Текст книги "Стерегущий"

Автор книги: Алексей Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Браво, браво, Таисия Петровна! – иронически поклонился молодой женщине Молас. – Вижу, что вы в Медицинском институте не только трупы препарируете, но и политикой занимаетесь. Отойдите-ка лучше от этого в сторону. Ничего из ваших революционных устремлений не выйдет.

– И не читайте «Исторических писем» Лаврова, – издевательски посоветовал Семенов.

– А я уже прочла их, – тем же тоном ответила молодая женщина, – и вынесла из чтения много для себя поучительного. Но Лавров последнего, а главное, самого нужного слова не сказал. Нужные слова сказаны другими.

– Например? – заинтересованно спросил адмирал.

– Их сказал Маркс.

– О-о! Вы и его читали? – удивился Молас, сердито насупив брови.

Вошел вестовой Сергеева, о чем-то пошептался с ним. Сергеев утвердительно кивнул головой и, когда вестовой скрылся в дверях, радушно пригласил всех в столовую перекусить, чем бог послал.

Таисия Петровна стала отказываться. Ее едва уговорили остаться. Завтрак был непритязательный, но вкусный и сытный: судак в маринаде, яичница-глазунья каждому на отдельной сковородке, жареная украинская колбаса с тушеной капустой.

Молас ел молча, чуть посапывая. Семенов, пропуская под каждое блюдо по нескольку рюмок английской горькой, скоро воодушевился и стал весело рассказывать забавные случаи из своей адъютантской службы.

Пить кофе перешли в кабинет. Таисия Петровна с любопытством оглядывала небольшую комнату. По стенам, сплошь убранным коврами и драгоценными восточными вышивками, было развешано в продуманном беспорядке холодное оружие.

– Это ваша коллекция? – с легким изумлением спросила она. Ей в первый раз привелось видеть такое множество воинского снаряжения.

– Ну уж и коллекция! – усмехнулся Сергеев. – Коллекция предполагает разнообразие собранного в мировых просторах, а тут только клинки отечественного производства, и то не всего, а главным образом Златоуста.

– За что же такая честь Златоусту? – спросил Семенов, прихлебывая кофе.

– Дружба с ним долголетняя у Сергеевых. Эти сабли и шашки всем нашим родом проверены и опробованы. Обратите внимание вот на этот булат, на его высокосортную сталь, высококачественную отделку металла.

Сергеев снял с текинского паласа саблю с золотой рукояткой, потом с японской вышивки – палаш с узорным приспособлением из меди, в котором мог поместиться сжатый кулак, и передал оружие гостям.

Семенов потыкал в стены обнаженные клинки с видом понимающего человека, трижды сгибал их о пол и, наконец, заявил, что они отличаются необычайной прочностью и гибкостью. Потом, вглядевшись в палаш, нашел на его рукоятке дату выпуска – 1822 год, – а на клинке вытравленные кислотой названия городов от Москвы до Дрездена.

– Вот так географический справочник, – восхитился Семенов. – Зачем вам этот путеводитель?

Сергеев не без гордости пояснил:

– Это путь моего деда от Москвы до Дрездена, когда в тысяча восемьсот двенадцатом году он начал в рядах кутузовской армии гнать наполеоновские полчища, вколачивая непрошеным гостям здравые понятия о России. Этот кусок стали дед завещал своим внукам, чтобы мы сохраняли силу оружия, выкованного русскими для русских рук.

Пока он вешал палаш на место, Таисия Петровна сняла с узенького, похожего на турецкую шаль коврика саблю, поразившую ее красотой выгравированных на клинке орнаментов, насеченных золотом.

– Какой чудесный, причудливый узор. Что это?

Сергееву был приятен вопрос молодой женщины, серьезно интересовавшейся не только вопросами общественного строя, но и строгой красотой оружия.

– Узор необычный, – ответил он, – так как был вызван к жизни исключительными причинами. Видите: весь орнамент состоит из георгиевских крестов. Мой отец в Крымскую войну был юнкером флота, дрался за Севастополь с французами и англичанами и получил четыре георгиевских креста. Уже будучи полным кавалером, он продолжал сражаться, выполняя самые рискованные поручения. И тогда адмирал Нахимов сказал перед строем: «Орденский статут не дает мне возможности снова наградить юнкера флота Сергеева по заслугам, а то я украсил бы его грудь еще тремя бантами, чтобы у него был „бант бантов“…»

Эти слова Нахимова стали известны России. Златоустовский завод изготовил и торжественно поднес эту саблю моему отцу…

– А вот эти шашки и сабли, – повернулся он к простенку между окнами, – побывали в руках моих предков под Эрзерумом и Трапезундом. Кое-кому пришлось испытать на себе силу и страсть русского клинка. Без хвастовства скажу, – горделиво оглядел он висевшие шашки и сабли, – что в крепких руках холодное оружие становится горячим. У русских – это правило.

Семенов сочувственно и понимающе кивал головой. Таисия Петровна задумчиво переводила глаза со стены на стену.

– Но ближе всего мне, пожалуй, вот эти кортики, – продолжал Сергеев. – Кортики моего прадеда, деда, отца и мой первый – мичманский, надетый двадцать лет назад. Это все вехи нашей жизни во флоте. Мы ведь род старинный, морской. В ушкуйниках новогородских хаживали. На Балтийское да на Белое море в своих ладьях выплывали. С Петром Первым Азов у турок, Ниеншанц у шведов отбирали. В тысяча восемьсот девятнадцатом году на шлюпе «Восток» с Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном в Антарктиду ходили. В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году в экипаже «Константина» у Степана Осиповича Макарова состояли. С ним же, десять лет назад, по Тихому океану и Охотскому морю плавали на броненосцах, крейсерах, канонерских лодках, оберегая наш Дальний Восток от вражеских поползновений.

С интересом слушая пылкую, отрывистую речь Сергеева, Таисия Петровна рассматривала его все более внимательно и пытливо. Наружность морского офицера казалась ей привлекательной. Волевой взгляд, упрямая, тонкая линия рта над русой бородой, резко очерченные скулы и слишком ранние морщины на широком лбу. Энергичное, сосредоточенное лицо, говорящее о натуре мыслящей и незаурядной.

«Но неужели его удовлетворяет такая жизнь – жизнь военного моряка? – подумала она с грустью. – Неужели все эти кортики, сабли и палаши заслонили от него большой, живой мир?..»

К ее изумлению, Сергеев, точно прочтя ее мысли, сказал задумчиво:

– Портит нас море. Мечтателями делает. А ведь жизнь такова, что нашему брату, военному, учиться воевать надо, а не мечтать.

Взгляды их встретились, и Таисия Петровна невольно вся вспыхнула от странного совпадения его дум с ее безмолвным вопросом.

Когда Семенов и адмирал Молас поднялись, чтобы уходить, она, сама не зная почему, сказала:

– А ведь мне, как врачу, придется все же вас выслушать и прописать кое-какие лекарства, иначе доктор Акинфиев разбранит меня за невнимание к его пациенту.

– Согласен на все, если вы еще посидите со мной за чашкой кофе. Хоть и здоров, но приму все ваши лекарства, – шутливо отозвался Сергеев.

Когда остались вдвоем, он сам подогрел для нее на спиртовом кофейнике новую порцию кофе, и разговор их вдруг принял простой, задушевный, почти интимный характер, точно они были знакомы уже много лет, а не встретились в его холостой квартире первый раз в жизни.

– Давно вы замужем? – спросил он ее.

– Так давно, что успела уже разойтись… хотя не прожила с мужем и года, – ответила она полушутливо, полупечально, нисколько не рассердившись на его не совсем тактичный для первого знакомства вопрос.

– Гм-м… Грустная история! – пробормотал он растерянно, досадуя на свое неуместное любопытство.

– Почему грустная? – спросила она с легким вызовом. – Разве вы думаете, что люди, вступившие неудачно в брак, должны вечно жить вместе в наказание за глупость, которую они совершили?

– Напротив, развод в таких случаях – лучший выход, – ответил он мягко, точно не замечая ее колкости. – Но грустно то, что люди так часто и так жестоко ошибаются в своих лучших чувствах. Бесследно это не проходит для них.

– Такова жизнь, – вздохнула Таисия Петровна. – Метерлинк вот думает, что это оттого, что люди лишь случайные, слабо мерцающие искры, бесцельно брошенные на произвол равнодушной ночи. Но врачу, поклоннице Пирогова и Сеченова, подобная метафизика ничего не объясняет. Беда моя в том, что я была слишком неопытна и молода, чтобы верно разобраться в человеке. Сама во всем виновата.

Случайным резким движением она опрокинула свою чашечку с кофе. Сергеев вскочил, чтобы помочь, но она быстро подобрала черепки и, сконфуженно улыбаясь, положила их перед собой на столик.

– Видите, какая я неловкая!.. Хорошо еще, что я не хирург. Многих бы, наверное, зарезала, – рассмеялась она, справившись со смущением.

А он смотрел на ее ярко порозовевшее лицо, на ее блестящие, ставшие по-детски тревожными глаза и, невольно любуясь ею, подумал:

«Умная, милая женщина… Разведенная… может быть, даже обманутая. Но какая же она, в сущности, еще девочка! Сколько ей лет?»

И на этот раз мысли их странно совпали. Стирая с края стола салфеткой разлитый кофе, Таисия Петровна, смеясь, сказала:

– В двадцать четыре года я такой же увалень, как в первом классе гимназии. Простите меня.

– Со мной это тоже бывает. Конфликт человеческих чувств с бездушными вещами, – пошутил весело Сергеев.

Не желая звать вестового, он вышел из кабинета, принес новую, точно такую же чашечку с японским рисунком и налил в нее свежего кофе. Карие глаза Кадниковой следили за ним задумчиво и пытливо.

– Почему так бывает, – спросила она внезапно, – встретились мы с вами первый раз в жизни, а вы для меня уже почти родной человек?.. Скажите, может быть, вам неприятна моя излишняя откровенность?

– Напротив. Я сам человек достаточно искренний и радуюсь, если встречаю это в других.

– Да? – произнесла она с прежней задумчивостью. – Но ведь можно быть искренним и не быть откровенным. Разве это одно и то же?

– Пожалуй, что нет.

Таисия Петровна молча выпила кофе, слегка отодвинулась от стола и сидела так несколько минут, притихшая и взволнованная, охваченная противоречивыми чувствами, которые вызвал в ней этот короткий, прямой разговор с мало знакомым ей лейтенантом. Она упрекала себя за болтливость, за глупую доверчивость и в то же время была довольна, что держится с ним именно так.

Сергеев искоса смотрел на нее, по-прежнему любовался ею и тоже молчал. Внезапно она встала со стула, легким движением поправила платье и резко, по-мужски, протянула руку.

– Прощайте… Мне пора… Может быть, больше никогда не увидимся.

– Этого бы я не хотел, – сказал он просто. – И, кроме того, вы же должны прописать мне лекарства, иначе доктор Акинфиев вас разбранит за невнимание к его больному, – смеясь, повторил он ее слова.

Она ничего не ответила. Крепко пожала руку и вышла.

Глава 2
БЕСПОКОЙНЫЙ АДМИРАЛ

В кабинете адмирала Макарова сидел начальник штаба князь Ухтомский. Адъютант положил перед Степаном Осиповичем корректуру его «Морского сборника».

– Пойдет в ближайшем номере, ваше превосходительство, под названием «Броненосцы, или безбронные суда», – произнес он почтительно, с довольной улыбкой.

Макаров прочитал несколько строк.

– Воображаю, какой шум поднимется на Дворцовой площади!.. Но что ж делать? – сказал он, помедлив. – Долг наш смелее брать из жизни все новое.

– Все ли? – иронически спросил Ухтомский, относившийся в душе к своему начальнику как к удачливому выскочке из простонародья.

– Ну, конечно, то, что полезно, – ответил адмирал, продолжая внимательно просматривать корректуру. – Н-да, князь… для того чтобы чему-нибудь научиться, недостаточно присутствовать при событии, надо суметь извлечь из него нужное, основное. По этому поводу адмирал Лазарев так отозвался об одном много плававшем, но тупом офицере. Показав ему на свой сундук, он сказал: «Вот этот сундук сделал три кругосветных путешествия, а так сундуком и остался».

Порозовевший от такого ответа Ухтомский поспешил перевести разговор на другую тему.

– Привыкли мы уже к определенным типам кораблей, – отозвался он неуверенно, отводя глаза в сторону. – Да, пожалуй, для ваших новинок и конструкторов не найдем.

– Что-о? – живо переспросил Макаров. – Это в России-то не найдем конструкторов? Да ведь почти в каждом русском таится самобытная сила искания. Нет только подходящих условий, чтобы развернуться вовсю. А разворачиваться надо. Особенно в деле кораблестроения. Мы же прекрасно понимаем, что нас ожидает завтра. Сговор Японии с европейскими островитянами принимает весьма осязаемые формы.

– Значит, надо строить маленькие корабли? – произнес Ухтомский. – Миноносцы?..

– Обязательно. Быстрые, увертливые, стремительные.

Семенов одобрительно склонил голову.

Князь Ухтомский ядовито заметил:

– Да-а… но повоевать, Степан Осипович, за ваши легкие миноносцы вам все же придется. Около августейшего генерал-адмирала упорные люди сидят. Без боя не отступят.

– Что ж, повоюем! – ответил Макаров со спокойствием человека, уверенного в своей правоте.

– Желаю успеха! – откланялся с затаенной усмешкой начальник штаба, направляясь со своими бумагами к двери.

– Ну как, Владимир Иванович, есть еще кто? – спросил Макаров, когда Ухтомский вышел.

– Так точно. Какой-то очень настойчивый негоциант.[3]3
  Негоциант – оптовый купец, коммерсант.


[Закрыть]

– Ну, что делать, зовите.

Вошел плотный мужчина, небольшого роста, во фраке. Оглянулся неуверенно на пустое кресло и торопливо затараторил:

– Ваше превосходительство, я к вам за правдой. Нужно оградить граждан наших окраин от организованного произвола и грабежа.

– Да вы успокойтесь. Сядьте. В чем, собственно, дело?

Мужчина грузно сел в кресло, откашлялся.

– Дело мое и маленькое и большое. Под Юзовкою у меня были угольные копи. Не буду говорить как, но на них я потерял миллионное состояние и, по пословице «чем ушибся, тем и лечись», отправился в тысяча девятисотом году на Дальний Восток; посетил Порт-Артур, Дальний, Корею. Там, на далекой окраине, я убедился, что государство наше страдает многими вековыми болезнями, которые являются национальной катастрофой.

Он поперхнулся на трудном слове и взволнованно вытер платком вспотевший лоб.

– Болезни эти, – продолжал он после глубокого вздоха, – казнокрадство, хищения, продажность – охватывают всех, начиная от тайных советников до регистраторов, ибо каждый хочет питаться, но питаться не для удовлетворения голода, а в силу традиций – до пресыщения, до разврата. Ну, это дело пятое. Шут с ним. С этим мириться можно. Плохо то, что не дают хода лучшим силам государства, способным на частную инициативу, на деятельный, а не канцелярский патриотизм.

– Тэк-с, – протянул Макаров, подбирая бороду в руки и пряча в нее улыбающееся лицо.

А негоциант торопился выкладывать свои сумбурные, сбивчивые мысли:

– Корея и Манчжурия – это ведь не башкирские земли, не Черноморское побережье, которыми мы вольны распоряжаться у себя дома, разделывая их по-своему. Манчжурия как-никак все же часть – и очень большая – иностранной территории, а Корея – независимое государство.

– Как, кстати, в этих краях сейчас? Спокойно? – как бы невзначай перебил Макаров.

– На Ляодуне особых событий нет, ну, а в северной части Манчжурии китайское население неспокойно. Недовольство замечается во всех слоях.

Досужие люди уверяют, что для ведения весьма странных дел на Дальнем Востоке стихийно возник малый департамент, не значащийся в списках никакого министерства. Чиновников этого департамента, как и строителей железной дороги, китайцы называют «машинка-капитан», производя этот титул от слова «мошенник».

– Я вижу, золотые россыпи у вас там.

– Для некоторых – да. Все крупные строительные работы на железной дороге, в Дальнем и в Порт-Артуре сдаются за крупные взятки китайскому подрядчику Тифонтаю.

– А это что за фигура?

– Самая загадочная. Бывший китайский генерал. Несомненный японский шпион. Владелец на Ляодуне опиекурилен и публичных домов. Строит в Порт-Артуре все крепостные сооружения, а в Дальнем – и порт и доки. Самолично рубит головы китайцам. Закупает в России цемент, но русский цемент достигает Дальнего Востока с подменными коносаментами[4]4
  Коносамент – накладная с обозначением количества, рода и веса груза.


[Закрыть] и направляется в Японию, а японский низкопробный цемент сбывается нам под русскими этикетками…

– Тэк-с. Чем же, собственно, я могу быть вам полезным?

– Я, ваше превосходительство, прошу вас помочь мне стать вместо Гинзбурга поставщиком угля для Тихоокеанского флота. Гинзбург ведь поставляет флоту не английский и даже не русский, а японский уголь. Разве это терпимо? Разве это патриотично?

«Уголь, уголь… – подумал Макаров. – Темный хлеб машин, извлекаемый из пасти копей. Сколько людей около него копошится! Одни честно, по-трудовому, а другие жульнически».

– Подлец Гинзбург, – вслух проговорил он. – Презрение к нему осталось у меня навсегда еще с тысяча восемьсот девяносто пятого года, когда я имел честь командовать Тихоокеанской эскадрой. Насчет вашего предложения могу посоветовать пока одно. Вопросами угля у нас занимается Адмиралтейство. Обратитесь к нему. Оно потребует от вас докладной записки. Ознакомьте меня с нею, тогда я буду говорить с вами определенно.

– Интересный субъект, – сказал адмирал Семенову, когда за негоциантом захлопнулась дверь. – Жуликов, аферистов, казнокрадов клеймит. Но мне думается, что это тоже один из дальневосточных жучков-короедов, накинувшихся на лесные концессии на Ялу. Поставь его вместо Гинзбурга, таким же мерзавцем окажется, если не хуже.

Пожилой матрос в синей форменке с боцманскими лычками на покатых плечах принял тяжелое меховое пальто, пушистую бобровую шапку с бархатным верхом, почтительно покосился на офицерский георгиевский крест в петлице гражданского сюртука посетителя.

– Как прикажете доложить? – спросил он, открывая дверь в гостиную.

– Художник Верещагин.

– Василий Васильевич, боже мой, как я счастлива! – быстро вышла из соседней комнаты Макарова, сверкая белозубой улыбкой. – Садитесь сюда. Или нет, сюда, рядом со мной. Надолго к нам? Путешествуете? – Адмиральша сыпала словами, и было видно, что она искренне рада гостю.

Отвечая, Верещагин разглядывал Капитолину Николаевну глазами профессионала-художника. Изящна, грациозна, несмотря на начинающуюся полноту. Темная волна волос подобрана с нарочитой небрежностью. Высокий лоб и свободный разлет бровей. Конечно, не сверкающая юностью «розоперстая Эос»,[5]5
  Эос – в греческой мифологии – богиня, обоготворенная утренняя заря; у римлян – Аврора.


[Закрыть] не «властительница Принцевых островов», но все же пленительная Капочка. Сколько ей сейчас? Замуж вышла в семьдесят девятом году, девятнадцати лет, выходит, ей сейчас…

Окончательных итогов Верещагин подвести не успел. Макарова со звонким восклицанием сорвалась с кресла и бросилась навстречу новому посетителю.

Верещагин сразу же узнал Галевича, хотя и не виделся с ним лет двадцать.

Галевич на ходу целовал протянутые ему Макаровой руки; движения его были изящны, как всегда.

Он тоже узнал художника. Оба дружески улыбнулись, сердечно обменялись крепким рукопожатием и приветствиями.

– Такой коротенький день, и так много радостей, совершенно неожиданных, – растроганно звучал около них голос хозяйки. – Прямо не верю… Василий Васильевич! Владислав Францевич!.. Сколько лет, сколько зим пролетело над Принцевыми островами уже без нас, и вот мы опять вместе! Так и кажется, что раскроется дверь и впустит нашу дорогую Ритушу…

– Вы ждете Маргариту Борисовну? – спросил Верещагин.

– Жди не жди, не дождемся – она умерла, – грустно промолвила адмиральша. – Владислав Францевич, что же вы Лелечку с собой в Петербург не привезли? – укоризненно пожурила она Галевича.

– Не захотела ехать. Увлечена порт-артурскими делами, – сдержанно ответил тот.

– Сердечными? – блеснула глазами адмиральша.

– Возраст такой, – неопределенно пожал он плечами.

– Лелечка, как я понимаю, Владислав Францевич, ваша дочь? Новое, неизвестное поколение? – вмешался в разговор художник.

– Ну, конечно, дочь, – ответила за него Капитолина Николаевна, – крестницей мне приходится. Если бы вы знали, какое очаровательное создание! Весною она была здесь, в Кронштадте, и обворожила решительно всех.

Владислав Францевич снисходительно улыбался. Расточаемые его дочери комплименты в какой-то мере льстили и ему.

– Я привез вам из Порт-Артура короб дружеских приветствий. От кого, ни за что не угадаете.

Капитолина Николаевна по-детски надула губы.

– Ну еще бы! Особенно, когда сами об этом предупреждаете… Все же рискну, погадаю. Лидия Александровна Сахарова? Мария Ивановна Старк? – полувопросительно протянула она.

– Само собой разумеется, и от них. Но наиболее интересные от других.

– Да не дразните меня, мучитель!

– Слушаюсь, не буду. Вам кланяется Александр Викторович Фок.

– Боже мой! – всплеснула руками Макарова. – «Сумасшедший мулла…» Что он там делает?

– Фок в Порт-Артуре? – в свою очередь, удивился Верещагин. – На каком же поприще он подвизается?

– Командует бригадой. Имеет в своем распоряжении четыре полка, с которыми не знает, как обращаться и чему учить их.

– Ну-ну, не злословьте. Вы всегда относились к нему пристрастно. Как он выглядит?

– Все так же. По-прежнему самоуверен и туп. Ведет себя не то буршем, не то фендриком, считается в Порт-Артуре завиднейшим женихом и нагло подчеркивает свои матримониальные[6]6
  Матримониальный – относящийся к женитьбе, к браку.


[Закрыть] виды на Лелечку.

«Вот оно, где собака зарыта, отчего он Фока не любит», – подумал Верещагин.

Капитолина Николаевна, пропустив мимо ушей последние слова Галевича, мечтательно полуприкрыла глаза ресницами.

– Скажите, пожалуйста… Фок! Вот нашелся и еще один верноподданный властительницы Принцевых островов…

Галевич с любезной улыбкой перебил ее:

– Однако что же это мы все о знакомых да о знакомых, а насчет самого хозяина и не спросим. Как он поживает, как чувствует себя?

– Все тот же, – капризно произнесла Макарова. – Опять у нас новые увлечения. Степан Осипович сейчас поглощен разработкой наиболее питательных морских рационов, фантастическими опытами с кастрюлями, в которых все сваренное будет сохраняться горячим чуть ли не месяц. Вообразите, он устраивал уже несколько совещаний с хлебопеками из филипповских булочных и с достославными коками наших балтийских калош. Спрашиваю: к чему это? Оказывается, в матросском хлебе, щах и солонине он видит чуть ли не дело адмиральской чести!.. Смешно!

Капитолина Николаевна кокетливо поправила обеими руками прическу, с улыбкой спросила:

– Что в Москве? Говорят, на Пресне целый завод какого-то заводчика Шмидта взбунтовался? Революцию нам, что ли, Москва готовит?

– Мы, москвичи, провинциалы, – возразил Верещагин, поглаживая усы и бороду. – У нас самые ученые студенты и те толком не понимают, что такое революция. Нет, в нашей белокаменной тишь белостенная, китай-город. И, кажется, только я один думаю о том, что революция – это разрушение старого, отжившего, а потому мечтаю снести с Тверской улицы караван-сарай Фальц-Фейна, чтобы воздвигнуть на его месте архитектурное чудо.

– Так это и будет революция? – улыбчиво спросила Макарова. – Тогда совсем не страшно… Владислав Францевич! Господа! – перебрасывая разговор на другое, обратилась она к гостям. – Не угодно ли вам взглянуть на мой сюрприз Степану Осиповичу? Он так часто рассказывал мне, каким должен быть шкаф, где он мог бы хранить свой архив, свои дневники, чертежи и альбомы, что я, наконец, заказала подобное чудище петербургскому фабриканту и перевезла сегодня утром в Кронштадт… Как, хорош шкафик? – допытывалась она, раскрывая и закрывая дверцы и объясняя назначение многочисленных отделений, устроенных в шкафу по ее указанию.

Шкаф, когда его внесли в кабинет адмирала, оказался неожиданно широким. Пришлось перевешивать много правее большую карту России и другую, на которой разноцветными линиями был отмечен путь «Ермака» к острову Шпицберген и в полярные льды. Последнюю карту чертили выпускники Морского инженерного училища, поднесшие ее адмиралу несколько лет назад. В самом низу карты, где уже лохматились плохо подклеенные края, славянской вязью с красивыми заглавными буквами, выведенными зеленым с золотом, было написано:

 
«Покорена сама природа —
Всю Русь Макаров обошел,
И к сердцу русского народа
Ему не нужен ледокол».
 

А на другом краю карты рукою сына Макарова, Вадима, карандашом, чтобы легко можно было стереть, если отец не одобрит, была сделана надпись:

 
«„Ермак“ – счастливый ледолом:
С ним шел мой папа напролом».
 

Надпись эту адмирал, однако, не стер.

Помолчав, Галевич сказал, что «сюрприз» очень хорош и что в него можно упрятать целую жизнь. Верещагин нашел, что это великолепный переплет для дневников Степана Осиповича.

– Прекрасно, что шкаф такой большой: примета, что дневников будет впереди видимо-невидимо и жить адмиралу еще долго-долго.

Довольная похвалами, Капитолина Николаевна все же для порядка побранила фабриканта за полное отсутствие художественной фантазии.

– Здесь, например, – показала она, – могли бы быть вырезаны гирлянды дубовых листьев, обвивающие выпуклые медальоны с разными морскими эмблемами и орденскими знаками.

– Пыль, думаю, забивалась бы в листья, – хозяйственно заметил Верещагин, проводя пальцем по нестертой еще со стенок пыли и рисуя на ней голову индуса в чалме.

– Ну и что с этого! – чуть-чуть запальчиво промолвила адмиральша. – В шкафу ведь будет находиться не текущая жизнь, а прошедшая – история. Историю же всегда покрывает пыль, оседая на хартиях веками. Еще Пушкин об этом писал… Летописи Степана Осиповича тоже должны подчиняться законам природы.

В кабинете стало вдруг шумно. В комнату вбежали с отрывистыми выкриками Вадим и несколько его приятелей по Морскому корпусу, гостивших у него на рождественских каникулах. У мальчиков горели щеки и искрились глаза.

– Вадим, – укоризненно покачала головой мать, – ну, где это видано, чтобы так кричать!

– Мы все с катка, – торжественно выпалил Вадим, наскоро расшаркиваясь перед гостями. – Обогнали на коньках папины сани. Он едет домой, и с ним Семенов. Сейчас мы их встретим. Ребята, аврал! – закричал он. – Свистать всех в прихожую адмирала встречать!

Вадим бросился из комнаты, чуть не сбив с ног боцмана, появившегося в дверях с огромным подносом, покрытым до отказа телеграммами.

– Их превосходительство идут, – громко провозгласил боцман, поправляя на подносе телеграммы, сбившиеся в сторону от толчка Вадима.

Степан Осипович вошел быстро. Его лицо сияло радостной и приветливой улыбкой.

– Слышал, слышал о вашем прибытии и сам поспешил посмотреть дорогих гостей, – дружески пожимал он руки Верещагину и Галевичу. – Лучшего подарка в этот день, чем ваш приезд, вы и придумать не могли.

– Этот день? Подарок? – переспросил Верещагин. – Да вовремя ли мы попали? Какой день вы отмечаете сегодня?

– День своего рождения, милые мои друзья!

Во время поздравлений в кабинет вошла Аля, старшая дочь Макарова, хорошенькая шестнадцатилетняя девушка. Она еще не виделась с отцом и подставила ему для поцелуя щеку.

– Поздравляю, папа, – сказала она довольно равнодушно.

Адмирал нежно поцеловал ее в лоб.

Вслед за Алей появились морские кадеты. Они влюбленными глазами смотрели на адмирала, ловя каждое его движение. Пошептавшись с товарищами, один из них подошел к Степану Осиповичу и от имени всех поздравил с днем ангела.

Адмирал поблагодарил и, засмеявшись, сказал, что поздравление принимает, но по другому поводу: сегодня у него не именины, а день рождения.

Мальчик сконфузился, покраснел, в замешательстве пробормотал:

– Тогда позвольте поздравить, ваше превосходительство, с пятидесятилетним юбилеем…

– Опять промашка вышла, ваше будущее превосходительство, – покачал головой Макаров. – День рождения, как правило, не юбилей. Но если допустить здесь натяжку и считать его юбилеем, то сегодня, в какую сторону ни поверни, у меня пятидесятипятилетний юбилей. На свете я живу уже с тысяча восемьсот сорок восьмого года. А насчет того, что ты спутал именины с рождением, не беспокойся, – ободрил он совсем растерявшегося мальчугана. – Я сам доволен, что мои именины были вчера. Если бы сегодня, нарекли бы меня во святом крещении в честь сегодняшних святых или Мигдоний, или Горгонт, или Индис. И могло бы случиться, что ты, – юмористически мигнул он сыну, – именовался бы Вадим Мигдоньевич, а эта вертушка, – повернулся он к дочери, – Александра Индисовна или Горгонтовна.

Адмирал дружески потрепал по плечу кадета.

– Ну как, Василий Васильевич, – обратился он к Верещагину, – нравятся вам эти новые побеги морские? На вид, по-моему, ничего. Что-то из них вырастет, какими станут?

Макаров вдруг круто повернулся к боцману.

– Бондаренко! А ты что стоишь здесь?

– Телеграммы держу вашему превосходительству.

– Ну давай их сюда… Поздравительные все, – говорил адмирал бегло просматривая телеграфные бланки. – И охота людям утруждать телеграф разными глупостями! Проволока и без них перегружена… Постойте, постойте, вот штемпель «по беспроволочному». Батюшки! Да ведь это от Александра Степановича. Ишь, как заковыривает: «Поздравляю. Надеюсь будущем году мое поздравление примете Северном полюсе. Александр Попов». Ну, спасибо на добром слове. Вот гениальнейший человечище! Подумайте, что изобрел – связь со всем миром! И просто это, как колумбово яйцо. Взял, да и сотворил чудо.

Верещагин искоса разглядывал адмирала. Какой чисто русский красавец! Так и просится на полотно высоколобая голова на широких плечах, гладко лежащие волосы с проседью, окладистая, мягкая борода, а главное – лицо с выражением мужественности и силы, с глазами, в которых светится всеохватывающая внимательность и тонкая, необидная ирония человека, привыкшего к общению с тысячами людей самых различных положений и званий.

Адмирал заходил по кабинету, меряя его твердыми шагами, как ходят моряки по корабельным палубам.

– А это что же такое? – изумился адмирал, вдруг рассмотрев у стены неизвестно откуда взявшийся шкаф.

– Мой подарок тебе, дорогой друг, – кокетливо произнесла Капитолина Николаевна, ловя в глазах мужа восхищение и удовольствие.

– Ай, спасибо! Вот, умница! Подарок – лучшего и не найти! – шумно радовался Степан Осипович, целуя руки жены. – Ну, благодарю, дружок! Горю желанием перенести в шкаф и детство, и отрочество, и юность, чтобы они не загромождали мне настоящего и будущего. Впрочем, поспеется. Или, – промолвил адмирал с чуть застенчивой улыбкой, – уложу в него для хорошего почина несколько кусков прошлого, свидетелями которого были и вы, мои дорогие гости.

Не прерывая разговора, Макаров вынимал из письменного стола тяжелые, объемистые альбомы в темно-синих сафьяновых переплетах, раскрывал их, раскладывал на журнальном столе.

– Василий Васильевич, Владислав Францевич, – позвал он. – Сохранил ведь старину. Узнаете?

Склонившись над темно-синим томом, Верещагин и Галевич одновременно воскликнули: «Да ведь это Принцевы острова!..» Макаров удовлетворенно кивнул головой.

– А ведь этот этюдик я рисовал, – продолжал Верещагин. – Вот вид монастыря, где училась и плакала над хорошими книгами Капитолина Николаевна. Вот вид гавани, где ей довелось плавать на «Чесме» и доплыть до командира «Константина»…