Текст книги "Стерегущий"

Автор книги: Алексей Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Ваш-бродь! Японцы! Надо стрелять!

– Отставить! Миноносцы свои, – спокойно ответил лейтенант. Но тут же услышал грохот выстрела, произведенного комендором вопреки его приказанию, и заметил в воде след мины. Страшный удар встряхнул «Палладу». Это шедшая почти по поверхности воды мина попала в левый борт крейсера и взорвалась где-то внизу, в двухъярусной угольной яме.

Рядом с угольной ямой находился погреб семидесятимиллиметровых патронов. Лейтенант и матросы бросились к месту взрыва. Через сорванную с петель дверь элеватора вырывалось пламя, обжигавшее лицо и глаза. Мысли всех были заняты одним – сбить огонь, не дать ему распространиться по крейсеру.

Пожар разгорался. «Паллада» все больше и больше окутывалась клубами дыма.

– Давай воду качай! – послышался оглушительный бас боцмана.

Матрос Голованов, ловко направляя водяную струю из пожарного шланга в центр огня, смело полез в едкую гущу дыма. Боцман все увереннее и быстрее бросал отрывистые команды:

– А ну, дать воду из второго рожка! Пускай оба шланга!

После того как пожар был ликвидирован, несколько минных кондукторов и квартирмейстеров по приказу лейтенанта бросились в трюмы разыскивать повреждения, сделанные японской миной.

Помимо огромной пробоины, в подводной части обнаружились глубокие вмятины, расхождения швов и разрывы, дававшие течь. Во многих местах выскочили заклепки: оттуда высокими фонтанчиками била чернильно-черная вода. Перемешавшись с намытым из всех уголков мусором, она катилась по изуродованному днищу крейсера грязным бурливым потоком.

Прибежали из своих кают младшие инженер-механики. В трюмные помещения вызвали матросов.

Минный машинист Тонкий работал наряду со всеми, слегка досадуя, что ему, специалисту минного дела, пришлось стать на тяжелую матросскую работу. Однако ложное самолюбие скоро покинуло его. Чувство общей ответственности за жизнь родного корабля заставило всех моряков, находившихся на дне «Паллады», работать с непостижимой готовностью и удивительной слаженностью. Сизые от стужи, стоя по колено в ледяной воде, они спешно заделывали иззябшими, посиневшими руками повреждения, причиненные миной. Знакомые, озабоченные лица их с крепко стиснутыми зубами выглядели буднично-просто, но в движениях и позах чувствовалось нечеловеческое напряжение.

Эта картина матросского труда в минуты общей опасности была потрясающа, и Тонкий, уже не думая о себе, стараясь не отставать в быстрых, ритмичных движениях от других, с любовью и восхищением поглядывал на своих товарищей, ставших ему теперь как-то по-новому близкими и понятными. Кто-то опять привел в действие все прожекторы «Паллады». Их феерические, яркие лучи стремительно выхватывали из мрака японские миноносцы. Ослепленные неприятельские суда беспорядочно чертили по рейду ажурно-кружевные полосы бурунов, мешая один другому и грозя врезаться в борт друг друга.

Вахтенный начальник «Ретвизана» лейтенант Развозов был в явной немилости у командующего эскадрой и, в свою очередь, недолюбливал его. Чтобы сегодня не приносить лично поздравлений «Старчихе», как непочтительно окрестили матросы жену адмирала, Развозов нарочно сменился очередью на вахту с другим офицером, стремившимся к адмиральскому пирогу. Январская ночь была холодна и неуютна, лейтенант часто и не по-уставному прикладывался к походной фляжке с коньяком, вспоминая стоянку «Боярина» в Насеи-Бэ, знакомство там с французской актрисой Лодо, свои встречи с нею. Потом его мысли перебежали к адмиралу Старку, теперешнему покровителю актрисы, и он насмешливо и самодовольно ухмыльнулся. Всего несколько дней назад ему снова удалось добиться минутной благосклонности Лодо. Правда, это стоило ему целого месячного жалования плюс несколько сот карточного выигрыша, зато принесло какое-то странное и немного злорадное удовлетворение. Быть удачливым соперником самого командующего эскадрой – это выпадает на долю не всем! Но актриса в своем новом положении явно зазналась! Интересуется больше монетами, чем поцелуями. Японский консул – азиат, а тоже увлекся ею. Сколько раз видели его выходящим из квартиры француженки. Жандармский ротмистр князь Микеладзе даже пошутил как-то, что, если бы Лодо не была так красива, он бы заподозрил ее в шпионаже в пользу Японии.

Внезапно лейтенант услышал взрыв, громыхнувший где-то вблизи. Взрыв как бы прошел снизу через толщу воды и рассыпался по всему рейду с таким скрежетом и лязгом, словно обвалилась гора железа.

Лейтенант инстинктивно схватился за поручни.

На соседней «Палладе» вспыхнули прожекторы. В их свете стоявшие на палубе «Ретвизана» люди заметили два японских миноносца, мчавшихся прямо на броненосец. Через несколько мгновений к гулу первого взрыва примешался грохот еще одного, но иного типа и другой силы. Новый взрыв подбросил кверху водяные пласты, спокойно лежавшие вокруг корабля. Низвергаясь каскадами с высоты, они тяжело обрушивались на «Ретвизан», заставляя огромный броненосец трястись и скрипеть. И странно было слышать этот металлический скрип, слабый и необычный, как будто великан вдруг стал разговаривать жалким, писклявым голоском. В сравнении с этим скрипом поминутный треск лопавшихся электрических лампочек казался оглушительным.

Прибежавшие со шкафута матросы доложили, что японская мина взорвалась в левой носовой части, в помещении подводных аппаратов.

Пока Развозов слушал не совсем связный доклад растерявшихся матросов, на всем корабле, мигнув несколько раз, погасло электрическое освещение. «Ретвизан» начал быстро крениться на левую сторону. В наступившей темноте стал слышен шум воды, вливавшейся в броненосец через сделанную миной пробоину.

Овладев собою, Развозов приказал бить водяную тревогу. С каждой минутой обнаруживались повреждения, одно опаснее другого. От взрыва борт прогнулся внутрь на полтора фута. Шпангоуты[15]15
  Шпангоут – ребро корпуса корабля.


[Закрыть] в местах прорыва были помяты, скручены в сторону. Минный аппарат и его привод переломаны в куски, аппарат правого борта погнут, его фундамент срезан. Турбина повреждена, мотор затоплен.

Инженер-механики ввели в строй аварийное оборудование, бросились спешно восстанавливать электричество, разводить пары.

Вода все прибывала, заполняя неповрежденные взрывом отделения. От вливавшейся воды нос броненосца садился ниже и ниже. Пустили в ход керосиновые помпы, чадившие синим дымом, но откачка воды шла слабо. Тогда инженер-механики приступили к затоплению правых патронных погребов. «Ретвизан», уже накренившийся до одиннадцати градусов, медленно стал выпрямляться.

Как только было достигнуто относительное равновесие корабля, комендоры «Ретзизана», не дожидаясь офицерских приказаний, по собственной инициативе открыли по неприятельским миноносцам огонь всех орудий.

Работа экипажа была успешной, жизнь корабля восстанавливалась. Снова вспыхнуло электричество. При его свете под пробоину стали подводить подкильный парус. Матросы подводили пластырь с исключительным упорством и находчивостью.

Молчаливые, черные от копоти люди упорно возились, что-то пригоняя, часто и сильно стуча молотками и зубилами. Они выжимали из своих мускулов всю энергию, все силы. Люди боролись за свой броненосец, за жизнь и честь корабля, – ему предстояло сражаться, – и не было шва и заклепки, которых не ощупали бы заботливо-внимательные руки.

К Развозову прибежал матрос: только что на китайской шампуньке приехал командир «Ретвизана» и требует вахтенного начальника к себе.

Лейтенант нашел командира на юте.

Лицо Щенсновича было спокойно и холодно; только едва заметное напряжение голоса выдавало его волнение да глаза растерянно бегали по сторонам.

– Что тут у вас стряслось? – хмуро спросил командир у вахтенного начальника, остановив, наконец, на нем глаза.

Развозов пространно и сбивчиво доложил ему.

– Тэк-с… Сюрприз! – протянул Щенснович и нарочито медленным шагом отправился осматривать повреждения, полученные кораблем.

Навстречу командиру поспешил с рапортом инженер-механик. Он доложил, что при взрыве в помещении подводных аппаратов из шести человек находившейся там минной прислуги погибло пять. К удивлению всех, спасся минно-машинный унтер-офицер, спавший на подвесной койке против входного люка. При затоплении отделения он был вынесен водой на жилую палубу…

Внезапно заработала машина, под кормою корабля дрогнул винт. Появившийся сигнальщик отрапортовал, что подкильный парус подведен. Не глядя на офицеров, Щенснович резко, но не особенно твердым голосом приказал идти на внутренний рейд.

Инженер-механик и Развозов переглянулись. До полной воды оставалось еще часа три. Плыть по мелководью было рискованно, можно было застрять на мели.

Выполняя приказание, «Ретвизан» медленно двинулся. Не прошло и получаса, как он остановился, плотно сев на мель. Капризное и сильное течение завернуло ему корму к Тигровому полуострову.

Командир «Цесаревича» Григорович, покинув свой броненосец ради семейного торжества у Марии Ивановны Старк, во все время пребывания у высокопоставленной именинницы ощущал внутреннее недовольство собою. Его томило предчувствие какой-то беды. Оно было назойливо и упорно. Поздравив именинницу и побыв в гостиной, сколько было нужно для соблюдения приличий, Григорович заторопился на броненосец.

Выйдя из подъезда, он сел в колясочку первого же бросившегося к нему рикши. Потом подосадовал: будет медленно везти, надо было взять извозчичий экипаж. Но рикша бежал не хуже извозчичьей лошади. До Адмиральской пристани он докатил за десять минут. Между тем, съезжая с «Цесаревича», Григорович распорядился выслать вельбот к половине двенадцатого. Теперь надо было ждать, – вельбот еще не пришел.

Кругом стояла та береговая ночная тишина, когда различаешь каждый звук отдельно, как бы много их ни было. Чуткое ухо моряка ловило беспрерывные шумы корабельных машин, словно где-то шло множество пароходов. Эти далекие шумы, оставляемые в обычной обстановке без внимания, казались сейчас подозрительными. В подплывший, наконец, вельбот Григорович перепрыгнул прежде, чем тот остановился у причала.

– Поторапливайся, поторапливайся! – понукал он гребцов. Возраставшее нетерпение поднимало голос Григоровича до сердитого крика.

В одиннадцать часов тридцать три минуты вахтенный начальник «Цесаревича», увидев возвращавшийся командирский вельбот, приказал спустить правый трап, осветить его электричеством. В это же время он вдруг заметил два миноносца, приближавшихся к «Цесаревичу» с левой стороны без огней.

– Черт их знает! – пробормотал он досадливо. – Значит, минное учение не отменили. Берут нас адмиралы на пушку! Ну, нет, меня не проведешь!

И мичман пробил сигнал отражения атаки, открыл боевое освещение. Артиллеристы бросились к орудиям, застыли у них в настороженной готовности.

Шагнувший на площадку трапа командир при первых звуках тревоги бегом бросился наверх, но у самого борта вынужден был остановиться. Сердце билось неровными толчками. Едва отдышавшись, вытирая вспотевшее лицо перчаткой, Григорович увидел в воде приближавшуюся мину. Стиснув зубы, чтобы криком не выдать волнения, Григорович в одну долю мгновения пережил столько, что иному, казалось бы хватило на всю жизнь…

Хорошо освещенный вспыхнувшими прожекторами, японский истребитель «Акацуки» стремительно удалялся, но его мина уже сделала свое дело, подорвав броненосец у левых кормовых башен. Григорович отдал приказ стрелять.

Засвистали дудки, заскрежетал металл поворачиваемых орудийных башен. Грозно загремели пушки.

Освещаемый боевыми фонарями «Ретвизана», от него круто оторвался и неожиданно бросился в атаку на «Цесаревича» «Сиракумо». Попытка оказалась для него роковой. «Цесаревич» зорко сторожил все движения неприятеля. «Сиракумо» был пойман его прожектором, выведен из строя несколькими выстрелами.

Подорванный броненосец кренило из стороны в сторону. Вода, властелином которой он был до взрыва, теперь становилась подлинным хозяином «Цесаревича». Она деловито затопляла поочередно отделения: рулевое, кормовое, минные аппараты, лазарет, кают-компанию. Накал электричества стал слабеть. Помигав несколько секунд, оно погасло совсем.

Звуки боевой тревоги застали трюмного инженер-механика Федорова, когда он уже засыпал в своей каюте. Они не сразу достигли сознания: начало сна было сладостно, крепко. Инженер-механик вскочил с койки только после того, как страшный удар потряс корпус «Цесаревича». Поспешно одеваясь, Федоров уже чувствовал необычный крен броненосца, но, только поднявшись на палубу, увидел, насколько серьезно положение. Кренометр показывал четырнадцать градусов, но его стрелка поднималась выше и выше.

Командира инженер-механик нашел у орудийной башни. Григорович стоял с бледным и встревоженным лицом.

– Японцы, кажется, испортили нам канализацию, – попробовал он пошутить, но когда Федоров мрачно заявил, что броненосец вот-вот перевернется, безнадежно развел руками и разрешил инженер-механику действовать, как тот найдет нужным, лишь бы спасти корабль.

Для машиниста «Цесаревича» Афиногена Жукова сегодняшний день мало чем отличался от других. Служба, да еще матросская, известно, всегда нелегкая, тяжести ее лучше не замечать. Прошел день – и ладно. Но все же в сегодняшнем дне было и необычное. Пока шла его вахта, Жуков видел, как на внутренний рейд вошел и стал, независимо попыхивая все уменьшавшимся дымком, английский пароход «Фули», тот самый, что не раз привозил наместнику разное добро, какое матросам и в снах не снилось. Но на этот раз «Фули» ничего не привез. К нему вереницей потянулись бесчисленные шампуньки, перегруженные до отказа японцами и японским барахлом.

Позже, у «Фитиля», где собрались покурить свободные от вахты матросы, все видевшие отъезд японцев пришли к общему мнению, что генерал Стессель выселяет из крепости чужих, ненужных людей. На том команда и успокоилась. Но Афиноген Жуков такого простого решения не принял. Стессель Стесселем, он генерал сухопутный и всякую фантазию произвести себе может, а вот почему гичка с «Фули» катала по рейду какого-то бородатого японца, который, словно балуясь, чесал себе палочкой ладонь?.. Чего искал бородатый, Жуков уразуметь так и не мог, и это его беспокоило. С этим беспокойством он ходил до самого вечера.

Пробитая на «Цесаревиче» ночью боевая тревога особого волнения у Жукова не вызвала: звонят и звонят, должно быть, учение. Но когда он выбежал на палубу, освещенную лучами прожекторов, пересекавшимися по всем направлениям, и корпус броненосца содрогнулся от взрыва мины, ему почему-то вдруг снова вспомнилась гичка с японцем.

Прожекторы работали на всех судах эскадры. В призрачных их лучах по палубе «Цесаревича» бегал инженер-механик Федоров, торопливо отдавая резкие распоряжения. Его бледное, ставшее необычно строгим лицо мелькало то там, то здесь, и всюду слышался его надорванный, сбиваемый быстрым движением голос.

Федоров перехватил Жукова, когда тот приближался к группе матросов, толпившихся у двенадцатидюймовой башни. Инженер приказал Жукову пробраться в носовой коридор, задраить там, если окажутся открытыми, горловины и быстро выйти на палубу, так как единственный шанс на спасение корабля – немедленно затопить эту часть броненосца.

Жуков был человек толковый, он сразу схватил, что от него требуется.

«Что же? Если народу нужно, можно и пострадать», – решил он.

Откозырнув инженер-механику, он по дороге скрутил толстую цигарку, ничего не оставив в папиросной коробке с картинкой Кармен, под которой лежал последний запас махорки. Чтобы не потерять созданную ценность, он засунул ее за ухо. «Выкурю контрабандой за работой. Стенки коридора надежные – не прогорят».

Железное помещение коридора показалось ему похожим на склеп. Тускло мерцали электрические лампочки. При слабом их свете машинист с трудом рассмотрел скоб-трап и узкую горловину, которыми ему предстояло выбраться обратно. Соображая, как приступить к выполнению приказа, Жуков не сразу понял, что произошло, когда погасло электричество.

– Выключили зачем-то, балбесы, – решил он, закуривая цигарку, но не приступая к работе в надежде, что шалости электричества – пустяк и оно вот-вот зажжется опять.

Но свет медлил. Переждав несколько бесконечно долгих напрасных минут, Жуков в полной темноте стал ощупывать пальцами шершавые железные стенки броненосца. Он и не подозревал, как много на них заклепок то с круглыми, то с шестигранными головками.

Затем внимание Жукова привлек шум воды. Она появилась бурливыми потоками и сразу же стала заливать ноги до колен. Звуки воды были похожи сначала на лепет ручья, вливавшегося в речку у Колокны, родной его деревни, а потом на захлебывания лопнувшего водопровода. Жуков мог двигаться только вдоль стенки, шаря по ней руками, чтобы не сбиться с направления к незадраенным горловинам. Идти стало трудно. Напор воды усиливался. Жуков с трудом держался на ногах. В темноте он ничего не мог делать и начал беспокоиться. Инстинкт самосохранения заставил его повернуть назад, чтобы отыскать ранее подмеченный им скоб-трап, но он не находил его. Вода стала уже по горло. Собрав все силы, разгребая руками воду, он брел, придерживаясь стенки, отыскивая на ней спасительную лесенку скоб-трапа. Скоро он смертельно устал. Тело его застывало от холода. В ногах и на лице начались судороги.

– Вот так и помрешь здесь, – подумал вслух Жуков. Нечаянно сорвавшееся тревожное слово загасло в журчании воды, и человек вдруг почувствовал себя обреченным. Невыразимых усилий стоило не закричать от тоски и ужаса. Беззвучно шевеля губами, он то и дело повторял:

– Никола-угодник, где же скоб-трап? – Но чрезмерного напряжения нервов хватило ненадолго, и тогда Афиноген закричал пронзительно и громко: – Братва!.. Выручай!..

Это был крик о помощи, чтобы сверху открыли люки. Прокричав раза два, машинист подождал немного. Ответа не было. Вода словно подмыла его ноги. Он уже не стоял, а плыл, работая руками и барахтаясь в воде. Намокшая одежда тянула книзу. Жуков, с трудом загребая одной рукой, другой бил по воде, поддерживая равновесие. Попытался, но не смог сбросить сапоги, ставшие вдруг стопудовыми. Онемевшие руки гребли и гребли, но порой уже отказывались служить. Тогда Жуков с внезапно вернувшимся хладнокровием поплыл к месту, где, по его расчетам, должен был находиться скоб-трап.

Невероятная усталость тягуче сковывала мускулы, гасила мысли. Жуков изнемогал.

Тогда он, полный злого презрения к надвинувшейся гибели, перестал грести. Ледяная вода коснулась губ…

Незаметно, бесцельно ушла жизнь Афиногена Жукова, но под стремительным натиском напряженного общего труда вновь заработали все машины, опять появился свет. Хлопотливые матросские руки отклепали якорный канат. «Цесаревич» дал ход и, управляясь машинами, так как рулевые приводы не действовали, пошел в обход эскадры, к западу. Крен, дойдя до восемнадцати градусов, некоторое время застыл на них, а затем начал медленно уменьшаться.

Мария Ивановна Старк неоднократно говорила мужу, что Грамматчиков, командир крейсера первого ранга «Аскольд», далеко не аристократ по происхождению, но в нем есть благородство любимца муз. Она утверждала, что для Грамматчикова служба во флоте – случайное занятие, настоящее же его призвание – музыка.

В день своего ангела адмиральша была уверена, что протежируемый ею капитан блеснет перед гостями обычной для него виртуозностью. Но ожидания ее сбылись не вполне. Грамматчиков сыграл лишь вторую рапсодию Листа, порядочно уже всем надоевшую. В поведении командира «Аскольда» сквозила явная озабоченность, которую он плохо скрывал, несмотря на сдержанность светского человека, привыкшего управлять своим лицом.

Находясь у Марии Ивановны, Грамматчиков действительно чувствовал себя не в своей тарелке. Весь сегодняшний день казался ему насквозь фальшивым. Поспешная поголовная эвакуация из Порт-Артура японского населения представлялась преддверием серьезных событий. Он решил незаметно покинуть гостиную, не оставаясь на именинный пирог.

На Адмиральской пристани шлюпка, поджидавшая возвращения от Старков загулявших офицеров, была наготове. Грамматчиков прыгнул в нее.

– Быстрей!.. Получишь на чай! – крикнул он, шаря в карманах, где после картежной игры уже второй день звенели легко доставшиеся золотые монеты.

Лодочник поднял парус. Легкий ялик, плавно раскачиваясь по зыби, ходко пошел к «Аскольду».

На палубе «Аскольда» Грамматчиков нашел все в порядке. Вахтенный офицер был на месте, сигнальщики внимательно и настороженно оглядывали морские просторы. На флагманском броненосце пробило шесть склянок. Такой же гармоничный перезвон послышался и на других судах.

– Вот и конец вашей вахте, – произнес Грамматчиков, любезно обращаясь к вахтенному начальнику. – Как раз ко второй кадрили к ее высокопревосходительству поспеете. Так и быть, как только сменитесь с вахты, отпущу вас на берег ввиду сегодняшних исключительных обстоятельств. Только это строго между нами, – шутливо добавил он.

Слева внезапно раздался шум корабельных машин. Вынырнув из темноты, прямо к «Аскольду» на большой скорости мчалось несколько миноносцев.

Вахтенный начальник недоуменно взглянул на Грамматчикова.

– Что за катавасия! – озабоченно промолвил командир крейсера. – Ведь учение минной атаки сегодня отменили. Позвольте-ка мне на минутку бинокль…

Приближавшиеся к «Аскольду» четырехтрубные военные корабли с кожухом посредине показались ему русскими миноносцами обычного типа.

– Наши, – облегченно вздохнул Грамматчиков, возвращая бинокль. – Крайний правый две капли воды – наш «Стерегущий». Должно быть, адмирал Витгефт решил проверить знания строевой службы, воспользовавшись тем, что сейчас на кораблях одни молодые офицеры. Действуйте, как полагается при отражении минных атак, а я посмотрю, что вы за человек в кулаке, как любил говаривать вечной памяти Тарас Бульба.

Лейтенант подтянулся, приложил руку к козырьку. Его привыкшие к темноте глаза уже без бинокля различали эволюции миноносцев, подходивших к эскадре все ближе и ближе.

– Спросить у миноносцев позывные! – скомандовал он.

– Есть спросить у миноносцев позывные, – откликнулся сигнальщик. И сейчас же послышался его испуганный голос: – Мина с левого борта!

«Кассуми» первый пустил мину в «Аскольда». Она шла в корму. Стоявший у флага часовой ясно видел, как она прошла под кормою саженях в двух.

– Вижу! – предостерегающе крикнул он, давая тревожный свисток.

Офицеры на мостике уже сами увидели красные взблески минных выстрелов и разглядели в темной ночной воде светящиеся полоски мин, быстро двигающихся в разных направлениях к русским кораблям.

– Да это не шутка! – встревоженно воскликнул Грамматчиков. – Это японцы!

В том, что это действительно были японцы, сейчас уже ни у кого не оставалось сомнений. Хотя выпустивший торпеду миноносец был до странности похож своими очертаниями на русский, зоркие глаза сигнальщиков рассмотрели у него на носу нерусские буквы. Затем, когда миноносец, повернув после выстрела, стал уходить, с него понеслись крики «банзай».

Тогда, стараясь сохранить хладнокровие, Грамматчиков отдал приказ стрелять по вражеским кораблям.

Но энергично начатый огонь пришлось прекратить через несколько минут.

Прямо на «Аскольд» надвигалась темная громада без огней. С нее отчетливо слышались звонки машинного телеграфа, резкие выкрики команды на русском языке. При пляшущем свете прожекторов в громаде узнали «Цесаревича». Сразу было видно, что у броненосца поврежден руль и что он управляется машинами. С «Аскольда» молчаливо и напряженно смотрели на медленные, затрудненные движения «Цесаревича», имевшего огромный крен. Казалось, корабль вот-вот перевернется, и все взволнованно ожидали момента, когда это произойдет.

Грамматчиков решил немедленно идти на помощь подорванному броненосцу. Стали сниматься с якоря. С томительной медленностью выходил из воды тяжелый якорь, когда японцы вновь торпедировали «Аскольд».

Мина скользнула вдоль правого борта «Аскольда» саженях в четырех от него и прошла под носом крейсера. На «Аскольде» раздалось громкое, восторженное «ура!». В то же время на глазах у всего экипажа стал выравниваться «Цесаревич».

– Должно быть, Федоров затопил отсеки и носовые коридоры, – вслух предположил Грамматчиков. – А все-таки давайте готовить вельботы на всякий случай.