Текст книги "Хроника обыкновенного следствия"

Автор книги: Алексис Лекей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Никогда в жизни! За кого ты меня принимаешь? Я понял, что она ненормальна.

– Боже, милый мой! – рыдает Эмильена, снова охватив голову руками. – Боже, это ужасно! Я больше не желаю её видеть! Она сошла с ума! Она опасна!

Я принес Эмильене еще один джин. Она проглатывает его одним глотком, не открывая глаз. Затем берет меня за руку и уже не отпускает.

У нее странное желание считаться верной женой вопреки очевидности. Зачем ей хочется выглядеть в моих глазах именно такой?

– Дорогой, – бормочет она и приникает мокрыми губами к моему рту… – Если бы ты знал, как я люблю тебя… Если бы ты знал…

5. Допрос свидетелей

Первым свидетелем оказалась хорошо сохранившаяся женщина средних лет.

Сообщив свое имя и профессию, женщина, сотрудница обвиняемого, буквально воспела своего бывшего шефа. У меня возникло впечатление, что перечитываю отчет психиатра суду.

Вежливый, предупредительный, заботливо относящийся к своим сотрудникам, умный, работоспособный…

– Вы в него влюблены? – я неожиданно прерываю её.

Чувствую удивление мадам Жильбер. Я еще не приучил её к подобному, тону. Свидетельница слегка краснеет, опускает глаза.

– …Нет, – произносит она после недолгого колебания. – Чтобы быть влюбленным, нужна взаимность… Он никогда не позволял себе ни единого сомнительного словца или двусмысленного выражения…

– Говорил ли он вам о своей жене?

– Очень мало. Иногда одно слово, горький намек… Похоже, он не был счастлив в браке… Но подумать, что… Невозможно!

– Если бы он был понастойчивей, вы бы ему уступили?

Мадам Жильбер поднимает глаза от машинки. Свидетельница краснеет.

– Я… Я была замужем, – говорит она. – Я живу отдельно от мужа. Я… я думаю, что довольно хорошо знаю мужчин. Да, думаю, я бы ему уступила, как вы выражаетесь, господин следователь.

– А вам никогда не казалось странным, что обвиняемый не был настойчивым по отношению к вам, особенно если он вас так ценил, а вы чувствовали, что он несчастен в браке?

– Не знаю, – она отрицательно качает головой. – Нет… Да… (чувствуется, что она и раздражена, и обеспокоена). Вы знаете, господин следователь, главное – работа, была работа. Время на вольности было крайне ограниченным.

Я настаиваю.

– Однако вам все же показалось странным или, по крайней мере, любопытным, что он оставался… на отдалении от вас, не так ли?

Она медленно кивает и несколько секунд разглядывает кончики пальцев.

– Быть может, – соглашается она.

– У него были любовницы?

– Нет… Да… И все же нет. Я ни разу не слышала, чтобы он вел по телефону странные разговоры, он никогда не отдавал предпочтения какому-либо звонку…

Бесполезно. Все бесполезно. Куда ни ткнусь, повсюду натыкаюсь, на стену.

– Благодарю вас, мадам. Мой секретарь составит резюме нашего разговора, вы его прочтете и, если согласны, подпишете.

Вторым свидетелем проходит сосед. Он возглавляет небольшое предприятие и часто работал с обвиняемым. Приземистый усач с обвисшими чертами лица и брюхом, не привыкший носить пиджак с галстуком. Он в еще большем замешательстве, чем первая свидетельница, но знаю по опыту, это не означает, что он что-то скрывает или имеет проступок на совести. Он просто смущен, как любой человек, столкнувшийся с судебным ведомством. Повестка в его руке подрагивает.

Он судорожно протягивает её мадам Жильбер, та с серьезным выражением лица берет бумажку и кладет рядом с машинкой. Когда он уйдет, она выбросит её в корзинку для бумаг.

С первых же слов, если не считать робости, я догадываюсь, что он испытывает симпатию к обвиняемому. Он её и не скрывает. Как и первая свидетельница, он не допускает и мысли о случившемся.

Хотя мнение усача мало что значит (он знает обвиняемого меньше, чем первая свидетельница, к тому же и не столь умен), я позволяю ему говорить целых четверть часа.

Надо было вызвать его жену. Я узнал бы больше.

– Спасибо за сотрудничество, мсье, – говорю я. – Всё.

Он оторопело вскакивает на ноги.

На пороге он вдруг поворачивается к нам и с какой-то робкой агрессивностью восклицает, положив руку на сердце:

– Вы знаете, что бы он ни сделал, я его люблю. Уверен, что он не подлец. Все выяснится, вы увидите.

Два следующих свидетеля (владелец теплиц и последний клиент обвиняемого) не сказали ничего нового. Один и тот же трёп.

Я возвращаюсь домой не без страха. Сегодня вечером должен пробить час истины. Эмильена и Электра успокоились. И в конце концов сговорятся за моей спиной. Бывали и более удивительные повороты судьбы.

Первый сюрприз, не знаю, добрый или худой, но Эмильена уже дома. Я пытаюсь разглядеть на её прекрасном лице признаки ненависти или отвращения, но ничего не замечаю. Сомнениям надо положить конец. Лучшая защита – нападение.

– Я не переставал думать о твоей подруге весь день, – говорю я с обеспокоенным лицом (мне не надо насиловать себя). – Никак не пойму, почему она так внезапно свихнулась…

Эмильена потягивает вермут – непонятно, сколько джина она туда добавила, но уровень в бутылке сильно понизился. Она непроницаемым взглядом рассматривает меня.

– Она отправилась на лечение сном, – наконец бросает она замогильным голосом. – Я больше желаю говорить об этой сволочи.

– Не стоит так драматизировать. Никто не застрахован от внезапного приступа безумия.

– Ты так говоришь всегда, когда тебе приводят я убийцу или насильника?

Ай-я-яй. Эмильена не в том, совсем не в том расположении духа, что вчера. Конец поцелуйчикам, конец приступам эротического безумия. Она, наверное, сильно испугалась, но испуг долго не длился. Еще немного, и она разозлится на меня.

– А если нам пообедать где-нибудь? – спрашиваю я, чтобы разрядить напряжение.

– Было бы прекрасно, но сегодня не могу. Мы должны были отпраздновать продажу ОТЦА вместе с Электрой, Эдуардо и голландским клиентом. Дела продолжаются, праздник состоится в сокращенном составе… Но сам знаешь, необходимо… Спектакль должен продолжаться. Дела. Я должна идти. Но одному богу известно, как мне не хочется…

– Конечно, конечно.

Удивительно. Неужели я выгляжу таким круглым дураком? Ей же известно, что я следователь, что целыми днями разбираюсь с людьми, с их делами, с мотивами их деяний. И она не идиотка. Что она ответит, если напрямик спрошу, с кем из двух мужчин она собирается переспать сегодня вечером? И смутится ли она?

– Пойду приму ванну, – говорю я. – Приятного вечера.

Удалось ли мне вложить каплю иронии в последние слова? Перед уходом она забегает в ванную и целует меня в губы, глаза её влажны и полны обещаний, которых она не сдержит.

Итак, ничего не изменилось, печально говорю я себе, погрузившись в воду. Узнаю себя. Я едва не совершил невероятного поступка, мир едва не разверзся у меня под ногами, но на самом деле ничего не изменилось. Я каждый вечер размокаю в своей горячей ванне, пока Эмильену трахает каждый встречный, а она даже не подыскивает никаких оправданий.

Дзинь.

Кого еще несёт? Сосед, ошибка?

Открываю, даже не нагнувшись к глазку.

Электра. Глаза её неестественно расширены и блестят, на ней странная одежда. Вместо изысканного туалета бесформенная бежевая пижама из джерси и тапочки.

Я делаю шаг в сторону, она спотыкается, покачиваясь, направляется в малую гостиную и буквально падает на софу.

– Хотите что-нибудь, Электра? – спрашиваю я спокойным тоном, хотя сердце у меня готово выскочить из груди.

Я не боюсь, а перевозбужден – абсурдно, но меня охватило ощущение, что эта женщина именно в данную секунду станет моим спасением, что благодаря ей я смогу освободиться от морального гнета Эмильены и навести порядок в хаосе, в который превратилась моя жизнь. Я сгораю от любопытства. Что же мне уготовило будущее?

– Жан, я хочу знать, – наконец решается она. – Мне надо знать, не сошла ли я с ума. Не знаю, что подумать. Была уверена, что, войдя и увидев вас, пойму, приснилось мне все или нет, действительно ли вы пытались меня… меня…

– Убить?

– Ну да. А теперь не знаю. Всё смешалось. К тому же меня опоили кучей лекарств…

– Я действительно огорчен тем, что с вами произошло.

Она нетерпеливо трясет головой. Она колеблется, не зная, стоит ли мне говорить. И решает, что нет никакого смысла страдать ей одной. Но поверю ли я и не сочту ли её окончательно свихнувшейся? В конце концов, она решает сообщить мне секрет полишинеля.

– Я… Я смудила. Мне надо возвращаться, – бормочет она. – Я так устала, вызовите такси.

Я вдруг принимаю решение. А может быть, я принял его давно. Не знаю.

– Лучше, если я вас провожу. Не имею права бросить вас одну в таком состоянии. Только оденусь.

– Жан! – восклицает она в момент, когда я переступаю порог спальни.

Встревоженный ее тоном, я оборачиваюсь.

– Жан, мне хотелось бы… Вы можете оказать мне последнюю услугу, – спрашивает она, глаза ее лихорадочно блестят.

– Если это в моих силах…

– Прошу вас. Снимите халат прямо сейчас. Я хочу вас видеть таким, как видела, вернее, как считала, что видела, чтобы знать, приснилось мне все или…

Я улыбаюсь ей. Могу и отказаться. И у неё никогда не будет уверенности и никаких дополнительных подозрений. Ведь именно в моем характере отказать бывшей лучшей подруге жены и не показываться ей обнаженным. Что за демон мной верховодит?

Я развязываю пояс и широко распахиваю полы халата.

– Боже! – восклицает она, поднося руку ко рту. – Мне не приснилось. Я ничего не придумала! Я не могла придумать этот небольшой светлый шрам. Господи!

Она начинает бурно рыдать, а я отправляюсь одеваться. Когда я возвращаюсь, она уже почти успокоилась. Удивительно, как быстро к ней вернулись силы, когда она обрела уверенность в том, что не сошла с ума.

– Вы со мной сыграли отвратительную шутку, Жан. Отвратительную, не нахожу другого слова. Какая муха вас укусила?

Она почти восхищена. Я не отвечаю.

– Думаю, знаю, – продолжает она, закуривая сигарету. – Она превратила вас в осла. Вы ведь все знаете? Художники, клиенты… Вначале этим занималась я, а потом настал её черед… Что хотите, привилегия возраста и красоты…

– Вы хотите сказать, что не можете заполучить ни одного известного художника, ни одного стоящего клиента, не подсунув Эмильену в нужную постель?

– Конечно, но это было бы слишком утомительно, вынужденно и, наверное, не столь выгодно. Вы, похоже, понимаете, Жан, что ей нравится это. Я не могу злиться на вас, но никак не возьму в толк, почему вы так долго ждали и не взорвались раньше?

– Я не все знал, – глухо отвечаю я. – Я думал, ей хватало художников.

Она истерически хохочет и шумно сморкается перед тем, как раздавить сигарету в пепельнице.

– Значит, есть две меры и два веса? Вы готовы терпеть художника, но не выносите просто буржуа? Потрясающе! Объясните мне логику вашего поведения.

– Боюсь, не могу, Электра, – я совершенно откровенен. – Если вы готовы…

Она встает, переступает тощими ногами, встряхивает головой со смесью удивления и жалости. Это невероятно, учитывая состояние, в котором она была четверть часа назад.

– Куда вас отвезти? – спрашиваю я её в гараже. – Домой или в клинику…

– Домой! Зачем мне лечение сном. Я не сумасшедшая.

В машине она откидывается на сиденье, закрывает глаза и глубоко дышит.

– Вы очень сильны, Жан, – наконец вздыхает она. – Вам почти удалось превратить меня в сумасшедшую. Конечно, нервы у меня сейчас не те, но всё же… Вам удалось провести и вашу потаскуху, а она родилась не вчера… Ну вот мы и приехали… Не выпить ли по стаканчику, чтобы отпраздновать примирение?

– Нет, пить я не буду. Я устал и хочу домой. Но прежде доведу вас до двери. Не хочу отвечать даже по недосмотру за другой… несчастный случай. В вас влили слишком много дряни.

Она со смехом опирается на мою руку.

– Вы знаете, чем занимается Эмильена в данный момент? – бормочет она, нащупывая замочную скважину ключом. – Знаете? И могу вас уверить, она исполняет сейчас это не по работе. Почему бы вам не зайти ко мне? Я уже не та, что была, но сделаю вас счастливым, таким счастливым, что вы не можете себе представить, мой милый Жан. Мне кажется, лекарства превратили меня в другого человека. Я обратилась в комок ощущений, никакая женщина-змея не сравнится со мной. Я лучше всех до самого Урала, не пожалеете!

– Мне действительно жаль, – говорю я, входя вслед за ней.

Удар набитым землей чулком приходится именно туда, куда надо, чуть выше уха (так считают судебные эксперты). Электра тяжело, но без шума валится на бухарский ковер. Она в нокауте. Если верить специалистам, она очнется минуты через две, а в голове у нее просветлеет чуть позже.

Как раз хватает времени, чтобы укрепить веревку на крюке люстры, сделать петлю, перетащить Электру в центр гостиной, надеть на шею петлю и вздернуть ее. Она начинает биться, когда её колени отрываются от пола. Руки инстинктивно хватаются за веревку. Но ей удается только оцарапать шею своими ведьминскими когтями. В те несколько секунд, пока ее ноги конвульсивно отплясывают джигу, наши глаза – её навыкате и мои, исполненные ужаса от собственного поступка, – буквально впились друг в друга, и мне кажется, что, кроме боли и смертной тоски, я читаю в них какую-то смиренную признательность, даже понимание и прощение. Но, думаю, здесь я преувеличиваю.

Когда носки её кривых ног замирают в тридцати метрах от пола, я двойным узлом привязываю второй конец веревки к ручке двери. Веревка держи, крюк тоже. Хотя теперь всё равно.

Я опрокидываю испанский табурет рядом с носками её ног, стараясь ни до чего не дотрагиваться и ничего не стирать. Только протираю ручку двери – единственное, до чего коснулся в этом доме.

Но сделано еще не все. Дома я высыпаю в цветочный горшок землю, взятую из него, простирываю чулок и кладу в грязное белье вместе со вторым. Выбрасываю окурок в мусорное ведро, мою стакан и пепельницу.

Но только усевшись в горячую воду понимаю, что всё кончено и что я стал убийцей. Я задрожал и облился потом, но вода успокоила меня, смыв предательский пот. Зрение вновь стало острым, я вновь обрел способность рассуждать и заниматься самоанализом.

Я только что совершил предумышленное убийство, как бы на него ни смотреть. Простая и очевидная истина. Однако то, что я говорил Электре, такая же истина – я ненавижу насилие и не могу совершать акты насилия. Скажем, почти не могу.

Я уверяю себя, что взорвался, как адское устройство, по воле обстоятельств – ревность, ненависть к похождениям Эмильены, вторжение ОТЦА, моя неспособность действовать, вмешательство Электры, её невыносимое шипение, острое осознание того, что она в первый и последний раз в жизни находилась в моей власти, её бесстыжие приглашения (нет, будем честными, когда она предложила себя, то была уже приговорена), угроза, которую она всегда представляла бы для меня.

Нет, и это не все. Смерть Электры была делом случая. Не приди она сегодня вечером, она была бы жива. Она умерла вместо Эмильены. Я хотел убить Эмильену, а не Электру. Но Эмильены в нужный момент под рукой не оказалось, и я заменил её первой же встречной – первой встречной, бывшей абсолютным символом всего того, что ненавижу в Эмильене. Боже! Я не могу удержаться от смеха. И смех оставляет горечь во рту. Я ничего не стою и в качестве убийцы. Не в силах прикончить жену, следователь убивает её лучшую подругу. Можно сдохнуть от смеха. И после этого я еще осмеливаюсь выпытывать у своих возможных преступников рациональные мотивы их поведения, вызнавать, почему они убили! С ума сошли не убийцы, а следователи, если считают, что можно убивать рационально, по известным мотивам, по логике, по ощутимым понятным причинам, которые легко занести в протокол допроса.

Несмотря на преступление и отсутствие Эмильены, я засыпаю, как ребенок.

Но спать долго не пришлось. В два часа ночи меня будит встрепанная взволнованная Эмильена.

Мой первый рефлекс абсурден – меня охватывает панический страх. Мне кажется, что надо мной склонилась Электра и кричит прямо в ухо. Этот страх не лишен основания. Сегодня ночью Эмильена похожа на Электру, Электру молодую, с гладкой и аппетитной плотью, с некрашеными темными волосами. Через несколько лет Эмильена станет копией своей подруги, и эта ночь уже наградила ее сходством, усиленным землистым цветом лица, налитыми кровью глазами, искаженным ртом и подрагивающими веками.

– Электра умерла! Электра умерла! – повторяет она. – Проснись, Жан, проснись!

Словно Электра оживет, если я проснусь. Наконец я повинуюсь, сажусь и даже спускаю ноги с кровати.

– Сядь и объясни мне все спокойно, – говорю я, протирая глаза. – Что еще случилось?

Она рассказывает путано и с повторами, но главное сказано – по крайней мере, мне так кажется вначале. Она нашла Электру в 11.30 вечера (мы разминулись на полчаса), потеряла сознание, потом явилась полиция, задержала её на два часа, а потом отпустила. К ужасу, что она нашла Электру повесившейся на люстре, примешивается негодование, что её, жену следователя, держали целых два часа, несмотря на гневные протесты.

– Надо было предупредить меня сразу после вызова полиции, я бы тут же вмешался.

– Полицию вызвала не я! Кажется, этим занялись соседи. Когда я увидела её висящей на люстре – она так её любила, – то, похоже, закричала и упала… Это, наверное, переполошило соседей… Другого объяснения не нахожу.

Меня взяло сомнение.

– Почему столь поздний визит?

– Не знаю, хотелось поговорить с ней, объясниться…

– Но ты мне сама сказала, что она находится на лечении сном. Как ты вошла к ней?

– У меня есть ключ, как у нее мой! Мы давно так уговорились. Ах нет, в действительности я хотела показать господину Ван Шпрунтцу Ван Донгена Электры. Он обожает голландскую живопись.

– Значит, ты была с ним?

– Ну да, я же тебе сказала.

Это меняет всё. Зная, что ее подруга в полном отпаде в клинике, Эмильена не находит ничего лучшего, как потрахаться со своим голландцем в пустой квартире. Неудача, она натыкается на труп подруги. Потом прибывает полиция.

– Но тебя полиция отпустила, и ты вернулась домой.

Она распрямляется, как пружина.

– И это все, что ты можешь сказать? Электра умерла при ужасных обстоятельствах, полиция допрашивает меня целых два часа, Ван Шпрунтц задержан…

– Послушай, – говорю я, вставая и направляясь в ванную. – В этот час ничего сделать нельзя. Вернее, одно. Проглоти это и запей водой. А завтра решим, как быть.

6. Пятый допрос

Являюсь на работу с опозданием из-за посещения комиссара и короткого разговора с прокурором Республики. Недовольные выражения их лиц красноречивее слов сообщают о неприятностях, связанных с этим делом. Подозрительное самоубийство. Компаньон находился на месте преступления с клиентом-любовником. Отягощающее обстоятельство – полицию вызвали не моя жена, не Ван Хренятина, а соседи.

Полицейские нашли покойную на полу – Ван Штрумпф снял её с люстры (неловкий поступок, который свидетельствует о его невиновности, подчеркиваю я, не встретив ни малейшей поддержки), – а Ван Донген лежал на кровати в спальной (что также ничего не доказывает, сообщил я тем же добродетельным тоном, хотя кое-что это доказывает – Эмильена и Ван Штукен понеслись прямо в спальню, даже не заглянув в гостиную, где висела Электра).

Грязное дело, весьма грязное дело, свидетельствуют выражения лиц облеченных властью чиновников. Каждый из них с жалостью и едва скрытым презрением смотрит на меня. Я их понимаю. Не очень-то подходит следователю быть женатым на женщине, замешанной в гнусном убийстве, закамуфлированном под самоубийство. К тому же, сообщает мне комиссар, свидетели рассказывают о жуткой ссоре компаньонов накануне, причина которой неизвестна.

Уходя из дома, я не стал будить Эмильену. Пробуждение у нее будет тяжелым.

Возвращаюсь к работе. Обвиняемый смотрит на меня со спокойным вызовом, который мне так еще и не удалось принять. В конце концов, клиент у меня не такой уж неприятный. Непонятный, но не неприятный. Никаких заявлений прессе, никакого адвоката, никаких неоправданных требований. Что он сказал бы, узнав о моем поступке? А мадам Жильбер… Я сдерживаю улыбку. Вчера я еще был невиновен. Происшедшее кажется мне адской махинацией. И самое худшее в том, что я здесь в общем ни при чем… Кто мог предвидеть, что Эмильена и её толстый мудак-голландец понесутся трахаться к Электре? Наверное, я… Я знаю Эмильену. Выбор места был ограничен. Эмильена любит устраиваться с удобствами…

Честно говоря, обстоятельства сложились очень странно, а главное – сами по себе.

Мадам Жильбер покашливает. Я с извинением улыбаюсь обвиняемому и секретарю и возвращаюсь к прошлому.

– Скажите, – спрашиваю я обвиняемого, наклонившись вперед, – когда вы убили свою жену, вы действительно хотели её убить?

Мой вопрос застает его врасплох.

– Конечно. Ведь она была моей женой!

Конечно. С одной стороны, ему сопутствовала удача там, где она отвернулась от меня, поскольку я убил двойника Эмильены. С другой стороны, он в тюрьме, а я нет.

– Не скрою, мы допросили ваших знакомых. Все они без исключения описывают вас как человека здравомыслящего, уравновешенного, любезного, умного. Доклад психиатра рисует вас таким же. Однако ваша сотрудница намекнула на супружеские трудности, хотя ничего не уточнила. Похоже, вы жаловались, не произнося ни слова жалобы.

– У меня нет привычки хвастаться своими неприятностями перед публикой, – гордо заявляет обвиняемый.

– Однако вы сделали именно это, разложив жену по банкам для варенья.

Ибо мы постоянно возвращаемся к одному тому же. Издевательства, пытки -это бывает. Ужасно, но не так уж редко. Но почему банки? Почему бы их не припрятать получше? В этой театральной постановке кроется тайна. Она частично рассеялась, но я по-прёжнему не знаю, почему совершил убийство он.

Со вчерашнего вечера, с прошедшей ночи мне кое-что открылось. Даже психически здоровый человек может убить без особых причин, просто и объяснимо. Я стал посвященным. УБИТЬ НЕ ТРУДНО. Мы с обвиняемым разделяем тайное знание. Хотя он и не знает этого, но частично стал моим сообщником.

– Вы должны были её сильно любить, чтобы обработать таким способом, – говорю я.

Мой вопрос приводит его в легкое замешательство.

– Скажем так, обработка, которой я её подверг, соответствует моему разочарованию.

Опять стена. Он больше ничего не скажет.

– Вижу необходимость прибегнуть к тщательному обыску вашего жилища, – заявляю я.

Его замешательство еще больше, чем от предыдущего вопроса.

– Вы всё перевернете вверх дном! К тому же это вам ничего не даст! Что вы собираетесь найти? Орудие преступления? Доказательства тому, что я сделал? Напоминаю, я вам все сказал, предоставил все доказательства. Что вам может дать обыск?

– Мне одному предоставлено судить о его своевременности, – холодно произношу я.

Он покорно пожимает плечами.

– В конце концов, если это вас развлекает… Это называется выбрасыванием денег налогоплательщиков в окно.

Впервые он шипит. Он ищет столкновения. Интересно. В какую болевую точку я попал, сам того не ведая? Любопытна эта внезапная интуиция, родившаяся во мне после того, как я совершил убийство. Не могу объяснить причины, по которым я решил провести обыск. Однако покорность обвиняемого меня не обманывает. Похоже на неумелое и запоздалое желание скрыть подлинное беспокойство. Каких открытий в саду или подвале он опасается? Новых трупов? Но разве не он сам сообщил об убийстве других женщин, хотя не удалось найти ни малейшего подтверждения этим преступлениям.

Когда я собираюсь отправиться домой, раздается телефонный звонок. Прокурор Республики просит меня зайти к нему в кабинет.

Он принимает меня без свидетелей и с участием в голосе сообщает, что открыто следствие против X. по поводу подозрительной смерти Электры и что он поручил вести его одному из моих коллег, следователю Брийару.

– Превосходный выбор, – киваю я. – Кроме того, должен заявить, господин прокурор, что ни я, ни моя жена не потерпим никакой снисходительности. Напротив, мое особое положение требует от меня строжайшего подчинения Закону.

– Это делает вам честь, – торжественно подчеркивает прокурор.

Он почти смущен тем, что вызвал меня.

– Я в полном распоряжении господина Брийара, – добавляю я.

– Не сомневаюсь, дорогой, не сомневаюсь. Из достоверных источников знаю, что он пока не собирается предъявлять обвинение. Ваша жена и её, гмм, клиент будут допрошены в качестве свидетелей. И всё до производства вскрытия.

– Понимаю, – говорю я тоном ничего не понимающего человека. – Мое почтение, господин прокурор.

– Насколько я знаю по слухам, – сообщаю я Эмильене по возвращении домой, – тебе обвинения предъявлено не будет. По крайней мере, сейчас.

Она дрожит то ли от ярости, то ли от страха. Не знаю. Со вчерашнего вечера произошли странные изменения и в физическом облике Эмильены, и в чувствах, которые я питаю к ней. Ее сходство с Электрой оказалось не обманом, не миражем, вызванным её паникой и моим сонным состоянием. В одну ночь, на моих глазах, она переступила роковой барьер сорока лет. Однако она по-прежнему хороша – полные сладострастные формы, тонкие черты лица, кожа… Изменения, которые я наблюдаю, относятся к пустякам. Слишком застывший взгляд, какая-то неловкость верхней части тела и лица, излишний макияж, чтобы скрыть бледность.

– Невероятно, – бормочет она. – Моя лучшая подруга кончает самоубийством, а меня отправляют в тюрьму.

– Ты не в тюрьме, – тихо напоминаю я.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Просто я уверен, что ты никак не замешана в смерти Мартины, прости, Электры. Но у меня нет уверенности в твоем так называемом бизнесмене. Я его не знаю.

– Этот так называемый бизнесмен является известным арматором, дарителем произведений искусства музею Гронинген. К тому же он абсолютно честный человек.

– Тем лучше. В этом случае ему не составит никакого труда обелить себя. Но совет свой не снимаю. Даже если он тебя трахал, побыстрее отойди в сторону.

– Даже если ЧТО? – я не узнаю голоса Эмильены в этом вопле.

– Даже если он тебя трахал, – повторяю я. – Я понимаю, что ты считаешь меня дураком, это полное твое право, но будет ошибкой считать таковыми следователя и полицейских. Выслушай меня внимательно. Я даю тебе свой самый лучший совет. Не лги им. Особенно если ты невиновна. Никогда не лги.

– И ты…

– Помолчи. "Да, господин следователь. Я поддерживала внебрачные связи с Ван Штрумпфом. Ну и что? И с Эдуардо, и с прочими. Об этом известно всем. И ничего не значит. Есть женщины, которые улыбаются и обмениваются пожатием рук, а я раздвигаю ножки, это почти так же быстро, а приносит куда больше".

Несмотря на кажущееся спокойствие, я вынужден замолчать, в груди у меня тесно, в висках гудит. Мне надо несколько секунд, чтобы отдышаться. Эмильена не шелохнулась. Она растерянно смотрит на меня, губы её побелели.

– Боже, – наконец шепчет она. – Боже. Электра ничего не придумала. Это была правда. Всё, что она рассказала, было правдой. Теперь я знаю это. И когда думаю…

– Перестань думать об Электре, – прерываю я её почти нормальным голосом. – С Электрой покончено. Подумай о себе. Только о себе.

Я встаю и выхожу из комнаты спокойным шагом, пытаясь совладать с головокружением. Закрыв дверь, я буквально бросаюсь в ванную и наливаю себе горячей воды. Мне надо прийти в себя. Она в шаге, в шажке от истины. Я увлекся, а теперь, считая, что ситуация у меня под контролем, снова оказался в непредсказуемом положении. У Эмильены немало недостатков, но она далеко не идиотка, если не считать заблуждения по поводу меня. Она увидела, вернее, подметила во мне кое-что, чего не знала, о существовании чего даже не подозревала (ничего удивительного, потому что несколько дней назад и я не подозревал об этом кое-чем). Старый парадокс о невероятном и невозможном. В это мгновение попытка задушить и содомизировать Электру не кажется ей столь невероятной. Стоит поэкстраполировать, и можно домыслить остальное.

Неприятность в том, что Эмильена, всегда считавшая меня ни на что не способным, теперь считает способным на всё. По-человечески понятно, но меня не устраивает.

Она входит в ванную, я оставил дверь приоткрытой. Мне трудно прочесть, что написано у неё на лице, оно совершенно невозмутимо, но по правде, мне все равно, ибо я знаю, что за мысли роятся в её всё просчитывающей голове. Страх, гнев, любопытство. Стыд? Нет, я захожу слишком далеко.

Она садится на край ванны и скрещивает руки под грудью. Я снова вижу Эмильену, прекрасную и желанную Эмильену, чуть-чуть вызывающую, с нежностью в устремленном вдаль взоре.

– Я никогда никого не убивала, – тихо произносит она.

Значит, она сообразила. Я улыбаюсь ей.

– Боже, – говорит она, вновь бледнея. – Я надеялась, что ты отрицательно покачаешь головой, обругаешь меня, изобразишь удивление, возмущение… Это правда? Ты её убил?

– Правда или нет, если ты веришь в это, какой смысл протестовать. Самое интересное то, что ты считаешь меня способным на это.

Она задумчиво опускает голову.

– Я никогда не видела ничего более ужасного, – продолжает она. – Я не могу поверить, что это сделал ты. Это так дико… и так бесполезно.

Она сама находит логические доводы в подтверждение своей интуиции. Она на верном пути.

– Да, почему?

Мы долго смотрим друг на друга, не произнося ни слова.

– Этот кто-то мог быть лично зол на Электру. Он мог убить ее, чтобы свалить вину на другого. К примеру, на меня.

– Действительно, – киваю я. – Это возможно.

– Но кто мог знать, что я направляюсь к ней? Я и сама не знала этого. Я действовала буквально по вдохновению.

– Быть может, кто-то знает твои вдохновения, – в моем голосе звучит недоумение.

Глаза её сверкают. Она хмурит брови.

– Не доводи меня до крайности! – вдруг вопит она, теряя сдержанность. – Трус! Нет, я не верю, что ты мог убить мою дорогую Электру, но хорошо тебя знаю – ты вполне способен воспользоваться её смертью, чтобы помучить меня! Таков твой способ мщения. Жалкий и мелочный, как и все, что исходит от тебя. Ты мне отвратителен, отвратителен! Погляди на себя в этой горячей воде! Не будь ты жалким типом, думаешь, мне захотелось бы искать, с кем переспать?

Вопрос требует размышления, хотя и задан в запале гнева. Требовал бы размышления, если бы я давно не ответил на него.

– Откровенно говоря, да, – говорю я. – Я долго думал, что это из-за меня. Теперь я знаю, ты создана таковой, а я здесь ни при чем. Ты бы поступила так же с любым мужчиной. Единственна разница между мной и остальными состоит в том, что я остался. Что превращает меня, как ты правильно подметила, в жалкого типа.

Она вдруг вскакивает, словно я ударил её. Я думал, она выскочит из ванной, хлопнув дверью, но она схватила электробритву, которой я почти не пользуюсь, включила её в розетку и наклонилась надо мной, держа в нескольких сантиметрах о воды.