Текст книги "Тени черного леса"

Автор книги: Алексей Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ложись, придурок! – заорал Мельников и бросился на землю.

Раздался мощный «Бам!». Над головой свистнули осколки… Бегущего человека швырнуло вперед и кинуло на землю. С ним все было ясно. После такого не выживают.

А где-то сбоку снова послышалось тявканье «шмайссера». Ах, да у нас имеется еще третий товарищ. Мельников стал осторожно приближаться к месту, откуда стреляли. И чуть не нарвался. Очередь прошла над самым ухом. Стреляли из кустов. Сергей выстрелил в ответ – но шум и хлюпанье раздавались уже чуть в стороне. Он двинулся в ту сторону. Между тем шаги удалялись. Видимо этот, с автоматом, решил больше не играть в кошки-мышки. Справа раздался звук «ППШ». Так, Копелян, видимо, что-то увидел. Снова беглец дал очередь из «шмайссера». Выстрелы доносились уже откуда-то с опушки, где виднелись кривые деревья. Мельников двинулся следом. В лесу можно двигаться бесшумно, но зато там не укроешься, как в камышах.

Игра в прятки продолжалась. Несколько раз Мельников видел мелькающий впереди силуэт. И в самом деле – советская военная форма. Тот отстреливался – но явно только, чтобы оттянуть время. Он явно не просто тупо убегал, а куда-то тянул. Но чего? Ну, не на засаду же он вел Сергея. Именно его – потому что остальные отстали. Еще одна очередь… Метко стреляет, сволочь. Снова совсем рядом посыпались ветки, срезанные пулями. Перебежка. Еще перебежка. Впереди просветлело. Лес кончался. Сергей сделал еще один рывок – и увидел валяющийся автомат. Значит, запасных рожков у беглеца не имелось. Это уже радовало. Еще перебежка и… Все стало ясно. Этот гад знал, куда тянуть. Лес кончился, но впереди простиралась огромная лесопосадка – ряды елок высотой метра в два, за которой виднелись какие-то здания. Это было все. Почва тут плотная, следов нет. А отыскать человека в таком ельнике – для подобного дела потребуется рота. И лучше с собаками. Если без собак, все равно можно уйти – даже от роты. Сергей бы ушел.

Сзади послышались шаги. Это приближались Копелян и Еляков.

– Все, товарищ капитан. Амба. Тут его искать – как иголку в стоге сена. Парень он очень подготовленный для войны в лесу. Если у него, допустим, есть еще хотя бы пистолет – он нас преспокойно пощелкает. Мы и мяукнуть не успеем.

Еляков развернул карту.

– Да, впереди в километре дорога. В городе, конечно, есть блок-пост. Но, судя по его наглости, этого типа такие мелочи не тревожат. Нет, ну и нахал…

– Мне кажется, дело куда хуже. Он не просто нахал. Он очень опытный человек. В лесу умеет воевать не хуже меня. Товарищ капитан! А помните, этот литовский «лесной брат» говорил про немца, специалиста по партизанской войне? Все сходится…

– Похоже на то, – задумчиво сказал Еляков. – И ведь вот еще. Разгуливать в нашей форме… Значит, он должен не просто владеть русским, но и понимать что у нас к чему. У нас, конечно, все разболтались за последнее время, но ведь не до такой же степени… Или у него очень серьезные документы, такие, что все по стойке «смирно» встают. Вроде моих. Но это в любом случае уже пахнет разведкой. Ладно, что там с остальными? Я вроде слышал, как немецкая граната рванула?

– Готовы, я думаю. Одного я шлепнул, а второй – как раз от этой гранаты. Вот тот точно не фронтовик.

Они двинулись в обратный путь.

– Товарищ капитан, что-то это мне напоминает, – нарушил тишину Мельников. – В сорок третьем, когда немцам от партизан не стало житья, они стали создавать ложные отряды. Поначалу они просто грабили и убивали население – чтобы подорвать к нам доверие. А потом стали и более серьезные дела пытаться делать. Внедряться в партизанские соединения, толкать на самоубийственные операции. Наши кое-кого отловили. Конечно, основную массу этих деятелей составляло всякое отребье – предатели, уголовники. Но имелись среди них и немцы. Чаще всего, конечно, прибалтийские немцы.

– Эти-то как раз и были самыми упертыми нацистами. Альфред Розенберг – слышал о таком? Главный фашистский идеолог. Тоже родом из Прибалтики. Да и скажу тебе по секрету. Были среди немцев и русские, которые начали фрицам служить с самого начала. Белоэмигранты. Вот эти – не ваши полицаи! Они так ненавидели большевиков, что готовы вместе с ними уничтожить и Россию… Что ж, если ты в чем-то прав, то противник у нас серьезный. И – мне кажется, мое начальство недооценило серьезности дела. Ведь что получается? Какие-то люди настойчиво лезут в этот самый Черный лес. И не просто лезут. А сжигают за собой мосты, чтобы мы следом не прошли.

– Что там может быть, товарищ капитан? Ведь война закончилась… – спросил Копелян.

– Ну, во-первых, кое-кому может казаться, что не закончилась. Что все можно будет начать по новой… Но мне сдается, все проще. Недобитые фашисты спасают свою шкуру. Кто как может. Но ведь согласитесь – если скрываться, то богатым быть лучше, чем бедным. И там, в этом Черном лесу, может быть все, что угодно. Награбленные ценности, к примеру. Или какие-то очень ценные документы. Но что гадать на кофейной гуще!

Они вернулись на болото и осмотрели убитых. Про одного можно было лишь понять, что это – немолодой человек. Вернее – был немолодым человеком. Осколки гранаты его практически изрешетили. Скорее всего, это и был тот самый заместитель начальника станции. А вот второй. Это был рослый парень лет двадцати пяти.

Еляков его обыскал. В одном кармане обнаружился «Вальтер», в другом – запасная обойма и какие-то документы. Их капитан положил в карман.

– Потом разберемся. Все равно наверняка – липа. А вот что я хочу поглядеть.

Капитан расстегнул на трупе рубашку и обнажил плечо. Мельников примерно представлял, что он ищет – и увидел именно это. Подмышкой виднелась татуировка – две синие молнии и шестизначный номер.

– Что это? – спросил Копелян.

– Никогда не видел? СС. У них у всех наколки – ихние поганые руны и личный номер. Так сказать, партбилет на теле. Эти эсэсовцы любили всякую чертовщину и людоедскую романтику. Вот и клеймили себя. И видишь, как клеймили? Даже если руку, допустим, оторвет – татуировка все равно останется.

– Прямо как уголовники. А впрочем, воры и бандиты перед ними – просто ангелы, – покачал головой армянин. – Только, товарищ капитан… Видал я дохлых эсэсовцев. И пленных видал. У них такого не было.

– Ты видел солдат Войск СС. Это другое. Те – как бы их сторожевые псы. А это элита. Орден. Вроде Тевтонского. Ты ж в историки готовился, про псов рыцарей должен знать.

– Еще бы мне не знать. Я главную штаб-квартиру этих рыцарей [29]29
  Кенигсберг был резиденцией магистра Тевтонского ордена.


[Закрыть]брал!

– Тем более. Пойдем к дрезине. Если, конечно, наш немецкий камрад не удрал.

– А с этими что?

– Не барское это дело – с мертвыми фрицами возиться. Кто-нибудь уберет.

Феликс не уехал – он сидел, тревожно вглядываясь в сторону, откуда слышались выстрелы.

– На сегодня повоевали. Поехали в Ортельсбург.

На въезде в город их встретило около двух взводов солдат. Тут же находился и шофер с машиной, а также старший лейтенант, чем-то сильно напоминающий Елякова.

– Мне о вас уже сообщили, товарищ капитан. Что там случилось?

– Повоевали немного. Да, пошлите команду, трупы надо прибрать. А что у вас тут за бардак? Появляются какие-то люди, угоняют дрезину…

– Они появились в депо, предъявили документы. Эта дрезина – она была у немцев. Они наши порядки понимают плохо. Не разобрались…

– Вот, Сергей, видишь, почему они именно мототриссу схватили? Машину так просто им угнать бы не удалось. Что же, отправимся в депо, разговаривать.

Ортельсбург был куда более крупным городом, чем те, откуда они только что приехали. Его можно было бы сравнить с нашим райцентром. На главных улицах имелись дома в четыре-пять этажей. Это была уже не глухая провинция. Впрочем, и до культурных центров отсюда было не близко. Война тут побывала серьезнее. Но тоже не особенно. Как-то так получалось, что группа Елякова все находилась на бывшем стыке двух фронтов. Справа наступал третий Белорусский, слева – второй. А здесь воевали не очень. Тем не менее многие дома носили следы снарядов, а от некоторых зданий остались одни руины. Их разбирали немецкие пленные под охраной наших солдат. Конвоиры откровенно скучали. Куда немцам бежать? Никто их укрывать не станет. На улице попадались воронки, в каком-то скверике стояла подбитая немецкая зенитная самоходка.

Как водится, более всего пострадал вокзал. Транспортные узлы всегда упорнее всего обороняют. На запасных путях виделись какие-то сгоревшие цистерны и груды обломков, по которым вообще трудно было определить, что же это было. Судя по всему, во время боев на вокзал нанесли визит вежливости наши бомбардировщики – потому как запасные пути были изрядно перепаханы бомбами.

Возле депо стоял пехотный старший лейтенант, а рядом с ним испуганный солдатик.

– Вот он стоял на посту возле вокзала.

– Товарищ капитан, мне никто не приказывал охранять эту немецкую технику, – испуганно оправдывался он.

– Вас никто и не обвиняет. Вы видели офицера, который уехал на этой дрезине?

– Так точно. Он был с каким-то немцем. А офицер – высокий худой майор. Он подошел ко мне, показал документы, спросил, как найти начальника вокзала.

– Как он выглядел?

– Погоны пехотные. Довольно молодой. Лицо у него такое… Узкое, неприятное. И главное… Неподвижное. Говорит, а на лице никакого выражения. Прямо как маска. Губы тонкие. Если бы я увидел – сразу бы узнал…

– А как он говорил? Я имею в виду, по-русски правильно говорил?

– Так точно. Нормально говорил. Только вот… По-интеллигентски. Как диктор на радио. И еще… Заикался немного. У нас так один после контузии разговаривал.

Начальник вокзала, немец, выглядел совсем испуганным.

– Эти двое предъявили документы. Спутник майора показал удостоверение члена комитета «Свободная Германия». Они сказали, что им нужно осмотреть какой-то объект, оставшийся с войны. С ними отправился ваш солдат…

– Интересно, где теперь этот солдат? – спросил Мельников.

– Где, где? Лежит где-нибудь в кустах с пулей в голове. Я смотрю, эти ребята не шутки шутят, – зло бросил Еляков. И обратился к начальнику станции: – А у вас не сложилось впечатления, что офицер – не русский, а ваш соотечественник?

Немец несколько обалдело уставился на капитана.

– Герр гауптман, я бы никогда не подумал. Но теперь, когда вы сказали… Вы знаете, у меня мелькнула мысль: он очень похож на немецкого офицера. Что-то в нем было даже юнкерское. Но, герр гауптман, я ведь не слишком хорошо знаю, какие у вас бывают офицеры. И не мое это дело…

– Все ясно, пойдемте, ребята. Опять двадцать пять. Как только они видят форму и погоны, они все становятся по стойке «смирно» и больше ни о чем не думают.

– А юнкер – это как у нас до революции? Это которые за белых воевали? – спросил Мельников.

– Юнкер – это прусский помещик, – пояснил Копелян. – Ихний дворянин.

– Вот уж странно. Кого в СС почти не было, по крайней мере, среди младших и средних офицеров, – так это дворян. Там, наоборот, больше разная шпана, набранная из-под всех германских заборов, – покачал головой Еляков.

– А заикание – это ведь серьезная примета… – предположил Зверобой.

– Ага. Это скорее всего маскировка, чтобы скрыть дефекты произношения, если они есть. Нет, на разведку это не тянет. Там все-таки у немцев были более подготовленные люди. А это отдает какой-то самодеятельностью. Но самодеятельностью талантливой. Но давайте лучше посмотрим документы нашего «свободного германца».

Еляков внимательно осмотрел документ с разных сторон.

– Так. Если липа, то очень грамотная липа. Но ведь что интересно – пропуск выписан в Алленштайне всего несколько дней назад. Так что, я думаю, документик-то подлинный. Хотя бы потому, что надо четко знать, как и что писать. А тут все грамотно.

– То есть получается, он и в самом деле член этого комитета? – спросил Мельников.

– Вряд ли. «Свободная Германия» – это организация антифашистки настроенных немецких военнопленных. А уж у нас, разумеется, их проверяли на всю катушку. Все гораздо проще. В канцелярии в Алленштайне сидит кто-то, кто имеет доступ к бланкам документов. И этот кто-то щедро снабжает ими наших друзей. Вряд ли, конечно, это русский. Но там ведь наверняка работают и немцы. Или те же поляки. Так что нам теперь стоит наведаться в этот славный город и разобраться – откуда идет утечка.

– Товарищ капитан, но ведь тогда все их игры – это уже не самодеятельность. Это получается – подпольная организация.

– А ты что думал? СС была очень серьезной структурой. Если бы было по-другому, разве они сумели бы устроить то, что устроили? И нам придется долго еще ее выкорчевывать. И к тому же скажу вам одну тайну, которая, правда, уже тайной не является. В конце войны Геббельс вовсю призывал немецкий народ к партизанской войне. Он надеялся, что в Германии повторится то, что было в СССР.

– Про это я слыхал, мне в Зенебурге об этом рассказывали. Но немцы на это не способны, – покачал головой Мельников.

– Он прав, товарищ капитан. Вон во времена Наполеона. В России были партизаны. В Испании их было еще больше, чем у нас. А в Германии – можно сказать, и не было. Никто против Наполеона не воевал, – подтвердил Копелян.

– А кто спорит? О немецких партизанах я и в самом деле тут не слыхал. Только о всяких бродягах, вроде тех, которых вы успокоили. Но ведь базовые структуры немцы подготовить могли? Создать подпольную сеть – могли? Вполне! А теперь кто-то эти структуры использует… И тут опять мы вспоминаем нашего специалиста по партизанской войне… Что получается? Некто якшается с литовскими националистами. Причем он не просто якшается, но фактически ими командует. Этот некто знает русский. Имеет доступ к фашистскому подполью. При этом он либо очень рисковый парень, либо ему очень что-то нужно. Он ведь играет ва-банк. Ведь стоит хоть кому из наших что-то заподозрить – и все. Это у вас в глубинке все живут как на курорте. А в Аленнштайне «Смерш» работает… А они уж если вцепятся, то просто так не выпустят. Нет, в самом деле, какой интересный человек. Так и хочется познакомиться…

Глава 5.
ДЬЯВОЛ ВСЕГДА ОБМАНЕТ

6 июля, Алленштайн

Чем ближе к Кенигсбергу – тем больше руин. А может, чем больше города, тем более были видны следы железного веника войны, который обратным ходом прошелся и по этой земле. В Алленштайне явно шли бои – и бои серьезные. Тут уж разрушенных домов, воронок и прочих следов жестоких сражений было хоть завались. Немцы в этом городе пытались всерьез удержаться – и наши их вышибали не по-детски. На одном углу ребята увидели даже редкое зрелище – сгоревшую советскую самоходку СУ-100. Редкое – потому что свою подбитую технику наши старались сразу же вытащить. Но тут вытаскивать уже было нечего – груда покореженного металла. Чуть дальше виднелся и виновник гибели бронированной машины – вдавленные в землю ошметки немецкой зенитки «Флак», проклятья наших танков. Видно, фашистские артиллеристы подкараулили, когда самоходка высунется из-за дома – и вдарили… Но следующая машина все-таки смешала пушку с землей.

…Мельников, Копелян и шофер «виллиса» сидели на машине на одной из площадей и перекуривали. Капитан велел ждать и куда-то ушел – а они наблюдали за происходящим. Было на что посмотреть. Угол площади загромоздили красные кирпичи из наполовину обрушенного здания. От него осталась всего лишь стена – и на одном из окон даже сохранились занавески. Теперь этот завал разгребали немецкие пленные. Это были, судя по всему, люди самого последнего призыва – совсем молодые парни и, наоборот, дяди в возрасте – с седой щетиной на лицах. В другом углу площади стояла полевая кухня. К ней змеилась длинная очередь гражданских – в основном, конечно, женщин и стариков. Все держали в руках миски, котелки и прочую посуду. Толстый повар метал в подставляемые емкости суп.

– Вот ведь, ребята, кто бы знал, что немцев кормить придется, – бросил водитель.

– А что тут делать? Мы ж не фашисты. Если б сразу всех… С ходу. А так – вон женщины стоят, а мы с женщинами не воюем, – отозвался Копелян.

Но тут началась какая-то суета. За углом раздался пистолетный выстрел. Били из «ТТ». Потом оттуда появились несколько женщин, несущихся в панике.

А потом появился и главный виновник переполоха. Это был русский офицер. Он, держа пистолет наперевес, пер на пленных, которые застыли при виде такого зрелища. Конвоиры – они тоже оцепенели – явно не понимали, что предпринять. Защищать каких-то немцев, против своего – да еще офицера… А офицер тем временем прицеливался в одного, стоявшего с краю – ярко-рыжего парня. Тот стоял и тупо глядел на приближающуюся смерть.

Мельников тоже не слишком любил вражеских пленных. Но… Как он осознал уже потом, ему было жалко не пленных, хрен бы с ними. Жалко стало этого самого офицера, на груди которого успел разглядеть несколько наград. То есть ничего подумать Мельников не успел, но как-то в один миг ярко представил все, что будет дальше. Пленного офицер застрелит. В центре города, на виду у всех. И отправится за это под трибунал. Чтоб другим неповадно было. О таких вещах он не только слышал – о подобных случаях командование специально сообщало всему личному составу.

Мельников направился неспешной походкой наперерез офицеру. Тот повернулся к нему, соответственно, нацелив «ТТ». Дуло смотрело прямо Сергею в грудь. «Вот ведь связался, – мелькнула мысль,. – помирать из-за каких-то немцев». Но деваться было уже некуда.

– Ты! Я тебя… – заорал офицер. У него были какие-то совершенно бессмысленные глаза. Не пьяные – а совсем непонятые…

И тут вдруг Мельников ощутил задницей – сейчас офицер будет стрелять. Сергей бросился на землю как раз, когда грохнул выстрел. Перекатился. Под рукой оказался какой-то обломок кирпича, который Сергей кинул в офицера. Вышло косо. Кирпич только задел руку противника, тот даже не выронил пистолет. Но дуло ушло в сторону. И тогда Мельников показал класс. С положения «лежа» он прыгнул – и засветил ногой офицеру в грудь.

Дальше уже было делом техники. Подбежали Копелян и шофер, конвоиры… Офицера стянули его же ремнем.

– Что тут происходит? – загремел невесть откуда возникший Еляков.

– Да, товарищ капитан, вот этот безобразничал… На пленных лез с пистолетом… – докладывал водитель.

Между тем Мельников разглядывал офицера. Майор-артиллерист. А если судить по наградам и нашивкам за ранения… Видимо, противотанковый. Тогда ясно. Это были, по сути, смертники. Противотанковые артиллеристы долго не жили. Потому что немецкие танкисты тоже умели воевать. И пядидесятисемимиллиметровку накрывали быстро. Так что разные выходки тех, кто остался жив, можно было понять.

– А ведь на белую горячку не похоже, – изрек Еляков тоном специалиста. Он в этом деле немного разбирался. В Восточной Пруссии время от времени такие вещи случались. В брошенных домах и замках остались запасы вина, коньяков и прочих напитков. Некоторые офицеры срывались. Но это было что-то другое.

– Вы его взяли? – подбежал какой-то сержант. – А я уже думал – придется мне с ним под трибунал идти.

– Вы кто? – Грозно рявкнул Еляков.

– Я его денщик. Простите, не уследил…

– Так что случилось?

– Понимаете, в марте «тигры» прорвались на наш дивизион. Товарищ майор получил контузию. Плохо спал после этого. А потом – в брошенном немецком штабе нашел какие-то таблетки, будь они прокляты. И ведь какая-то сволочь объяснила ему, как ими пользоваться! С тех пор и пошло. Вечером съест одни – спит, как убитый. А утром другие глотает. И бегает бодро…

– Понятно. В госпиталь! В дурдом! – заявил Еляков непререкаемым тоном. И обратился непосредственно к сержанту: – Вот вы лично проследите, чтобы его заперли в отдельной палате. И никого туда не пускали. А не то он хрен знает что натворит.

– Он что, с ума сошел? – спросил Мельников.

– Почти. Но это и тебе урок. А то знаю я вас… Про наркотики что-нибудь когда-нибудь слышал?

– Как кокаин на Гражданской нюхали – слышал. Дядя Саша, сосед наш, рассказывал, как пил спирт с кокаином, чтобы от усталости не свалиться. Так он, этот майор, что, наркотики употреблял?

– Не совсем. Но что-то вроде того. Таблетки он жрал, которые бодрят, понял? Мне кое-что об этом приходилось слышать. Перветин или бензедрин… На Гражданской кокаином пробавлялись, а у немцев были хорошие химики. Когда совсем разваливаешься от усталости, съешь такую штуку – и прыгаешь, как новенький. Пилоты немецких дальних бомбардировщиков, к примеру, эти штуки жрали.

– Так ведь это же здорово! – воскликнул Копелян. – Съел таблетку, и снова в поход.

– На войне, может, и здорово, – согласился Еляков. – Когда припрет и выхода другого нет. Тогда понятно – пусть хоть что жри, лишь бы задание выполнить. Но все хорошо в нужном месте и в нужный час. А так… Тем более, если на ночь после таких таблеток снотворным успокаиваться. А он, видимо, так и делал. Кончается это… Вот тем, чем ты видел, и кончается. Человек – не машина. Да и машины ломаются, если с ними так обращаться. Кстати, знал бы ты, сколько народу с кокаина после Гражданской мозгами примерно так же повредились. Милиция их потом утомилась ловить, а порой и просто отстреливать…

И тут… Откуда-то из переулка появилось нечто рыжее. Никто сначала не понял, что это такое – а лишь потом сообразили, что это просто девушка небольшого роста с огромной копной рыжих волос. Она стремительно промчалась мимо компании, стоявшей вокруг поверженного майора и, отпихнув конвоира, кинулась на шею рыжему пленному – тому, в которого тот целился.

– Клаус! Тебя не убили… А то вокруг уже кричат, что русские собрались тебя расстрелять…

– Никто меня не хотел расстрелять…

Эти двое выглядели забавно. Двое таких рыжих, что аж глаза болели. Но пленный немец был явно какой-то туповатый. На вид парню было лет пятнадцать. А вот девушка постарше – и как ртуть.

– Меня вот этот русский спас, – меланхолично продолжал рыжий немец. И показал на Мельникова.

Девушка кинулась к нему.

– Вы спасли моего брата… Он ведь ни в чем не виноват. Его призвали в фолькштурм, только когда ваши подходили к городу. Он даже не стрелял. Он сразу же хотел сдаться…

Сергей посмотрел на девушку. Она была очень не похожа на немок, которых он знал. Более всего она походила на мальчишку, который зачем-то отрастил себе такую вот шевелюру. И – светили огромные зеленые глаза.

Мельников поперхнулся, но все-таки выдавил банальную фразу, которая в Германии катила на все случаи жизни:

– Фройлян, я выполнял свой долг…

Девушка присмотрелась – и вдруг напряглась, как кошка перед прыжком.

– Можно я вас поцелую?

Не дождавшись ответа, она прыгнула на грудь Мельникова. Ее губы пахли ячменным кофе, которое теперь пили немцы – за неимением другого. Пока девушка висела у него не шее, Сергей провел руками по ее платью. Одни кости… Девушка, почувствовав его руки, прижалась еще крепче, но потом отскочила, как мячик.

– До свиданья, я уверена – мы еще встретимся!

– Все, инцидент исчерпан! Все остальное решат те, кому положено. А мы – едем! – скомандовал Еляков.

Они выехали за городскую черту и вкатились во двор особняка. Это было двухэтажное здание, не пострадавшее от боев. Все, как и положено, – перед фасадом – клумбочки с цветочками (когда хозяева успели их посадить?), все окна – чистенькие, а перед входом их встречала милая седая фрау в белом переднике.

– Добро пожаловать, господа офицеры!

Они прошли по широкой дубовой лестнице в большой зал. За огромным столом уже сидели Копелян и шофер.

– Господа офицеры! Ваш ужин!

Женщина, встречавшая их на входе, теперь подавала некое блюдо – оно, конечно, было изготовлено из обычных американских консервов, которые отдал хозяйке водитель, – но изготовлено было как-то хитро… Запах стоял до неба.

– Господа офицеры не хотят вина?

Мельников обернулся на голос. И – обомлел. Это была та самая рыжая девушка.

– Знакомьтесь, господа, моя племянница, Инга. Впрочем, простите. Я так привыкла врать нацистам… Это моя воспитанница. Их родителей – ее и брата – нацисты забрали… А я объявила детей своими родственниками. Их не трогали. Только брата все равно забрали в фолькштурм.

– Я его сегодня видела! И вот он его спас… – показала рыжая на Мельникова.

– Вот, Сергей, посмотри на фрау Фольк, – кивнул Еляков на пожилую женщину. – Ты видишь редкий случай в Германии, когда человек по-настоящему боролся с нацистами.

– Бросьте, герр гауптман. Я не боролась против них, я просто их очень не любила. Мой муж был знаменитый инженер-строитель, он много работал в двадцатых годах в СССР, а потом работал в Англии. Он говорил: эти страны нам не победить. Мой муж говорил так: эти люди будут сражаться до последнего человека и до последнего патрона. А уж если эти две страны объединились – тогда это – непреодолимая сила… Ему, наверное, повезло, что он умер от сердечного приступа. Он так много говорил, что мог бы тоже попасть в концлагерь. У нас не любили, когда много болтают. А он не мог сдержаться.

И тут у Мельникова зародилась шальная мысль… Любые профессионалы – мирок достаточно узкий. Вот, к примеру, в их армии все хорошие разведчики – слыхали друг о друге. Так, может, и строители…

– Фрау Фольк, а вы, случайно, не слышали о таких людях: Феликс Йорк, Август Шахт, Отто Хансен…

– Почему же не слышала? Йорка я хорошо знала. Хансена хуже. Хорошие строители. Специалисты по подземным коммуникациям. С Йорком мой муж даже дружил. Но потом пришли к власти нацисты. Мой муж – он не боролся против них, но он старался держаться в стороне. Он стал строить дороги. Говорил – гитлеры приходят и уходят, а дороги останутся. А эти чуть ли не вприпрыжку побежали к той власти. Не из-за убеждений. Я помню, как в тридцать втором тот самый Йорк высмеивал гитлеровцев, потешался над их арийской теорией. Но… Строитель рожден для того, чтобы строить. Новая власть нуждалась в подобных специалистах. До этого ведь ничего в Германии толком не строили. А тут были перспективы. Большие перспективы. Так что, честно говоря, мне трудно их осуждать. Они стали рыть что-то под Кенигсбергом. Но дальше я о них ничего не знаю.

– Их убили. Уже после войны.

– За все надо платить… – покачала головой фрау. – Сделка с дьяволом не сулит добра. Он все равно обманет.

Обед прошел весело. Пожилая фрау, узнав, что Сергей говорит по-английски, перешла на этот язык и стала рассказывать разные английские анекдоты. Вина выпили достаточно. В конце концов Мельников вышел во двор, присел на какие-то камни, которые раньше, наверное, выполняли тут эстетическую функцию, – и закурил.

– Можно у тебя попросить сигарету?

Сергей обернулся – возле него стояла рыжая девушка Инга.

– Только у меня не ваши, а русские. Они крепкие. – Сергей протянул ей «Казбек».

– Ничего, – девушка уселась рядом и задымила.

Сергей смотрел на нее с некоторым удивлением. Курящие женщины ассоциировались у него с военной формой. До войны женщины не дымили. Да и немки тоже как-то не общались с никотиновыми палочками. А эта вот курила крепкую папиросу и морщилась.

– Я хочу еще раз тебя поблагодарить. Брат – единственный, кто у меня остался из родных. Тетя… Она очень хороший человек. Она при нацистах взяла двух русских девушек. Якобы в батрачки. Но мы жили все вместе – так уж получилось. Она считала – каждый должен сделать то, что он может, чтобы противостоять злу.

– А за что забрали ваших родителей?

– Я не знаю. Я была еще слишком маленькая. Помню только офицеров в черной форме – и дом, перевернутый вверх дном. Тетя, она, наверное, это знает. Но тогда она молчала, чтобы я не проболталась в школе.

– А теперь?

– Сейчас слишком многие кричат, что боролись с нацистами. Она не хочет быть в их числе. Она считает, что просто делала, что положено честному человеку.

Девушка подняла голову и посмотрела на Сергея своими бездонными зелеными глазами.

– Я представляю, как вы должны нас ненавидеть…

Мельников задумчиво посмотрел на собеседницу и прикурил новую папиросу. Ненависть? Была она, конечно. Без нее бы победить не сумели. Когда-то, в самом начале, казалось – вот придем в Германию и всех истребим. Но потом все оказалось сложнее. В конце-то концов, в одном из отрядов сражался взвод немцев. Не каких-нибудь наших, поволжских, а самых настоящих – из Германии. Их двинули на карательную операцию – жечь дома и расстреливать всех, кто подвернется под руку. А они не захотели. Пристрелили своего лейтенанта и ушли в лес. И такие попадались.

– Когда я был в партизанах… – начал Мельников.

– Ты был в партизанах! Ой, как интересно! – оживилась немка.

Мельников посмотрел на девушку внимательнее. Она все более и более его интересовала. В самом деле. За время своей службы в комендантском взводе Сергей успел пообщаться с немцами, которые теперь больше не являлись врагами. С мужчинами он выпивал и закусывал. С женщинами спал. У них у всех был в глазах страх. Чувствовалось – они боялись, что этот русский солдат в любой момент может перестать быть мирным – взять автомат и заставить ответить за все. А вот эта девушка не боялась. Она смотрела на Мельникова как на какого-нибудь дракона, который почему-то в данный момент не пышет огнем – но при этом его не боялась.

– Я слышала про партизан. Брат моей одноклассницы пришел в отпуск после ранения. Он не мог спать. Просыпался с криком «партизаны»! Но я думала – партизаны – это все огромные бородатые мужики…

Мельников лишь усмехнулся. С бородами у партизан было по-всякому. В некоторых отрядах и в самом деле пошла мода отращивать себе растительность на лице. Но «казахи», как называли себя ребята Аганбекова, всегда считали себя воинской частью. А потому брились и стриглись как положено по уставу. Но разве дело в бороде? Мельников вспомнил Славу из Ленинграда. Этакий хлипкий сутулый очкарик. Посмотришь – вроде соплей перешибешь. Но вот эшелон с «тиграми» грохнул все-таки он. Поезд застрял на мосту. Взрыв не получился – что-то в этих адских машинках, заложенных под фермами моста, не заладилось. Пути впереди были разобраны, но сзади, черт его поймет откуда, подоспел немецкий бронепоезд. Из грузных железных башен торчали зенитные двадцатимиллиметровки, которые мигом отогнали отряд от полотна. А Слава все-таки пролез – что-там исправил – и крутанул машинку. Взрыв грохнул – мост грузно осел – и с него повалился эшелон. Огонь был в половину неба. В реку, которая уже пылала от рухнувших туда цистерн с горючим, валились платформы с танками. А вот Слава так там и остался. Никто не знал, что с ним произошло – бронепоезд все еще торчал возле моста. Пришлось быстро убираться, пока эти поганые пушки не оставили от отряда одно воспоминание. И ничего от него не осталось. О тех, кто погиб на фронте, хоть похоронки писали. И представляли посмертно к наградам. Но какие в партизанском лесу похоронки?