Текст книги "маргаритА и мастеР"

Автор книги: (Алексрома) Ромаданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Ромаданов (Алексрома) Александр
маргаритА и мастеР

сашЫ малюкоВ и ромаданоВ.

маргаритА и мастеР

Вынос тела

Введения я всегда читаю после того, как решаю, читать мне книжку или подарить новоиспеченному другу, поэтому и от меня введения не жди, как-нибудь потом, если потянет на него со скуки или с кого-нибудь.

У меня с детства были длинные светлые кудри. Даже когда я учился в 7-м классе, ко мне продолжали в очередях обращаться не иначе как: "Девушка, ты стоять будешь?" Я всегда мычал, что буду, тем самым подтверждая свой внезапный отказ от пола.

Однажды я стащил у матери бигуди и попытался раскрутить на них свои кудряшки, но результат был плачевным: на моей голове образовалось десять спиральных галактик (по числу бигудевин). Это повергло меня в отчаяние... Я стал серьезно думать о том, что вырасту женщиной. Именно женщиной, а не гомиком – про гомиков я еще, к счастью, не знал тогда, что такие бывают.

К чему я это говорю? Чтобы разъяснить выбор жизненного пути: я слишком рано понял, что меня сможет исправить только чисто мужская профессия. Вот, собственно говоря, почему я и решил пойти в органы, а не из-за какой-то там сопливой романтики из серии "Следствие ведут знатоки".

Итак, выбор был сделан, и только я его сделал, как сразу почувствовал себя без пяти минут мужчиной... И все бы было хорошо, если бы не одно обстоятельство. Совсем ребенком, я почему-то стеснялся папаньку, и когда мылся, заговорщически шептал маме: "Прикрой дверь, а то папа увидит".

Однако, значительно повзрослев, в один прекрасный день я справился и с этой проблемой. Как сейчас помню: мороз, елки, иней серебрится, лыжня звенит, а мы с отцом, воткнув лыжи в снег крестом, расписываем крахмально-чистый сугроб золотыми узорами... Я, веселый такой, шмыгаю по-щенячьи носом, а отец меня передразнивает. И тут я неожиданно для себя замечаю, что шмыгает он как-то невесело, как-то даже грустно он носом пошмыгивает, будто всплакивает. Меня это сильно озадачило. Но вот он, момент Большого Откровения: стоило мне провести взглядом вверх по золотистой нити, и я понял причину отцовской скорби. Сын перерос отца!!!

Именно в этот момент я осознал себя как личность, и все мои детские страхи как по взмаху волшебной палочки разъяснились: конечно, я не стеснялся матери, ведь у нее не было того замечательного эталона взрослости, который был у отца!

Фрейдизм, скажете вы? Дудки, – скажу я вам. И еще добавлю на манер своей бабушки, мудрой славянской крестьянки: это в пичке у вас фрейдизм! В то застойное время, в которое я рос, не то, что я, сопляк недоученный – мать с отцом, и те про Фрейда ни шиша не слышали. А раз не слышали, значит и не было для нас фрейдизма никакого.

Ну ладно, меня, как я прошлое вспоминать начну, трясет всего, хоть пистолет от самого себя прячь, еще немного и нерв взыграет, а нервный я это... Но вам такое знать не полагается.

1. Анна К.

На вид – между за двадцать и под тридцать (как говаривал наш прапор: женский возраст звучит как цена, обратно-пропорциональная качеству товара), так ничего себе, хотя нет, даже очень ничего. Ничего себе – это та, которую из постели бы не выгнал, а тут не всякому загнать, сразу видно. По что это она к нам?

– Извините, я в званиях не разбираюсь...

– Да ничего девушка, садитесь, зачем оно вам в званиях разбираться.

– Ну как же, иногда очень даже к месту.

– Так что у вас?

– Знаете, я так сразу не могу, я можно посижу чуть-чуть. Меня зовут К. Давайте я сразу о деле. Сегодня утром я поняла, что сделала что-то плохое.

– ?

– Знаешь, а не мог бы ты глянуть, у Вас на меня досье нет? Там наверняка должно быть о том, что я натворила.

Странная девушка, очень странная. То "так сразу не могу", то "сразу о деле". И тут же на "ты" перешла... Сумасшедшая, может? Да нет, не похоже, насмотрелся я этих истеричек: нос острый, щеки пухлые, груди болтаются и зад оттопырен. Это я вам как специалист говорю, я преступников и психов по внешнему виду распознаю. Да у нас и пособие такое есть в конторе: "Характерные портреты убийц, воров, мошенников и умалишенных". Очень удобная штука, ее бы надо и в судах ввести: глянул на физиомордию подсудимого, с книжкой сличил, и готово, ничего доказывать не надо... Опять же – гуманизм. Скажем, судят человека за воровство, а по портрету он – маньяк-убийца. Так что, пятьдесят жмуриков на него вешать? Нет уж, врешь, судят-то его за воровство, а вот когда его на мокром возьмут, тогда уж не отвертится. А покуда гуляй, парень, раз на морде написано, что не брал чужого.

Нет, не похожа девка эта на дурную: нос прямой, без вздернутости, щеки чуть впалые, но без ямочек (терпеть не могу эти выбоины!), глаза не на переносице, а весьма аккуратно так расставлены, разрез симметричный, цвет ровный, хороший такой цвет, светло-карий, без мазутных разводов, ресницы чуть длиннее нормы, но видно, из-за туши так кажется, намазаны опять-таки ровно, без гуталинных комьев, усов под носом не наблюдается, губы в меру пухлые, рот великоват малость, но не до ушей, а впрочем, и не великоват вовсе, как раз в аккурат... Хотя знаю, грешен – люблю большой рот. Не знаю почему, пытался найти какие-то истоки, не смог, даже нa Гуимплена никогда не думал, что он урод, более того, он мне всегда казался нормальным в меру симпотным мужиком.

– Что-то не так? – серьезно спросила девушка, не выдержав моего пристального взгляда.

– Даже слишком так, – ответил я задумчиво.

– Не понимаю...

– Я тебе прямо скажу, милая моя. Слишком у тебя лицо правильное, вот что я скажу тебе.

– Что же в этом плохого? – спросила она с вызовом, не смутившись даже, молодец, крепкая девчушка такая.

– Плохого действительно мало, – озадаченно потер я шею. – Подозрительно только очень. Так что, вы говорите, за вами числится?

– Вот это я и хотела у Вас узнать, – перешла она на "вы".

Очень грамотная девушка, тонко этикет понимает...

– Так как зовут тебя, говоришь? – снова перешел я на "ты", на всякий случай сбивая ее с толку.

Девушка гордо промолчала: по всему видать, два раза повторять не привыкла.

– Ладно, смотрим на "К", – я вошел в базу данных...

Вы, небось, понапредставляли себе компьютер весь белый, с синим, как небо, экраном и матовыми слоновой кости клавишами. Представили? Меньше фантастики читать и порнухи смотреть надо! У нас одно время стоял "сын полка" с бабским именем "Мазовия". Наши хохмачи окрестили его "Везувием". Мазовия – Везувий... до сих пор не пойму, чего они так ржали?! Мы даже за бешеные деньги припрягли тогда студентиков писать к нему базу данных. Потом меня начальство погнало ее проверять. Они, стервецы, всунули туда три фотки – мою со стенда, пацана, который программку делал, и голого женского трупа (у прапора на пачку сигарет выменяли). У "Везувия" экран черный, по нему зеленым написано, меня от трупа ни одна экпертиза не отличит. Та коллекция из трех экземпляров так и осталась недополненной, а слова "вошел в базу данных" привились, и все наши теперь так величают эти бесконечные пыльные папки.

– Что там? – нетерпеливо спросила девушка.

– Однако...

– Что??? – побледнела она, неожиданно теряя самообладание.

– Кровосмешение, однако, вырисовывается, гражданочка дорогая.

– Этого не может быть! – закричала она. – У меня... у меня... у меня детей нет!

– А родитель у вас имеется какой-никакой?

– Как вы смеете! – она вскочила и подбежала к двери.

– Куда же вы? Там заперто. У меня дверь, знаете ли, сама запирается, а чтобы отпереть, ключик нужен.

Она застыла в растерянном отчаянии. Лицо ее теперь стало не просто красиво – дьявольски красиво стало ее лицо с пылающими щеками и блестящими, как у рыси, глазами.

– Да вы сядьте, успокойтесь, чего вы вдруг в панику ударились? – охладил я ее. – Это я... кхе... ошибся я малость. В папочку по преступлениям глянул, ошибка вышла, сори, как гритс-ся.

(Ума не приложу, почему у нас везде "Не сори!", а у них "сори" – "извиняйте, мистер-батьку". Надо на досуге поразмыслить над этим лингвистическим феноменом).

– Что все это значит?! – негодующе вопросила девушка.

– Нет, это вы, гражданка "К", доложите мне, что это все значит. Врываетесь, понимаете, в кабинет, называетесь кличкой из одной буквы, тыкаете "лицу при исполнении"! Имя? Фамилия?

– Анна К, – сразу и почти машинально ответила девушка.

2. Федор Р.

– К, значит? – расслабил я узел на галстуке: эта дамочка стала меня утомлять. – Очень приятно, В.

– Оставьте, – слабо улыбнулась она. – Я просто не помню, как меня зовут.

– А что вы помните? – усмехнулся я. – Год рождения, например?

– Зачем вам год? – прищурилась К, испытующе меня разглядывая. – Я вам лучше про свое детство расскажу...

Я замахал руками в знак протеста, но она уже начала свой рассказ:

– Я и любила, и ненавидела своих мамочку и папочку с ранних лет. Почему они водили меня за ручку в школу аж до 4-го класса, почему ходили к родителям Сережи из 8-го Б, когда он меня намазал снегом и я слегла с гаймаритом, почему они приходили за мной, когда были вечеринки в последних классах, хотя многие мои подружки оставались и даже целовались в темных углах, а потом они выспрашивали меня, как все было, не напились ли наши мальчики, как оделись Ольга Стращенко да Тонька Клопченко, и еще сотню вопросов, цель которых была одна, да они и не гнушались спросить напрямую: "Ты в кого-то влюблена?" Причем действовали иезуитски – ничего плохого во влюбленности они не видели, даже наоборот, намекали, что пора, но ведь если сказать, что влюблена, пришлось бы рассказывать в кого, почему, с какой поры, сказала ли ему, надолго ли и тому подобное. После этого не только влюбляться, но и думать об этом становилось тошно. В общем, итогом всей их непомерной заботы стало то, что однажды со мной случилось душевное помешательство на почве сексуальной неудовлетворенности. Я стала днями мучаться вопросом: как можно зимой отличить по пару изо рта, человек курит или это у него от мороза балый дым изо рта валит. Днями думала, не поверите. Днями. Сидела на уроках и думала, засыпала и думала. Есть перестала. Родители с бабушкой всех подруг допросили, в кого это я так, те лишь плечами разводили. Я вас еще не утомила своим рассказом?

– Ой, что вы, что вы, отнюдь. А можно я вам тоже вопросик задам?

– Сделайте милость.

– Какого сучьего сука Вы мне все это рассказываете, a? Мне, конечно, безумно интересно, но все же, зачем!?

– Вы меня хотите?

– ? – я рожу скроил из серии "Семнадцать мнгновений весны", типа "мысль пронзила его разум", мол, "NatЭrlich Ich Will (канэшна хачу!)", но смешанное с тяжелой думой о возможной провокации.

– Я имею в виду, Вы хотите со мной интимной близости?

– Сейчас и здесь, в служебном кабинете? – спокойно, с металлом в голосе отскандировал я.

Информация к размышлению

Когда было живо экспериментальное кабельное

телевидение в нашем доме, светлая ему память, можно

было заказать за 15 рублей любую кинуху (что сейчас

можно за 15 рублей сделать? Эх, времена, кондер мама,

кондер папа, кондер серенькай ведмедь). Я еще

курсантом был, и мы с друганами по выходным глядели

одну и ту же немецкую порнуху. Тогда был чемпионат

мира по футболу, и мы переобозвали всех порнушников

именами футболеров – Хеслер, Клинсманн и т.д. И если

кто отлучался в сортир погадить, мы по возвращению его

спрашивали, не забыл ли спустить (воду, ха-ха!) и

пересказывали в красках пропущенную часть сюжета.

Помню, у какого-то шефа девка миньет брала прямо под

столом, а он по телефону трындел с начальством и по

клавишам клацал... О, вот там-то я и увидел этот белый

с синим экраном компьютер, говорю же, меньше порнуху

смотреть надо!

– Да, сейчас, здесь, тут, прямо тут!!! – завизжала она.

– Рот закрой, – по-доброму посоветовал я ей. – Тоже мне, сирена голосистая. У меня тут один орал, так орал... Студент, с филфака, помнится. Федор... На "Р" как-то... Михалычев!

– Почему на "Р"?! – раздраженно вскрикнула К.

– Не знаю, так чего-то на ум пришло... Ну вот, поселился он у двух старушек-сестричек. Как-то со степухи умудрялся им платить, а однажды, как бабушки на следствии показали, они ему говорят: "Давай ты нахалявку у нас поживешь, а взамен это... "того" нас, мы уже старенькие, хоть перед смертью надышаться. А студентик – кремень попался, нет и все, как отрезал. Надо же, "девочка-целочка" отыскался! Бабушки его связали, и не пытали совсем, а аккуратно так топориком четвертовали, но на степуху его ничего даже купить не успели. А орал он мне на ухо, потому что бабушки на магнитофончик его крики записали "на память". А потом как прокрутили – испугались вдруг, грех все же... И сразу к нам.

– К чему это вы? – брезгливо поморщилась К.

– Да к тому, дорогая моя, что я тебя здесь запер не для того, чтоб твою волосяницу чесать, а чтоб ты мне всю правду выложила, отчего ты вдруг социально опасным элементом заделалась. Про честь офицерского мундира слыхала когда-нибудь?

3. Головная боль

– Имя, фамилия?

– Анна К, – ответила она уже без прежней уверенности в голосе.

– Все это очень даже замечательно, – сказал я, – а вот ответьте мне на такой маленький вопрос: документы у вас имеются?

– Документы? – пренебрежительным тоном переспросила она, как будто я ее спрашивал о чем-то неприличном. Как будто я ее просил карту эрогенных зон мне засветить.

– Паспорт есть при себе? – конкретизировал я вопрос.

– Подождите, я посмотрю, – она порылась в сумочке, погромыхивая какими-то флакончиками. – Нету...

– Вот видите, – вздохнул я. – Как же я вам без документа поверить могу, гражданка К?

– Почему "гражданка"?! – возмутилась она.

– Да нет, тамбовский люпус здесь ни при чем, – заверил я ее, – просто "товарищи" из употребления вышли. Как же мне величать вас теперь? Графиней К?

– Ну что вы... – смутилась она.

– И правильно делаете, что от "Графини" отказываетесь, подбодрил ее я. – За Графиней хвост из девяти краж со взломом тянется. Впрочем, мы ее и без вас возьмем – у нас на нее... кх... Но это вас не касается. Вы мне вот что скажите: алиби у вас есть хоть плохонькое какое?

– А на какое число? – оживилась она.

– Откуда ж я знаю, на какое?! – удивился я. – Вы ж мне не говорите, что и когда вы натворили. Когда вы там разбой свой учудили?

– Кажется, сегодня ночью, – задумалась она, потирая виски, – а что именно – не помню. Начинаю вспоминать – в голове шум поднимается, перед глазами темнеет, стук громкий, потом вспышка яркая и боль в ушах. И затылок ломит – сил нет. У вас анестетика нет никакого?

– Держи, – протянул я ей сочувственно коробочку.

– Спасибо, – сказала она проглатывая таблетку, – а что это они у вас в коробочке для спичек?

– Да это я у наркоманов отобрал – здорово с похмелья помогает.

– А... – задумчиво и безучастно протянула она.

– Постарайтесь восстановить всю цепочку с конца, твердо сказал я ей. – Вот вы сидите передо мной, вот вы входите в мой кабинет, вот вы едете на метро, вот вы выходите из дома... А дальше что?

– До этого? Говорю мужу, что пойду погулять... принимаю решение идти к тебе... меня неожиданно охватывает чувство, что я совершила что-то ужасное и непоправимое... просыпаюсь около полудня в прекрасном настроении... крепко сплю... укладываюсь в постель... говорю мужу, что засиделась у подруги... муж бесится... прихожу домой среди ночи... жутко болит голова... Опять голова жутко болит! Можно еще таблеточку?

– Нельзя, – я спрятал коробок обратно в стол, – а то привычка появится. А от какой подруги вы пришли домой? Как фамилия? Адрес?

– Не помню, – неожиданно по-детски расплакалась она, беспомощно хватаясь за голову.

– Тяжелый случай, – вздохнул я сочувственно, – придется вас задержать до выяснения обстоятельств.

– За что? – сразу перестала она реветь.

– Если было бы за что, то арестовал бы, а так просто задерживаю.

– А мужу можно позвонить?

– Это ваше право, – придвинул я ей телефон.

Она набрала номер и записала на автоответчик следующий монолог: "Игоречек, милый, не волнуйся, я у мамы, она немножко нездорова, я, возможно, у нее заночую. Ты только не звони она спит сейчас. Я тебе сама звонить буду. На ужин биточки разогрей в синей кастрюльке. Все. Целую".

– Телефончик запишите мне.

Я протянул ей ручку, она старательно записала номер аккуратным круглым почерком.

– И на сколько вы меня задерживаете?

– Если даже ничего не прояснится, через трое суток выпущу, будьте спокойны. Все по закону. А если память раньше прорежется – зовите, поговорим.

Я вызвал сержанта, вручил ему бумажку, чтобы установил личность по номеру телефона, и отдал распоряжение:

– Проводи госпожу... хм, К. Выбери самую чистую одиночную камеру, чтоб урки не обижали.

– Из одиночных только камера смертников свободна, бодро доложил сержант. – Час назад освободилась.

Ну и молодежь! Красней тут за него перед дамой. То он в обращении с отпетыми преступниками ломается, как кисейная барышня, то сикух камерой смертников стращает... Впрочем, Анна К. вроде и не испугалась. В глазах – интерес. И действительно, чего красивой женщине бояться? Это ж не какая-нибудь тебе уродина, которую и шлепнуть не жалко, лишь бы с глаз долой! Опять-таки за красивыми бабами всегда сильные мужики стоят. Надо бы проверить поскорей, кто муж у нее, чтоб не напороться по дурости. А этот-то остолоп: "В камеру сме-е-ертников!" Тебя-то, мудачина, никто, как красивую бабу, жалеть не станет. Раздавят и не заметят.

– Обращайся с ней по высшему разряду, как с моим гостем, – глянул я на него сурово. – Ясно?

– Будет сделано, – фамильярно подмигнул мне наглый сержант.

– Головой отвечаешь! – осадил я его. – Да, чуть не забыл, – повернулся я к К, – cумочку дайте сюда.

Я вытряхнул сумочку на стол и составил опись :

"Опись содержимого сумочки гражданки, назвавшейся

Анной К. (личность проверяется)

1. Сама сумочка: черезплечная, средних размеров, из

черной кожи, с застежкой из желтого металла.

2. Косметические принадлежности: тюбик с помадой,

пузырек духов "Палома Пикассо", флакончик с

красным лаком для ногтей, пудреница, тушь для

ресниц, банка без этикетки с полупрозрачным

желе..."

– Что у вас в баночке? – оторвался я от листа.

– Крем, – пожала она плечиком.

"3. Ножик перочинный, красный с белым крестом.

Лезвие длиной 7

см. Набор инструментов: пилка, ножницы, шило,

открывалка, штопор..."

– Для чего вам нож?

– Так, на всякий случай, – устало ответила она и мотнула головой, подавляя зевоту.

"4. Бинокль миниатюрный..."

– А бинокль зачем?

– Так он ведь театральный, – удивилась она моему вопросу.

– Десятикратный – театральный?!

– Я в этом не разбираюсь, – отмахнулась она.

"5. Зажигалка газовая..."

– Вы курите? – спросил я, заметив, что сигарет в сумочке нет.

– Нет, на хлеб намазываю, – усмехнулась она. – Угостите даму, кстати.

Я протянул ей початую пачку сигарет. Пачка светилась белизной и отличалась отсутствием опознавательных знаков. Сержант поднес огонь, она затянулась и закашлялась. Подозрительно... И курит она как-то некрасиво, неумело так покуривает.

– Как вы курите эту гадость! – возмутилась она, поймав на себе мой пытливый взгляд.

"6. Расписание движения электропоездов Ярославского

направления..."

– Вы живете за городом?

– Это с лета еще валяется – я на дачу ездила.

"7. Затычки для ушей..."

– А это вам зачем? – поинтересовался я.

– Беруши? В уши вставлять, естественно.

– Хм... ну ладно.

"Опись составлена в присутствии гр-ки К. и

дежурного по смене".

– Распишитесь.

Она поставила "К-" с ломаным хвостиком.

– Идите. Я здесь всю ночь дежурить буду. Захотите рассказать что-то по делу – попросите проводить ко мне.

4. Белый клык

– Нет, подождите, я как раз по делу хотела сказать, а вы меня сбили, я же построила наш разговор заранее.

Я махнул рукой сержанту, чтоб проваливал, и, вздохнув, продолжил беседу с подозреваемой:

– Куда я тебя сбил? Вот америкозы сбили нашего дельтапланериста около Белого дома, вот того таки да сбили, он уже горящий свой дельтаплан направил на статую Свободы, хотел хоть этим нагадить, паршивец, НАТО ему на грудь копыто, видете ли, водрузило, это из его телеконференции, да ты видала, наверное. Нас потом ругали, а что мы, за каждым идиотом должны следить?

– Вы эту историю только что придумали, да? – удивилась Анна. – Белый дом же, вроде, в Вашингтоне, а статуя Свободы в Нью-Йорке.

– Да... – задумчиво почесал я макушку. – Так это что получается, штатники придумали всю эту историю? Провокейшн получается...

А котелок у нее варит, нет, не сумасшедшая вовсе, проверочку на вшивость с честью выдержала.

– Дайте я скажу про себя, все же. Я сейчас, только с мыслями соберусь. A вы поняли, почему я вас спрашивала об интимной близости?

Мне стало скучно – я стал засыпать... Все передо мной вмиг поплыло, я вдруг вспомнил армию, где за чрезмерную исполнительность мне дали кличку Швейк. Вспомнил, как меня двинули в редакторы стенгазеты "Боевой патрон". Как я написал первую в жизни эпиграмму на прибалта Дантеса ("Наш Дантес большой повеса: в попе слишком много веса. Спереди в штанах Дантеса гиря для противовеса") , а тот оказался на вид прибалт, а по крови – лезгин, и вызвал меня на дуэль на ремнях. Помню, как комбат костил перед строем за то, что я медной бляхой Даньке звезду на лбу отпечатал, обзывали Пушкиным, на "губу" сажали, грозили, что кудри мои мне заломают, но я к тому времени уже работал где надо, как грится азохэн вэй и крыши наши быстры, да и эстонец выжил и даже был на меня не в обиде, потому что, как потом выяснилось, его бляха была вдвое тяжелее – он ее свинцом залил с обратной стороны, – и попади он мне в голову, я бы уже не разговаривал тут с этой... Опять она говорит что-то...

– Ау-у, ми-и-лый, – она стала щелкать пальцами у меня перед носом.

Я откинул ее руку и, чтобы прийти в чувство, не отрываясь осушил графин с холодненьким пивком. Хороший графинчик такой, гжельский, непроницаемый, с голубыми петушками. И заел чесночинкой, чтобы запах перебить.

– Да, я вас слушаю, – выдал я сакраментальную фразу.

– Я же не предлагала вам себя, я просто интересовалась, хотите ли вы меня, это вполне нормальный вопрос в цивилизованном обществе, – пояснила она нараспев, замечая, что я не в лучшей форме.

– Гмн, хочу ли я? – что происходит, кто ведет допрос, поставить на место немедленно. – Тут у нас ЧП на днях было, прошептал я ей доверительно...

– Подождите, дайте я вам про ЧП. У меня друг есть, просто друг, мы с ним ничего-никогда. Я конечно подозреваю, что он в меня влюблен, но ни-ни. Так вот он подрабатывал в зоопарке. Там директриса держала свиней своих, а кормила их едой звериной, ну я имею в виду той, что для зверей полагалась. Две свинки и один свин у нее были.

– Какие свины, о чем вы? – у меня у самого башка трещать начала. Надо срочно вырывать у нее нить разговора, брать инициативу... А может, она права, надо ее тут разложить на столе, и все прояснится?

– Ну, две девочки и мальчик. Так они здоровенные такие выросли, их весь персонал не любил за то, что они директрисины, и старался не кормить, когда она не видела, так они сломали ограду и задрали волка. Все потом думали, что волк сбежал с голоду, а потом мой друг в свиных фекалиях нашел белый клык, и все стало на свои места.

– Да ну вас со своим дерьмом свинячьим! Я вегетарианец, между прочим. – разозлился я, снимая телефонную трубку. Забирай эту К. Веди в "одиночку", – проорал я в аппарат.

Анна обиженно надулась. Ну и ладно, пусть дуется, надоела уже, самое время ее изолировать.

5. Памятка молодому бойцу

Не успел я разгрести все текущие дела – через час позвонил сержант:

– Анна К. вас видеть желает.

– Веди, – вздохнул я, предвидя новый треп.

– Так это... Она вас к себе зовет.

– Ты что, сержант, с дуба рухнул?! – изумился я. – Хотя ладно, засиделся я в кабинете. Скажи, сейчас буду. Личность выяснил ее?

– В справочнике такого номера телефона не имеется.

– Ты чо, оборхесел? Обзвони все АТС! Все тебе указания давать. Я что тебе твоя невеста, чтобы все давать? – стал заводиться я, потом совладал с собой, и добавил, – Номера не будет – тебя тут не будет, вопросов немае?

Сержант что-то зло промычал и швырнул трубку. "Никакой дисциплины", – подумал я и забыл о сержанте.

Интересно, однако. Либо она номер соврала, либо у нее действительно муж – "отойди навсегда". Я встал, потянулся, надел фуражку для приличия и отправился в камеру смертников. Анна в задумчивости сидела на нарах, опершись спиной о стену и по-домашнему поджав ноги.

– Ну что, как с памятью? – спросил я без особой надежды.

– Меня как сержант в камеру завел, я сразу вспомнила, ответила она серьезно. – Вспомнила начало прошлого вечера: меня какой-то мужчина к себе привел...

– А дальше что?

– Дальше... Дальше он взял меня за волосы, откинул голову и поцеловал...

– Ну и?..

– Я пыталась вспомнить, но не смогла. Так просто ничего не получается, понимаете? Нужно реконструировать события.

– Каким манером?

– Вам нужно сделать то же, что сделал он, тогда я вспомню продолжение. Я уверена.

– Гм... Ну, раз для дела...

Она встала и подошла ко мне вплотную – от нее повеяло каким-то теплым ароматом. Я взял в кулак ее длинные шелковистые волосы, намотал их на руку и откинул ей голову – она чуть слышно вскрикнула и улыбнулась выжидающе слегка приоткрытыми губами. Я впился в ее губы – они были послушными и сладкими.

– Ну?! – только и смог спросить я, с трудом переводя дыхание.

– Он приказал мне раздеться...

– Раздевайся! – приказал я.

Она неторопливо, как в полусне, сбросила кофточку, стянула юбку, сняла лифчик и вылезла из трусиков. "Фигура у нее была божественная. Даже нет, не фигура, а сочетание фигуры с телом: узкие плечики, стоячая грудь, чуть выпуклый животик, аккуратная попка с глубоким разрезом, прямые линии ног..." Это я цитирую конечно, откуда мне уметь голую бабу описывать, я еще в школе где-то вычитал этот панигирик и в разговоре за женщин всегда прерывал заученной фразой дебильские пасы руками, которыми мужики обычно иммитируют масштабы своих постельных принадлежностей. Она легла на дощатые нары, вытянувшись по струнке и задумчиво глядя в потолок.

– И что? – хрипло задал я риторический вопрос.

– Он разделся, – спокойно ответила она.

Делать было нечего – я сбросил мундир.

– Лег на меня...

Я лег на нее.

– Подложил левую руку мне под голову.

Я подложил.

– Правой стал массировать клитор.

Я стал.

– Поцеловал меня в ухо и жарко в него задышал.

Я задышал.

– Коленку левой ноги он довел до уровня моего предплечья.

Я довел.

– Пальцами левой ноги он стал гладить меня по ноге все выше и выше.

Я все выше и выше.

– Левую руку переместил мне на грудь.

Я переместил, удивившись, что грудь ее была обсолютно холодной.

– Тебе не холодно? – прошептал я.

– Не отвлекай, – деловито сказала она и добавила, стал щекотать волосами на груди соски.

– Тут это, у меня нечем щекотать...

– Найди что-нибудь.

Я нашел.

– Засунул мне пальцы левой руки в промежность.

Изогнувшись, я засунул.

– Пошевелил ими.

Я подергался, изобразив шевеление.

– Попросил меня ругаться матом.

– Ругайся матом, – дрожащим голосом сказал я как в полусне.

– Я этого не люблю, – с традиционным спокойствием ответила она, – Укусил в шею.

– Да как я укушу, у меня голова в полуметре?

– Укусил в шею.

Я укусил в шею.

– Ой, мне же больно! Закинул мои ноги себе на плечи.

Я закинул.

– Положил свои ноги рядом с моей головой.

"Я вроде носки менял когда-то", – подумал я и смело переложил ноги.

– Спросил, хорошо ли мне.

– Тебе хорошо?

– Очень. Накрыл обеими руками мне обе груди.

Я накрыл.

– Сел по-турецки.

Это как?

– Сел по турецки.

Я сел. По-турецки сел. Кальян мне, кальян!

– Просунул мне колено между ног...

Я просунул ей колено между ног.

– Теперь второе...

Я просунул второе колено.

– Уперся в лобок...

Я уперся в лобок.

– Вошел в меня...

Я вошел в нее.

– Глубже... Нет, не так глубоко, не сразу... Постепенно... Еще глубже... Еще... Еще на сантиметр... Теперь обратно... Теперь вперед и до конца... Обратно... Вперед... Быстрее... Еще быстрее... Еще... Еще... Е-ще... А-а... О-о... а-а... Так, да! Давай! Давай!!! Сильнее! А-а-а!!!

Я напрягся... Мне еще не приходилось слышать столь оживленного монолога: из всех моих женщин с первого раза легкого стона было не выдавить, не то что такого нескромного ора. Опьяненный сладостными звуками и теплой влажной плотью, я резко двинулся в ее просторы и провалился в бездну...

6. Ой, витту!

Провалился я не в бездну наслаждений, а в самую обыкновенную черную дыру.... Обыкновенную?! Может ли феномен быть обыкновенным? Но все было очень обыденно и правдоподобно: на том месте, где у нормальных женщин "витту"... Это мое любимое финское матерное слово, меня ему научил Данька, ставший мне после "дуэли" чуть ли не лучшим другом. Он хоть и лезгин, но родился и вырос в Тааллииннее, и свободно ругался на многих языках, включая финский. А мне оно понравилось, я частенько загибал, даже на работе – "иди в витту", "накройся виттой", чем-то до боли родным веяло... Может, я финн?! Я пригляделся: у нее на самом интимном месте зияла бездонная черная дыра, прикрытая сверху густым кучерявым пушком.

"Я сейчас проснусь, – подумал я, – что на работе не привидится, из газет лишь "Правду" и "Спид-Инфо" выписываем. Сейчас, надо ущипнуть себя, а лучше ее, может, у нее все исправится. Нет, чушь... Но все же, за что мне ее ущипнуть?"

– Он меня ущипнул за сосок, – послышался абсолютно спокойный голос "подруги по нарам". Или мне послышалось, что спокойный? Только что она стонала... Это не женщина, это дьявол в юбке... Нет, без юбки!

– За грудь? – задумчиво отозвался я, опять возвращаясь к мысли о том, за что бы мне ущипнуть самого себя, чтобы избавиться от наваждения.

– За сосок он меня ущипнул, – повторила она уже тверже и громче. – Я так ничего не вспомню, ты все делаешь неправильно, у тебя женщины до меня были, вообще?

– Не сомневайся, – не задумываясь, ответил я и стал собираться с мыслями: похоже, это не сон, я голый в камере, с бабой, тоже голой, там глазок, наверное, уже все конторские пялятся в него, если "стукнет" кто, меня попрут за аморалку... Лучше будет, если она заявит об изнасиловании, тогда наверху замнут, чтоб мундир не пятнать. Хуже будет, если ее муженек демократ-правозащитник, захочет, чего доброго, сделать себе имячко на случае растления органами своей добропорядочной жены, образцовой домохозяйки... Стоп, стоп, стоп! – Матьматьмать!!! – закричал я в голос, а про себя опять подумал: "Что у нее между ног???" – Ой, витту...

– Что? – не поняла она.

И тут меня осенило: как же я могу видеть, что у нее между ног, если лежу на ней, и не просто лежу... "Фу-у-у-х... облегченно вздохнул я. – Пригрезилось!" У меня так бывает перед самым оргазмом: вдруг картинки какие-то чудные перед глазами встают. Ничего до такой степени кошмарного, правда, никогда до сей поры не было... Я расслабился и кончил.... Или кончил и расслабился, не помню точно, но наваждение как рукой сняло.