Текст книги "Дежурные по стране"

Автор книги: Алексей Леснянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Как Новый Год встретишь, так его и проведёшь. Хотите, чтобы я у вас в 2000-ом на побегушках был? Не попрёт, – не сдавался Магуров. – Нашли крайнего. И вообще у меня аллергия на хвою.

– На работу у тебя аллергия, – рассмеялся Левандовский. – Как командовать, так ты мастер. Пора меняться, Яша. Потрудись-ка на общее благо.

– Командовать тоже надо уметь, – мягко заметил Магуров. – Только дураки с плеча рубят, приказывают, а ты научись искренне интересоваться человеком, принимать его таким, какой он есть, возвеличивать его достоинства, и тогда он сам для тебя всё сделает, просить даже не надо. Всем советую почитать Дейла Карнеги, много полезного для себя почерпнёте.

– Ты – лучший, Яша! Ты – гений! Сходи, пожалуйста, за ёлкой, – патетично произнёс Волоколамов.

– В твоих словах неоправданного пафоса много, а елей струйкой должен сочиться, – принялся за обучение Магуров. – Пусть кто-нибудь ещё попробует. Ни ругать, ни хвалить толком не умеете. Вы должны научиться находить подход к любому человеку вне зависимости оттого, плохой он или хороший, – понятно вам? С вашими методами далеко не продвинетесь, в самом начале проиграете. Хоть в тысячу раз лучше других будете, а вас всё равно обставят. Принципиальность – это смерть. Например, не нравится тебе человек, не согласен ты с ним, и ты ему об этом в лоб. Что ж – поздравляю вас с ещё одним нажитым врагом. А вы прогнитесь, гордость свою в одно место запихайте, если человек вам для большого дела нужен. Гордецы никогда ничего значительного не добивались, принципиальные тоже до финиша не добегали. И любите врагов, – ясно вам? Любить врага – вовсе не значит принимать его взгляды. Не надо грубить, кричать и плеваться. Всех без исключения любите, – уяснили? Добрых, злых, некрасивых, хитрых, наглых, жадных, всяких, – понятно? Любите и используйте людей. Используйте и сами выручайте тех, кто в вас нуждается. Идите наверх не по трупам, а по своей гордыне и принципиальности, потому что наверху будете иметь больше возможностей помогать тем, кто остался внизу.

– А помните, поцыки, как Яшка всю группу выручил? – воскликнул Мальчишка. – И ведь никому ничего не сказал, тихушник. Семинар по «Экологии». Препод в бешенстве. Все думали: «Хана, встряли. Промежуточный контроль ни за что не пройдём». А Яшка откуда-то узнал, что у Марины Алексеевны дочка тяжело больна, и нигде нет нужных лекарств. Яха бы и так ей помог, потому что у него куча полезных связей по городу, а тут вообще в тему пришлось. Мы погибать собираемся, а тут раздаётся стук в дверь. Заходит человек и передаёт Марине Алексеевне посылку, а на посылке написано: «Бог милостив». Не «Яша» написано, а «Бог милостив». Внутри – лекарства. У нашего друга лукавое, но доброе сердце, – понимаете вы это или нет? Это же рукотворное чудо было. Это же, это же…

– Ладно уже. Хватит. Я ничего особенного не сделал, – растрогался Магуров. – Ёлку вам действительно без меня не достать, а то фиг бы пошёл… Но я её не понесу. Как хотите, а не понесу.

– Ну и плут, ну и плут, – расхохотался Молотобойцев. – Таки умер, а ногой дрыгнул. Я понесу. Ты, главное, достань её в девять часов вечера, а я уж как-нибудь донесу, не переломлюсь.

– Не «красный» и не «белый»… Касторский! – произнёс Бочкарёв, оторвавшись от телевизора. – Буба Касторский. Оригинальный куплетист Буба Касторский. Национальность: одессит. Яша, он же – Буба, он же – лондонский аэропорт «Хитроу», радушно принимающий плохих и хороших, сильных и слабых, чтобы быть в курсе всех событий, иметь козырные карты, сводить и разводить целые государства. Пропадём без тебя, пропадём.

Через сорок минут Магуров достал не только ёлку, но и костюмы Деда Мороза и Снегурочки. Ребята не стали украшать лесную красавицу; все сошлись на том, что живая природа не нуждается в искусственных блестяшках. Но звезду на макушку Мальчишка всё-таки водрузил, заметив друзьям:

– Как будто она прямо с неба упала. Так Землю с Космосом породним.

Пять минут до третьего тысячелетия. Новогоднее поздравление Бориса Николаевича Ельцина. Страна в шоке. Пьяные трезвеют, трезвые пьянеют, потому что Сам уходит. 20 миллионов в оцепенении повторяют за президентом: «Я ухожу в отставку». 100 миллионов вздыхают с облегчением: «Король умер», и тут же с надеждой в голосе восклицают: «Да здравствует король»! Ещё 20 миллионов спокойно произносят: «Я принимаю пост».

Бой курантов, хрустальный звон бокалов и крики радости:

– С Новым годом! С новым счастьем! Здоровья, радости, веселья! Ура-А-А!

Потекли первые минуты третьего тысячелетия. Левандовский поднялся из-за стола и сказал:

– С этой минуты начинает своё существование тайное студенческое общество, которое мы давно хотели организовать. По-моему, момент подходящий. Надо придумать название.

Пошли предложения: «Сибирское братство», «Союз спасения», «Череп и кости», «Россия и Космос», «Гламурный респект», «Содружество патриотов», «Яша и компания», «Провинциальный прорыв», «Союз шести», «Национальная идея», «Спозараночные будильники», «Незолотая молодёжь», «Судьба и Родина», «Весёлые ребята», «Русский стиль», «Три плюс три», «Массовики-затейники», «Небрезгливые падальщики», «Два плюс четыре», «Возвращенцы к истокам», «Мудрый сплав», «Коалиция храбрецов», «Один за всех», «Студенческая артель», «Вольные каменщики», «Шесть минус ноль», «Евразийский секстет», «Поисковая группа», «Молодые цирюльники», «Молодая гвардия», «Сказка и быль», «Легенды нового века», «Безусые зачинщики», «Революционный сдвиг», «Дети подземелья», «Эволюция и песец», «Люди и хлеб», «Вера и правда», «Кнуты и пряники», «Партизанская начинка», «Таёжные бородачи», «Миноискатели», «Авоська и парадигма», «Союз благоденствия», «Травоядные хищники», «Хищные травоядные», «Кислотный звездопад», «Товарищи и господа», «Хрестоматийщики», «Охотники за охотниками», «Необожженные горшки», «Вече и эксперимент», «Народная воля», «Буратино и Пинокио», «Волонтёры гильотины», «Мороз и солнце», «Физики и лирики», «Грешные праведники», «Праведные грешники», «Западники и славянофилы», «Долг и честь», «Не секс, не наркотики, не самогон», «Защитники и нападающие», «Шесть в одном», «Беспредел разума», «Грустная клоунада», «Структурированный разброд», «Сердца на блюде», «Несписанная Русь», «Пансионат духоведов», «Господь с нами».

– Господь с вами. Какой «Господь с нами»? – возмутился Женечкин. – Поцыки, не зарывайтесь, пожалуйста. Нельзя. Грех… Всё это не подходит. Мы предлагаем либо то, что уже было, либо начинаем заимствовать то, что уже есть, либо глумимся, либо ударяемся в пафос, либо устраиваем каламбур, либо не можем в двух словах всей сути выразить. Надо просто и со смыслом. Представьте, к примеру, что мы дежурные по классу. Не надо в начале деятельности много на себя брать, а то надорвёмся, и на всю жизнь нас не хватит. Таким макаром многие сломались. Надо всё делать постепенно, иначе покалечимся и других покалечим. Будем пока просто стирать с доски всякую гадость и писать на ней стихи, подметать полы, поливать цветы, мыть окна, чтобы через них свободно проникал солнечный свет, приучать к порядку одноклассников, а там, может, и дорастём до чего-то более серьёзного… То, что общество пока тайное, я очень рад. Тайна привлекает сердца, в тайне есть что-то сокровенное, от детства что-то… В общем, какие-нибудь дежурные…

– …по стране, – добавил Бочкарёв.

– Дежурные по стране. ДПС в сокращении. Решено. Думаю, что никто не против. Отныне мы называемся «Дежурными по стране», – сказал Волоколамов.

– Символ: красная повязка дежурного. Как в школе, – произнёс Левандовский.

– Клятва на верность обществу должна быть простой, – подключился Молотобойцев. – Никаких кровопусканий в чашу Грааля, мистических обрядов посвящения и прочей ерунды… Заводим журнал, заносим туда свои фамилии, а напротив фамилий не расписываемся, а ставим крестики. Двойной смысл получится. С одной стороны ставим крест на себе, на своих амбициях и желаниях, с другой – становимся ближе к народу, потому что неграмотные люди из низовой прослойки когда-то расписывались именно так.

На том и остановились. Магуров старательным почерком переписал в тетрадь фамилии и инициалы парней, а потом все расписались. Женечкин предложил посмотреть город с крыши. Взяв с собой шампанское, друзья покинули квартиру.

Мороз давил за тридцать. Воздух был настолько чистым и прозрачным, что, казалось, стоит только протянуть руку – и можно собирать звёзды в лукошко. Всё реже слышались залпы праздничного салюта, потому что победоносные армии новогоднего фронта в спешном порядке покидали город и развивали наступление на запад. Люди не спали. Из окон многоэтажных домов лился свет. Не обращая никакого внимания на холод, разогретые алкоголем горожане выходили из подъездов, соединялись в толпы и шумными компаниями валили на городскую ёлку в Белогорский парк. Там можно было встретиться с друзьями и старыми знакомыми, поздравлять и быть поздравленным, покататься на горках, поиграть в снежки, поводить хороводы и много чего другого.

Друзья стояли на краю крыши, смотрели вниз и молчали. Первым заговорил Мальчишка:

– Поцыки, я должен обязательно сказать вам, что из нашей затеи ничего не выйдет. Нет, я не к тому, что надо остановиться. Просто раньше ни у кого не получалось, и я хочу, чтобы вы были готовы к этому.

– А как же тогда идти вперёд? – спросил Магуров.

– Переквалификация, – ответил Женечкин. – Все любят славу, успех, деньги, а вы влюбитесь в бесславье, неудачи и безденежье. В такое ещё никто не влюблялся. Если сможете, станете обладателями страшной силы, просто необоримой, поцыки. То, что будет ломать и корёжить других, вас будет радовать и вдохновлять. Среди провалов вы будете чувствовать себя как рыбы в воде, сможете принимать правильные решения, когда другие начнут опускать руки. Научитесь любить неудачи, мечтать о них, хвалиться ими. Так же, как сребролюбивые люди хотят заработать новые миллионы, так и вы должны думать о том, как бы нарваться на новые неприятности. Коллекционируйте рубцы на душах, как марки. И как всякий филателист мечтает иметь в своём альбоме редкий, нигде не встречающийся экземпляр, так и вы просите Бога о том, чтобы он послал вам испытание, с которым ещё не сталкивался ни один человек. Помните, что железо закаляется не на лазурном побережье, а на страшном огне. А нужная форма придаётся ему не через поглаживание, а через удары молотом о наковальню. Так из никчёмной руды, которую мы пока собой представляем, получится твёрдый металл, далее – дамасские клинки и лемеха плугов.

– Понятно, Вовка. Не продолжай, – произнёс Молотобойцев. – Теперь вот о чём. Нам не надо устраивать тайные собрания, как это делают все общества. Организация – ведь не для самой организации, а для простых людей, которым мы хотим помочь. Надо идти на самые трудные участки и менять там ситуацию – вот и всё. Найдём последователей там – найдём везде. Наша задача – не свержение существующего строя, а его безболезненное реформирование. Эволюционный путь, в общем. Я сейчас конкретно к Левандовскому обращаюсь. Эволюционный, Лёха. Только эволюционный. Революцию уже проходили, сам знаешь, чем всё это закончилось. – Левандовский закусил губу, но всё-таки кивнул в знак согласия, и только тогда Вася продолжил: «У меня тоже кровь бродит, у всех нас в большей или меньшей степени бродит, потому что молоды, но баррикады – не выход. Я ни разу не слышал, чтобы даже самый мерзкий политик сказал нам с высокой трибуны: «Режьте, убивайте, крадите». Ни разу. Этого достаточно, чтобы я терпел их беззакония».

– Я с тобой согласен, Вася, но в низы не пойду, – сказал Волоколамов. – Туда сейчас лучше не соваться, иначе хребет поломаешь. Изменить ситуацию можно только реформами сверху… Отупевшее быдло. Спившийся, ничего не понимающий плебс.

– Это быдло и плебс – великий русский народ, – бросил Левандовский.

– Тёмное царство. Не нашим, не вашим. Тёмное царство, – выступил Магуров в роли третейского судьи.

– А я вот о чём подумал. Каждый из нас должен научиться бороться в одиночку… Надо расстаться, – тоном, не терпящим возражений, произнёс Бочкарёв. – Пусть каждый выберет себе участок, а потом расходимся. На всё, про всё – месяц. Время «Ч» – 1 февраля. Место общего сбора – общежитие «Надежда».

Наступила зловещая тишина. Парни задумались.

– Внедряюсь в местную фашистскую организацию «Русское Национальное Единство», – хладнокровно произнёс Левандовский.

Услышав эти слова, Магуров вздрогнул, серьёзно посмотрел на Алексея и сказал:

– А мой участок – Шанхай… Район нищеты.

– Pushkin street… Проститутки, – бросил Бочкарёв.

– Деревня… Еду в деревню, – выбрал сегмент Молотобойцев.

– Войду в молодёжный парламент Республики, – сказал Волоколамов. – Что-то они там закисли. Растрясу ребят. Всё у них там «как будто» и «понарошку». Я им устрою такие «игрушечные» парламентские чтения, что мало не покажется.

– Детдом, – скромно произнёс Женечкин. – Детдом «Золотой ключик». Подбирать буду… Ключик к несчастным детям подбирать.

Бочкарёв разлил шампанское по бокалам. Кто-то из друзей сказал, что вот тут, стоя на крыше, они зависли между небом и землёй; от людей оторвались, а к облакам пока не прибились.

– Пацаны, а мы, случайно, не чокнулись? – спросил Молотобойцев.

– Нет ещё, – авторитетно заметил Женечкин. – А надо бы… Фужерами и самим.

Под тост «За удачную кампанию» парни осушили бокалы до дна и разбили их.

Меж тем месяц, не отвлекаясь, продолжал пасти звёздное стадо, чтобы люди, ориентируясь на его мерцающих подопечных, даже в кромешной тьме не сбились с пути. Он как никто другой знал, что через некоторое время его обязательно сменит солнце…

Глава 11

1 января 2000-ого года. Республика X. Район Y. Деревня Z в восьмидесяти пяти километрах от города N. Тридцать один день до времени «Ч».

– Здорово, братан! С наступившим тебя! – обнимал Васю Молотобойцева двоюродный брат Иван. – Какими судьбами? С лета ко мне носа не казал, с покоса самого не виделись. Отодрать бы тебя, как следует. Совсем к старшому дорогу забыл. Как батька? Мамка как? Ванюша?

– Что напал-то? Все живы-здоровы вроде… Вы тут как?

– А мы чё? Мы – ничё. Помаленьку, Васёк. Я, как видишь, бороду отпустил. А работы… работы, сам понимаешь, нет. Хозяйством выживаем. Тут с Людкой двух бычков и свиноматку прикупили. Герефордов двух, значит, и ландрасиху на развод. Мясные породы. Бычки – не бычки, а натуральные квадраты. Пойдём в стайку, оценишь приобретение. Пошли, пошли. Заодно корму задам… А чё на куртёхе повязка красная? Прикол что ли городской?

– Вроде того, – ответил Вася. – Дежурный я. По твоим стайкам дежурный. Авгиевы конюшни чистить приехал.

– Одобряю. Иди, пожри с дороги, а там и приступим. Я пока к Людке в магазин сгоняю, она там продавцом второй месяц работает. Водки куплю, а вечерком раздавим бутылочку, приезд твой вспрыснем, – лады?.. Банька соответственно.

– Замётано.

После плотного обеда братья Молотобойцевы чистили стайки. Вася начал оттаивать после шумной суеты города; в деревне он чувствовал себя в своей тарелке, не стеснялся быть самим собой: простым, грубоватым и прямодушным.

– Ваня, а ты своё хозяйство любишь? – спросил Вася. – Ведь никуда от него не отойти. Пашешь тут без выходных и проходных. Коров держишь, коней, бычков, гусей, кур, цесарок.

– Я как-то об этом не думал, – опёршись на подборную лопату, ответил Иван. – Тут не любовь… Мне просто на душе спокойней, когда животина сыта и здорова. Мы же с ней друг от дружки зависим. Вы вот собачек и кошек в городе для забавы заводите, от скуки там или от одиночества, а у нас все при деле. Все – полноправные члены хозяйства. Собака сторожит дом, кошка мышей ловит, а о коровах я забочусь, потому что они мне молоко взамен дают, быки – мясо. В общем, круговорот в природе. Быть накормленным, чтобы потом меня кормить, без остатка себя, к примеру, через мясо отдать. Они вправе отрывать меня от суббот и воскресений, и я никогда не злюсь на них за это, не нервничаю, так как своей хозяйской волей определяю, когда наступает уже их черёд меня кормить. Каждый из нас выкладывается по очереди: сначала – я, потом – они. Так испокон веку идёт.

– А почему землю не пашете? Почему поля у вас пустуют?

– Техники нет.

– А будь у вас техника – пахали бы?

Иван отрицательно покачал головой и сказал:

– Нам уверенность нужна, что продукцию сдадим. За землёй ещё пуще, чем за скотиной, догляд нужен. Некогда на сбыт отвлекаться. Это тебе не город, что до пяти отработал – и свободен.

– А почему водку жрёте?

– Потому и жрём, что по земле тоскуем. Уменьшились мы, половинчатыми стали. До размеров деревни уменьшились, а ведь поля, реки, леса – тоже деревня. Этого тебе никто не скажет, слов не подберёт… Я тебе сейчас о том говорю, что в подкорке у всех сидит.

– Допустим, будет и сбыт. Возьмётесь?

– И тут не возьмёмся. Здоровая гордость за самое главное, за хлебное дело убита. Нас сейчас за самых последних считают. Вон – попрыгунчиков с эстрады восхваляют, актёришек, политиканов. Пустышки на умы влияют. Мне вот тридцать четыре года всего, а и то знаю, что нам каюк придёт, они – следующие на вылет. Не смех и аплодисменты, а харчки пожнут.

– Хорошо. К примеру, пригласят тебя на какую-нибудь передачу. Что ты в прямом эфире скажешь?

– С какого перепуга я к ним ехать должен?! – полосонул Иван. – Пускай сами ко мне в гости приезжают. Накормлю, напою, спать уложу – не беспокойся. Не мы для них, а они для нас, – понял? Хотя бы только потому, что нас больше. И говорить мне особо ничего не надо. Пусть в деле меня снимают. За рулём комбайна, за окучиванием картошки, за ремонтом сенокосилки. Я им тогда в двух словах смысл жизни выражу, а земля за меня то доскажет, о чём в её близости умолчу по необразованности. Нет, не по необразованности даже, а из уважения к ней – к земле… Только ты не думай, что у меня все кругом крайние. Крестьянин сегодня справедливо страдает.

– За что?

– За что, за что?.. За всё хорошее. За то, что от пашни отступился, за то, что тряпкой стал. А ведь и похуже, Вася, времена были. Хоть девятнадцатый век возьми. Барщина. Сам знаешь, что наши предки дармовой рабочей силой у помещиков были и, несмотря на невыносимые условия труда, всё равно продолжали сеять и убирать. А после отмены крепостного права крестьяне безземельными остались. И что?! Не жаловались, не ныли, а старались у хозяев землю выкупить. Работали, Вася. С утра до ночи пахали. Ты мужику в то время говённую глину во владение предложи – он бы из неё конфетный чернозём сделал. И нашёл бы, на чём пахать. Сам бы при надобности в плуг впрягся… У нас ведь сейчас земельные паи есть, а мы…

– Что же делать-то теперь? – перебил Вася.

– Стайки чистить, – отрезал Иван.

Весь оставшийся день Вася мучился, не зная, с чего начать работу на своём участке. На свежем деревенском воздухе его энтузиазм начал улетучиваться, ведь одно дело – загореться какой-нибудь идеей, произнести в запале красивые речи и совсем другое – претворить задуманное в жизнь. Он знал «для чего», но не имел ни малейшего понятия «как». И тут Вася вспомнил Мальчишку, который предупреждал, что в начале пути, скорей всего, будет много трудностей, которых не следует опасаться.

Вечером Вася позвонил приятелю.

– Здорово, Лимон. Ты хотел купить мою иномарку. Не передумал?

– Нет.

– Отдам её за сто пятьдесят кусков. Нахожусь в восьмидесяти пяти километрах от города по синегорской трассе. Деньги нужны завтра. Спросишь у деревенских, как найти Ивана Молотобойцева; они покажут.

– Yes, of course. Пока.

– Бывай.

Братья Молотобойцевы парились в жарко натопленной бане. Городская грязь и сомнения выбрасывались из Васи вон. Хлебный дух, – заполнивший парилку после того, как Иван поддал парку из ковшика, доверху наполненного домашним квасом, – чудодейственным бальзамом умастил сердце студента экономического факультета. И Вася, не имея ни сил, ни желания сопротивляться накатившему блаженству, отрёкся от города и присягнул деревне. Когда братья, орудуя берёзовыми вениками, подобно удалым казакам на джигитовке, по очереди отхлестали друг друга, Вася перестал сдерживать чувства и, окатив себя холодной водой, пробасил:

– Всё! К чертям собачим учёбу! Фуфайку мне! Фуфайку, дедовскую рубаху с косым воротом, галифе и сапоги хромовые! Сегодня, братан, пить будем! Гулять до зари и душу рвать! Расчехлить гармонь, гитару к бою! Хотя нет! Не надо ни гитар, ни гармоней! Петь будем, просто петь!

После бани братья Молотобойцевы пили водку. Они степенно закусывали «её родимую» салом с прослойками, ядрёными огурцами из кадки и строганиной, разжижая всю эту «сухомятку» наваристым бульоном из курицы, зарубленной гостеприимными хозяевами в честь приезда городского родственника.

– Вот что, Люда, – обратился Вася к хозяйке, опрокинув в организм шестую стопку и занюхав её душистой головой Ивана. – Скажи-ка мне, какая проблема стоит перед вашим селом в данное время.

– Муженёк мой дорогой к стопке часто стал прикладываться, – затараторила Люда, обрадовавшись возможности почесать язык и излить душу. – Ты бы хоть, Вася, повлиял на него, чёрта рыжего. Опуститься ведь недолго. Вон – хоть Стёпку Плошкина возьми, за три месяца мужик скурвился. Я Ване всегда Смирнова Димку в пример ставлю, а он и слышать о нём не хочет, говорит: «Хапуга – твой Димка, я ему рожу набью». А он, Плошкин, уже и машину купил, и сына в город пристроил.

– Цыц, баба, – стукнул кулаком Иван. – Чё тебе вечно не хватает? В город он сына пристроил, видите ли. Наш Андрейка, как вырастит, при мне останется. Так и знай. Если потребуется, вдвоём с ним тута куковать будем, а с дедовой земли шага не ступим. Заруби это себе на носу. Рассказывай Ваське про общие проблемы села, а то человек её про Фому, а она ему про Ерёму талдычит. Одно слово – баба. Вместо языка – понос. – И тут Иван смачно выругался.

– Можно и об этом, – в миг утихомирилась Люда. – Главная проблема у нас такая, что мясо сдать не можем. Как зима, массовый забой, так рынки и колбасные цеха начинают цену ронять. А мы ж ведь сейчас только скотиной и живём. В общем, ждут все; большинство животину пока колоть не начинало. Другая проблема – сдать молоко. У населения председатель совхоза по 3.50 за литр скупает, а с молокозаводом по 8 рублей отбивается. Вот такая арифметика. Душат нас со всех сторон, а поделать ничего не можем.

Вася ворочал стеклянными глазами. У него путались мысли, но сердце не пьянело и учащённым пульсом долбило по ушам:

– Докатились…докатились… докатились…

Ночью деревню накрыл Васин голос. В глубоком, пронзительном и светлом миноре разливались по улицам старинные и современные русские песни. В домах горел свет. Никто из деревенских и не думал ложиться спать, так как то, что начинается в ночь с 31 декабря на 1 января может обуздать только Старый Новый год, выпуская в деревни весёлые отряды ряженой нечисти. Перед выходом из дома Вася поклялся себе, что сегодня он будет петь в последний раз, что раздарит свой голос жителям, речке, полям, лесам и лугам, что песня за песней выстроит на пригорке за огородами церквушку с маковками небывалой красоты и зарядит воздух народными напевами на годы и годы вперёд.

Господи, – обратился Вася к Всевышнему, – помоги мне начать так, как никто никогда не начинал. Я совсем не знаю, что говорить и делать, но умею петь. Пусть сегодня мой голос разговаривает с душами, пусть в нём отразится всё то, что называется Святой Русью, а потом отними у меня дар. Я понял, что не достоин таланта, которым Ты меня наградил. Я им девчонок прельщал, я им зарабатывал славу вместо того, чтобы петь людям о том, о чём они мечтают услышать по-настоящему. Пусть мой голос сегодня будет распят в песне. Господи, помоги. Помоги мне, Господи.

Вася был услышан. Богом и людьми. Молодёжь, направлявшаяся в сельский клуб на ёлку, останавливалась и замирала. Взрослые и старики прерывали разговоры и выходили на улицу. То, что передавалось по генам из поколения в поколение, через Васин голос облеклось в плоть и кровь. Тысячи лучших певцов России возродились в Молотобойцеве. Колокольный перезвон, соловьиная трель, неизбывная тоска, колыхание дремучих лесов, журчание рек, дыхание пшеничных полей, народная мудрость, смиренная молитва святого, нелёгкий труд пахаря, – воспетые в разное время при разных обстоятельствах, – восстали из пепла, чтобы укрепить Веру, подарить Надежду и вознести на небывалые высоты Любовь.

До утра не умолкал Вася, посещая дома, гуляя по улицам в сопровождении десятков сельчан. Он пел настолько хорошо, что некоторые, как оказалось, ещё не совсем готовы принять в своё сердце магическую силу песни. Как водится, Васе досталось на орехи. Дело было так. На заре один из десяти парней, выдержавших песенный марафон, произнёс:

– До талого душу разбередил, Васька. Сейчас или заплачу, или накостыляю тебе. Выбирай.

– Лучше врежь, а завтра поговорим по трезвянке.

Загадочная русская душа в момент раскрытия напоминает пленника, освобождённого из мрачного подземелья. Душу ослепляет яркий солнечный свет, дразнит свежий воздух, поэтому, освободившись от материальных пут, она часто ведёт себя непредсказуемо. Вася знал народный инстинкт, поэтому дал себя поколотить. Сам тоже в долгу не остался, разукрасив лица трёх парней тёмно-синей краской. Потом компания выпила «за мировую» и отправилась к Ивану. Четыре человека, не вязавшие лыка, были взвалены на плечи, доставлены до Молотобойцева-старшего, разложены на полу валетом и бережно укрыты одеялами. Остальные семь человек улеглись рядом, и уже через минуту в хате раздавался здоровый храп простых и честных людей.

Васе снился сон про покос. Ставили копна.

– Молотком, брат, – говорит ему Иван. – Только ты на пуп навильники берёшь, а так и грыжу заработать недолго. На технику надо. Черенок в землю упирай, ближе к вилам хватайся, а потом поднимай всё это дело над головой и до копны, как под зонтом, шуруй. Выигрыш в силе получится.

– Пробовал, Ваня. Ни черта не выходит. За тобой не угнаться, – отвечает брату Вася.

– Не надо на меня смотреть. Оставь свою гордость. Я и телом справней, и сноровки у меня поболе будет. Учись с первого дня, а то развалюхой в город вернёшься. Сверх силы пока не бери. Ещё ведь две недели на износ вкалывать.

– Две недели, – упавшим голосом произносит Вася. – Как представлю, так плохо становится.

– А ты не думай об этом. Одним днём полновесно живи, тогда выдюжишь. Я вот, допустим, когда навильник к копёшке несу, думаю о том, что он прокормит одну из моих коров в течение суток. Даже бурёнку тебе назову: Пеструшка. И число мне известно; тринадцатого февраля этот навильник к ней на стол последует.

– А вдруг дожди зарядят, и колом покос встанет.

– Запомни раз и навсегда, Вася: Бог оставляет крестьянина в последнюю очередь, потому что деревня главней всех, потому что на ней всё держится. В стародавние времена сельчане отвечали за дух и пропитание народа. Сейчас, правда, – только за дух, но это дела не меняет. Дух главней, потому как не хлебом единым, – слыхал такую фразу? Покос уберём, не переживай. Солнце жарить будет.

– А вдруг всё-таки дожди.

– Тогда, как прекратятся, в три дня то сделаем, что за неделю убрать рассчитывали. И сам не поймёшь, откуда силы появятся. А это Бог дал… Базар окончен. Давай, приноравливайся. Унылым и уставшим по своей глупости ты мне тут не нужен, а то я от тебя заражусь. Работа должна быть в радость, усталость – приятной.

Утром парней разбудил Иван:

– Рота, подъём! Все – на улицу! Голый торс! Устроим обтирание! Это вам плата за ночлег! Ха-ха-ха!.. А ты, Васёк, иди во времянку. К тебе дружбан из города приехал. Чаи гоняет, деньги, говорит, какие-то привёз.

Вася прошёл во времянку. Лимон за обе щеки уплетал пирожки с картошкой.

– Здорово, Андрюха.

– Хай, жиган, – с набитым ртом ответил Лимон, выпил кружку парного молока и продолжил: «Реальное сельпо. Доярки – кровь с молоком. Я уже присмотрел тут пару девок, пока тебя разыскивал… Вот что, Васёк. Давно мечтаю покувыркаться с деревенскими тёлками на сеновале. Подгонишь какую-нибудь красотку, – а? Сам-то, наверное, уже оторвался здесь по полной программе, всех перетоптал – факт.

– Ну, всех – не всех, а половину точно оприходовал, – хвастливо заявил Молотобойцев.

Васе стало противно до тошноты. Ему не хотелось разговаривать на безнравственном наречии города, но он всё равно втянулся в грязный диалог из боязни показаться не таким, как все. Самое интересное, что Лимону тоже было гадко от собственных слов, но он знал, каких фраз ждёт от него Вася, поэтому и завёл речь о бабах. Город цепко держал молодых парней в руках, подчинял своей чёрной воле.

Разрушительная работа, которую провела ельцинская десятилетка с детьми, оставила неизгладимый след в душах мальчиков и девочек. Малыши, подростки, юноши и девушки, к которым хоть одним пальцем прикоснулись уродливые 90-ые, стали предпочитать компьютер улице. Представители старшего поколения, выросшие на дворовых играх в «казаки-разбойники», «классики», «салки», «лапту», с ностальгией вспоминали, как в детстве их под угрозой расправы загоняли домой родители. Освежив себя приятными воспоминаниями из далёкого прошлого, взрослые начинали теряться в догадках, почему же, по какой причине их родные дети не горят желанием общаться со сверстниками и с каждым днём всё глубже погружаются в виртуальный мир. Компьютер здесь был ни при чём, потому что в основе поведения поколения «next» лежали более глубокие причины. Дети 21 века так же, как и их предшественники, подсознательно хотели быть героями улицы, мечтали о настоящих дворовых друзьях, верили в торжество добра над злом в реальном мире, но всё-таки выбирали сидение перед монитором. Спрашивается: почему? Всё станет предельно ясно, если привести конкретный пример. Взять хоть Васю Молотобойцева с Лимоном. Встречаясь, парни меньше всего хотели говорить о женщинах в плохом тоне, о модных тряпках, которые может себе позволить себе тот-то или тот-то, о пьяных безобразиях или деньгах, потому что это противоречит романтической природе юношества, но всё равно говорили, чтобы не прослыть отсталыми и немодными. Услышав беседу наших приятелей, многие бы точно подумали, что перед ними законченные негодяи, а ведь это не совсем так, то есть совсем не так. Да, двадцать процентов современных молодых людей – глупые, безнравственные и ограниченные подонки, а вот оставшиеся восемьдесят процентов просто умело подстраиваются под первых двадцать, несмотря на то, что в глубине души считают своё поведение зазорным. Поэтому Лимона невозможно было оторвать от компьютера, где он, подобно Робин Гуду, в одиночку пачками расстреливал кибернетических злодеев. Поэтому Васю постоянно тянуло в деревню, где не надо было думать одно, говорить другое, а делать третье. Как Лимон, так и Вася были достойными людьми, но друзьями стать не могли по причине недостатка искренности в общении. А как бы всё в один миг перевернулось, если бы в самом начале разговора Молотобойцев, отбросив ненужное стеснение, произнёс: