Текст книги "Записки Замухрышки (сборник)"

Автор книги: Алёна Хренкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ?

Я не любила, когда кого-то обижали. Мне не нравились некоторые выходки дворовых ребят. Но, по-честному, я и сама кое-что вытворяла, прекрасно понимая, что делать этого нельзя.

Мы с Доходягой однажды совершили «акцию» против соседки по дому, тети Кати. Семья старухи Юнихи переехала в другую квартиру, а в их комнату из соседней половины дома вселилась тетя Катя и стала нашей соседкой за стеной. Я ее не любила, потому что она приходилась Раечке крестной; потому что она любила эту Раечку; потому что ласково называла ее всякими именами и угощала разными вкусностями, хотя та была просто недостойна такого отношения. Переселившись, тетка Катя забила одно окно с внутренней стороны фанерой, завесила ковром и поставила у этой стены свою кровать. Со стороны улицы окно выглядело нормальным, у него даже открывалась форточка. Эта форточка и навела меня на мысль сделать тете Кате к весне что-нибудь «приятное». Доходяга был ни при чем, он только помогал выполнить мою затею.

На помойке за сараями мы нашли дохлую кошку. Тело ее было вытянуто в длину и страшно заморожено. Вот эту кошку мы с трудом засунули через форточку между рамами в соседкино окно, надеясь, что скоро теплые лучи весеннего солнца растопят кошкино тело, и нелюбимая тетя Катя нанюхается вони, лежа в своей кровати.

Непонятно, кто наябедничал на нас. Меня с Доходягой никто вроде бы не видел, но потом слышали все, потому что мать лупила меня за печкой мокрым полотенцем. Этот предмет ей очень нравился в качестве «назидалки». Не могу сказать, что она специально мочила полотенце, чтобы мне больнее попадало. Просто я ей подвертывалась в тот момент, когда она мыла посуду.

Иногда моя мамаша выступала как дипломат. Когда меня надо было бы наказать параллельно с Райкой, да так, чтобы мы орали каждая в своей комнате (а вины моей особо не было), мать затаскивала меня как всегда за печку, и я там орала без битья, для «порядка». Я была для своей матери все же роднее Райки и не такой хулиганистой.

Однажды мне попало за воровство. Не знаю, кто уж меня попутал украсть маленький бронзовый колокольчик из песочницы соседских девочек, когда я была у них в гостях. Этот колокольчик я вырыла из песка, и мне очень хотелось видеть в нем свою находку, а не чью-то потерю. Колокольчик звенел. Это меня очень привлекло. Сама для себя я сделала вид, что он ничей. Просто попал в песочницу с песком. Внутри я понимала, что так нельзя делать, но очень хотелось.

Идя домой, я придумала историю, как легализовать свою «находку», чтобы впоследствии спокойно играть, не прячась. Но мать сразу всё просекла, шлепнула пару раз гадким, липким полотенцем и велела отнести назад.

Нести колокольчик назад и объясняться было стыдно. Я целый час вертелась у чужого забора и не могла постучать в калитку. Потом перебросила «находку» через забор, уговаривая себя, что колокольчик все равно был потерян, а теперь он валяется на виду, и его сразу найдут хозяева.

Матери я не созналась. Просто сказала, что всё в порядке. Но вечером я стояла в углу за печкой и опять лила слезы, потому что получила за воровство и от отца, но уже не полотенцем.

БОЛЬНИЦА

Моя любовь к животным привела меня первый раз в больницу лет в пять. Я была худенькой, и моя мать решила проверить, есть ли у меня глисты. «Есть!», – сказали врачи.

Глисты оказались крошечными. Их можно было рассмотреть только в микроскоп. Назывались они «карликовые цепни». Трудно догадаться, чей это был подарок. Круг общения у меня, несмотря на мою застенчивость, был довольно обширный.

Врачи посоветовали положить меня в больницу. Родители согласились. Мне же ничего не оставалось делать, как, обливаясь горючими слезами, подчиниться.

Так я впервые оказалась в лечебном заведении. Впечатления остались на всю жизнь. За мною захлопнулись двери. Я попала в руки каких-то теток, которые сначала окунули меня в воду, а затем обрядили в огромную пижаму, рубашка которой волочилась по полу. Штаны я несла в руках. Места в женской палате не оказалось, и меня положили в палату к мальчишкам.

Дети там были всех возрастов, но я оказалась самой маленькой. Кровать стояла в дальнем углу палаты, в которой помещалось около десяти больных. Больными этих «мужиков» назвать можно было только условно. Они носились по кроватям, орали, возились друг с другом, играли в карты и почти все матерились. Самым здоровым, по параметрам тела, был парень со сломанной ногой, годов пятнадцати. Кроме постоянной игры в карты он еще и покуривал. В палате была популярна игра, как ни странно, в цветочное лото и, конечно, в расшибалку и ножички.

Я лежала в кровати, отвернувшись носом к стенке, и почти все время тихо плакала. Лечили меня какой-то жуткой гадостью, похожей на зеленую тину. Запах от нее был такой противный, что меня бесконечно тошнило. Мне приносили мензурку лекарства после каждой еды. Я с трудом заглатывала его, отворачивалась к стене и вытирала губы краешком простыни, которая за пару дней вся позеленела.

В палате часто мыли пол и всех выгоняли в коридор, чтобы не путались под ногами. Я стояла у стены, а пробегающие мимо меня «мужики» показывали на меня пальцем и орали: «Она девка, она из нашей палаты, она глистастая!». Почему они так ко мне относились, я не понимала. Наверняка у половины этих уродов были глисты, только не обнаруженные, а попали в больницу эти ребята с другими заболеваниями. Мне казалось, что я очутилась в обезьяннике с сумасшедшими животными, а не в больнице с детьми.

В один из обедов на третье блюдо раздавали очищенные апельсины, которые доставали из большого алюминиевого бака. Одна тетка несла бак, вторая клала апельсин рядом с тарелкой обедающего. Ко мне подошли в последнюю очередь, и я получила свой апельсин. Когда же я попыталась его разломить, он начал крошиться, потому что был совершенно сухой. Есть я его не стала, деть его мне было некуда, и я взяла апельсин с собой в палату.

После тихого часа начался обход палаты группой людей в белых халатах. Они открывали тумбочки и выбрасывали в ведро все, что не полагалось хранить. Дошло дело и до моей тумбочки, в которой кроме несчастного сухого апельсина, ничего не было.

Толстая тетка начала на меня орать, что я развожу в палате всякую гниль. Я ответила, что такой апельсин достался мне за обедом. Она же не захотела поверить и сказала, что апельсин лежит у меня уже целую неделю и поэтому засох. А в столовой такого не могло произойти, потому что, все продукты в столовой свежие. Мой апельсин полетел в ведро.

Я опять отвернулась к стене и зарыдала. Что я могла сказать им? Я даже не сообразила ответить, что я новенькая, – так была ошарашена всеми этими воплями. Мне в первый раз захотелось умереть, чтобы навсегда избавиться от этого кошмара. Самое страшное для меня было то, что я не ощущала себя больной и никакие глисты мне не мешали. Я могла бы преспокойненько жить и дальше дома. Зачем мне все это устроили родители?

В больнице я пролежала месяц. За мной пришла Лариса. Она принесла мне шоколадный батончик. Мы медленно шли домой. Одной рукой я крепко держалась за руку сестры, другой – сжимала шоколадку. Мы ни о чем не говорили по дороге.

МЕРЕСЬЕВ

До восьмого класса моя сестра училась в женской школе. Однажды их класс затеял ставить спектакль. Главная мужская роль была отдана моей сестре. Всей семьей мы готовились к премьере. Одним из элементов подготовки было доставание настоящей военной формы. Ларка должна изображать самого Мересьева, легендарного летчика, после потери ног успешно летавшего на истребителе и бившего, также успешно, фашистов во время войны.

Мать где-то узнала, что в начале нашей Кочновки проживает некая женщина, сын которой учится в Академии имени Жуковского и, следовательно, является военным человеком. Втроем мы двинулись в начало переулка, вооружившись чемоданом. Я сначала не очень поняла, зачем он нам нужен. Потом обрадовалась находчивости матери.

Женщина оказалась дома, но ее сын отсутствовал по причине отпуска. Переговоры шли туго. Без разрешения сына мать не хотела отдавать военную форму в чужие руки. Мало ли что могло с ней случиться. И правда, мы очень рисковали. В то же время она понимала и все трудности нашего, вернее Ларкиного, положения: не может Мересьев быть одет черт знает во что. Он же легендарный летчик! Сын ее тоже летчик и может стать когда-нибудь тоже легендарным.

Доводы победили разум. Большую роль при этом сыграл чемодан. Он как бы подчеркивал наше трепетное отношение к военной форме и нашу аккуратность. Форма была уложена в чемодан, все клятвы были даны, а женщина приглашена на спектакль в школу.

Всего представления я не помню. Помню только, что спектакль разыгрывался в классе. Зрители сидели у дальней стены, на поставленных друг на друга партах. Наша Ларка мучительно долго ползла по полу от окна до двери, тихо шепча что-то и изображая движения обмороженного летчика. А я в это время с ужасом думала о том, как бы она не испачкала форму. Эта мысль не давала мне покоя, и я ничего не поняла в спектакле, но аплодировала громко вместе со всеми.

Форма была вычищена, выглажена и с благодарностью возвращена. Спектакль состоялся.

ТОЛИНЫ ПОДАРКИ

Толя Монин, или Доходяга, тайно за мной ухаживал. Он был первым влюбленным в меня мальчиком. В те годы (а нам было по пять лет) я уже знала, что такое детская любовь и как с ней борются взрослые. Наши с ним отношения моими родителями пока поощрялись. Тетка Оля меня просто обожала и видела в будущем своей снохой. Ко всему этому я относилась спокойно. Толька был для меня подружкой и не больше.

Мы дарили друг другу незатейливые подарки, например, живого жука в спичечном коробке, красиво изогнутую палку, которую можно использовать в игре, фантики от конфет, карандаши и всякую мелочь. Отец Доходяги был военным. В их сарае стояли мешки с настоящей дробью. Наверно, он любил охоту. Так вот эта дробь тоже выступала в качестве подарка, но в этом случае Толька шел на преступление. Дробь трогать не разрешалось, но его никогда не ловили на воровстве.

Как-то на первомайские праздники тетя Оля напекла пирогов и послала своего сына с угощением к нам домой. От смущения Доходяга дошел только половину дороги, пристроил пироги на кочке, а сам исчез. Так как за всеми его выкрутасами велось бдительное наблюдение как из его окон, так и из наших, меня отрядили спасать подношение, пока его не раздавила бы случайно оказавшаяся в наших краях машина.

Угощение было персонально для меня и с запиской. Одна заботливая мамаша написала от имени Толика поздравление с праздником, другая это поздравление мне зачитала. Пироги оказались вкусными. Чуть позже Толька все-таки пришел ко мне с настоящим подарком – двумя большущими, яркими шариками, надутыми газом, чтобы летали.

Мы стояли с ним около моего садика. Смущенный Доходяга не знал, как преподнести свой подарок. Будучи еще без комплексов, он решил пописать перед таким важным делом. Меня же такой поворот событий несколько смутил. Слегка отвернувшись к забору, увитому цветами и держа крепко в руке шары, он засопел. Мне было неприятно, что Толька писает на цветы, но самое ужасное было то, что он умудрился описать и воздушные шарики. Праздничное настроение было испорчено.

Когда же, наконец, он протянул мне свой подарок, я заявила, что терпеть не могу всякие дурацкие шарики, и что меня зовут домой.

Пока я обегала дом, слезы катились уже в три ручья. «Какой глупый мальчишка!», – думала я.

О ГРУСТНОМ

Мать моя всю свою жизнь была «по мелочи» авантюристкой. Из-за сугубо личных соображений выкидывала какой-нибудь номер и думала, что никто ничего не видит. В карты лучше не садись с ней играть: обязательно начнет шельмовать, а застукивали – так круглые глаза и честное лицо делала. Такая уж порода.

В мои четыре года она умудрялась как бы тайно натягивать мне на голову вязаную шапку наизнанку, будто по ошибке. Шапка давно выцвела: вместо зеленой с белыми снежинками была какой-то серой. Мать стыдилась нашей убогости и делала вид, что ребенок, одеваясь, перепутал стороны, а издалека не видно, все прилично.

Но я всегда ее ловила. Я не могла «перепутывать». Мы рвали несчастную шапку друг у друга из рук, пытаясь натянуть ее на мою голову, каждая своей стороной. «Лучше как есть, чем как дура», – думала я тогда, борясь с матерью. Перекрасила бы она шапку, и все было бы спокойно.

Вот так и со школой получилось. Не захотела моя мать, чтобы я училась в одном классе с Доходягой, уж очень она его недолюбливала, но вида не подавала. Пошла она тайно от всех в школу и попросила перевести меня в другой класс, хотя первоначально нас записали вместе.

На следующий день пришла к нам тетя Оля, какая-то вся расстроенная, и говорит матери, что дети почему-то оказались в разных классах. Мать и ухом не повела. Судьба значит. Я в слезы. А тетка Оля начала меня успокаивать, что, мол, упросила она директора нас не разлучать. Я обрадовалась, а матери стало обидно: не получилась затея. А зачем затевать надо было? Я-то сразу все поняла, тетка Оля тоже. Мне тогда очень стыдно было за материны трюки.

Не разлучила она нас тогда. Мы сидели на одной парте два года и все так же дружили. Но жизнь сама поставила все на свои места, как будто услышав мою мать. Толькиного отца с семьей отправили в командировку за границу. Надолго.

Доходягу привезла к нам в гости тетя Оля спустя лет восемь. Он очень стеснялся и не хотел подниматься в квартиру – остался ждать во дворе. Я предполагаю, что наша встреча была организована, в свою очередь, теткой Олей, стремившейся нас как-то соединить.

Я пошла за ним во двор и увидела здоровенного, мешковатого парня с прилизанными волосами и пробором на голове. «Видно, детская совместная кормежка пошла ему на пользу», – услышала я внутри себя зловредный голосок своей мамаши.

Я была разочарована. Куда же делся мой милый приятель с ласковым именем Бося? Мне почему-то больше не хотелось дружить. Я поняла, что мы выросли и стали чужими друг другу.

Не знаю, что подумал он обо мне. Доходяга молчал. Говорила, в основном, его мама, а я что-то «мекала». Они быстро собрались и уехали, не попив даже чая. Больше мы никогда не виделись. Потом мне рассказывали, что, окончив институт, он женился, обзавелся детьми и уехал работать за границу.

У меня сохранилась фотография, на которой нас запечатлел мой отец в «самый первый сентябрь». Перед началом занятий мы стоим с цветами и новыми портфелями в саду около его дома. Есть еще школьная фотография класса, где рядом с ним я как, настоящая боевая подруга, – маленькая белокурая санитарка с красным крестом на сумочке, висящей не плече. Тогда я была ему настоящей подругой.

БЕШЕНАЯ

После окончания первого класса меня отправили в пионерский лагерь под Наро-Фоминском. Во время войны здесь происходили жесточайшие сражения. Все леса в округе были усеяны осколками бомб, снарядами, гильзами и покореженной военной техникой. Детей в лес по этой причине не пускали. Мальчишки очень любили собирать небезопасное добро, тащить в лагерь и прятать под кроватями. Людей в лесу тоже было мало, поэтому в начале лета все было покрыто коврами ландышей.

Нас водили гулять по краю леса, и мы возвращались в палату с охапками цветов. Все тумбочки и подоконники были заставлены букетами ландышей. Воздуха не было, был один удушающий и в то же время успокаивающий дух цветущего леса. Никому в голову не приходило, что такое обилие цветов может быть вредно для здоровья. Все радовались и поэтому чувствовали себя прекрасно.

Однажды мы нашли крошечного котенка, неизвестно как попавшего в лес. Ближайшая к лагерю деревня была через речку Переплюйку. Переплыть сам он не смог бы. Наверно, думали мы, его подбросили. Мы принесли котенка в лагерь. Поселили в палате. Кормили остатками еды из столовой. Так прошло дня три, пока слух не дошел до врача. При обходе котенок был извлечен из-под кровати, и нам было приказано убрать его с территории лагеря в течение дня.

Я и моя ближайшая подруга Галя стали думать, куда бы деть котенка. Лучше всего, думали мы, отнести его поближе к деревне. Может быть, он прибьется к какому-нибудь дому. Мы пошли в сторону Переплюйки. Хоть речка была и узкая, но на переправе, где лежали скользкие камни, она текла довольно быстро.

Взяв котенка на руки, я двинулась по камням. Мне было страшно, ноги в кожаных сандалиях скользили. Конечно же, я не удержалась и растянулась, бултыхнувшись одной ногой в воду. Котенок когтями и зубами вцепился мне в руку. Я начала отрывать его от себя и окончательно села в воду, больно ударившись о камни задом. Котенок вылетел из моих рук, и его понесло по течению.

Галя с трудом добралась до меня и стала помогать вылезти. За котенком никто из нас не бросился. Я вытирала сопли, кровь с руки и слезы, а Галя просто испугалась.

Речка уходила за поворот, там были кусты. Когда мы вылезли на берег и побежали вдоль реки по течению, котенка нигде не было видно. Мы решили, что он утонул.

Из руки текла кровь. Мокрые мы вернулись в палату. Руку я перевязала носовым платком, но Галя все говорила, что надо смазать рану йодом, как бы не получилось заражения. Мама у нее работала медсестрой, и Галя относилась ко всему, что связано с медициной, очень серьезно. Она уговорила меня пойти в медпункт.

Вот тут всё и началось. Пришлось во всём признаваться. Врачиха орала, что котенок бешеный и что нужно срочно сделать мне укол. Ребят отправили на поиски животного, а меня посадили в машину и повезли в наро-фоминскую поликлинику, где сделали укол в живот и сказали, что, если котенок не найдется, придется делать еще тридцать девять уколов от бешенства.

Мне было уже всё равно. Мало кто знает, какие болезненные уколы в живот. Но самое страшное было то, что я невзначай «прославилась» на весь лагерь. Кроме как «бешеная», меня уже никто не называл.

Через пять дней котенка нашли. Он был совершенно здоров. Я же все пять дней страдала от уколов, а больше всего – от нездорового (или очень здорового) интереса ко мне. Потом все об этом позабыли, а я помню до сих пор.

КАТОК

Мои отношения со школьной физкультурой всегда были вялотекущие. За отцом особых спортивных достижений тоже не наблюдалось. Единственным любимым снарядом у него был диван. Всё, что произошло в то незабываемое воскресенье, лежит на совести двух наших домашних спортсменок: матери и Ларки.

Зимой все центральные парки Москвы покрывались льдом. Катание на коньках в ту пору было почти единственным из доступных зимних городских развлечений. С лыжами было сложнее: в первую очередь, их нужно было иметь, а во вторую – выезжать за город. Коньки же выдавались напрокат в любом парке культуры, но главным в этом деле было заставить меня с отцом захотеть встать на них. Каким-то чудом мать с сестрой этого добились. В полном составе мы отправились в то чудесное воскресное утро на каток.

Единственная пешеходная дорожка в ЦПКО им. Горького, посыпанная песком, вела к пункту проката, где мы взяли коньки-гаги для всех и железную каталку для отца. На коньках он почти не стоял. Я же держалась на ногах благодаря ручке на отцовой каталке.

Ларку мы потеряли мгновенно. Она вышла из дверей пункта проката и растворилась. Мы с отцом тихо тащились по краю катка, напоминая собой выздоравливающего героя войны на каталке и ухаживающую за ним сестру милосердия. Зато наша мать, заложив за спину одну руку и размахивая другой, описывала вокруг катка один круг за другим. Мы не теряли ее из вида благодаря ярко-зеленым шароварам. Я впервые увидела мать, как говорится, в деле и была поражена ее шустрости. Мне в то время она казалась не очень молодой: ей было уже под сорок. На катке играла музыка, все веселились.

Юность матери прошла под развевающимся флагом «Трудовых Резервов». В то время вся наша необъятная страна была охвачена спортом. В одной детской книжке ищут героя, совершившего подвиг, по статной фигуре и значку ГТО на широкой груди и никак не могут найти, потому что так выглядели тогда все молодые люди. Сейчас бы его отыскали в два счета.

Значок ГТО означал: «Готов к Труду и Обороне». Вот таким человеком была и моя мать. В альпинистской связке она покоряла Памир, летала на планере, прыгала с парашютом, рвала грудью ленточку в конце марафонской дистанции, совершала забеги на лыжне и делала многое другое, нашедшее подтверждение в домашнем архиве в виде грамот, значков, фотографий и газетных вырезок тех лет.

По части спортивных достижений Ларка тоже не отставала от матери. Многие из них были особо зафиксированными. Например, когда сестра училась плавать, засовывая волейбольный мяч под майку с буквой «Д» на груди и доводя себя до полного посинения и изнеможения, мать после множественных угроз сама заходила в воду, фиксировала на Лариной шее полотенце и только так могла вытащить ее из пруда. Буква «Д» на Ларкиной майке означала «ДИНАМО». В ее комплекс ГТО также входили колка дров, прыжки с крыши сарая и раскачивание на макушках деревьев. Многие спортивные достижения сестры были отмечены громадными, непроходящими до самой зимы болячками на коленках.

Но вернемся на каток. Отец сдался первым. Он примерз намертво к каталке. Я с трудом дотолкала ее до пункта проката и усадила отца в тепле пить кофе. Когда его лицо стало розоветь, а губы начали шевелиться, я поняла, что он пытается произнести. Я была с ним солидарна. Мои ноги мало того что не стояли ровно и все время тряслись в коленях, были еще белые в ступнях и синие в пальцах. Я судорожно терла их шерстяными носками, пытаясь впустить кровь, которая была где-то в моем теле еще теплой. Музыка играла, наших нигде не было видно.

Спустя часа два примчалась краснощекая мать узнать, как мы развлекаемся. Мы завыли и стали проситься домой. Ларку искали до вечера. Только сумерки и голод заставили ее появиться на горизонте.

Усталые и хорошо отдохнувшие, мы возвращались домой. Больше такого никогда не повторялось.