Текст книги "…Имя сей звезде Чернобыль. К 35-летию катастрофы на Чернобыльской АЭС"

Автор книги: Алесь Адамович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Алесь Адамович
…Имя сей звезде Чернобыль. К 35-летию катастрофы на Чернобыльской АЭС

Алесь Адамович, замечательный белорусский писатель и публицист, одним из первых в мире реально осознал и оценил масштабы крупнейшей техногенной катастрофы XX века, ее последствия для судеб и его родной земли, и нашей такой небольшой планеты.

Чернобыльская беда, обрушившаяся на Беларусь, а именно она пострадала от случившейся аварии более всего, – это личная трагедия писателя, боль, пропущенная через его сердце.

К сожалению, опасность развязывания атомной войны, которая в 80-е гг. также очень тревожила писателя, и сегодня еще не снята с повестки дня, ядерное оружие расползается по планете.

Вот почему сборник произведений Алеся Адамовича, и художественных, и публицистических, в которых затрагивается тема Чернобыля, тема взаимоотношений человека и Атома, человека и Бомбы, так актуален и сегодня.

Я рад, что эта книга увидела свет, причем в год 20-летия Чернобыльской аварии и накануне 20-летия Форума «За безъядерный мир, за выживание человечества».

Она написана болью души.

Академик Е. П. Велихов

2006 г.

От составителя

«Так получилось, что как раз в ночь с 25 на 26 апреля я летел лечиться на Кавказ, а на земле в это время все как раз совершалось. Первая информация по телевидению об аварии в каком-то Чернобыле прозвучала невнятно, но тревога кольнула: в 1986 г. мы все еще жили с привычкой, что о таких вещах не сообщают, но уж если сообщили… Вдали от родины тревога о том, что дома происходит, всегда острее. Поэтому, когда вернулся в Минск, оказался, может быть, самым восприимчивым к чернобыльской информации».

Благодаря встречам, беседам с учеными, специалистами к А. Адамовичу пришло осознание, что на самом деле происходит на родной земле. Так рождалось его отчаянное письмо к власти, а именно к М. С. Горбачеву.

Атомное оружие, атомная энергетика не были для А. Адамовича terra incognitа. Он отлично понимал, чем это грозит человечеству в случае войны или аварии, о чем свидетельствуют его дневниковые записи и другие работы (еще до Чернобыля). Он много об этом думал, читал, писал.

А мысль, что с появлением атомной бомбы «человечество стало смертным в двадцатом веке», – важнейшая в его творчестве в 80-е годы. В 1983 году он очень внимательно читает книгу американского публициста Джонатана Шелла «Судьба Земли» (1982), с великим трудом попавшую в его руки, в которой подробно говорилось о последствиях атомных взрывов, о страшном влиянии радиации на природу и человека.

Он пытался до конца понять, что такое атомная бомба и что она несет человечеству.

Когда случился Чернобыль, он уже мог представить его реальные масштабы: ведь из 350 условных хиросимских бомб 300 упали на Беларусь.

В статье «Чернобыль и власть» А. Адамович подробно рассказал об истории писем М. С. Горбачеву, о встрече с первым секретарем ЦК КПБ Н. Слюньковым.

Его потрясла бездумная журналистская фраза: «Ветер, к счастью, дул не на Киев…»

Эта фраза неоднократно прозвучит в его статьях и выступлениях, камнем ляжет на его сердце.

Собственно литературное творчество отодвинуто в сторону. Митинги, «Чарнобыльскiя шляхi», выступления в Беларуси и за рубежом, и публицистика, как говорят, блестящая.

Он приходит к выводу, что Чернобыль – крупнейшая из глобальных катастроф XX века.

Через пять лет он писал, что «это – надолго. Чернобыль не позади, он впереди, на много десятилетий и даже столетий».

Он считал, что «спасение – в альтернативной, не отравляющей и не разрушающей природную среду энергетике».

В последние два года (после инфаркта) он вернулся к художественному творчеству. Публикует в журналах повести: «Венера, или Как я был крепостником», «Немой», «Vixi». Умер от второго инфаркта 26 января 1994 года.

Письмо от В. Быкова А. Адамовичу

Саша, дорогой дружище!

Только что у нас была Вера, угостила куличом и яйцами (к Пасхе), Ирина проводила ее, а я сел за это письмо. Мы тут, шутя, сочиняли тебе телеграмму в том смысле, чтобы ты берег себя, т/ак/ к/ак/ вполне возможно, что представляешь теперь единственный экз/емпляр/ генофонда нации, который понадобится вскоре на родине. В общем, сейчас обстановка, кажется, нормализовалась (или около того), но дело в том, что в первые дни, которые выпали на выходные, никто радиоактивность не измерял, а именно тогда через всю Белоруссию на север прошел радиоактивный шлейф, в котором была наибольшая концентрация. Еще и в понедельник приборы оказались зашкаленными от 20–30-кратного превышения нормы. Два южных района Гомельщины эвакуируются.

Вот такие наши дела. Многие весьма огорчены, другие же не обращают внимания – пьют и гуляют, как и всегда на праздник. …

Погода у нас переменилась, стало холодно, хотя сухо (а надобен дождь, чтобы смыть всю эту пыльно-радиоактивную гадость). Очень не весело вообще…

…Саша, ты за нас не тревожься: мы во власти божией – иначе не скажешь. Пьём йод (4 капли на полстакана молока) и каберне, говорят, выводит. Но, говорят, водка выводит лучше, если бы она была. Водки нет! Даже на праздник…

Очень желаем тебе хорошей погоды и безоблачного настроения.

И – приезжай бодрым и здоровым.

Обнимаем.

Твой Василь и Ирина.

03 мая 1986 г. [Минск]

Письмо В. В. Быкову

Дорогие пострадавшие – Василек, Ирина[1]1
   Ирина Михайловна – жена В. В. Быкова.


[Закрыть] и весь народ, теперь уже дважды хатынский! Или так: хатынский и плюс хиросимский. Одно кличет другое, так уж на небесах записано, что ли.

Шлю молитвы за вас всех, над кем прополз шлейф нашей высокочтимой науки, с отвращением вспоминается телефизиономия главного по этим делам академика (полгода назад вещал из телеящика) – конечно же, всякие там опасения за «мирный атом», это у них там, а мы оптимисты и начхать. Рядом с бюрократом казенный оптимист – главный наш могильщик. Благодаря «патриотическому оптимизму» мы войну встретили в подштанниках. А теперь вот – Чернобыль. Интересно, будем достраивать свой – в 30 км от Минска? Или все-таки спохватимся? Хотя бы такой ценой.

А я, как нарочно, уехал от всех вас. И от Наташи с Верой[2]2
   Дочь и жена А. М. Адамовича.


[Закрыть]. Что-то вроде дезертира. Не «генофонд», а дезертир!

Нет, мир спятил! Те вон руки от злорадства потирают, а мы рассказываем, как здорово показали себя пожарники и милиционеры. Можно представить (легко это сделать) как 60 раз уничтоженная жизнь будет тенью, пеплом удаляться от планеты Земля, а звучать будут все те же тени-голоса: «Здорово мы их, растяп!», «Нет, как здорово пожарники!»…

Я должен ехать к ученым, в Москву. Интересно бы спросить высоколобых: отвечает или не отвечает ученый-физик, химик и т. п., если его опасную штучку доводит, реализует безответственно-пьяный (или с похмелья) «дядя Вася»? (Мелиораторов уже об этом спросили – машут руками, а мы причем, если наше добро обращают во зло на последнем прогоне!) Думаю, что они в ответе. Думай про всю цепочку, а если ненадежная, тогда подумай еще раз!

А ты говоришь, водки нема! Да я бы отдал нас всех на годик-два в руки Карпюка[3]3
   Карпюк Алексей Никифорович – белорусский писатель.


[Закрыть] и Дудочкина[4]4
   Дудочкин Петр Петрович – русский писатель. Оба писателя – противники алкоголя.


[Закрыть], они бы осушили – да здравствует вот такая мелиорация!

Значит, не хотите сюда? Отпусти тогда Ирину с Верой и Наташей, раз сам к Тэтчер рвешься. Пусть погуляют, пока можно, пока здесь чисто. Покажу Кавказ, хотя бы с севера.

Обнимаю и желаю, чтобы все это – на сухой лес!

Ваш Адамович.

7.5.86 [г. Железноводск]

Письмо И. А. Дедкову[5]5
   Дедков Игорь Александрович – русский критик, жил в Костроме, последние годы – в Москве.


[Закрыть]

Дорогой Игорь Александрович!

Сегодня вернулся из Железноводска на свою, теперь уже дважды многострадальную, землю. Вы там даже не представляете, что это и как, и чем обернется в будущем. Этот самый, будь он проклят, мирный атом оказался с лицом, да нет, харей того же кровожадного Марса и хотя ногами стоял на земле украинской, но к ней спиной, а к нам харей развернулся – по ветру. Ну и…

Могу лишь сказать, что той умиротворяющей земли, края, который Вам знаком, уже нет, и будет ли, – не знаю. И мы – не те.

Вмиг все изменилось.

Спрашиваете еще и о нашем съезде. Мура все это.

Я выступал о герое нашего времени – о бюрократе. Не знал только, что дела его еще и радиоактивностью грозят.

Привет Вам, жму руку! А костромчанам – восточного ветра!

А. Адамович.

22.05.86

[г. Минск]

Письмо М. С. Горбачеву. 1 июня 1986 г.

Из записных книжек
(май 1986–1992 гг.)

1986

май

Два выступл/ения/ по поводу Ч/ернобыльской/ катастрофы:

– На съезде в июне.

– На конфер/енции/ ученых в защиту мира.

1. Из облака, зловеще проплывшего над севером Укр/аины/ и югом Бел/оруссии/, выглянул лик, отнюдь не святой. Сталина. А этот-то причем? Очень даже причем.

Как в 41-м – уже война гремит, а те, кому положено принимать решения, загнув голову, пытаются услышать его распоряжение: считать или не считать это войной?.. Узнали, что взорвалась [АЭС], что пошла на Бел/оруссию/, на многострадальную снова, Н/естеренко/[6]6
   Нестеренко Василий Борисович – белорусский ученый в области ядерной энергетики и радиоактивной безопасности, с 1977 г. – директор ин-та ядерной энергетики АН БССР, с 1987 г. – зав. лабораторией этого инта. С 1990 г. – директор института «БелРад».


[Закрыть] бегает, всем сообщает: идет! идет! надо объявить, предупредить население! (то же, очевидно, и в Киеве происходит), но у сформированных им чиновников одна мысль: а что потом нам скажут! Сдыхайте, но себя соблюдем! Сдыхайте, но политика прежде всего! Те 18-летние девочки, что сейчас в минской больнице – с Гомельщины, не получили бы 1000 рентген, потому что не стояли бы на окнах, не мыли бы их, а захлопнули бы. И сколько таких? Не знаем, время проявит и страшно думать.

Можно представить, что речь шла бы и о ядер/ной/ войне, а они бы все прикидывали: а не пострадает ли политика? Погибнет все, зато политику соблюдем!

Гласность! Вот и проявилось, в экстремальных условиях, насколько все это болтовня. Также и «новое мышление». Да какое новое, хотя бы просто элементарно человеческое.

Нет, в бюрократической машине заложено это – абсолютная расчеловеченность.

Из всего можно извлечь уроки. Невозможно только из ядер/ной/ всеобщей войны – некому. А так возможно – из Чернобыля тоже.

О воен/ном/ атоме из трагедии мирного. Но о мирном мало гов/орят/, а надо бы. Ведь это – сродни малой Хиросиме – в принципе.

Почему-то оцен/ивается/ случивш/ееся/ как стихийное бедствие. А ведь за этим чей-то проект, монтаж/ные/ раб/оты/, эксплуатация.

Меня все мучит вопрос: кто кликнул: «Дадим досрочно»? Где он, чем сегодня руководит?

Это досрочно-то притом, что работник наш и без того исхалтурился. Так ему еще алиби! Как тому В. В. Прохорову – старший инженер проекта, будем помнить своих героев – к/отор/ый проектир/овал/ молдавский канал под соленый раствор. Мол, зато не за 5, а за 3 года! Так и объясняет «Комсомолка»!

…Так давайте народу этих ядер/ных/ прохоровых, почему мы их щадим, тех, из-за кого погибли героич/еские/ реб/ята/ – пожар/ные/ и женщины делают «выброс» – до 5 месяцев. Сегодня, а тем более приехав из Белоруссии, не могу, не имею права не гов/орить/ о Чернобыле. Два аспекта: внешний, внутренний.

2. Вот и проявилось в полную силу, потому что в экстремальных условиях, то, против чего нужна «настоящая революция», как в начале назвал это М. С. Горбачев, а вместо чего пока – словесные упражнения, уговоры, бюрократию увещеваем не быть бюрократией.

Чернобыль высветил всю картину того, что названо «застоем», но что можно назвать и «закостенением», и «развалом» (и то и др. – хотя вроде о разном состоянии эти слова).

Урок Чернобыля: «Нужны самые строгие требования везде и во всем…вопросы дисциплины порядка, организованности приобретают первостепенное значение» (М. Горбачев).

Два аспекта «уроков» – внешний (угроза атома) и внутренний – угроза со стороны бардака: конструкторского (проектного), технического и эксплуатационного.

Будет установлено, кто и что повинно больше.

Допустим, проект окажется идеальным, значит, вина снимается с ученых? Если виноваты послед/ние/ звенья цепочки?

Нет и нет! Как не снимается с мелиораторов за засоление черноземов по причине, что воду поставляют в руки небрежные, безразличные, «колхозные» (в самом плохом смысле этого слова). Ну а что дожидаться, когда остальная «цепочка» отладится? А до того – нет? Да, так и только так! Если сомневаетесь, вообразите полож/ение/ и судьбу тысяч и тысяч людей в Бел/оруссии/ и на Укр/аине/, к/отор/ых накрыло «облако». И кто имел право сделать воздух, воду, саму землю неуютной для целых народов. А ведь это так! Езжайте на Гомельщину и поживите там – почувствуете сразу.

Один из участн/иков/ первого испыт/ания/ ядерного устройства, увидев гриб, сказал:

– Теперь все мы – негодяи!

Думаю, что и проектировщики, и строители, и эксплуатационники (и те, кто торопил их всех, чтобы отрапортовать досрочно – помним фанфары, когда принимали «досрочный» объект) – все, если бы они умели быть честными, повторили бы эти слова.

И вот еще это, м.б., главное: не следует ли вернуться нашим специалистам к вопросу, дискуссии, к/отор/ая была свернута в свое время явно волевым, бюрократическим нажимом: следует ли строить такие станции близ больших городов. Например, в 30 км от Минска (заметьте и цифра-то, цифра, которая столько раз повторяется в связи с Чернобылем – 30 км зона!) Что достигается, экономится? Да один такой Чернобыль вблизи Москвы, Лен/ингра/да, Киева, Минска – страшно и вообразить – вот тут уже наэкономим!

Чтобы мы теперь ни писали, ни провозглашали – святая (а точнее, слепая) вера в надежность таких станций подорвана не менее, чем на поколение-два. И кто имеет право создавать психол/огическое/ напряжение огром/ному/ городу таким соседством?

И снова спросим себя: есть ли хоть один серьезный ученый: к/отор/ый скажет, что 100 %-я безопасность возможна в ближайшие 50 лет? Вряд ли. Так как же можно?

К вопросу этому надо возвращаться заново. Если уж гласность, то в этом должна быть предельная. Несмотря на то, что именно – в ядер/ных/ делах – особенно уютно поселяется бюрократическая триада: тайна, чудо, авторитет.

Преуменьшая размеры беды, мы лишаем сочувствия тех, кто пострадал во многих р/айон/ах. Настоящего, народного. Казенное не в счет.

13–15 мая 86 г.

Боюсь, что и энтузиазм строит/ельства/ как можно большего количества станций в районах как можно больше населенных – приходит (или придет) время повторить эти честные слова. [Теперь все мы – негодяи!]

Если не перестанут люди множить их, а бросят все усилия на то, чтобы добиться 100 %-й безопасности. Не 90, не 99 и 9 десятых, а именно 100.

Народ наш мужественно встретил общую /беду/, а для Ук– р/аины/ и Бел/оруссии/ – особенно грозную и не кратковременную (вы-то не журналисты, знаете). Но не будем обманывать себя и считать, что так было бы и второй, и в третий раз. Есть всему пределы. И если наш соврем/енник/, просвещенный, начал бы отлавливать, нас, ученых, как в Сред/ние/ века врачей – поделом! Если позволим случиться этому хотя бы еще раз. И тем более, что настроили (и строим – возле самого Минска) рядом с огромным городом.

А ведь акад/емик/ Капица[7]7
    Капица Петр Леонидович – физик, академик АН СССР, директор института физических проблем им. С. П. Вавилова АН СССР.


[Закрыть],да и не один он, – предупреждал.

Глаза у людей в 3–5 районах, непосредственно испытавших пораж/ающее/ действие радиации – напоминают то, что помним с войны. Особенно дети. Беженство, эвакуация – прямо в масштабах, задевающих всю нацию. Беда исторического масштаба.

Вы представляете, как читать нам в печати – там, в Бел/оруссии/. Строит/ельство/ станций (такого типа) будет продолжаться неотступно – посчитали нужным заявить некот/орые/ тов/арищи/, тут же. Что это, как не бюрокр/атическое/ «наплевать», – на что? На трагедию двух народов. С холодным обещанием таких же вероятностей другим нашим республикам. А м.б., и там же – вон в 40 км от Минска заложен свой Чернобыль.

Не с этого надо бы, а с заботы о том, чтобы переоценить все и пересмотреть.

И, м.б., вспомнить, что писал и гов/орил/ об этих вещах акад/емик/ Капица – и не он один.

Что получается, когда одна часть науки, ученых, опираясь на бюрократию, получает право не логикой, убежденностью, знаниями своего добиться, а лишь потому, что обслуживает ведомственные интересы ведомств.

То, что у мелиораторов – засоление земель и т. д.

У «мирного атома» – строител/ьство/ станций в самых населенных районах страны, на вел/иких/ реках, одним словом – Чернобыль.

Почему я гов/орю/ об этом?

Мы уже несколько раз читали: [атомная] программа будет неизменной!

Неужто? Неужто то, что произошло – а что, приезжайте в Бел/оруссию/, если осмелитесь, в юж/ные/ р/айо/ны, и посмотр/ите/ в глаза тем, кто еще не уехал…

Мужество, да. Но как мы себе представл/яем/ еще один такой случай и реакцию народа (да, всего народа) на это.

Из всего можно извлечь уроки. Невозможно только из ядерной войны. А из Чернобыля еще можно.

Эта невидимая радиация, которая проникает в тебя, ты знаешь, в этот миг, в каждый миг, она меняет все: ты вроде как бы другой кто-то, а все вокруг – тоже чужое – незнакомое. Кто-то другой на другой планете.

25.05.86

Минск

Перед учеными-физиками и пр. – Велиховское[8]8
    Велихов Евгений Павлович – физик, академик, зам. директора ИАЭ им. И. В. Курчатова, вице-президент АН СССР. C 1992 г. – Президент Российского научного центра «Курчатовский институт».


[Закрыть] собрание в защиту мира, 27.05.86

Здесь собрались ученые, а некоторые, как Е.П. /Велихов/, только что из Чернобыля, и не вам рассказывать, что это такое: все первые 10, а то и больше дней ветер безжалостно тянул в сторону Белоруссии – через три из пяти ее областей. Как написал один из корресп/ондентов/: «К счастью, ветер дул не на Киев!»

И если в голосе моем услышите, уловите, обнаружите несколько лишних миллирентген – не обессудьте.

Монополия на истину в науке всегда была опасна для самой науки. Но лысенковщина показала, продемонстрировала, сколь в наших условиях она, такая монополия, опасна для всего народного хозяйства и для самой жизни народа, страны.

Если нужны еще примеры: мелиорация, Гидропроект: каких они дров наломали, надолго заткнув рот оппонентам с помощью ведомственных бюрократов – все это на слуху у вас.

Дошла очередь и до вас, физиков, – оглянуться на себя, оглядеть свое хозяйство с этой стороны. Не вам объяснять, что Чернобыль – прямой результат монополии на истину и, главное, принятие решений тех ученых, которые отстаивали и отстаивают точку зрения допустимости сооружения АЭС в густонаселенных районах, на центральных реках. Мы все хорошо помним, что были и противоположные точки зрения, аргументы, позиции. И среди них – голос академика Петра Капицы.

И не в том дело даже, что одна из точек зрения тогда победила: так всегда бывает, когда приходится принимать практические решения, а в том беда, что оппонирующая точка зрения была заглушена быстро, намертво, полностью. Это, надо сказать, лучше и быстрее удалось, чем заглушить реактор в Чернобыле. А ведь она могла и должна была действовать, оппонировать точка зрения, позиция несогласных, понуждая практиков выбирать оптимальные варианты, не развращаясь монопольностью своей.

Когда бы не установилась монополия одних, те, другие, вовремя предупредили бы о недопустимости так проектировать, так строить, так обслуживать АЭС.

Ну, так, м.б., хоть сейчас мы их услышим. Почему-то не слышно их в прессе. Услышим, и голоса их не будут больше заглушены.

Мы говорим о мужестве наших людей: и тех, кто на дот грудью, идут на проклятый этот реактор, и жителей украинских и белорусских сел и городов.

Но неужели у кого-нибудь достанет, простите, просто-таки смелости еще раз подвергнуть народ наш, его долготерпение такому вот испытанию?

При повышенной радиации текут непроизвольно слезы: вы не видели вот так плачущих маленьких детей? Мы уже видели.

Да, Чернобыль заставляет думать, говорить о том, что принесла бы война, где уже не мирный атом вырвался бы из-под контроля.

Об этом мы читаем в газетах и сами думаем об этом. Только из ядер/ной/ войны нельзя будет извлечь уроков. А из Черн/обыля/ – можно.

Белорусы перескромничали, когда гов/орили/: ничего, задело!

То, что произошло, происходит, все более сопоставимо с бедствием минувшей войны.

Не верьте нам!

Скромность белорусов повернулась против них. Не верьте, ради Бога, что нормально. Нужна помощь, почти как в 1944 г.

Но знаете, о чем говорят на земле белорусской, где война особенно памятна народу? О 22 июня 1941 г. Снова внезапность и неготовность и служб, и психологическая – многих и многих, от кого ждали как раз, что они-то знают, что и к чему.

И снова: смотрение в рот начальству и местному, и в центрах, и холуйское желание не портить настроение начальству, подавать информацию приятную и по-голиковски[9]9
    Голиков Ф. И. – начальник Главного разведывательного управления накануне Великой Отечественной войны.


[Закрыть] прятать менее приятную.

А между тем, что может быть неприятнее, чем это – ассоциация в народе с 22 июня 1941-го?

Белорусы перескромничали, а вы нам и поверили. Ну, как же, не у нас, а в 5 км от нас. Но ветер, ветер… Он дул и дует.

Не верьте нам, нашей скромности. Белоруссия нуждается в помощи, почти как в 1944 г. К сожалению, это не преувеличение. Если открыть глаза.

Растения сейчас жирно, сыто-зеленые везде у нас – как те березы на Пискаревском кладбище[10]10
    Пискаревское кладбище – в годы Великой Отечественной войны место захоронения сотен тысяч блокадников и участников обороны, в Ленинграде.


[Закрыть]. Что выросли из смерти.

25.05.86

Хатынь притягивает Хиросиму.

Известно, что при рождении ядерной энергии – если иметь в виду бомбу – оказался такой акушер, как фашизм. Он спровоцировал великих физиков на эту работу. Велихов: тождество.

И там энергия эта родилась с печатью проклятия.

К ней бы надо относиться без того пиетета, который есть.

Министерские тузы не раз заявляли в эти черные для всех нас, и для Укр/аины/ и Бел/оруссии/ дни: будем строить, как строили, как было, так и будет.

А не должно бы: как было. В частности – не должна остаться монопольной одна т/очка/ зр/ения/ на эти вещи и в науке.

Если исключить саму станцию, то основ/ной/ ущерб распростр/анился/ на север, пора это осознать. И не ради того, чтобы пожалеть бел/орусов/ – им еще и это!..помочь им активнее. Да нет, у нас есть ресурсы и помогают нам, и дух/овные/ ресурсы есть у респ/ублики/-партиз/анки/. Я не хочу тут изображать/ погорельца с опаленными оглоблями.

Вопрос чисто практический: о необход/имости/ выселения новых р/айон/ов, а это сдержив/ается/, как и многое у нас: планом! Посев/ных/ работ. И хотя дядьки наши в пылище пашут стронций, плутоний (в Брест/ской/ и Гомел/ьской/ обл.), но пашут – план! Кому, кому это нужно? Разве что бюрократу, у кого бумаги и цифры плана?

Устроить двум республ/икам/ долговременную Хиросиму и делать вид, что это нечто так себе – ну, знаете!

Что произошло в Киеве. С одной стороны, не проинформировали Москву о взрыве и масштабах, а с др. – не принимали решений, ждали указаний, к/отор/ых не могло быть.

И поэтому все – с опозданием.

Мирный атом в каждый дом! – вот так.

Меняю квартиру в Киеве на комнату в любом городе мира. Не предлагать Хиросиму, Нагасаки, Минск!

Обращ/ение/-письмо М.С. Г/орбачеву/

Космонавт-ученый Феокт/истов/ еще до Ч/ернобыльской/ трагедии высчитал: один вскрытый реактор = 50 Хиросимам (по зараж/енной/ местн/ости/).

За ветром.

«Ветер, к счастью – не на Киев».

На Гомель и Минск. А позже, после 1 мая – на Гомель, Мозырь, Жлобин, Слуцк, Пинск, Брест. Неизвестно, сколько «Хиросим», но ее радиоактив/ная/ тень легла на 2,5 обл/асти/ Белоруссии/, практически на пол-Бел/оруссии/.

Это сразу лишает возмож/ности/ маневра внутри республики. Сколько могут принять сев/ерные/ р/ай/оны? А речь идет о сотнях и сотнях тыс/яч/ хотя бы детей и мол/одых/ женщин, которым рожать.

Все вним/ание/ др. республик, приглашают к себе – нашим юж/ным/ братьям. Про Бел/оруссию/ спраш/ивают/, если гов/оришь/: «А что, разве и у вас?» Но когда пытаются сами выехать: «Из Гомеля?!» Не берут.

Переселять из р/айон/ов более зараж/енных/ в менее, бессмысл/енно/. Тем более, что пораженность пятнами, точно пока не изучена, что безопасно, где – более, а где – менее.

Нужна общегосударственная/ помощь Бел/оруссии/ в этом отнош/ении/.

Выселено 3 р/айо/на целиком, а по подсчетам АН – еще 5, как мин/имум/, но это не решает проблем, нужно выселить хотя бы до зимы детей из 2,5 обл/астей/.

И еще, в связи. В 30 км «зоне» от Минска – строят. Пафосно не один раз по телев/идению/: будем! Монополия продолж/ается/, хотя Капица…предсказ/ывали/ Черн/обыль/. Он – не полная неож/иданность/, он мог быть. И м/ожет/ еще быть. Ни страна, ни народ (матер/иально/, биолог/ически/, псих/ологически/) не выдержат такое еще раз.

В Черн/обыле/ взорвался весь тот бардак, к/отор/ый пытаемся ликвид/ировать/. Прошлое. Но если не будут названы причины, люди, винов/ные/ люди, несправедливо (уже) ложиться будет вина именно на тех, кто сегодня пытается и мыслить и делать по-новому. Дело не в отвлеч/енном/ копящ/емся/ гневе, а в справедл/ивом/ изуч/ении/ и искор/енении/ всего, что проявилось буквально – 22 июня 1941 г. Все параллельно. По реак/ции/ чинов: не дать инфор/мации/ наверх и ждать оттуда адекв/атных/ решений, а сами – ничего.

По отнош/ению/ к насел/ению/ безобразно ведут высшие медицинские чины, министры. Вместо того, чтобы и без того легкомысл/енный/ народ [информировать], заверяют, что пустяки. А ведь начнется осень, зелень, грибы.

Бел/оруссия/ нужд/ается/ в измен/ении/ планов посевов, поставок, иначе неизбеж/но/ ослабл/яется/ контр/оль/ за радиацией, болезнь работников, пашущих по стронцию, и произв/одство/ зараж/енных/ прод/уктов/, молока, мяса.

Построить мед/ицинский/ центр на гр/анице/ Бел/оруссии/, Укр/аины/ по изуч/ению/ последствий долговременных – это касается судьбы десят/ков/ и сотен тысяч людей, если не больше.

Если всерьез – это нац/иональная/ трагедия народа, по масшт/абам/ приближающаяся к тому, что белорусы пережили в 1941–44 гг.

Одежда – нет средств, чтобы сменить.

Не достает оборуд/ования/ для контроля, подготовл/енного/ персонала. Даже АН не имеет для таких масшт/абов/.

Подключ/ить/ АН СССР, Укр/аины/ и Бел/оруссии/ и АН мед/ицинских/ наук – состояние долговремен/ное/, послед/ствия/ и их устранение.

2 вопроса: Не должны люди жить там, где нельзя;

Проверка продуктов пит/ания/, иначе будет зараж/ена/ вся республика и за пределами.

До 5 мая не выселяли. Только 5-го – 3 района.

8 дней жили в радиации.

До 1 мая на Бел/оруссию/ дули ветры…

В Брагине вместо 3 [кюри] – 90 кюри, в 30–20 раз.

Правит/ельственную/ комиссию по Бел/оруссии/ создать в СССР. Тщательно изучили бы и на науч/ной/ основе принять решение о выселении.

На рынках нет дозиметрич/еской/ службы даже в Минске – Нестеренко спросить.

Детей из зоны – 150 км.

Не только на гаммафон, а на тяжелые изотопы.

Млн три, 1/3 населения облучена.

Гомел/ьская/ и Брест/ская/ обл/асти/ получили много.

За 200–300 км людей вывозить.

А дальше пойдет поражение продуктами и будут заражены все!

Радиация легла пятнами, «языками» далеко за 30 км зону. Людей (детей с родителями) приходится выселять. Но они не имеют права на получ/ение/ гарантир/ованной/ помощи (на одежду и т. д., в той же вынуждены). Следует в Бел/оруссии/ не меньше 150 км и дать право на обеспеч/ение/ тех, что из «языков».

Необх/одима/ квалифицированная/ помощь со стороны АН СССР, Акад/емии/ мед/ицинских/ наук для изуч/ения/ степени заражен/ия/ различ/ных/ р/айон/ов, помощь техн/ическими/ сред/ствами/, проверки продукт/ов/ питания, ибо при нынеш/нем/ положении это грозит облуч/ением/ (через продукты) всему насел/ению/ респ/ублики/ и за ее пределами.

Две глав/ные/ сейчас пробл/емы/: изучить, где нельзя жить и переселить людей.

Продукты, проверка.

Первая пробл/ема/ и ее сложности (30 км).

Вторая: недостаток техники и специалистов, а их треб/уется/ огром/ное/ множество.

Иначе к тем 3 млн добавятся новые сотни тыс/яч/ и, м.б., миллионы заболевших.

Приборное обеспечение и специалисты.

Продукты собст/венного/ произв/одства/ заражены.

Нужна система замены – сухое молоко.

Колодцы кол/хозные/ на закр/ытие/.

Средства на бурение.

Более строгий контроль за кач/еством/ продуктов.

Компенсация за изъятые продукты.

Точная система зараж/ения/, поиски пятен [на] плут/оний/, цезий, барий, стронций.

Надо уточ/ненная/ система мер изучения поголов/но/ всех с последующим контролем.

Быстрее закончить определ/ение/ пятен по Белоруссии.

Соц/иальный/ быт и жилье для тех, кто переселился… Помощь бензином, передвижками.

Ужесточить миним/альные/ дозы допустимые, к/отор/ые дал Минздрав.

Провести проверки на ниобий-95, цирконий, лантан, цезий и особ/енно/ на плутоний.

Специалисты – у скота признаки щитовидки.

Убивать – после отселения в чистые зоны. Предубойный контроль по железе.

Стремл/ение/ перекрыть урожай за счет сев/ерных/ р/айо– н/ов. Надо сократить поставки.

Минздрав запретил публ/икации/ по лучевой болезни…

Чернобыль – это долговременная Хиросима.

1986

июнь

Ув/ажаемый/ М/ихаил/ С/ергеевич/!

Белор/уссия/ переживает дни по трагизму, схожие с июнем 1941 г. И дело не просто в том, что род/ители/ и дети теряют друг друга, жертвы среди мирного насел/ения/ исчисляются многими нулями. (В больницах, а многие, к сожал/ению/, не в больницах еще, не охвачены.)

Но угроза соверш/енно/ катастрофич/еская/ грозит, через зараж/ение/ продукт/ов/ питания (Бел/оруссии/ и близлеж/ащих/ районов), если не будут сделаны соверш/енно/ необх/одимые/ вещи. Речь идет о конкр/етных/ шагах.

Ладно, что не смогли, не поняли сразу, не были информированы/. Но сейчас есть еще возмож/ность/ локализовать бедствие (уже общенародное).

Комбикорма, чтобы не травить молоко. Дали, но мало. А надо для стойлового содержания: 45 тыс. просили, дали 5+10 (плюс свои 13 тыс/яч/ тонн). Нужны по двум причинам: нужно на стойл/овое/ содер/жание/. Брагин, Хойники, Наровля. Не имеют ни капли дождя три месяца (самолеты разгоняют дождь).

Травы съели, а пойма затоплена.

Июнь – закрыто молоко.

(В сырах был йод, а в масле меньше). Цезий.

20 миллирентген – 5 тыс/яч/. Переходит в мертвую зону.

Почти всю 30 км зону.

Брагинский р/айо/н, Хойникский – мертвая зона будет. (Не весь.)

Некуда масло девать. (Забирают Ср/едняя/ Азия.)

14 тыс/яч/ июн/ьского/ мяса.

120 млн. /руб./, 4 тыс/ячи/ домов.

90 тыс/яч/ по детским домам (вне пределов республики).

Бел/орусы/ скромно молчат и делают огром/ную/ работу: Слюньков[11]11
    Слюньков Николай Никитович – первый секретарь ЦК КПБ (1983–1987), член ЦК КПСС.


[Закрыть], Кузьмин[12]12
    Кузьмин Александр Трифонович – участник Великой Отечественной войны, летчик. С февраля 1971 г. по август 1986 г. – секретарь ЦК КПБ.


[Закрыть] не вылез/ают/ с тех р/айон/ов, работники АН БССР.

Но не все в силах, слишком грозная опасность. Республика мала для такой огромной беды.

Сколько ребят за пределы республики: в пионер/ские/ лагеря, в труд/овые/ лагеря, беремен/ных/. За пределы БССР.

60 тыс/яч/ за пределы в три смены, пионер/ские/ лагеря, трудовые, отдыха.

4,5 тыс/ячи/ матерей с детьми.

За пределы Бел/оруссии/ 32 тыс/ячи/ отправлено.

60 тыс/яч/ в пионер/ские/ лагеря. 150 тыс/яч/ на одну смену. Псков, Пенза, Москов/ская/ обл/асть/ три смены, 10 тыс/яч/ труда и отдыха. Марийск, Литва, Ленинград, Вологда, Калинин, Эстония, Ярославская, Пенза, Мордовия, Краснодар, Кострома.

Жемчужина России… Анапа… Можно Адлер – матери с детьми (12 тысяч).

Это по тем районам, а прилегающие?

Наши все забрали: 100 % – Витебская, Мин/ская Гродн/енская/, (Брестская – 2 санат/ория/).

Из тех районов на 3 месяца.

Лоев, Чечерск, Славгород, Буда-Кошелев, Костюковичи – пятна [радиации].

Предельная норма – 5 внутренних, 5 внешних миллирентген – для детей.

Взрослые – 20 (10 и 10).