Текст книги "Ярость Белого волка"

Автор книги: Алексей Витаков

– Ну что, Иван Демьяныч, как жить дале будем? – Никон шагнул в темницу. – Ох и спёрто тут у тебя. И девку не позовёшь. Оскоромишься. – Дьяк говорил в своей обычной, чуть занудноватой манере.

Ванька помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Потянулся к кадке. Плеснул на лицо несколько пригоршней ледяной воды.

– Да как, Никон Саввич! На кол посадишь?

– На такую мразь, Ванька, как ты, и кола жалко будет, – бесстрастно ответил Никон, слегка поморщившись от скучного вопроса.

– Отдаюсь в руки твои, почтенный дьяк и судья всех судей! – Зубов своим звериным нутром почуял, что дьяк пришёл не казнить, а о чём-то договариваться. По вопросам плахи такие люди сами лично не ходят.

– А ну потише тут со своим почтением! Ты не перед Сигизмудом роли исполняешь. Поляки твои вчерась хорошо получили по зубам. – Никон присел на вовремя подставленный стражником табурет.

– Слышал шум ратный со стороны Копытецкой, – кивнул Ванька.

– Да. Теперь тела двух сотен драгун, если король не заберёт, то нам хоронить придётся. Ещё сотня раненых и пленных.

«…Зачем он со мною об этом? Кто я такой для него?…» Зубов очень хотел поднять глаза на Никона, но боялся люто.

– Мучаешься? Не знаешь, зачем пришёл Никон? – Дьяк потёр больную поясницу.

Ванька быстро затряс головой в ответ, одновременно пытаясь придержать рукой ходившую ходуном челюсть.

– А вот пришёл полюбоваться, как тебя на кол сажать будут. – Никон вдруг весело хлопнул ладонями по острым коленям. – А, Ванька? – И сухо рассмеялся, щерясь, показывая остатки зубов.

– Весь в твоей власти, почтенный Никон Саввич! – Но Зубов уже чуял, что казнить его не собираются.

– Верно, – словно читая его мысли, проговорил дьяк. – Зараз поговорю. А потом уже решать буду.

Повисла долгая пауза. Слышно было, как паук скрипит паутиной под потолком.

– Не томи, отче! – взмолился Зубов.

Олексьевич откашлялся в жёлтый кулак. Поскрёб каблуком земляной пол, словно ещё раз всё взвешивая.

– Ну вот что. Языком ты красиво молотить умеешь. Через это вреда много и ущерба разного нам причинил. Но хочу дать тебе одну соломинку. А уж выплывешь али нет, зависит от того, как стараться будешь.

Ванька снова, как в судороге, затряс головой.

– Ну то-то, Иван Демьяныч. Слышал ты али нет, что у поляков сила нечистая завелась?

– Навроде как волк небывалый!

– Да не стучи ты так зубами. Не раздражай. Противу нас хорошо ты повыступал. А теперь я хочу, чтобы такоже и перед поляками. Они-то ж ведь из плоти и крови. И ничего в них особенного нет, а значит, и боятся, как все. Ежли бы ты речами своими так сделал, чтобы и они расшатались да поразбрелися от Сигизмунда. Чуешь, куда я?

– Чую.

– Во-во. А тут и волк ещё какой-то. Всё как нельзя кстати. Все противу них поднялись. Даже сила нечистая проснулась. Хочу, чтобы слова твои были для них, что кол осиновый, что пуля литая, что плеть казацкая. Но коли опять предашь, гляди. Девка-то твоя у меня останется, – Никон кивнул на проткнутого колом запорожца. – Ей тама сидеть придётся!

– Да что ты, батюшка! – Ванька перекрестился.

– Вот те и батюшка! Ну так как? На кол или к полякам?

– К полякам, отец Никон.

– Ну добре.

– Только ведь какое дело, батюшка, они ведь знают, что я в темнице. А мне бы нужно через их посты как-то. Тут ведь работа тоже непростая – знать нужно, куда идти и с кого начинать. Как и везде, есть шибко верные, а есть сумлевающиеся и нестойкие. Вот к последним мне и нужно пробраться. А их ещё поискать.

– Ну, сказочку мы тебе сообразим. – Дьяк прищурился. – Через посты проведём. И даже сумлевающихся подскажем.

Глава 5

– …В начале света благоволил Бог выдвинуть землю, – словно откуда-то из вечернего тумана прозвучал голос деда Ульяна.

Оладша перевернулся на другой бок, кутаясь с головой в овчину:

– Давай, дед, дальше.

– Я тебе только и делаю, что даю. Спи давай ужо.

Позвал Бог чёрта, велел ему нырнуть в бездну водяную, чтобы достать оттуда горсть земли и принесть ему. Ладно, думает сатана, я сама сделаю таку же землю! Он нырнул, достал в руку земли и набил ею свой рот. Принёс Богу и отдаёт, а сам не произносит ни слова… Господь куда ни бросит землю – она вдруг является такая ровная-ровная, что на одном конце станешь – то на другом всё видно, что делается на земле. Сатана смотрит… хотел что-то сказать и поперхнулся. Бог спросил: чего он хочет? Чёрт закашлялся и побежал от испугу. Тогда гром и молния поражали бегущего сатану, и он где приляжет – там выдвинуться пригорки и горки, где кашлянет – там гора вырастет, где привскачет – там поднебесная гора высунется. И так бегая по всей земле, он изрыл её: наделал пригорков, горок и превысоких гор. И ударил Господь молотком, и создал Своё воинство, и пошла между ними великая война. Поначалу одолевала было рать сатаны, но под конец взяла верх сила небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попадало оно в землю в разные места, отчего и появилися водяные, лешие и домовые.

– Дед, вот опять не понял. Давай ещё разок! – Оладше снилось детство. И во сне он просил деда Ульяна поговорить с ним ещё, потому и прикидывался, что-де не понял чего-то. Над плечом старого Ульяна плыл июньский месяц, тонкий до звона, лёгкий-прелёгкий и, как сам Ульян, лукаво-улыбчивый.

– Вот же ж. По тысячному разу ему всё сказывай. – Старик глубоко вздохнул, но противиться не стал. – До Сотворения мира, сказано в «Свитке», сидел Господь Саваоф в трёх каморах на воздусех, и был свет от лица Его семьдесят-семерицею светлее света сего, ризы Его были белее снегу, светозарнее солнца. Не было тогда ни неба, ни земли, ни моря, ни облаков, ни звёзд, ни зори, не было ни дней, ни ночей. И рече Господь: буди небо хрустальное и буди зоря, и облаки, и звёзды! И ветры дунул из недр своих, и рай насадил на востоце, и сам Господь воссел на востоце в лепоте славы Своея, а гром – глас Господень, в колеснице огненной утверждён, а молния – слово Господне, из уст Божиих исходит. Потом создал Господь море Тивериадское, безбрежное, и сниде на море по воздуху, и увидел на море гоголя плавающего, а той есть рекомый сатана – заплескался в тине морской. И рече Господь Сатаниилу, аки не ведая его: «Ты кто еси за человек?» И рече ему сатана: «Аз есмь бог». – «А мене како нарещи?» Отвечав же сатана: «Ты Бог Богом и Господь Господем». Аще бы сатана не рек Господу так, тут же бы сокрушил его Господь на море Тивериадском. И рече Господь Сатаниилу: «Понырни в море и вынеси Мне песку и кремень». И взяв Господь песку и камень и, рассея песок по морю, глаголя: «Буди земля толста и пространна!» Затем взял Господь камень, преломил надвое, и из одной половины от ударов Божьего жезла вылетели духи чистые; из другой же половины набил сатана бесчисленную силу бесовскую. Но Михаил-архангел низверг его со всеми бесами с высокого неба. Созданная Богом земля была утверждена на тридцати китах.

– Дед, а спой про двух голубойцев. Ну напоследочек.

– Ну, куды от тебя денешься. – Ульян махнул рукой и запел:

 
…Колись-то было зпочатку света —
Втоды не бывало неба, ни земли,
Неба ни земли нема, сине море,
А середь моря та два дубойки,
Почали собе раду радити,
Раду радити и гурковати:
Яко мы маем свет основати?
Спустиме мы ся на дно моря,
Вынесеме си дрибного писку,
Дрибного писку, синего каменьце.
Дрибный писочек посееме мы,
Синий каменец подуеме мы:
З дрибного писку – черна землиця,
Студёна водиця, зелена травиця;
З синего каменьця – синее небо,
Синее небо, светле сонейко,
Светле сонейко, ясен месячок,
Ясен месячок и все звёздочки.
 

Оладша потянулся замлевшей спиной, выкатился из-под телеги, сел на мокрую от росы землю и стал тереть кулаками сонные, слипшиеся веки.

 
С той вербы капля упала —
Озеро стало:
В озере сам Бог купався
С дитками – судитками.
 

– …Вот те и дитки-судитки. Так-то, деда, спи с миром. А за сказки твои да песни – поклон вечный…

Молодой человек побежал, на ходу сбрасывая рубаху, ломанулся в октябрьский Днепр. Поплыл, вспенивая мощными гребками ледяную воду. И уже летело по-над утром осенним, по-над лесом, по-над полем, по-над водою:

 
Как в тую пору, в то время
Ветра нет – тучу наднесло,
Тучи нет – а только дождь дождит.
Дождя нет – искры сыплются:
Летит змеище-Горынчище,
О двенадцати змея хоботах.
 
 
Ты бей копьём о сыру землю,
Сам к копью приговаривай:
Расступись-ко, матушка сыра земля!
На четыре расступись на четверти,
Пожри-ко всю кровь змеиную…
 
 
Из рота яво огонь-полымя,
Из ушей яво столбом дым идёт…
 

И неслось к краснокаменным стенам Смоленска, закручивалась в башнях, отражалась от сводчатых потолков:

 
Как пришла пора полуночная,
Собиралися к нему все гады змеиные,
А потом пришёл большой змей —
Он жжёт и палит пламенем огненным;
А Поток – Михайло Иванович
На то-то не робок был,
Вынимал саблю острую,
Убивает змея лютого,
Иссекает ему голову,
И тою головою змеиною
Учал тело Авдотьино мазати;
В те поры она, еретица,
Из мёртвых пробуждалася.
 
 
Ай же ты, змея подземельная!
Принеси мне живой воды —
Оживить мне молода жена.
 

Вышибало слезу. Пробивало до мурашек. Трогало – до напряжения в желваках. Звучало на устах. И каменело комом в каждом горле.

 
Энтот зверь у нас всем зверям отец.
Куда хочет – ходит по подземелью,
Аки солнце по поднебесью,
Он происходит все горы белокаменные,
Прочищает ручьи и проточины,
Пропущает реки, кладязи студёные:
Куда зверь пройдёт – тута ключ кипит.
Когда этот зверь возыграется,
Словно облацы по поднебесью,
Вся тут мать-земля под ним всколыбается.
Коли энтот зверь рогом поворотится,
Воскипят ручьи все подземные.
 

Глава 6

Жолкевский быстро шёл по лагерю, огибая встречающиеся на пути палатки, телеги, сталкиваясь нос к носу с другими воинами. Его раздражённо отпихивали, если не узнавали. Он сам то и дело кого-нибудь отпихивал, спотыкался о спящих, выслушивал брань, сам отвечая при этом не менее резко и смачно. «Кто он, этот Мцена?» – спрашивал себя командующий, пытаясь разгадать тайну нового палача. Палачей без мрачных тайн не бывает. Но всё же. Мцене было приблизительно столько же лет, сколько и Сосновскому. Но Жолкевскому казалось, что палач старше разведчика на целую бездну, на целый ад, на целую смерть.

Под утро опять раздавался этот омерзительный вой. Вой не то волка, не то чудовища. Только от одного воспоминания об этом вое командующего всего передёргивало. И снова убитые лошади. У всех, как и у убитых до этого, перерублено горло, а точнее – просто вырвано. Жуть. Чертовщина. И снова задержка боевых действий, поскольку несчастные лошади принадлежали драгунам и должны были участвовать сегодня в сложнейшей операции, суть которой заключалась в том, чтобы выманить неприятеля из крепости, завязать боевое столкновение, обратить в бегство и на плечах убегающих ворваться в город. Но любое тактическое действие нуждается в подготовке и подборе как людей, так и животных, не говоря уже об оружии. А тут, нá тебе, двадцать убитых лошадей. И каких! Знающих, что такое авангард. Не шарахающихся от грома выстрелов. Умеющих сбивать всадников передними копытами. Лучшие из лучших. И кого во всём этом винить? Сапега опять повесит пару десятков мародёров и заставит высечь ночной дозор. А дальше? Жолкевский давно увязал в голове, что если готовится какая-нибудь операция, связанная с конницей, то обязательно жди ночного воя, а потом мёртвых коней. Лучших, чёрт возьми, коней! Но, по идее, вой должен мешать совершать преступление. Лишний шум, который заставит быть бдительными дозорных. Но в этом случае всё наоборот. Вой или парализует волю, или на близком расстоянии действует как сонное средство? Нет же, дозорные уверяют, что не спали. А, напротив, бросились туда, откуда шёл вой. Но там никого не было. Когда же вернулись, то обнаружили убитых лошадей. Стоп. Значит, кто-то воем выманивает дозорных.

Жолкевский увидел в пятидесяти шагах Сосновского. Тот по-птичьи крутил во все стороны головой. Ага. Заметил его. Нет. Не сейчас. Нужно побыть одному. Не нужно, пан Сосновский, ко мне подходить. Займитесь своими делами. Жолкевский дал знак рукой, что сейчас занят, и удалился в шатёр.

– Пан Мцена, простите, э… – Друджи хотел окликнуть по-командному, как подобает старшему по званию и статусу, но резко сбавил обороты в голосе, увидев покрытую шрамами, мощную спину палача.

Мокрая кожа. Капли. Крупные, дрожащие капли осенней днепровской воды казались крепкими, словно горошины. Капли скатывались и застревали в твёрдых, белых рубцах, сливались в реки и озёра. Вода пела на мощном торсе, серебрясь на жёстком ветру.

Сосновский залюбовался этим зрелищем.

– Господь неплохо слепил ваш ландшафт, пан палач! – Разведчик едва удержался от того, чтобы не прикоснуться рукой к плечу Мцены.

– Полегче, – глухо ответил Якуб. – Не люблю мужских излияний.

– Я хотел пригласить вас, чтобы осмотреть место.

– Идём. – Мцена натянул через голову на мокрое тело рубаху. Заправил её в кожаные штаны и туго затянул пояс.

– Вы так и пойдёте? – Сосновский зачарованно смотрел на собеседника.

В ответ лишь получил удивлённый взгляд.

– Вам виднее, – продолжил себе под нос Друджи, – если не боитесь заболеть.

Они поднялись на угор, с которого открывался вид на лагерь. Обжигающий холодом ветер ударил в лица, полез под одежду.

– Это там. – Сосновский указал рукой.

– Не торопись. – Мцена прищурившись смотрел с высоты угора то в одну, то в другую сторону.

– Хотите понять, откуда он атаковал?

– Хочу понять, где мы и кто он?

– Мы под Смоленском. Скоро начнётся очередной приступ.

– Заткнись. Дай подумать.

– Я хотел ещё спросить: вы слышали шум сегодня ночью? Похоже, кто-то сбежал от Шеина.

Впереди леса тянулся дремучий, живописный овраг. Кривые стволы вековых деревьев украшали противоположный склон, а кроны едва достигали края.

– Что там? – кивнул Мцена в сторону оврага.

– Естественная преграда. Там стоит наш дозор. Но очень малочисленный. Мы не ждём с той стороны неприятностей. Поскольку людей лишних нет, то мы сосредоточились… э…

– Не ждёте неприятностей!.. – перебил палач. Он криво улыбнулся и пошёл в сторону оврага.

– А как же жертвы?! Мы их специально не убирали, чтобы вы взглянули…

– Успеется, – коротко ответил Мцена.

У самого края оврага палач замер. Под нательной рубахой вздулись бугры мышц. Крылья ноздрей на переломанном носу побелели от напряжения. Осторожно ступая, он пошёл вдоль оврага, вглядываясь в жёлтую траву и опавшие листья. Сосновский двигался следом, пытаясь понять, что высматривает на земле палач.

Через сотню шагов Мцена замер, рука потянулась к правому плечу, туда, где должна была быть рукоять цвайнхандера. Сплюнул. Меч остался в лагере. Сосновский тоже заметил следы на траве. Земля в нескольких местах была сбита явно подошвами сапог. Мцена показал пальцем на следы и стал спускаться.

– Может, позвать подкрепление? – Сосновский нерешительно мялся на краю оврага.

В ответ лишь услышал глухое шипение.

Шляхтич потянул из-за пояса пистолет и стал дрожащими руками теребить застёжки на сумке с порохом и пулями. Но, поняв, что провозившись с пистолетом, может потерять из вида Мцену, тоже стал спускаться ко дну оврага.

Сосновский двигался след в след за Мценой, невольно подражая тому во всех движениях и уже не замечая, что становится буквально тенью палача. Мягкий кошачий шаг. Плечи чуть приподняты, готовые продемонстрировать молниеносную реакцию. Спина немного выгнута. На такой спине, начиная от загривка, могла вполне естественно дыбиться мощная звериная шерсть. Руки, тяжёлые, налитые свинцом бешеной силы, с пальцами, больше похожими на громадные когти, несколько вытянуты вперёд. Не приведи господи оказаться в этих когтях.

– Вы что-то обнаружили? – пытаясь проглотить горькую слюну, спросил Друджи.

– Тсс. – Мцена покосил глазом.

Слева, в десяти шагах, качнулся ельник.

И тут же что-то белое, большое шарахнулось во мрак ельника, оставляя на острых ветках клоки шерсти.

Сосновский чуть не потерял сознание.

* * *

Командир Авраамиевской башни Епифан Рогатов получил от дьяка Никона приказ: сделать так, чтобы агитатор и негодяй Ванька Зубов «сбросился» со стены и бежал в лагерь ляхов. Дело весьма мудрёное, поскольку побег должен выглядеть очень правдиво.

Ночью Рогатов переодел пятерых своих посадских в одёжу дворян, пытавшихся ещё накануне перебежать к полякам, но вовремя пойманных. Ох, люто не доверял Рогатов дворянам. И было за что. Как только ударили мортиры по Богословской башне со Спасской и Покровской гор, дворяне скатились со стены, как горох. И запричитали, подобно бабам. Хорошо, пришли на помощь посадские и заняли места возле бойниц. Семерых трусов казнили. Других пороли. А вот пятеро решили убежать. Недалеко робятки ушли. Споймали красавцев. Епифан лично руки вязал паскудникам. Так вязал, что кости трещали. Но о предателях говорить вслух было не велено. И то верно. Никто знать не должен. Иначе дух боевой расшатается.

Под покровом мрака переодетые посадские подкрались к воеводскому острогу. Повязали стражу и заперли под замок. Выволокли трясущегося Ваньку на свет дьявольский, свет лунный, накинули кафтан на плечи и велели бежать с ними.

И уже на стене обхватили пояс верёвками, накинули полушубок белой овчиной наружу, сунули кусок хлеба с салом за пазуху и толкнули между зубцами. А за верёвку-то не шибко придерживали. Ванька грохнулся оземь, едва не покалечив спину. Сверху шикнули, чтобы побыстрее уходил.

Зубов посмотрел на скуластый, раскрасневшийся месяц. Перекрестился. И на деревянных, полусогнутых ногах пошёл прочь.

Спустя час, когда Зубов был уже почти у леса, на стене забили тревогу. Началась беготня с факелами в районе Авраамиевской башни.

– Хосподя, помилуй мя, грешного. Помилуй раба Своего, Хосподи. – Ванька суматошно перекрестился несколько раз и нырнул в тёмную глубину оврага.

Переночевав в низкорослом ельнике, скрюченный холодом, с прыгающей челюстью, утром он попытался выглянуть из оврага, чтобы понять расположение лагеря.

И вовремя выглянул.

Со стороны Покровской горы прямо к тому месту, где он таился, шли двое. Широкоплечий в белой рубахе с засученными рукавами и переломанным лицом, словно по нему лошади скакали. И долговязый, но сразу видно: жилистый.

Ванька мгновенно скорее нутром, чем разумом почуял приближение беды. На нём белая овчина. Сам на человека едва похож с глазами травленого зверя, с чёрными вспухшими губами и расплющенным от удара носом. Что подумают, коли схватят?

Зубов ломанулся по дну оврага бегом. Уж чего-чего, а убегать он умел. Петлями, то по одному склону, то по другому. Он слышал их у себя за спиной. Ошалевших от погони и азарта, а ещё от страха. Тоже ведь боятся. А ну как – чудище в образе волка.

А ещё он знал здесь каждый куст, каждое дерево. И хоть был сильно изнурён сидением в воеводском остроге, а силы, понимал, неравны. Не догнать им, окаянным.

Овраг вывел к Днепру. Он скинул полушубок и зашвырнул в воду. Течение подхватило и медленно, поворачивая белый бугор струями, потянуло прочь.

Зубов успел броситься за огромный валун, что торчал прямо из склона. Там должна быть пещерка рыбацкая. Так и есть.

Ещё в детстве, когда играли они в разные игры, научился Ванька сливаться с любыми стенами, с камнями, с землёй и травой. Можно было в упор смотреть и не заметить.

Пригодилось ему эта наука в жизни. Ох как пригодилась.

Мцена и Сосновский смотрели на белый полушубок, уплывающий по Днепру, с каждым мгновением становясь всё меньше и меньше. И вот уже – едва различимая, мутная точка.

– Как вы думаете, Якуб, мыслимо ли выжить в такой холодной воде?

Мцена вновь не счёл нужным отвечать. Провёл ладонью по мокрому загривку.

– А если это и вправду не человек? Ведь не похож он на человека. – Сосновский шумно переводил дыхание, в душе благодаря Создателя, что не пришлось сражаться с самим дьяволом.

– Не верю! – сипло выдохнул палач.

– Как? Как вы сказали? Не верите! Право, но ведь мы видим своими глазами. И по сторонам нет никого. Да и следы ведь прямо к воде ведут.

– Зачем ему убегать от двоих безоружных?

– Да как же?! – Сосновский едва не лопнул от обиды. – Это вы, позвольте заметить, не вооружены. А у меня при себе пара пистолетов и сабля.

– А ну стрельни. – Мцена скривился.

– Да вот возьму и выстрелю. Я неплохой стрелок. Показывайте цель.

Палач смотрел немигающим взглядом на струи Днепра. Повторил:

– Стреляй!

Сосновский потянулся к сумке с порохом. Достал пистолет и стал заряжать.

Мцена, не поворачиваясь, наотмашь ударил внешней стороной кисти. Попал в лоб. Сосновский качнулся и неуклюже сел на землю.

– Теперь понял? – Палач зашагал в сторону лагеря.

А за серым валуном сотрясалась в приступах беззвучного смеха исхлыстанная плоть Ваньки Зубова.