Текст книги "Соглядатай"

Автор книги: Ален Роб-Грийе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Чуть поодаль он заметил выстроенный в стороне от дороги, в конце длинной неухоженной дорожки, домик. Чересчур убогий вид этого сооружения избавил Матиаса от обязанности ехать туда. Он посмотрел на часы: было уже за полдень.

Теперь, когда дорога уже не поднималась в гору, ехать стало полегче. Вскоре он очутился на повороте у второго километра. Недавно подновленная надпись на белом столбике гласила: «Маяк на Черных Скалах – 1,6 км». Все в округе говорили «большой маяк». Проехав еще пятьдесят метров, Матиас свернул с шоссе влево и поехал по проселочной дороге, которая вела к ферме Мареков.

Окружающий пейзаж заметно менялся: вдоль по обеим сторонам проселка проходила насыпь, гребень которой почти сплошь был усажен густыми кустарниками, из-за которых то тут, то там торчали стволы сосен, наклонившихся по направлению преобладающих ветров, на юго-восток (то есть деревья слева нависали над кустарниками, а деревья справа выгибались от них).

Торопясь поскорее добраться до своей непосредственной цели, которая придавала ему уверенности в собственном предприятии, Матиас решил приналечь на педали. Велосипедная цепь начала издавать какие-то неприятные звуки – как будто что-то терлось сбоку о зубчатку звездочки. Еще раньше, поднявшись по береговому склону и переключив передачу, он почувствовал что-то неладное, но это его не встревожило, и мало-помалу скрежет прекратился – а может, Матиас просто о нем забыл. Теперь же, наоборот, звук так быстро усиливался, что коммивояжер предпочел сойти на землю. Он поставил чемодан на дорогу и присел на корточки, чтобы, прокручивая педаль рукой, осмотреть цепную передачу. После осмотра он пришел к выводу, что надо лишь слегка затянуть гайку; однако, подкручивая ее, он задел цепь, и на пальцах остались пятна смазки, которые пришлось кое-как вытереть о траву, растущую у канавы. Он снова сел на велосипед. Подозрительный скрежет почти исчез.

Въехав на просторный, утоптанный земляной двор фермы (которым просто заканчивалась дорога, расширяясь в виде кармана), он увидел, что ставни из цельного дерева на обоих окнах первого этажа были закрыты. Дверь между ними, которую Матиас ожидал увидеть отворенной, тоже оказалась заперта. На окнах второго этажа, располагавшихся точно над окнами первого, ставни были открыты, но сами окна, несмотря на отражавшееся от стекол яркое солнце, были заперты. Между ними над дверью оставался большой участок серой стены, на котором как будто не хватало еще одного, третьего окна; вместо него в простенке была сделана неглубокая ниша, словно предназначенная для какой-нибудь статуэтки; но она пустовала.

Справа и слева от двери росли пышные кусты магонии: еще зеленоватые цветы ее уже начинали отливать желтизной. Матиас прислонил велосипед к стене дома, под закрытыми ставнями первого окна, слева от левого куста магонии. По-прежнему держа в руке чемоданчик, он подошел к двери и – просто для очистки совести, ибо знал, что никто ему не откроет, – постучал по дверной доске.

Несколько секунд спустя он снова постучал своим широким перстнем. Потом отошел назад и, подняв голову, посмотрел на окна второго этажа. По всей видимости, дома никого не было.

Матиас взглянул в сторону сенных сараев, стоявших в глубине двора, повернулся туда, откуда начиналась дорога, по которой он приехал, прошел в этом направлении три метра, остановился, пошел обратно и на сей раз дошел до садовой ограды. Решетчатая калитка оказалась запертой на ключ, поскольку на ней была цепь с висячим замком.

Матиас вернулся обратно к дому. Ему показалось, что ставни правого окна – того, где, должно быть, находилась кухня, – закрыты неплотно, как будто их всего лишь прикрыли, защищаясь от солнца. Он подошел и попробовал их отворить, но не вышло: ставни были заперты изнутри на крючки.

Матиасу ничего не оставалось, как отправляться в обратный путь. Он взял велосипед, стоявший у стены под другим окном, сел на него и поехал обратно, правой рукой держа руль, а левой – чемоданчик, к тому же слегка прижимая его к левой ручке руля. Едва он выехал на шоссе, скрежет возобновился с новой силой. Впереди, метрах в ста, навстречу ему шла деревенская женщина с продуктовой сумкой.

Пришлось снова сойти на землю и вернуть цепь в плоскость вращения звездочки. Как и раньше, он не мог не перепачкать пальцы. Закончив работу, он выпрямился и заметил, что женщина с желтым морщинистым лицом, направляющаяся ему навстречу, не кто иная, как старуха Марек.

Она узнала его не сразу. Не заговори он с ней первым, она бы так и прошла мимо, даже не взглянув на него, – ей и в голову бы не пришло, что она может его здесь встретить. Оправдываясь за свою невнимательность, она сказала, будто со времени их последней встречи в городе Матиас сильно изменился – что вполне естественно, поскольку, чтобы успеть на пароход, ему пришлось встать ни свет ни заря, притом что ради этого он не стал ложиться пораньше. Впрочем, он уже много дней недосыпал.

Их предыдущая встреча состоялась вот уже два года тому назад. Матиас заявил, что с тех пор он сменил профессию: теперь он продает наручные часы. Он весьма сожалел, что не застал никого на ферме, потому что товар, который он представлял, был очень хорошим и, без сомнения, понравился бы Роберу и его жене. Как это получилось, что ни того, ни другой, ни даже их детей не оказалось дома? Тем не менее Матиас надеялся, что все живы-здоровы.

Да, они все были здоровы. Бабушка объяснила причины отсутствия и тех, и других – отец отправился в город, мать уехала на пару недель, дети еще не вернулись из школы и т. д… – и заявила, что если Матиас сможет зайти к ним после полудня, то застанет и Робера, и Жозефину – ей-то, бедняжке, уж наверняка нужны часы, чтобы вовремя приходить на работу, а не опаздывать вечно на четверть часа.

Коммивояжер явно совсем немного разминулся с отцом и тремя младшими детьми, которые обычно возвращаются домой в полпервого. Они идут коротким путем через луг и заходят в сад с дальней стороны, позади дома. «Может быть, – добавила она, – они сейчас уже дома»; однако пойти вместе с ней Матиаса не пригласила, а он сам предложить не осмелился, ибо боялся их потревожить в это обеденное время. Она только попросила показать ей часы, и ему пришлось демонстрировать их там же, на обочине дороги, поставив чемодан прямо на землю. Рядом, в дорожной пыли, лежал раздавленный и высохший жабий трупик.

Поскольку старушка торопилась домой, она не стала долго раздумывать. Ей хотелось сделать внуку – тому, который работал в подмастерьях у булочника, – красивый подарок на семнадцатилетие. Она взяла часы за сто пятьдесят пять крон (с металлическим браслетом). «Для мальчишки сойдет и такой», – сказала она. Коммивояжер заверил, что она не пожалеет о своем выборе, но женщина не стала интересоваться подробным описанием достоинств покупки; не дав Матиасу закончить свои объяснения и перечислить степени надежности, она расплатилась, поблагодарила, пожелала ему удачи и поспешно ушла. Не зная, куда положить часы, которые Матиас обычно продавал в домашних условиях и не мог сейчас упаковать должным образом, она просто надела их себе на руку, даже не подводя стрелок, хотя часы были на ходу.

Сидя на корточках перед своим чемоданом, Матиас сложил на место картонки, рекламные проспекты, ежедневник в черной обложке, потом закрыл крышку и защелкнул замок. Он присмотрелся к сероватому пятну на белой пыли дороги, которое он поначалу принял за лягушачьи останки. На самом же деле слишком короткие задние лапы были явно жабьими. (Впрочем, именно жаб чаще всего давят на дорогах.) Смерть наступила, вероятно, прошлой ночью, поскольку тело было еще не настолько высохшим, как это казалось из-за пыли. Рядом со сплющенной и выдавленной головой ползал красный муравей в поисках какого-нибудь пригодного к использованию кусочка падали.

Цвет дороги вокруг изменился. Матиас поднял глаза к небу. Солнце снова скрылось за быстро летящим, наполовину рассеявшимся от ветра облаком. Погода постепенно начинала портиться.

Коммивояжер снова оседлал велосипед и тронулся в путь. Воздух становился все прохладнее, куртка на овечьем меху доставляла все меньше неудобств. Дорога шла ровно – ни в горку, ни под горку. Состояние ее было приличным, так что ехать было легко. Дувший со стороны ветер практически не мешал велосипедисту, который быстро и неустанно крутил педали, держа в руке свой маленький чемоданчик.

Он остановился, чтобы зайти в простенький, одноэтажный, ничем не примечательный домик, одиноко стоящий у края дороги. У входа – как перед большинством домов на этом острове и противоположном ему берегу – по обе стороны от двери росли два куста магонии с острыми, как у падуба, листьями. Матиас прислонил велосипед к стене под окном и постучал по дверной доске.

Мелькнувший в приоткрывшемся проеме человек, который подошел открыть дверь, оказался гораздо ниже ростом, чем ожидал Матиас. Скорее всего – судя по росту – ребенок, да к тому же еще довольно маленький, однако Матиас не успел разглядеть, мальчик это или девочка – силуэт слишком быстро исчез в глубине полутемного коридора. Он вошел и сам прикрыл за собой дверь. В этой полутьме, к которой его глаза еще не успели привыкнуть, он не смог разглядеть, кто открыл дверь, куда он затем вошел.

За столом друг напротив друга сидели мужчина и женщина. Они не ели; возможно, уже закончили. Они как будто ждали коммивояжера.

Тот положил свой чемоданчик на совершенно пустой стол с клеенчатой скатертью. Воспользовавшись их молчаливым согласием, он стал раскладывать свой товар, бойко расхваливая при этом его достоинства. Те двое, не трогаясь с места, вежливо его слушали и даже с некоторым интересом рассматривали картонки, передавая их друг другу и изредка выдавливая из себя небольшие комментарии: «У этих удобная форма…», «У этих корпус более элегантный» и т. д… Но впечатление было такое, как будто они либо думают о чем-то другом – или вовсе ни о чем, – либо устали, либо растеряны, либо измучены болезнью, либо раздавлены каким-то огромным горем; а их комментарии чаще всего сводились к самым общим замечаниям: «Эти более плоские», «У этих выпуклое стекло», «У этих прямоугольный циферблат»… – очевидная никчемность которых, казалось, их не смущала.

В конце концов они остановили свой выбор на самой недорогой паре часов – точно таких же, какие купила старуха. Они показали на них без всякого воодушевления, просто так («Почему бы не взять эти?»). Они не обменивались никакими мнениями на этот счет. Они даже едва взглянули на свою покупку. Когда мужчина вынул бумажник и расплатился, коммивояжер пожалел, что не настоял, чтобы они купили другие часы, раза в два-три дороже; он подумал, что они купили бы их без всяких колебаний и с тем же равнодушием.

Никто не пошел его провожать. Новые часы с металлическим браслетом остались лежать – позабытые, блестящие и никчемные – на клеенчатой скатерти между женщиной и ее супругом, которые смотрели уже в другую сторону.

До самой деревни на Черных Скалах никакого жилища не встретилось. На протяжении почти километра Матиас усердно и размеренно крутил педали. Теперь велосипед отбрасывал на дорогу лишь очень бледную – да к тому же иногда исчезающую – тень, которая вскоре растаяла совсем. На фоне серого неба, на котором изредка еще мелькали затянутые дымкой голубые проплешины, вырисовывался – уже совсем близко – маяк.

Это было одно из самых высоких и одновременно самых мощных строений в округе. Помимо самой башни, выкрашенной в белый цвет и слегка сужающейся конусом кверху, оно заключало в себе семафор, радиостанцию, небольшую электроцентраль, передовой пост, оснащенный на случай тумана четырьмя огромными сиренами, различные служебные постройки, где хранились приборы и другое оборудование, и, наконец, дома, в которых жили работники маяка со своими семьями. Инженеры или просто механики могли представлять собой достаточно зажиточную клиентуру, но, к сожалению, это была не та публика, которая покупает часы у коммивояжеров.

Оставалась, собственно говоря, деревня. Когда-то здесь было всего три-четыре убогие лачуги, но по мере того, как параллельно продвигалось соседнее строительство, она постепенно разрасталась, хотя и с меньшим размахом. Даже если бы память Матиаса была получше, он все равно бы не узнал эту деревню – так сильно она разрослась со времен его детства: теперь там возвышался с десяток новых, наскоро построенных, но приличных на вид домиков, которые заслоняли своим кольцом старые дома с более толстыми стенами, низкими крышами, небольшими квадратными окошками, которые еще можно было то тут, то там разглядеть наметанным глазом. Эти новостройки уже не принадлежали миру дождей и ветров: хотя, по правде говоря, они не слишком отличались – за исключением вышеназванных незначительных деталей – от своих предшественников; казалось, они не привязаны ни к какому климату, истории или географическому положению. Непонятно, как им удавалось – быть может, с тем же успехом – выдерживать те же погодные испытания; разве что атмосферные условия также несколько изменились с тех пор.

Отныне туда можно было приехать, как приезжаешь в любое другое место. Там была бакалейная лавка и, конечно же, питейное заведение, располагавшееся почти у самого въезда в деревню. Оставив у дверей велосипед, Матиас зашел.

Внутренняя обстановка была такая же, как и во всех забегаловках подобного рода в сельской местности, или в предместьях больших городов, или на набережных мелких рыбацких портов. У девушки, которая прислуживала за стойкой, выражение лица было какое-то боязливое, как у побитой собачонки, а движения неуверенные, неуверенные, как у побитой собачонки, неуверенные у девушки, которая прислуживала за… За стойкой была полная женщина с довольным, веселым лицом и копной седых волос, которая наливала двум рабочим в синих робах. Быстрыми, точными, профессиональными движениями она наклоняла бутылку, легким поворотом запястья поднимая ее горлышко в тот самый момент, когда жидкость доходила до верхнего края стакана. Коммивояжер подошел к стойке, поставил чемоданчик на пол между ног и заказал абсент.

Коммивояжер машинально собрался было попросить абсент, но – едва начав произносить первое слово – передумал. Он поискал в памяти название какого-нибудь другого напитка и, не найдя, указал на бутылку, которую хозяйка, обслужив двух работников маяка, все еще держала в руке.

– Дайте мне то же самое, – сказал он и поставил чемоданчик на пол между ног.

Женщина поставила перед ним стакан, точно такой же, как два первых; другой рукой, в которой по-прежнему была бутылка, она наполнила его, в свою очередь совершив то же проворное движение – в тот момент, когда она подняла горлышко бутылки, большая часть отмеренного еще находилась в воздухе. В то время как ее запястье завершало свой поворот, поверхность жидкости замерла точно на уровне края стакана – ни выше, ни ниже, – словно это была условная плоскость, обозначающая теоретическую границу его содержимого.

Темный, красновато-бурый цвет ее напоминал большинство винных аперитивов. Бутылка, которая быстро заняла место на полке бара среди других различных марок, уже ничем не выделялась в ряду своих соседок. До этого, пока женщина держала ее в своей большой руке – то ли оттого, что пальцы ее закрывали этикетку, то ли бутылка была повернута к наблюдателю другой стороной, – было невозможно разглядеть на ней надпись. Матиасу захотелось хорошенько восстановить в памяти эту сцену, чтобы мысленно выхватить из нее какой-нибудь фрагмент разноцветной бумажки, который он мог бы сравнить с образцами, стоящими на полке. Но ему удалось отметить про себя только одну странность, которая была для него не слишком поразительной: хозяйка наливала вино левой рукой.

Пока она с неизменным проворством полоскала и вытирала стаканы, он присмотрелся к ней повнимательнее, но так и не сумел установить каких-то изначальных норм относительно функций, которые во время этих сложных манипуляций должны выполняться соответственно каждой из рук; а стало быть, он не смог понять, являлась ли эта женщина отклонением от общего правила или нет. В конечном счете он так запутался в своих наблюдениях и размышлениях, что сам начал путать правую руку и левую.

Женщина оставила тряпку; она взяла кофемолку, ждавшую своей очереди, села на табурет и принялась энергично молоть. Поскольку она опасалась, меля с такой скоростью, перенапрячь одну руку, то крутила мельницу по очереди то одной рукой, то другой.

Под треск перемалываемых кофейных зерен один из двух мужчин что-то сказал своему коллеге – Матиас не понял, что именно. Уже после его мозг восстановил отдельные слоги, которые были похожи на «обрыв» и – менее отчетливо – на глагол «связать». Он прислушался, но никто больше ничего не сказал.

Коммивояжеру показалось странным, что все время после его прихода они так и молчали, маленькими глотками потягивая аперитив и каждый раз ставя стакан на стойку. Может быть, он потревожил их посреди какого-нибудь важного разговора? Он попытался представить, о чем могла идти речь. Но внезапно его охватил страх, что он поймет, о чем шел разговор, и с этого момента начал уже опасаться возобновления беседы, как будто слова, невольно сказанные этими людьми, могли касаться его самого. Матиас легко мог продолжить свои бредовые рассуждения, пойдя по этому пути гораздо дальше; например, слова «невольно сказанные» были излишни, потому что, если его – Матиаса – присутствие заставляло их молчать, в то время как перед хозяйкой заведения они разговаривали не стесняясь, то это, очевидно, оттого, что они… оттого, что «он»… «Перед хозяйкой» или, скорее, «вместе» с ней. А теперь они делали вид, будто не знакомы. Женщина не прекращала молоть, останавливаясь только затем, чтобы опять наполнить кофемолку. Двое рабочих все время ухитрялись оставить немного выпивки на донышке стакана. Похоже, всем было нечего сказать; тогда как пять минут назад он видел через стекло, как они, все трое, что-то оживленно обсуждали.

Хозяйка наливала двум мужчинам; как и большинство обслуживающего персонала маяка, они были одеты в синие спецовки. Матиас поставил велосипед у витрины, толкнул стеклянную дверь, подошел к стойке бара, сел рядом с ними и заказал аперитив. Обслужив его, женщина принялась молоть кофе. Она была почтенного возраста, полная, представительная, ее движения были уверенными. В этот час в ее заведении не было ни одного моряка. Дом, где оно располагалось, был одноэтажным. По другую сторону двери сверкающие воды порта были не видны.

По-видимому, всем было нечего сказать. Коммивояжер обернулся к залу. На миг его охватил страх, что все начнется сначала: три рыбака, которых он, входя, не заметил, – совсем молодой и двое взрослых, – сидели за одним из дальних столов, перед ними были три стакана с красным вином; как раз в этот момент самый юный заговорил – но, возможно из-за шума кофемолки, Матиас не расслышал начала разговора. Он прислушался. Речь, как обычно, шла об убытках от торговли крабами. Он снова повернулся к прилавку, собираясь допить красноватый напиток с неизвестным ему названием.

Он встретился взглядом с хозяйкой, которая, не переставая молоть, тайком его разглядывала, пока сам он, отвернувшись, смотрел назад. Он опустил глаза, уставившись на свой стакан, словно ничего не заметил. Двое рабочих слева от него смотрели прямо перед собой, в сторону бутылок, рядами стоящих на полках.

– Это случайно не вы коммивояжер, который продает наручные часы? – вдруг спокойным голосом спросила женщина.

Он поднял голову. Она по-прежнему вращала ручку кофемолки, не переставая при этом разглядывать его, как ему показалось, доброжелательно.

– Да, это я, – ответил Матиас – Значит, вас предупредили, что к вам собирается зайти коммивояжер? Быстро же распространяются новости в здешних местах!

– Мария, одна из дочек Ледюков, заходила сюда прямо перед вами. Она искала свою сестру, самую младшую. Сегодня утром вы приходили к ним: последний дом на выезде из поселка.

– Конечно же, я заходил к мадам Ледюк. Ее брат Жозеф, который работает в пароходной компании, мой приятель. Но ее дочек я сегодня не видел, ни одной. Мне не говорили, что малышка у вас.

– Здесь ее тоже не было. Мать отправила ее к скалистому обрыву, чтобы она выпасла тех четырех или пять овец, которые у них есть. А она опять удрала. Вечно она бегает где не надо, вляпывается во всякие истории.

– А сюда ее посылают пасти овец?

– Нет, что вы; она пасет их там, у поворота на втором километре. Мария пошла сказать, чтобы она пораньше возвращалась, но там никого не было: только овцы, которых эта девчонка привязала к колышкам в какой-то ложбине.

Матиас покачал головой, не зная, как поступить – отшутиться или посочувствовать. Хозяйка не принимала все это близко к сердцу, но и не иронизировала по этому поводу; внешне она сохраняла полную нейтральность – уверенная в своих словах, которым в то же время она не придавала большого значения, – с неопределенно-профессиональной улыбкой на губах, с какой она могла бы говорить о превратностях погоды.

– Похоже, с ней не так-то просто сладить, – сказал коммивояжер.

– Сущий дьявол! Чтобы узнать, не видел ли ее кто, сестра на велосипеде даже сюда приехала. Если она не приведет ее домой, будет скандал.

– С детьми столько горя, – сказал коммивояжер.

Чтобы перекричать шум кофемолки, и ему, и ей приходилось говорить очень громко. В паузах между предложениями все снова перекрывал треск перемалываемых зерен. Мария, направляясь в деревню на Черных Скалах, наверное, проехала по дороге, пока Матиас был у тех супругов с усталыми лицами. Перед этим она явно не поехала той же тропой, что и Матиас, а наверняка свернула с шоссе, выбрав более короткий путь, который начинался еще до поворота, пересекла холмистые луга и добралась до места над скалистым обрывом, где паслись овцы. Девушке, конечно же, потребовалось некоторое время на то, чтобы проехать от дороги до обрыва и обратно, а также на недолгие поиски на месте. Это заняло гораздо больше времени, чем те несколько минут, которыми коммивояжер воспользовался, чтобы продать одну-единственную пару часов в том единственном доме, куда он заходил между поворотом на ферму Мареков и деревней. Дистанция же между поворотом и упомянутым домом никак не могла представлять эту разницу: помимо того, что это расстояние не превышало пятисот-шестисот метров, оно к тому же принадлежало общему – для нее и для него – участку пути.

Таким образом, Мария уже ехала в сторону скалистого обрыва, прежде чем он сел на свой велосипед. Следовательно, если бы она ехала по той тропинке, которая начиналась напротив проселочной дороги, ведущей к Марекам, то застала бы коммивояжера посреди шоссе беседующим со старушкой – или же рассматривающим цепь велосипеда, облака, мертвую жабу, – потому что место, где он так долго стоял, хорошо просматривалось с перекрестка, поскольку находилось от него, так сказать, в двух шагах. (Та же самая гипотеза – в соответствии с которой девушка ехала к обрыву той же тропинкой, что и Матиас, – была не слишком подходящей и в том случае, если бы девушка проехала до того, как он остановился, потому что тогда она повстречалась бы с коммивояжером прямо на ней.)

Значит, она приехала другой дорогой. Но почему она рассказала о Матиасе хозяйке кафе? Благодаря волнистости холмистых лугов она вряд ли могла – она не могла – не могла – не могла увидеть со своей тропинки его тропинку, когда она ехала туда, а он возвращался обратно. Она наверняка совсем немного разминулась с ним в той укромной ложбинке, где паслись овечки. После того как девушка быстро осмотрела окрестности, позвала несколько раз и несколько секунд постояла в нерешительности, она выехала обратно на шоссе – на этот раз, вероятно, тем же путем, что и он сам (единственным путем, который он знал), – но велосипедных следов там было слишком много, к тому же они были видны не так четко, чтобы можно было отличить их друг от друга. Трудно представить, чтобы между овцами и деревней на Черных Скалах существовал еще один короткий путь – во всяком случае, он был бы не слишком выигрышный, учитывая небольшую протяженность петли, которую дорога делала по территории на северо-западе от маяка.

Оставив без внимания во время своих недавних логических рассуждений эту последнюю возможность, Матиас на миг испугался, что ему придется начать все построения заново. Но все же решил, что даже если бы невероятным образом этот короткий путь существовал, этого было бы недостаточно, чтобы повлиять на его выводы, – хотя это несомненно расстроило бы его умозаключения.

– Я зашел сюда сразу, – сказал он, – как только приехал в деревню. Если Мария заходила к вам прямо передо мной, значит, она меня обогнала, хотя я ее не видел – в тот момент я был у клиентов: в небольшом домике у дороги, единственном доме между деревней и поворотом дороги, поворотом на втором километре. До этой остановки я заходил навестить моих старых друзей, Мареков, – там я долгое время прождал во дворе фермы: никого не было дома, а я не мог уехать, не поздоровавшись с ними, не узнав, как здоровье семейства, не поболтав немного об общих знакомых. Знаете, я ведь родился на острове. Робер Марек – приятель моего детства. Сегодня утром он отлучался в поселок. Его мать – еще бодрая старушка – ходила за покупками сюда, в Черные Скалы. Может быть, вы ее видели? К счастью, я повстречался с ней, когда она шла обратно, как раз на перекрестке – я имею в виду, на развилке, – но ведь это перекресток, потому что дорога на ферму пересекает шоссе, а потом с другой стороны ее продолжает тропинка, которая идет через холмистые луга. Если Мария проехала по ней, то, скорее всего, это было, пока я дожидался на ферме. Вы ведь сами сказали, что надо ехать по дороге за поворот, чтобы попасть к обрыву – в то место над обрывом, – в ложбину, где она оставляла пастись своих овец?

Лучше уж не продолжать. Все эти подробности относительно точного времени и маршрута, которые он описывал сам и о которых спрашивал других, были ненужными, подозрительными и, еще того хуже, – путаными. К тому же толстушка ни разу не обмолвилась, будто Мария проехала через поворот на втором километре, она только сказала, что овечки Ледюков паслись «за поворотом» – выражение весьма неоднозначное, поскольку неизвестно, имела ли она в виду это «за» относительно деревни, где находилась сама, или же относительно поселка, где находился дом Ледюков.

Хозяйка не ответила на заданный ей вопрос. Она уже не смотрела на коммивояжера. Он подумал, что кричал недостаточно громко и она не расслышала его из-за шума кофемолки. Матиас не стал настаивать и сделал вид, будто допивает остатки вина из стакана. Он даже засомневался, что сказал все это вслух.

Это его обрадовало: раз уж изложение подробностей его алиби перед столь невнимательной публикой не имело никакого эффекта, было бы только опасно пытаться таким образом фальсифицировать факты, касающиеся сестры, которая наверняка прекрасно помнила свой истинный маршрут. Было доказано, что она подъехала к обрыву другим – более коротким – путем, чем это сделал Матиас; о существовании короткого пути хозяйка, должно быть, знала. В таком случае было глупо упоминать, что девушка якобы проезжала через перекресток.

Тут коммивояжер вспомнил, что толстушка сказала не «за поворотом», а что-то вроде «у поворота» – не означающее ничего определенного – или даже вообще лишенное смысла. Так что у него еще оставалась возможность… Ему потребовалось некоторое усилие мысли, чтобы ясно осознать, что и здесь тоже любая попытка подмены была бы напрасна: место, где на привязи паслись овцы, было строго определено и не вызывало решительно никаких сомнений. Может быть, они всегда паслись именно там, а Мария часто туда наведывалась. Во всяком случае, даже сегодня она могла не торопясь осмотреть это место. Больше того: оставшиеся там овцы являли собой самый неопровержимый из фактов. Впрочем, эту ложбинку над обрывом Матиас знал не хуже любого другого. Ясно, что ему не удастся изменить ее местоположение, притворившись, будто он неправильно истолковал заявление какого-нибудь косвенного свидетеля.

С другой стороны, все эти разнообразные факты относительно положений или перемещений не имели ровно никакого значения. Единственное, что следовало учесть, это то, что Мария не могла видеть, как он проезжал через холмистые луга, иначе он сам бы ее заметил, тем более что они ехали, конечно же, во взаимообратных направлениях. Единственной целью его рассуждений было объяснить, почему они не состыковались даже тогда, когда Матиас стоял посреди шоссе рядом с засохшим жабьим трупиком – там, где эта встреча, однако, не была столь уж неизбежна. Кроме того, стремление доказать, что они не встретились только потому, что в это время он дожидался на ферме Мареков, ни к чему бы не привело.

В глазах всех гораздо правдоподобнее выглядело бы, если бы в первый раз Мария Ледюк обогнала коммивояжера задолго до поворота, когда он демонстрировал свой товар в каком-нибудь другом доме – например, на мельнице. Те несколько минут, которые Матиас провел на ферме Мареков, вкупе с его переездами туда и обратно по проселочной дороге, на деле оказывались недостаточными для того, чтобы девушка в поисках своей младшей сестры могла осмотреть все закоулки скалистого побережья.

Матиас не ездил на эту ферму – это так, – однако его беседа со старухой на перекрестке, похоже, длилась еще меньше. Решение с мельницей, бесспорно, было бы более приемлемым.

К сожалению, было по крайней мере две причины, по которым его тоже приходилось отвергнуть как совершенно ложное; одна из них состояла в том, что коммивояжер не заезжал на мельницу, равно как и на ферму.

Кроме того, в качестве второй причины следовало предположить, что на поиски у Марии ушло только то время, которое потребовалось, чтобы продать одну пару часов – у перекрестка, – починить новый велосипед, найти различия между кожей лягушки и кожей жабы, снова увидеть неподвижный глаз чайки в изменчивых контурах облаков, проследить за движением усиков муравья, ползающего в пыли.

Матиас решил вспомнить все свои перемещения, начиная от табачного кафе-гаража, откуда он поехал на взятом напрокат велосипеде. Это было в одиннадцать десять или в одиннадцать с четвертью. Восстановить затем хронологию его остановок не представляло особой трудности; чего нельзя сказать о продолжительности каждой из них, на что он, к сожалению, не обратил внимания. Что же касается длительности переездов между остановками, то они нисколько не влияли на его расчеты, так как расстояние от поселка до маяка не превышало четырех километров – то есть в целом чуть больше четверти часа.