Текст книги "Соглядатай"

Автор книги: Ален Роб-Грийе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

На ходу он снова машинальным движением посмотрел на часы, чтобы лишний раз удостовериться, что еще не поздно отправляться в путь по финальному отрезку маршрута – намеченному им большому витку вдоль скалистого обрыва и через Лошадиный мыс. Он поехал напрямик в этом направлении; стрелки часов, если можно так сказать, не сдвинулись с места. Поскольку перекресток был совершенно свободен, ему даже не пришлось притормаживать.

Кончиками пальцев он дотронулся до чемоданчика позади седла, чтобы проверить, по-прежнему ли он там, на багажнике – куда он его в конце концов привязал хитроумным способом, позволяющим быстро его снимать и снова закреплять. Потом он посмотрел вниз, на крутящиеся под ним педали, на велосипедную цепь, звездочки, вращавшиеся без скрежета колеса. Никелированные трубки начали покрываться более или менее толстым – в зависимости от их расположения – слоем пыли.

Все убыстряя и убыстряя ритм, он несся теперь на скорости, которая не могла не удивлять редких прохожих, идущих навстречу; а те, кого он обгонял, иногда даже издавали возглас удивления – или же испуга.

Перед традиционными зарослями магонии он резко притормаживал и спрыгивал на землю. Он стучал в оконные стекла, прислонял велосипед к стене, брал чемоданчик, сразу же входил в дом… Коридор, первая дверь направо, кухня, посередине большой овальный стол, покрытый клеенчатой скатертью в мелкий цветочек, щелканье замка и т. д… Когда клиент делал недовольное лицо, Матиас не настаивал больше нескольких минут; часто он уходил, даже не развернув своей коллекции. При некотором навыке бывает и тридцати секунд достаточно, чтобы распознать тех, кто точно ничего не купит.

Вдоль этого берега многие лачуги стояли разрушенные или в таком плачевном состоянии, что не стоило даже останавливаться.

По правую руку показалась поперечная дорога, которая несомненно вела к поселку. Матиас проехал прямо.

К несчастью, дорога становилась довольно неровной. Поскольку замедлять ход коммивояжеру не хотелось, его здорово трясло в седле на каждом ухабе. Он, как мог, старался объезжать наиболее заметные ямы, но их количество и глубина беспрестанно росли, так что его упражнения становились все более рискованными.

Вскоре вся дорога представляла собой лишь ямы да бугры. Велосипед содрогался от постоянной тряски, и, кроме того, при каждом повороте колесо натыкалось на большие камни, столкновение с которыми грозило падением его ценного груза. Несмотря на все усилия, Матиас терял скорость.

Ветер на мысе оказался не таким сильным, как можно было опасаться. Приподнятый край обрыва немного прикрывал собой примыкающие к нему холмистые луга. Тем не менее велосипедист, которому ветер дул прямо в лицо, испытывал от этого дополнительные трудности.

Теперь он уже с облегчением останавливался то там, то здесь, чтобы предложить свой товар. Но в этих краях ему меньше сопутствовала удача. В тех нескольких домах, куда он зашел, ему попадались либо нерешительные, либо чересчур придирчивые люди, договориться с которыми было невозможно.

Он даже дважды упустил сделку, после того как зря потратил на уговоры гораздо больше времени, чем обычно, каждую секунду думая, что человек вот-вот решится и что еще одна-единственная дополнительная минутка избавит его, таким образом, от сожалений обо всех предыдущих. Во второй раз выйдя ни с чем, он с некоторым беспокойством посмотрел на часы. Было немногим более половины четвертого.

Вскочив в седло и даже не пристегнув чемоданчик к багажнику, он изо всех сил принялся крутить педали, держа одной рукой руль, а другой – ручку чемодана из фальшивой кожи.

По счастью, дальше состояние дороги было не столь плачевным. После первой же деревушки на северном берегу она даже вновь стала вполне приличной. Теперь путь Матиаса лежал обратно, в направлении форта и поселка. Ветер снова дул в спину – или почти в спину.

Он ехал быстро и ровно, хотя его охватывало легкое беспокойство.

Дома становились все многочисленнее – и богаче, – но то ли коммивояжер, заходя туда, слишком поспешно расхваливал свой товар, то ли от усталости его слова звучали менее убедительно, то ли он просто не оставлял уже своим клиентам даже того минимума времени, которое необходимо деревенскому жителю для раздумья, ему не удалось заключить того количества сделок, на которое он рассчитывал.

Первый очень короткий запланированный крюк он сделал, проехав через старую романскую башню и деревушку Сен-Совер. Там его приняли благожелательно; тем не менее в итоге он продал там всего одну пару часов – из самой недорогой серии.

Когда он снова взглянул на циферблат, было уже без десяти четыре.

Он быстро подсчитал, что от небольшой треугольной площади, где находится табачный киоск-гараж, куда он должен вернуть велосипед, его отделяют, по самым максимальным оценкам, два километра. Если никуда больше не сворачивать, его путь займет примерно десять минут, включая дорогу пешком от табачного киоска до парохода и тридцать секунд, необходимых для того, чтобы расплатиться с хозяином гаража.

Оставалось еще около четверти часа лишку. Так что коммивояжер еще мог напоследок попытать счастья в нескольких домах.

Торопясь, словно за ним кто-то гонится, носясь, крутясь и вертясь – однако и не тратя сил на неумеренную жестикуляцию, – он до последней минуты упорно продолжал исполнять задуманное. Почти без разбора, едва завидев на краю дороги какой-нибудь дом, казавшийся ему не слишком бедным, не слишком маленьким или не слишком старым, он слезал с велосипеда и бросался туда с чемоданом в руке.

Раз… другой… третий…

Когда на первом этаже он обнаруживал открытое окно, то разговаривал не заходя внутрь, готовый выложить свою коллекцию на подоконник. В противном случае он без стука входил прямиком в кухню. И повсюду его слова и жесты были экономны – даже чересчур.

На деле все эти попытки оказались тщетны. Он слишком торопился: его принимали за сумасшедшего.

В пять минут пятого показался форт. Теперь Матиасу надо было возвращаться без остановок. Ему оставалось преодолеть трехсотметровый подъем, а затем спуск к порту. Он решил немного поднажать.

Велосипедная цепь начала издавать какие-то неприятные звуки – как будто что-то терлось сбоку о зубчатку звездочки. Матиас яростно налег на педали. Но скрежет так быстро усиливался, что он предпочел сойти с велосипеда, дабы осмотреть цепную передачу. Он поставил чемодан на землю и присел на корточки.

Времени на подробное изучение сего феномена у него не было. Он удовольствовался тем, что затянул гайку, прижимающую трос натяжного устройства к раме, – стараясь как можно меньше испачкать пальцы, – и поехал дальше. Ему показалось, что необычное трение продолжает опасно усиливаться.

Он немедленно сошел с велосипеда и отвернул гайку обратно.

Едва оказавшись в седле, Матиас убедился, что все очень плохо. Велосипед совсем перестал двигаться: механизм почти застопорился. Решив испытать другое средство, он стал передвигать рычажок переключения передачи – раз, другой, третий, – не переставая при этом с усилием крутить педали. Как только он снова перешел на самую большую передачу, цепь соскочила.

Он слез, поставил чемодан, положил велосипед на землю. Было восемь минут пятого. На сей раз, возвращая цепь на ее место, на маленькое зубчатое колесо, Матиас испачкался в смазке. Он вспотел.

Даже не вытирая рук, он схватил чемодан, сел в седло, попытался крутить педали; цепь соскочила.

Он снова поставил ее на место – во второй раз, потом в третий. Матиас последовательно перепробовал все три звездочки, но цепь не держалась – она соскакивала при первом же повороте колеса. В отчаянии он пошел дальше пешком, передвигаясь наполовину бегом, наполовину шагом, левой рукой держа чемоданчик, а правой толкая велосипед. Должно быть, где-то на тряской дороге у Лошадиного мыса в нем сломалась какая-то важная деталь.

Матиас уже начал решительно спускаться по склону к поселку, как вдруг подумал, что мог бы, наверное, съехать вниз и без помощи педалей. Он взобрался в седло и, сильно оттолкнувшись ногой, ринулся вперед. Рука, в которой был чемодан, для пущей верности опиралась на левую ручку руля.

Теперь важно было не задеть цепь, которую он осторожно поставил обратно на зубчатое колесо, – то есть не двигать ногами, – иначе цепь снова соскочит и запутается в заднем колесе. Дабы покрепче зафиксировать ее на звездочке, коммивояжер даже хотел привязать ее подобранной утром веревочкой, которую он начал искать в карманах куртки. Но, не найдя ее там, он вспомнил… Он вспомнил, что ее у него больше нет.

Впрочем, он без помех добрался до ровной части улицы неподалеку от развилки; ему пришлось затормозить, чтобы не сбить маленькую девочку, неосторожно переходившую дорогу прямо перед ним. Чтобы затем снова набрать скорость, он случайно крутанул разок педали… потом еще несколько раз. Механизм работал нормально. Даже совершенно исчез необычный скрежет.

Он услышал, как на другом конце поселка прогудела пароходная сирена: раз, другой, третий.

Он выехал на площадь слева от мэрии. Снова раздался резкий и протяжный гудок сирены.

На рекламной доске кинотеатра поменялась афиша. Матиас прислонил к ней велосипед и бросился внутрь кафе. Там никого не было: ни посетителей в зале, ни хозяина за стойкой. Он позвал. Никто не ответил.

Снаружи тоже не было видно никого. Матиас вспомнил, что хозяин вернул ему залоговые деньги. Сумма представляла собой…

Пароходная сирена издала долгий – несколько более басовитый – рев.

Коммивояжер вскочил на велосипед. Он оставит его в конце набережной – попросит кого-нибудь вернуть – вместе с деньгами за прокат. Но пока он несся по ухабистой мостовой, до изнеможения крутя педали, он успел подумать о том, что хозяин гаража так и не назвал ему цену. Вначале речь шла только о двухстах кронах залога, которые очевидно не соответствовали ни стоимости велосипеда, ни стоимости его проката на полдня.

Матиас не рискнул ехать на велосипеде по молу – такое там было нагромождение корзин и ящиков. На углу набережной он не увидел ни одного зеваки, которому можно было бы отдать деньги, так что он оставил велосипед у парапета и сразу же побежал к пристани.

Через несколько секунд он был уже на причальном спуске, где толпились десяток человек. Трап был убран. Пароходик медленно отчаливал от стенки.

На море теперь был прилив. Добрая часть склона – может, наполовину или на две трети – была покрыта водой. Ни подводные водоросли, ни даже зеленоватые мхи, от которых камни у подножия становились такими скользкими, уже не виднелись над водой.

Матиас посмотрел на узкий, незаметно увеличивающийся водный коридор между бортом корабля и скошенным ребром причала. Преодолеть его одним прыжком было невозможно, не столько из-за расстояния – которое было еще не слишком велико, – сколько из-за риска при приземлении: либо повиснув на планшире, либо прыгнув на палубу за ним в гущу пассажиров и их чемоданов. Наклон площадки для разбега, равно как и мешавшие Матиасу тяжелые ботики, куртка и чемодан в руке, еще больше затрудняли задачу.

Он взглянул на спины оставшихся на берегу и стоявших к нему вполоборота родственников, на профили их лиц, неподвижные и параллельно направленные взгляды – устремленные навстречу таким же взглядам стоящих на корабле. Прислонясь к одной из железных опор, поддерживающих угол верхней палубы, стояла девочка лет семи-восьми, которая с серьезным видом спокойно глядела на него широко раскрытыми глазами. Ему стало интересно, почему она так смотрит на него, однако образ ее заслонила другая фигура – это был корабельный матрос, которого коммивояжер как будто узнал. Без определенного намерения он сделал три шага вперед, в сторону подножия склона, и крикнул: «Эй, там!»

Из-за шума мотора моряк его не услышал. Стоявшие рядом с Матиасом на причальном спуске обернулись к нему – затем обернулись следующие, стоявшие дальше, потом еще более дальние.

Увидев, куда повернулись все головы, люди, стоявшие на палубе, тоже – с каким-то удивлением – посмотрели в эту сторону. Матрос поднял глаза и заметил Матиаса, который помахал ему рукой и снова закричал: «Эй, там!»

– Э-гей! – ответил моряк, прощально махнув рукой. Стоявшая рядом с ним девочка не сдвинулась с места; но вследствие движения корабля направление ее взгляда изменилось: теперь она, должно быть, видела верхнюю площадку мола над причалом, где в узком проходе, ведущем к маяку, стояла другая группа людей. Их лица тоже были обращены к Матиасу. На всех на них снова, как и вначале, было напряженное и застывшее выражение.

Не обращаясь ни к кому конкретно, он произнес:

– Я опоздал совсем чуть-чуть.

Пароходик совершал обычный маневр, поворачиваясь бортом так, чтобы форштевень оказался направленным в сторону входа в гавань. Островитяне один за другим уходили с пристани, возвращаясь домой. Коммивояжер спросил себя, где он будет ночевать сегодня, завтра и послезавтра – потому что пароход вернется только в пятницу. Кроме того, он задался вопросом, есть ли на острове полиция. Затем он подумал, что вне зависимости, есть она или нет, ничего не изменится.

Во всяком случае лучше было бы уехать отсюда, ибо это входило в его планы.

– Надо было позвать! Они бы вернулись.

Матиас повернулся к человеку, произнесшему в его адрес эти слова. Это был по-городскому одетый старик, чья улыбка с равным успехом могла означать как доброжелательность, так и иронию.

– Да ладно! – ответил Матиас – Это не важно.

Впрочем, он позвал – правда, не сразу и не слишком настойчиво. Похоже, матрос не понял, что он опоздал на пароход. Да он и сам не знал, зачем его звал.

– Они бы вернулись, – повторил старик. – Во время прилива поворачивать легко.

Может быть, он не шутил.

– Мне не так уж нужно было уехать, – сказал коммивояжер.

С другой стороны, надо было отдать велосипед и заплатить за его прокат. Он посмотрел на воду, плескавшуюся у подножия склона, – вероятно, штиль. В укромном углу возле причального спуска уже не было никакого волнения, когда откатывалась вода.

Потом появилось несколько небольших волн, вспененных винтом пароходика. Но в порту было пусто. Только где-то посреди гавани, покачивая мачтой, одиноко плясала рыбацкая лодка. Боясь забрызгаться, Матиас поднялся по склону и снова оказался на гребне мола, в одиночестве выбирая путь среди корзин, сетей и ловушек.

Он сунул правую, незанятую руку в карман куртки. Там она наткнулась на тонкую веревочку, свернутую в форме восьмерки, – прекрасный образец для его коллекции. Эту историю ему часто рассказывали: когда-то у него была полная коробка таких веревочек – двадцать пять, а может, тридцать лет назад.

Он не помнил, что с ними стало. И также исчезла из кармана куртки та тонкая веревочка, которую он подобрал сегодня утром. Правая рука нащупала там только пачку сигарет и небольшой пакетик с конфетами.

Подумав, что сейчас как раз самое время закурить, Матиас вынул пачку и увидел, что в ней уже не хватает нескольких сигарет – точнее, трех. Он положил пачку на место. Пакетик с конфетами тоже оказался початым.

Матиас медленно шел по каменной дороге, вдоль ее неогражденного края. Уровень воды на много метров приблизился к нему. В самом конце, у набережной, море полностью скрыло полосу ила, усыпанного всяким мусором. За ней стояли выстроившиеся в ряд дома со своими магазинчиками: скобяная лавка на углу площади, мясная лавка, кафе «Надежда», магазин, где торговали всем – женским бельем, наручными часами, рыбой, сластями и т. д…

Матиас вслепую открыл целлофановый мешочек в глубине кармана и наугад взял конфетку. Она оказалась завернутой в синюю бумажку. Так же одной рукой он развернул скрученный фантик, сунул конфетку в рот, смял четырехугольную бумажку в комок и бросил в воду, где она осталась плавать на поверхности.

Наклонившись еще немного, он увидел под ногами вертикальную стенку, уходившую в черную воду. В этот час полоска тени, отбрасываемая молом, наверное, стала бы уже совсем тонкой. Но солнца не было; все небо было затянуто тучами.

Матиас шел вперед в пучке серых параллелей, между линией воды и обращенным к морю внешним ребром парапета: линии внутреннего ребра парапета, угла, образованного пересечением дороги и подножием парапета, края неогражденной стены – в пучке горизонтальных прямых линий, которые, однако, перерезали поперечины, уходящие прямо к набережной.

III

На новой афише был изображен пейзаж.

По крайней мере, Матиасу показалось, что в скрещении этих линий он различает какие-то холмистые луга, поросшие кустарниками, но на их фоне несомненно было что-то еще: кое-где проявлялись какие-то очертания и цветовые пятна, которые никак не могли принадлежать первому рисунку. Однако также вряд ли можно было сказать, что они складывались в какой-то другой рисунок, ибо между ними не было никакой связи, в них не угадывалось никакого смысла; в целом они только спутывали волны холмистых лугов, так что даже возникали сомнения в том, что там действительно был изображен пейзаж.

Имена актеров, исполняющих главные роли, фигурировали в верхней части – это были иностранные имена, которые, как показалось Матиасу, он часто читал в титрах и раньше, но не ассоциировал ни с какими лицами. Надпись в самом низу, набранная большими буквами, должно быть, представляла собой название фильма: «Путешествие господина X. по двойному кругу». Из этого не совсем привычного для обычных фильмов названия – впрочем, и не слишком заманчивого и как будто не имеющего никакого отношения к чему бы то ни было человеческому – совершенно нельзя было понять, к какому жанру фильм принадлежит. Речь, возможно, шла о детективе или о фантастическом предостережении.

Попытавшись снова расшифровать сплетение изогнутых линий и углов, Матиас уже и вовсе ничего не смог различить – он не мог бы даже с уверенностью сказать, были ли здесь два различных изображения, наложенные одно на другое, или только одно, или три, а может, даже больше.

Он отступил на метр, чтобы лучше видеть все в целом; но чем дольше он смотрел, тем более нечеткой, изменчивой, непонятной становилась картинка. Сеансы проходили только по вечерам в субботу или по воскресеньям; значит, он не сможет побывать на них, поскольку рассчитывает уехать в пятницу после полудня.

– Ничего себе афиша, да? – раздался знакомый голос.

Матиас поднял глаза. В дверном проеме над рекламной доской появилась голова хозяина гаража.

– Ну, для такой афиши… – с осторожностью начал коммивояжер.

– Поразительно, – продолжал тот, – откуда они берут настолько неправдоподобные цвета!

Уж не разгадал ли он, судя по этим словам, значение линий?

– Возвращаю вам велосипед, – сказал Матиас – Ну и злую шутку он со мной сыграл!

– Меня это не удивляет, – по-прежнему улыбаясь, откликнулся владелец гаража. – Все эти новомодные штуки – один блеск, и больше ничего.

Коммивояжер рассказал о своих злоключениях: он только что, всего на какие-то несколько секунд, опоздал на пароход, из-за этой цепи он в последний момент потерял целых пять минут…

Тот даже не слушал – инцидент казался ему совершенно естественным. Он спросил:

– Вы с пристани?

– Только что оттуда…

– Так вы хотели увести велосипед? – воскликнул человек, находясь тем не менее в том же радостном расположении духа.

Матиас объяснил, что перед этим он заходил в табачную лавку, чтобы оставить велосипед и заплатить за прокат; но никого не нашел. Выходя на площадь, не зная, что делать, он услышал последний гудок пароходной сирены – той, что объявляет о закрытии выхода на наружный трап. Тогда он – не торопясь, поскольку было уже слишком поздно – направился к причалу, просто чтобы посмотреть, как отплывает пароходик, – в общем, для развлечения…

– Да, – сказал человек, – я вас видел. Я тоже там был, на пристани.

– Теперь мне понадобится комната до пятницы. Где я смогу ее найти?

Владелец гаража, похоже, задумался.

– Пароход отправился сегодня по крайней мере на пять минут позже, – после долгого молчания произнес он.

Очевидно, ни гостиницы, ни даже самого захудалого семейного пансиона на острове не было. Только некоторые частники время от времени сдавали какую-нибудь свободную комнатку без всяких удобств и комфорта. Чтобы узнать обстановку на данный момент, лучше всего обратиться в кафе «Надежда» на набережной. Затем коммивояжер поинтересовался, сколько он должен, и заплатил требуемые двадцать крон. Учитывая, с одной стороны, новизну взятого напрокат велосипеда, а с другой – его небезупречную работу, трудно было сказать, дорого это или дешево.

– Послушайте-ка, – снова заговорил владелец гаража, – тут совсем рядом вдова Ледюк, она сдает прекрасную комнату; но сегодня, с тех пор как пропала ее девчушка, она совершенно не в себе. Лучше оставить ее в покое.

– Пропала? – спросил коммивояжер. – Мы давнишние друзья с мадам Ледюк, и я заходил к ней сегодня утром. Надеюсь, ничего страшного не случилось?

– Это опять маленькая Жаклин: ее ищут повсюду уже с полудня, но ее нигде нет.

– Но она ведь не могла уйти слишком далеко! Остров не такой уж большой.

Холмистые луга и лужайки, картофельные поля, обочины дорог, ложбинки над обрывом, песок, утесы, море…

– Не беспокойтесь, – подмигнув, сказал тот, – она потерялась, но не для всех.

Сейчас Матиас уже не смел уйти. Опять он промедлил. И вот теперь ему снова приходилось бороться с пустотами, которые сквозили в каждой фразе, грозя пробить брешь в разговоре.

– Так это о ней та история с овечками, – сказал он, – которую рассказывали в Черных Скалах?

– Ну да! «Она пасла овечек, но волк украл пастушку!..» и т. д… и т. д.

И понеслось: «Это в тринадцать-то лет! Стыдно сказать. В ней точно дьявол сидит, в этой девчонке». – «С детьми столько горя». – «Ее следовало бы…»

Конца-краю этому не было видно. Матиас говорил, человек отвечал, Матиас отвечал. Человек говорил, Матиас отвечал. Матиас говорил, Матиас отвечал. Тоненький скандальный силуэт малышки Жаклин бродил по полям, по дорогам, среди утесов, над обрывом. В ложбинках, укрытых от ветра, на травянистых лужайках, в тени кустов, у сосновых стволов она останавливалась и медленным движением проводила кончиками пальцев по волосам, шее, плечам…

Она всегда возвращалась ночевать домой – в последний дом на выезде из поселка, по дороге к большому маяку. Когда сегодня вечером, пожелав доброй ночи матери и двум старшим сестрам, Матиас будет подниматься в свою комнату, держа перед собой в правой руке зажженную свечу, а в левой – чемоданчик с заботливо уложенной туда веревочкой, он поднимет голову и увидит несколькими ступенями выше сквозь сумрак лестницы худенькую девочку Виолетту в черном деревенском платьице, указывающую ему путь… Виолетту! Виолетту! Виолетту!

Он толкнул дверь кафе. Три моряка – один молодой и два постарше – сидели за столом и пили красное вино. Девушка, с боязливым, как у побитой собачонки, лицом, стояла, прислонясь к косяку двери за стойкой и сложив руки за спиной в ложбинке поясницы. Матиас потер глаза.

Ему нужна комната. Ни слова не говоря, она шла впереди него, поднимаясь, ступенька за ступенькой, по узкой спирали второй лестницы, которая вдруг сделалась темной, мягко проскальзывая между загромождавшими ее ящиками и всяческой утварью. Они добрались до лестничной площадки, до маленькой прихожей, до комнаты с черно-белыми плитками на полу… Постель была не убрана. На ночном столике горела лампа, освещая более ярким светом красные простыни в изголовье кровати, несколько квадратиков плитки и овчинный коврик. На подзеркальнике среди баночек и флаконов стояла рамка из хромированного металла, слегка наклоненная назад, в которую была вставлена фотография. Прямо над ней большое овальное зеркало снова отражало… Матиас потер глаза.

Наконец девушка поняла, что ему нужна комната на три дня как можно ближе к порту. Дом, который она ему указала и куда он тотчас же отправился, по правде говоря, находился не в самом поселке, а неподалеку от него, посреди холмистых лугов, которые протянулись вдоль берега и начинались за последними домами со стороны пристани. Несмотря на свою относительную уединенность, это место было менее удалено от причала, чем некоторые кварталы собственно поселка – например, те, которые располагались между старым доком и развалинами форта.

Несмотря на то что внешне строение выглядело более ухоженным, несомненно более чистым и чаще подкрашивалось и подновлялось, чем большинство домов, мимо которых коммивояжер проходил до этого, оно, по-видимому, было таким же старым, как и другие, и столь же упрощенным по своей архитектуре: одноэтажный дом без надстроек и мансард, два одинаковых фасада которого имели каждый по два небольших, почти квадратных окошка по обеим сторонам низкой двери. Со стороны дороги – одной из проселочных дорог, которая, вероятно, и была тем коротким путем, ведущим в рыбацкую деревню, куда Матиас наведался перед тем, как вернуться на мыс Лошадиный, – главный вход украшали те же остролистные магонии, но, может быть, немного более расцветшие.

От одного входа к другому дом пересекал длинный коридор, куда выходили двери всех четырех комнат. Комната Матиаса находилась в глубине дома, слева, и, следовательно, ее окна выходили на задний двор – то есть на скалистый обрыв.

Обрыв этот был невысоким – во всяком случае, не таким высоким, как скалы на юго-западном побережье или оба мыса на концах острова. Справа, примерно в полукилометре, он спускался еще ниже к полукруглому вырезу залива, где виднелось море.

Напротив – между хребтом, идущим по краю обрыва, и домом – было всего триста метров слегка волнообразных, холмистых лугов и участок сада, оставшийся неухоженным, но обнесенный оградой из металлической сетки, укрепленной на деревянных столбах. Весь этот пейзаж – низкое небо, треугольник океана, скалистый обрыв, сад – был блеклым, лишенным глубины и исполненным в сероватых тонах.

Окно, через которое сверху проникал свет, имело метр в ширину и чуть больше в высоту – четыре одинаковых голых стекла, ни штор, ни занавески. Поскольку оно к тому же было довольно глубоко посажено в толще стены, весьма просторная комната, которую оно должно было освещать, оставалась практически в темноте. Только на небольшой массивный стол, задвинутый в оконную нишу, попадает достаточно света, чтобы можно было писать – считать – или рисовать.

Остальная часть комнаты находилась в полутьме. Внутреннее убранство еще более усугубляло этот недостаток: мрачные обои, тесно поставленная высокая массивная мебель из мореного дерева. Ее там было так много, что возникал вопрос, была ли эта комната жилой или просто кладовкой, куда составили всю ненужную мебель со всего дома. В частности, там были три огромных шкафа, два из которых стояли вплотную друг к другу напротив двери, выходящей в коридор. Таким образом, они занимали почти всю дальнюю стену, оставляя место лишь для скромного туалетного столика, который, впрочем, находился в наименее освещенном углу, слева от окна, от которого его отделяли два стула с прямой спинкой, прислоненных к обоям в цветочек. Два других стула по другую сторону оконной ниши составляли им симметрию. Но только три из четырех были одинаковы по форме.

Так что, если двигаться от окна влево (то есть против часовой стрелки), там стояли: стул, второй стул, туалетный столик (в углу), шкаф, второй шкаф (упирающийся во второй угол), третий стул, кровать черешневого дерева, расположенная вдоль стены, совсем маленький столик на ножке, к которому был приставлен четвертый стул, комод (в третьем углу), дверь в коридор, некое подобие секретера с поднятой столешницей и, наконец, третий шкаф, который стоял наискосок, закрывая четвертый угол, а за ним пятый и шестой стулья. Именно в этом последнем, самом внушительном шкафу, который всегда был закрыт на ключ, на нижней полке в правом углу находилась обувная коробка, куда он складывал свою коллекцию веревочек и бечевочек.

Тело девочки нашли на следующее утро во время отлива. Рыбаки, собиравшие «карманных» крабов – крабов с гладким панцирем, которых еще называют «спящими», – обшаривая скалы, случайно обнаружили ее у поворота на втором километре.

Коммивояжер узнал эту новость, когда пил аперитив у стойки бара в кафе «Надежда». Моряк, который рассказал об этом, казалось, был весьма неплохо осведомлен о том, что касается местоположения, позы и состояния трупа; однако он не был среди тех, кто его нашел, но и не говорил, что позже осматривал его сам. Впрочем, похоже, он был не слишком взволнован тем, о чем рассказывал: как будто речь шла о каком-нибудь выброшенном на берег манекене. Человек говорил медленно, явно заботясь о точности, излагая – хотя и не всегда в логическом порядке – все необходимые вещественные подробности и даже снабжая каждую из них весьма правдоподобными пояснениями. Все было ясно, очевидно, банально.

Маленькая Жаклин лежала совершенно обнаженная на ковре из бурых водорослей среди огромных покатых валунов. Несомненно, одежда была сорвана с нее прибоем, ибо маловероятно, что она утонула, решив искупаться в это время года и на таком опасном берегу. Наверняка она сорвалась вниз, когда играла на краю обрыва, который в этом месте был очень крут. Может быть, она даже пыталась спуститься к воде по находившемуся слева скалистому уступу, по которому более или менее еще можно было пройти. Возможно, она не успела вовремя ухватиться за что-нибудь, или поскользнулась, или оперлась на слишком неустойчивый выступ скалы. Она разбилась, упав с многометровой высоты и сломав тоненькую шейку.

Одновременно с гипотезой о купании следовало отмести и предположение о том, что во время прилива ее смыло безжалостной волной; в ее легких действительно было слишком мало воды – явно гораздо меньше, чем если бы она умерла захлебнувшись. Кроме того, на голове и конечностях у нее были раны, которые говорили скорее о том, что она падала и билась при этом о каменные выступы, а не о том, что ее безжизненное тело было изуродовано морем, бросавшим его о скалы. Тем не менее – и это естественно – на останках ее тела виднелись поверхностные следы, которые, похоже, появились вследствие подобного трения.

Во всяком случае, для неспециалистов, пусть даже и привычных к такого рода происшествиям, было трудно с уверенностью определить происхождение различных ран и кровоподтеков, которые были обнаружены на теле девушки; тем более что в некоторых особо нежных местах оно уже было объедено крабами или какими-то большими рыбами. Рыбак полагал, что мужчину – в особенности взрослого – они бы так скоро не тронули.

Кроме того, он недвусмысленно полагал, что врач мог бы рассказать об этом случае гораздо больше. В связи с этим коммивояжер узнал, что на острове не было доктора и что человек, который говорил с таким знающим видом, когда-то служил в национальном флоте фельдшером. В здешних местах имелся только старый жандарм, который, как обычно, ограничился лишь констатацией смерти.