, будто кто ему нашептал….

– Мне-то ты зачем это говоришь, – Астманов полез за сигаретами, но, вспомнив, что стоят они в зале ожидания, не закурил, а стал постукивать пачкой по мрамору. – Я в ваших тусовках не участвую. Да и обмен у нас последний состоялся. Все, иссякла жила.

Самко хохотнул:

– Не та уже выдержка, Ходок! При том, что тебе это интересно. Ты же рисовал тогда и диск, и «гантель», и крестик чудный, у которого концы ромбические. Так вот, человек этот нам показал фотографию камешка. Другим в новинку, а я этот профиль на твоем рисунке видел.

– Слушай, ты, достоевский, войди в Сеть, запроси все эти буддистские бредни и там не такое найдешь. Прощай!

– Нет, Алеша, дарю все: во-первых, когда ты этим болел, Интернета у нас не было, во-вторых, очень уж совпадает излом, знаешь, такой, серпиком, ты и его рисовал. Я, Леша, с этим делом связываться не буду. Не мой уровень. А ты, если что знаешь, смотри: большие деньги – большие страсти. Вот теперь прощай. На этот раз я первым уйду, чтобы тебе не так беспокойно было.

Самко дружелюбно прикоснулся к руке Астманова и не торопясь зашагал к эскалатору. Ходок смотрел ему вслед со смешанным чувством злости и благодарности. Пусть даже и врет, что не будет искать, с таким заделом не удержаться! Но ведь предупредил…

Тут же, на Павелецком, он сдал билет на поезд «Москва – Порт-Ветровск» и у кромки привокзальной площади отыскал автобус, следующий в Ростов. По итогам «визита» окольный путь гарантировал хотя бы минимум безопасности. Автобус тем и хорош, что можно выйти там, где вздумается пассажиру, днем ли, ночью. Да и по времени в Порт-Ветровск он должен был прибыть раньше поезда, огибающего мятежную Чечню Сальскими степями, на десять часов. Этого времени хватало для организованного отхода.

Последний легион империи
Кундуз, май 1981 г.,
201-я мотострелковая дивизия

Редакция газеты «За честь Родины» состояла в штате 201-й мотострелковой дивизии. И поскольку Астманов принял на себя обязанности корреспондента, то, будь добр, изучай историю соединения, пропагандируй славные боевые традиции! Таков был справедливый приговор редактора. Астманов не возражал, но, правда, заметил: «Подвиг дедов будем славить?» – намекая на то, что ограниченный контингент советских войск в Афганистане в основном состоял из детей невоевавших отцов. Выпал такой счастливый период России, что выросло и вырастило детей поколение, пороху не нюхавшее.

Пролистав за день все доступные материалы в политическом отделе, Астманов отчаялся. Обсосанные фразы, плод творчества дивизионных пропагандистов, ни уму, ни сердцу ничего не давали. И совершенно было непонятно, почему солдат должен гордиться именно своей 201-й мотострелковой дивизией. Из тупика помог выйти подполковник Русаков. Должность у него была замечательная – заместитель начальника политотдела по работе с местным населением.

– Допуск есть? – усмехнулся Рысков, выслушав сетования корреспондента. – Иди в штаб, выпиши исторический формуляр дивизии и, в разумных пределах, используй. Конечно, и там не все правда, но брехни поменьше будет. Это, брат, документ!

Пожелтевшие, ломкие страницы формуляра действительно воскрешали время. Астманов погрузился в разбухшие тома, как в увлекательный исторический роман.

Само рождение дивизии было замечательным: в мае 1943-го ее спешно сформировали из пограничной бригады НКВД, имевшей боевой опыт со времен финской кампании, бригады внутренней охраны Ленинграда, три года воевавшей с диверсантами, ворами и мародерами, и частей морской пехоты Балтийского флота. Такая, даже изначально обреченная на гибель, «болотная» дивизия не могла исчезнуть бесследно. Пограничники, стрелки НКВД и морские пехотинцы. Это была гремучая смесь!

В тесном закутке секретной части Астманов делал пометки, переписывал наиболее интересные, на его взгляд, данные из журнала боевых действий дивизии:

«…20 января 1944 года подразделения 92-го стрелкового полка вышли к полотну железной дороги Гатчина – Владимирская у села Большое Замостье. Высокая насыпь была превращена противником в линию обороны. Старший лейтенант М. Миронов со своей ротой в ночной атаке сбил немцев с насыпи. Миронов был ранен осколками мины в обе ноги. В течение 15 часов, до подхода основных сил полка, рота удерживала позиции, уничтожив 240 гитлеровцев.

…В течение 25–26 января 1944 года противник потерял около двух тысяч солдат и офицеров, были захвачены трофеи: пулеметов – 20, минометов – 5, стрелкового оружия – 153. Наши потери составили: убитых – 142 человека, раненых – 734, пропавших без вести – 15.

…С 22 по 31 января 1944 года дивизия вела непрерывные наступательные бои. За это время освобождено более 55 населенных пунктов.

Нанесены потери противнику: убиты и ранены более 6000 солдат и офицеров. Уничтожено: пулеметов – 50, винтовок – 150, танков – 2, бронетранспортеров – 3. Захвачено: лошадей – 68, полевых орудий, тягачей – 25, самолетов – 3 (из них один неисправный).

…1 марта дивизия, имея в первом эшелоне 92-й и 122-й стрелковые полки, перешла в наступление в направлении Сиргала… Дивизия встретила исключительно упорное сопротивление противника, укрепившегося в лесном массиве и по западной окраине болота вост. Сиргала.

Перед фронтом наступления дивизии оборонялись части 170 ПД, пополненные личным составом и техникой.

За время наступления дивизии с 1 по 10 марта дивизия продвинулась от 1 до 2 километров, нанеся противнику следующие потери: убитыми и ранеными – 2500 человек, захвачено – 20 пулеметов, 130 винтовок.

В ночь с 9 на 10 марта боевой участок был передан 131-й стрелковой дивизии. С 12 по 26 марта дивизия, выйдя во фронтовой резерв, пополнилась личным составом и вооружением.

С 27 по 31 марта дивизия вела бои в составе 117-го стрелкового корпуса… Успеха не имела».

Астманов понимал, что даже в таком документе, как исторический формуляр, далеко не вся (и не все) правда. К примеру, записано, что дивизия продвигается на один-два километра, уложив две с половиной тысячи фашистов, а затем отводится на переформирование. Из документов на два месяца исчезает фамилия комдива Якутовича, меняются командиры полков. Ни слова о своих потерях, об «эпидемии», скосившей командование дивизии… «Успеха не имела» – скупо гласил о тех днях главный исторический документ. Мог ли знать Астманов, что через шестнадцать лет он будет вновь вчитываться в пожелтевшие страницы солидных томов и медленно соображать, что же заставило «штабных» выбросить из истории дивизии ровно половину своей же афганской истории, с 1981-го по 1985 год. Но это будет в середине девяностых годов в «суверенно-послевоенном» Таджикистане, когда дивизия станет «последним легионом империи» в самой отдаленной ее колонии. И вот ведь совпадение: последней дивизия вошла в Афганистан, последней вышла. А пока на дворе год 1981-й…

В военно-исторических изысканиях Астманов провел три дня, какие редко выпадают военному человеку и помнятся долго и благодарно. На четвертое утро, вместо выдачи очередного тома формуляра, секретчик, ехидно улыбаясь, передал ему предложение посетить заместителя начальника особого отдела дивизии…

А наутро рано вызвали в отдел…

«Если в армии служить, то в редакции или особом отделе», – говаривал первый редактор Астманова – капитан Хараненко. Впрочем, несмотря на глубокое понимание ситуации, именно особисты его не привечали по ряду причин. Особенно армейских «гебистов» злило, что Хараненко неизменно за двадцать метров до встречи с сотрудниками особого отдела радостно орал на весь военный городок:

– Привет, контрразведка! Ну, сколько шпионов поймали?

Государственная безопасность – это навсегда и везде. Главное – правильно понимать эту самую безопасность. Ну, разве не правы были особисты, держа на крючке армейцев всех чинов и возрастов за воровство, продажу боеприпасов, самогоноварение, блуд и редкую в те годы, но очень опасную, в военно-политическом и уголовном смысле, педерастию. Черное духовенство армии! Подержат, препарируют и сдадут в прокуратуру, если, конечно, нет прямых признаков измены Родине. И коль уж скажут, что мысли, слова и дела твои – незрелые, благодари Бога и соглашайся – покаяние в незрелости принимали. Работа не мед, конечно, но особистов уважали, окружали легендами и боялись – это точно. В самых стесненных условиях особому отделу для размещения отводили очень приличное место, которое тут же превращалось в маленькую крепость.

Особый отдел 201-й дивизии в этом смысле не был исключением – он занимал половину штабного барака. В другой разместился политотдел, а в середину, очевидно в качестве буфера, втиснули военную прокуратуру гарнизона, для которой прорубили незапланированный выход. Вякнешь лишнее – пропустят через политотдел. Упорствуешь в заблуждении – вразумят в особом отделе. Не унимаешься? Военный прокурор тебе судья! Видел как-то Астманов этого прокурора. Ладный такой мужичок, на Ленина чем-то смахивал, нет, не лысиной, а живостью и ласково-засасывающим взглядом. Да, вот еще: на кителе прокурорском орденская планка из трех боевых орденов. Боевой, значит, прокурор, ибо свято Астманов верил тогда, что ордена даром не дают даже тогдашнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу. Пусть за прошлые, но ведь реальные боевые заслуги дали!

Астманов нажал черную кнопку звонка. За обитой оцинкованной жестью дверью возникло движение, и, вгоняя в кровь добрую порцию адреналина, рыкнул замаскированный динамик:

– Слушаю. Кто нужен? Говорите!

– Старший лейтенант Астманов. К подполковнику Храмцову.

Дверь немедленно отворилась, не положено светиться на крылечке особого отдела, мало ли зачем пришел сюда солдат или офицер, но в предбаннике, в обществе двухметрового блондина, вооруженного «АКСУ», Астманов провел минут десять. Все правильно: клиент должен созреть, почувствовать вину, в крайнем случае засомневаться в чистоте своих помыслов перед лицом хранителей державы.

Беседа с Храмцовым была очень содержательной. Особист по полной схеме оторвался за нарушение режима секретности, поскольку Астманов занес в блокнот полные действительные наименования полков и отдельных батальонов, да еще привязал к ним номера полевой почты. Затем прозвучало имя Рахима-Романа-дукандора, с весьма нелестными эпитетами, и настоятельная рекомендация пореже появляться «в этой грязной лавчонке». Далее сухощавый нервный подполковник смягчился и даже спросил о творческих планах. Астманов понял, что наступает момент истины, и очень желал оттянуть его. Блокнот – это повод. Не блокнот, так анекдот «антисоветский» про главу государства или еще что… Дуканщик Рахим – предупреждение: не лезь на чужой явочный пункт, не качай информацию из чужих источников. Выходит, не прокололся «Роман Рахимович», иначе разговор пошел бы в ином ключе, если не в ином месте…

– Ты же, Алексей, когда-то в Комитете хотел служить, – вдруг задушевно сказал Храмцов.

– Хотел, – вскинулся Астманов, почувствовав, что может перехватить инициативу, пусть даже петля затягивалась мастером. – Потом в науку хотел, потом в литературу хотел. А когда принял решение, то ваши территориалы старым посчитали. Мол, возраст. Это двадцать девять – возраст? Или то причиной, что шишки-педерасты выписали мне волчий билет, в родном городе, не без помощи Комитета?

Нет, не пробить Храмцова, не взял его праведный гнев лейтенанта, он четко придерживался своей линии.

– Ты вот, к примеру, не знаешь, что под боком твой коллега служит. Вам не нужны хорошие военкоры? Между прочим, с высшим образованием парень, журналист.

Астманов с тоской понял, что сейчас последует призыв к сотрудничеству.

– Будешь работать в противотанковом дивизионе, поинтересуйся, Шадиев, – продолжал Храмцов. – Говорят, роман пишет на досуге, но только на узбекском языке. Интересно, что он пишет…

Астманов обреченно кивнул. «Добровольное сотрудничество» с Комитетом для журналиста – условие непременное, конечно, но так хотелось хотя бы в Афгане отряхнуться…

С «узбекским коллегой» из противотанкового дивизиона Астманов познакомился на следующий день. Он нашел в боевом охранении рядового Шадиева, выдавил из него две заметки, пролистал наброски повести лирического содержания, где ни слова не было про Афганистан, а юные любовники носили возвышенные имена Малика и Баходыр и трудились в газете Бустонлыкского района Кашкасуринской области. С этой ценной информацией Астманов немедленно отправился к Храмцову, благо было по пути, мечтая, чтобы особист не выдумал нового задания.

– Ошиблись ваши источники, – скорбно заговорил Астманов, – никакой он не журналист. Окончил педагогическое училище, райком определил его в газету. Пишет о своей работе в печатном органе. Между прочим, он даже домой не сообщил, что в Афгане служит. Боится мать огорчить. И вообще на вид – ребенок, глаза чистые, обрадовался… Так что зря вы…

– Молод еще судить, что зря, что не зря, – оборвал Храмцов, – вот по рукам пасквиль гуляет «Теркин в Афганистане», стихи. Не встречал?

– Нет, не приходилось, я Твардовского не очень, – машинально ответил Астманов. – А что, смешная поэма, подражание… Как «Энеида» Котляревского? Большая? – Слова выпархивали почти бездумно, по принципу допустимого соответствия, а бурчание Храмцова по поводу того, что одного отщепенца уже посадили за передачу на Запад клеветнического афганского дневника, воспринималось чуть ли не мозжечком…

Перстень! Желтый перстень на правом среднем пальце подполковника, как две капли воды схожий с тем, что завещал Астманову Ширали…

– Этот перстень… Откуда? – выдохнул Алексей и через секунду пожалел, что не сдержал эмоций.

– Э, корреспондент, да ты непрост… Так я и думал! Поэт-зоотехник-журналист! Ишь глаза-то загорелись. Ну, выкладывай, что про кольцо знаешь?

Слова подари, Господи! Нельзя молчать, вцепится – не оторвешь!

– Это не кольцо. Перстень. Знак принадлежности к знатному роду. Считался достоинством мужчины, так у Хайяма сказано. Работа скорее греческая или повтор по их канонам. Можно посмотреть поближе, товарищ подполковник?

Храмцов, не отводя глаз, стянул перстень:

– Что-то ты знаешь, корреспондент. Не темни… Молод еще… Вижу, непростой перстенек? Так? Уже встречал здесь что-то подобное?

А вот теперь и ты прокололся, товарищ полковник. «Здесь!» Что ж, попробуем обменяться информацией.

– Если известно место, где его нашли, в слое, разумеется, в земле, то могу назвать примерно век, культуру.

– Ишь ты, в слое, – передразнил особист, – там такой слой снимали… Достаточно тебе, если скажу, что нашли за Мазари-Шарифом, у нашей границы. Сняли с духа. Этого хватит?

– Нет. Он мог его откуда угодно притащить. Зацепка одна: работа очень напоминает бактрийскую. Второй—четвертый века до нашей эры… А Мазари-Шариф – Балх, провинция. Здесь был центр Согдианы, Бактрии, пока кочевники не прошли.

Храмцов протянул сухую узкую ладонь, и Астманов, не скрывая сожаления, положил в нее перстень:

– Есть еще деталь. Золото у них было мягкое. Видите, грани острые. Значит, не носили особо этот перстень. Он скорее всего из могильника. Если так, то примета нехорошая есть…

– Не пугай, дед, мудями! – довольно рассмеялся Храмцов. – Темнила ты, корреспондент. Ерунду всякую несешь, пока ответ обдумываешь… Но, вижу, есть у тебя интерес. Давай так: тебе ездить по гарнизонам сам бог велел. Если что такое увидишь – делись информацией. Закон разведки знаешь?

– Какой из? – протянул Астманов.

– А такой: ты мне – я тебе. И тухлятину, теории всякие, мнения свои не поставляй, прошу.

– Классика, – засмеялся Астманов. – Это же как у Салтыкова-Щедрина, чтобы агентом не воняло?

Храмцов поморщился:

– Тяжело с вами, интеллигентами. Все отвлекаете, путаете… Так вот, я место назвал. Скажу, что есть где-то рядом то ли клад, то ли захоронка, оттуда и золото. Транспорт нужен будет, связь, выезд организовать – от моего имени к нашим сотрудникам в полках обращайся, помогут… Да вот еще тебе предупреждение: не пой ты похабных песен на ваших попойках, плохо кончится. Мне все одно, а вот политотдельцы тебе, коммунисту, не спустят.

– Каких песен, – искренне изумился Астманов, – анекдоты, может быть?

– А таких – про танкистов, про особый отдел. Теперь в Пули-Хумри поют. Дружок твой, Новиков, туда притащил.

– Это «наутро рано вызвали в отдел»? Товарищ подполковник, ну фронтовой же фольклор, не сам же придумал. Но, каюсь, в детстве от инвалида-самовара слышал.

– Какого еще самовара? – нахмурился Храмцов, понимая, что Астманов ерничает.

– Да это были такие, без рук, без ног. Их там, где я жил, на базар выносили, сажали, и они песни пели всякие… А у меня память в детстве хорошая была. Да еще мы им сигареты прикуривали, мелочь охраняли…

– Ну, хватит. Постарше тебя, не такое видел, – буркнул Храмцов, – у самого дядька на утюжках катался. Иди. Теперь дорогу знаешь. Да брось смущать штабных изысканиями в формуляре. Они этого не любят.

Странную гамму чувств переживал Астманов, пока брел под жгучим солнцем к редакции. Досаду, злость на самого себя, предчувствие удачи и тревогу. Над взлетной полосой, пронзительно курлыкая, плясала пара «МИ-24». И, вдохнув полной грудью коктейль из пряной полыни и керосиновой гари, в какофонию вертолетного вальса Астманов добавил свою тему. Во всю глотку заорал:

 
Первая болванка попала танку в лоб,
Механика-водителя вогнала сразу в гроб!
А наутро рано вызвали в отдел:
– Отчего ты, курва, вместе с танком не сгорел?
А я им отвечаю, я им говорю:
– В следующей атаке обязательно сгорю.
 

Между тем не орать бы Алешке от избытка чувств крамольные песни, а остановиться, оглянуться, может быть, и увидел бы, что отогнута на окне Храмцова зеркальная термопростыня, в какую «груз-200» да «груз-300» оборачивали (убитых и раненых), чтобы не жарились под афганским солнцем, и смотрят ему вслед двое.

– Вот такой интересный объект, – наставительно говорил худощавому смуглому лейтенанту Храмцов. – На срочной службе чудеса творил. Явно гуманитарий, а по образованию – зоотехник. Опять же сюда рвался прямо-таки. С афганцами общается, как я с тобой. Так что, Яша, бери в разработку. Сразу тебе скажу: он к агитотряду прилепится, там будет езда по всем направлениям, месяцами. БАПО – боевой агитационно-пропагандистский отряд, слышал о таком? Руководить им будет Русаков из политотдела. Вот с ними и пойдешь. Официально, как представитель особого отдела. Понятна задача, Яков Семеныч?

Знал бы тогда лейтенант Яков Самко, что задача эта растянется на двадцать лет и станет частью его судьбы, бухнулся бы в ноги Храмцову, мол, не погуби, отец родной. Но без тени сомнения тряхнул копной темных волос и глухо пристукнул резиной каблуков. Верно говорят, что простота – хуже воровства, да недоговаривают! Бегите от простых задач, особенно когда их ставят вам мудрые люди. Они уже вкусили от простоты и теперь делятся с вами ее смертельной горечью.

А вот работу с историческим формуляром и архивами дивизии Астманов продолжил. Но случилось это через пятнадцать лет, в другой стране.