Текст книги "Наркопьянь"

Автор книги: Алексей Ручий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

 Тебе-то какое дело, – подумал про себя я.

 – Ну открыта и что? – спокойно ответил ей Философ, – нам так больше нравится.

 – Да? – Кикимора повела ноздрями, – а чем это у вас пахнет?

 Вот блядь! Наглая как танк.

 – Кабачками, – обреченно ответил я.

 – Да ты что! – Кикимора уже прошествовала в кухню, – а можно мне попробовать?

 Мы с Философом были люди скромные и тихие, по крайней мере, старались ими быть, поэтому не смогли отказать этому локомотиву, сошедшему с рельс.

 – Ешь, – сказал ей Философ, а сам сделал большой глоток пива.

 Кикимора тут же набросилась на еду. Мы с Философом обреченно наблюдали, как она поглощает наш драгоценный ужин. При этом она еще и умудрялась говорить:

 -…а я значит, блядь, Головорезу сразу сказала: денег хуй получишь, сначала порошка подгони, а потом деньги тебе зашлю, а он… а мы тут еще на один дискач с Раввином ходили – ой, блядь, закачаешься… – и в том же духе. Словесный понос, одним словом. Мы с Философом грустно переглядывались, ожидая, когда же она закончит. Но она даже не собиралась.

 -…менты, блядь, заебали… дверь мне позавчера выломили – охуели совсем… а тут еще Раввин денег должен… и с ЖЭКа приходили, сказали, что выселят… а я им: пошли на хуй…

 Кабачки таяли с каждой секундой, и вскоре их не осталось совсем. Кикимора довольно рыгнула и посмотрела на нас:

 – Вы чего такие невеселые?

 – Вообще-то мы спать собирались, – сказал ей я, рассчитывая, что после этих слов она соберется домой.

 – А-а-а, спать… а я вообще в последнее время не сплю… а все из-за порошка… мы тут с Раввином…

 – Да пошел на хуй твой Раввин, – не выдержал Философ, – шла бы домой – мы спать хотим.

 Кикимора замолкла, обвела нас своим сумасшедшим взглядом, а потом вдруг безумно захохотала.

 – Ой, блядь, и впрямь пошел на хуй Раввин, ха-ха-ха-ха… Раввин… ах-ха-ха-ха…

 Это длилось минуты три. Потом она вновь смолкла, вскочила с табуретки и, не поблагодарив и не попрощавшись, побрела на выход.

 Я поспешил закрыть дверь за нею на замок. Тут же раздался звонок. Нет уж, хватит с нас – я решил ни в коем случае не открывать и направился на кухню. Звонок не повторился.

 – Вот ведь принесла нелегкая, – сказал я Философу, входя в кухню, – наглость – второе счастье.

 – А я говорил, что надо было сразу есть, а не ждать, пока все пожарятся, – угрюмо произнес Философ.

 – Да уж, извини, ты был прав.

 – Да хуй с ними, с кабачками-то, – Философ зевнул, – давай пиво допьем и спать.

 – Давай.

 Мы допивали пиво, глядя, как фонари за окном разливают свой свет по кронам деревьев. Как редкие машины проскакивают по проспекту, похожие на призраков. Как у ларька местные алкаши глушат портвейн.

 Часа через пол мы все-таки улеглись спать. Я долго смотрел в потолок, пытаясь сконцентрироваться на одной точке. Не получалось. Я снова напился.

 – Ты завтра на работу-то пойдешь? – спросил меня Философ из своего угла, где стояла вторая кровать.

 – Не знаю, – спокойно ответил я, продолжая концентрироваться на точке, – завтра увидим. Работа – не волк, в лес не убежит.

***

 Только соберешься по-человечески задепрессовать, подумать, какое вокруг дерьмо, инструкцию по вселенской тоске написать, как отовсюду начинают сыпаться разные приятности. Только тут начинаешь понимать: как же несовершенен мир.

Веселенькое путешествие.

«Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь».

Франц Кафка

 Не важно, какими формулировками вы наградите мое существо, возможно, там прозвучат словечки вроде «ангел» или «чудовище», важно другое – сам я стараюсь избегать каких бы то ни было формулировок, предпочитая постигать суть вещей в процессе взаимодействия с ними, а не посредством навешивания ярлыков. Единственная формулировка, которой я пользуюсь сам, – дерьмо.

 Да, может, я поступил не очень хорошо с точки зрения морали. Но я поступил так, как того требовали обстоятельства. У чувака были деньги, и он собирался их пропить. Не сейчас, так потом. Это я сразу уяснил. Поэтому, заботясь о его растущем организме, лишил его такой возможности. То есть лишил денег. Чтобы пропить самому, естественно.

 Чувак получил перевод от богатых родителей или еще какой там родни – не важно. Короче, бабло у него водилось. И он светил им, где только можно. Изначально неправильная позиция. Богатый должен быть скромным, так я считаю.

 В общем, он напоил всех нас и сам надрался как свинья. Ну, и вырубился в парке, прямо под кустом. Так называемые «кореша», видя, что выпивка закончилась, да и закончился сам чувак, тут же разбрелись кто куда. Искать ветреного алкогольного счастья. Но не я. Мой нюх подсказывал мне, что игра не доиграна до конца как раз здесь. Я как следует обшмонал чувака, поступившись целым рядом моральных принципов (духовная борьба на фоне сильного воздействия алкоголя продолжалась недолго). И разжился парой тысячных бумажек. Чувак остался мирно посапывать под кустом.

 Какая разница – сделал бы это я или случайный прохожий? Кто-то все равно это сделал бы. Лучше уж я. Если, согласно расхожему утверждению, внутри человека всю его жизнь борются некие антагонистические силы, такие как, например, добро и зло, свет и тьма, то во мне эта борьба давно уже была закончена, так как обе силы попросту потерпели фиаско: они боролись за душу, которой там не оказалось.

 Деньги я использовал по назначению: купил ящик пива и пару картонных упаковок вина. Нализался как скотина. Возможно, неосознанно я поступил как последний из греческих киников: отринул мир, не в силах исправить его врожденную уродливость. Но утро не преминуло напомнить мне о вчерашнем увеселении: голова болела жутко, изо рта несло помойкой. Галлюцинаций только не хватало для полнейшего завершения картины человеческого падения.

 Я выполз на кухню, дабы среди кучи пустых бутылок и немытой посуды до конца вкусить все прелести моего нынешнего положения. На мое счастье (как оказалось – нет) на столе валялась полупустая пачка сигарет. Я закурил. Но от никотина только усилилось чувство собственной неуместности в этой извращенной реальности. Я еле добежал до сортира, чтобы высказать белому другу все, что я о ней думаю. О реальности, я имею в виду.

 Как следует опорожнив желудок, вернулся на кухню. Взгляд упал на коробочку, лежавшую на холодильнике, которую мне по старой дружбе оставил Доктор. Доктор – вы, конечно, спросите, кто это? Доктор был божественен. И славился тем, что имел законченное медицинское образование и судимость за активное распространение наркотиков. Благо их в его распоряжении в силу профессии хватало.

 Я открыл коробочку. Внутри покоилась парочка платформ с феназипамом, несколько колес, содержащих кодеин, и некая ампулка с прозрачной жидкостью. Ее я сразу отложил в сторону, так как не имел никакого представления о том страшном существе, что таилось внутри. Немного подумав, отложил и колеса с кодеином. Остался феназипам.

 По идее транквилизатор должен был помочь отойти от жуткой абстиненции – как человек крайне любознательный в сфере воздействия на организм посредством разного рода веществ, я знал это. Недолго думая, съел одну белую кругляшку, запив водой из-под крана.

 После этого пошел в комнату и лег. Тут же в глазах начало темнеть, а к горлу подкатила дурнота. Кое-как сдержался – проводить все утро в сортире не входило в мои планы. Закрыл глаза. В моем токсичном мозгу тут же нарисовались образы трупов, гор гниющего мяса и прочих жутких видений, которые неизвестны трезвому человеку. Я поспешно разомкнул веки. Свет больно резанул по глазам. Черт, почему же так плохо?

 Снова поковылял на кухню. На сей раз съел сразу две таблетки, запив, как и в прошлый раз, водой из-под крана. Прикурил сигарету. Где-то под окном заурчала мусорная машина, забирающая контейнер с помоями. Ее только не хватало.

 Докурив, я решил больше не возиться с малыми дозами и добил платформу до конца. И снова пошел в комнату прилечь. Где-то на пороге комнаты я ощутил первое действие транквилизатора: голова стала весить как кусок свинца, но внутри нее, наоборот, появилась какая-то легкость, тяжелые мысли, до этого не дававшие мне покоя, сначала спутались, сплелись в кокон, а потом и вовсе разлетелись по разным углам черепной коробки. Я поспешил прилечь.

 Медленно сознание покидало меня. При этом я оставался бодрствующим. В голове что-то роилось, но где-то совсем далеко, в тумане, окутывающем меня. Я покидал реальность – и, возможно, впервые за долгие дни делал что-то единственно правильное. Меня здесь не понимали. Действительность меня презирала и дарила одну только похмельную боль. Я шептал ей до свидания.

 Вместе с тем покидала меня и моя личность. Я превращался в мумию, ждущую прихода аламутских ассасинов, чтобы навсегда покончить с этой бренной и больной оболочкой. Какое-то липкое ощущение, словно ты оплетен паучьей сетью, размокшей от едких ферментов. Иллюзорная реальность, где нет боли, но нет и иных ощущений. Пропахшая потом и страхом реальность. Такие вот млечные ассоциации.

 Я отключился. Свет вспыхнул в глазах далеким бликом и померк. Комнату окутала тень. Тень смерти – не иначе. На меня катилось хаотическое Нечто. Мозаичные существа окружали меня в ампутированной реальности. Вектор моих ощущений неизменно стремился к нулю. Вспышки снов продуцировались в пятимерном потолке. Эмпирический дисбаланс – так бы я это назвал.

ЕСЛИ РАЗУМ ОСТАВИЛ ВАС, УПОВАЙТЕ НА ТО, ЧТО ОН ПОПАЛ В ХОРОШИЕ РУКИ!

 Я балансировал на тонкой нити действительности подобно космическому эквилибристу. На меня накатывали томные волны, свидетельствующие об отключении той или иной зоны чувствительности. Глубоководные рыбы страхов поднимались на поверхность бессознательного. Там они пожирали оранжевых осьминожек радости или же, наоборот, осьминожки загоняли их назад в темные глубины. Внезапно в пульсирующей пустоте возник Доктор.

 Он смотрел пристально, словно прожигал мое тело миллиардами невидимых энергетических пучков. Это было похоже на вакуумное высасывание отработанной души. Я зажмурился. Открыл глаза, отгоняя призраков первобытной тьмы. Доктор не исчез. Я решил, что это некая вторая сущность меня, образовавшаяся путем деления личностного биополя.

 – Уйди, – произнес я сквозь стиснутые зубы.

 Доктор молчал, покачивая маятниковой головой. Потом вдруг произнес:

 – Ты чего?

 Его слова металлическим эхом прокатились из одного полушария моего мозга в другое.

 – Это ты чего? – ответил я вопросом на вопрос.

 Доктор вновь покачал головой, протягивая:

 – Ну-у-у-у…

 И исчез. Внутри меня на миг воцарилась ментальная тишина.

 Но Доктор почти тут же вернулся. С коробочкой, в которой покоились колеса – проводники в бездну Хаоса.

 – Ел что ли? – спросил Доктор.

 Я неопределенно покачал головой, что могло трактоваться и как «да», и как «нет».

 – Тогда понятно, – сказал Доктор в ртутные сумерки, сгустившиеся вокруг шкафа.

 После этого он подошел к окну, гремя ставнями, открыл его, немного постоял и исчез в направлении кухни. Его не было минуты две. Вернулся он со стаканом воды и протянул его мне:

 – Пей.

 Я словно зомби принял стакан из его рук и до дна осушил одним гиперпространственным глотком.

 – А теперь иди блюй, – Доктор приподнял меня за рукав, дальше я встал сам.

 Поплыл в нейролептическом тумане. Кое-как отыскал дверь туалета. Склонился над унитазом и сунул два пальца в рот. Меня изогнуло дугой и вырвало. На глаза наползли слезы.

 После этого, вроде, чуть отпустило. Туман откатился на периферию моей видимости. Я кое-как выбрался из сортира. Доктор сидел на кухне и курил. Я прошел в кухню, сел рядом с ним, достал из пачки сигарету и присоединился к процессу пускания сиреневого дыма.

 – Ты чего это фен жрать задумал? – спросил меня Доктор.

 – Ну, так – чтобы от похмелья избавиться. Я буквально чуть-чуть.

 – Ага, избавишься, конечно, – Доктор ухмыльнулся (он напоминал пластикового штурмовика, пришедшего из вневременья по мою душу) – меня еле узнал.

 – Да уж, что-то унесло не по-детски.

 – Бывает, – Доктор меланхолично растер окурок по стенкам пепельницы, – давай прогуляемся, проветримся что ли, съездим куда-нибудь…

 – Куда?

 – Да хоть во Всеволожск, на трамвае до Ржевки доедем, а там на электричку пересядем. Езды – минут сорок от силы.

 Я вздохнул. Что-то не радовала меня эта перспектива. Покидать эти пусть и опостылевшие, но все же свои, стены как-то не хотелось. Но, следуя первобытным инстинктам и главному постулату противоречия, я произнес:

 – А поехали.

 Через пятнадцать минут мы шли в сторону трамвайной остановки. Перед выходом из дома, улучив момент, когда Доктор пропал из поля зрения (он пошел в сортир), я закинулся парочкой таблеток с кодеином. Немного подумав, прихватил с собой еще и платформу феназипама. И вот теперь мы двигались сквозь злокачественную реальность. Это было похоже на картинки из советского мультфильма, прокрученного задом наперед. Подверженные бесконечным метаморфозам тени огибали и обволакивали нас. Я испытывал чувство эфирной радости перед лицом беспредельного ужаса.

 Из безвоздушного пространства пригромыхал трамвай. Мы загрузились в сжатую до предела атмосферу его салона. Я сразу же грохнулся на сиденье. По ногам расползалась аморфная слабость. Доктор заплатил за обоих.

 Где-то на пике безумия мы вынырнули в асфальтированную плоскость железнодорожной платформы. Людская масса, похожая на лягушачью икру, желейно колыхалась вокруг. На сверхзвуковой скорости мы проникли в электричку и помчались сквозь бетонную плаценту промзоны.

 Одна за другой мелькали станции. Я молчал. Молчал и Доктор. Он сверлил взглядом панораму за окном душного вагона. Я пытался сосредоточиться. Это было так же трудно, как разглядеть лицо девушки, которую вы обогнали (положим, она вам понравилась), не оборачиваясь. И могло закончиться таким же непредсказуемым результатом (если бы девушка оказалась страшнее, чем ваша жизнь).

 – Я вчера видел двух глухонемых лесбиянок, – сказал я. – Хочу написать про них рассказ. Или повесть. Или даже роман.

 – Пиши, – Доктор был погружен в созерцание фрагментированного пейзажа.

 Черные облака пассажиров вагона покачивались в железнодорожном трансе. Проплыла какая-то станция. За ней пронесся смазанный клочок разреженного воздуха, и голос с ревербератором объявил станцию Всеволожск.

 Мы с Доктором вышли из вагона в совершенно предсказуемую неизвестность. Жопа – она и есть жопа.

 – Куда пойдем? – спросил я.

 – А все равно, – ответил Доктор, – но сначала надо взять пивка.

 Мы прошли мимо какой-то помойки (не знаю, может, это была детская площадка), потом еще мимо какой-то помойки, повонючее, и приблизились к объекту, отдаленно напоминавшему магазин. Доктор исчез в его недрах.

 Воспользовавшись его отсутствием, я всухую проглотил две таблетки феназепама. Если уж и прощаться с родной реальностью, то окончательно, решил я.

 Доктор выполз с четырьмя бутылками пива. Довольный. Словно он только что ограбил банк, а до приезда мусоров оставалось еще, как минимум, несколько сотен световых лет.

 Мы уселись в каком-то детском саду на горке и принялись пить пиво. Я потихоньку свыкался с деформированным миром. Теперь это казалось не так уж и страшно. Ощущения притупились, сознание скользило в жирном податливом иле.

 – Хороший сегодня день, – изрек Доктор, – а городок этот – говно полное. Пиво рублей на пять дороже, чем везде.

 – Так чего ты меня тогда сюда притащил? – задал я закономерный вопрос.

 – А так надо было. Ты бы с ума сошел в своей берлоге.

 – Может, я этого и хотел.

 – Может, и хотел – не спорю. – На этом Доктор умолк и погрузился в пиво. Я тоже уткнулся в свою бутылку.

 Вскоре мы выпили по первой бутылке и приступили ко вторым. Почти сразу же из кустов возник какой-то дед и бесцеремонно экспроприировал пустую тару. Доктор проводил его удаляющуюся фигуру задумчивым взглядом:

 – М-да, живут ведь люди.

 – А ты чего хотел? Живя на одну пенсию, этот дед враз блокаду бы вспомнил. А то и вообще ноги протянул.

 – Умом Россию не понять.

 – Вот и выключай ум, – я протянул Доктору подаренную им же платформу феназипама.

 – Ты чего таблы с собой взял?

 – Ну да, а чего?

 – Да ничего. Я все равно не буду. Я на практике в дурдоме столько народу под этим дерьмом перевидал, спасибо.

 – То есть ты на мне эксперименты ставишь?

 Доктор промолчал.

 – Да ладно, не парься, зато похмелье мое таблеточки твои сняли.

 – Это пиво сняло. А от них отходняк тоже бывает.

 – А вот об этом поговорим завтра, – улыбнулся я улыбкой Чеширского кота.

 Пиво закончилось и мы сходили взять еще. День начал клониться к вечеру. Удушливые метастазы этого городка, прижавшегося к жирному боку большого соседа, поползли по ошеломленным улицам.

 – Пора отсюда сваливать, – сказал Доктор, бросая пустую бутылку в кусты.

 – Я подумал то же самое, когда мы только вышли из электрички, – усмехнулся я.

 – Иди ты со своими шуточками.

 И снова беременное чрево электрички. Вечерний ветер бетонных пустынь в распахнутое окно. Желтушечные огоньки вдалеке. Запах гари. Запах города, испражняющегося под себя.

 На трамвайной остановке меня начало крыть второй волной. Зеленоватый транквилизаторный туман заполонил сознание, мои ноги подкосились, и я начал оседать на землю. Падая, я попал рукой на выброшенный кем-то стеклянный пузырек из-под микстуры, пузырек треснул под тяжестью моего тела, и куча веселеньких осколков яростно впилась в мою ладонь. Но боли я не почувствовал. Все чувства притупились.

 Я упал и застыл. Перед глазами плясали искры, изображение плыло. Кое-как я оторвал руку от земли и поднес к лицу. Ладонь была вся в грязи, из нее бежали струйки крови. Глубоко в коже засели окровавленные осколки. Жалкое зрелище, скажу я вам. Но тут раздался крик Доктора:

 – Трамвай!

 Никогда в жизни не видел такого бесшумного трамвая. Он словно прошелестел мимо и замер, двери его распахнулись.

 – Давай быстрее, – Доктор подхватил меня с земли и, поддерживая, запихал в трамвай. Следом запрыгнул сам. За ним втиснулись какие-то мумии, но, посмотрев в мои честно затуманенные глаза, они поспешили скрыться в недрах трамвайного салона. Трамвай тронулся.

 Доктор оглядел меня с ног до головы:

 – Что с тобой?

 – Ничего, – проскрежетал я сквозь стиснутые зубы.

 Откуда-то с периферии сознания выплыл кондуктор:

 – Ваши билетики?

 Доктор засуетился:

 – Одну секунду.

 Но я его опередил. Я подошел к кондуктору вплотную, поднял пораненную руку и, развернув ее ладонью вверх, вытащил из нее один из окровавленных осколков (остальные при этом хищно сверкнули, как зубы акулы), который и протянул кондуктору:

 – Вот, пожалуйста.

 Кондуктор бежал от нас как от чумы. За всю остальную дорогу он так и не рискнул приблизиться к нашему углу даже на расстояние выстрела. Как, впрочем, и остальные наши невольные попутчики.

 – Ну, ты даешь, – сказал мне Доктор, осматривая ладонь, – ты где так успел?

 – Да на остановке, когда падал.

 – По дороге домой зайди в аптеку, купи перекись водорода, йод и бинты, – Доктор замотал мою несчастную руку носовым платком, – и не забудь вытащить эти стекляшки из руки – может загнить.

 – А что – мне нравится.

 – Ну, ты вообще отмороженный, – Доктор отвернулся.

 Вскоре показалась моя остановка. Я попрощался с Доктором и выпрыгнул из трамвая.

 – Лечись, – крикнул он мне напоследок.

 Я последовал совету Доктора и зашел в аптеку. Купил все, что он рекомендовал. И еще инсулиновый шприц – теперь мне было интересно, что скрывает в своих недрах таинственная ампулка.

 Дома я наскоро перебинтовал руку и приготовился к внутривенным инъекциям. Но тут кто-то позвонил в дверь. Я убрал инструмент и лекарство и пошел открывать. Невесть откуда нарисовался Философ.

 – Ты как раз вовремя, – сказал я ему, когда он вошел и закрыл за собой дверь, – я как раз намеревался покинуть этот мир.

 – Надолго? – спросил Философ.

 – Возможно, навсегда. Поможешь?

 – Отделение души от тела есть высшая точка нашего развития, – заключил Философ, – почему бы не помочь.

 Философ деловито набрал прозрачную жидкость из ампулы в шприц, вонзил иглу мне в вену, взял контроль и послал алхимический элексир в мой неокрепший организм. Себе же открыл пиво, которое разумно взял с собой, догадываясь, что у меня его он вряд ли найдет. Разве что во мне.

 – Ты хоть знаешь, что это такое? – спросил он меня.

 – Не-а. Но разве не загадки делают нашу жизнь интересней?

 – Кто знает, – Философ глотнул пива. Яркий блик солнца пробежался по его бутылке от основания к горлышку, превратился в яркую вспышку, которая, разрезав пространство, ядерной стрелой прошла сквозь мой череп и проникла в мозг. Я погрузился в пустоту, наполненную слепящим светом.

 Очнулся на следующее утро разбитый и подавленный. Надо мной склонился Философ.

 – Живой? – спросил он.

 – Вроде, да, – ответил я, ощупывая себя руками и пытаясь сосредоточиться.

 – Помнишь, что вчера было?

 – Нет. А что было?

 Философ извлек откуда-то бутылку пива, открыл ее зажигалкой и сделал большой глоток.

 – Ну, во-первых, ты чуть не скопытился. Я уж и сам пожалел, что со всем этим связался. Ты после вмазки отключился, у тебя пена изо рта пошла, трясло тебя. Много чего видел, но тут… я сам испугался. Короче, связался с Доктором. Он сказал, что эту херню, которую ты себе поставил, больным при сердечной недостаточности в капельницах ставят. Понял? В капельницах! Как минимум, на два часа!

 Я почесал затылок.

 – А ты сразу все по венке запулил. Да и не было у тебя никакой недостаточности. То есть обратная реакция пошла. Доктор, когда я ему позвонил и все объяснил, сказал, что тебя уже в живых быть не должно… мол, смертельная доза. Но ты, сука, живучий какой-то оказался – подергался, подергался… да и успокоился. Заснул вроде как. – Философ сделал еще глоток. – Ну, я покараулил тебя… чтоб не повторилось это, а потом и сам вырубился. Просыпаюсь среди ночи, а надо мной ты с ножом стоишь, смотришь пустыми глазами и спрашиваешь: ты куда, злой дракон, принцессу спрятал?

 Что-то тут мне стало неловко. Я протянул руку в сторону Философа, и он вложил в нее бутылку с пивом. Я сделал несколько больших глотков. Философ продолжал:

 – Я, конечно, аккуратно ножик у тебя из руки вынул, спрятал… потом и вообще все ножи в квартире попрятал… тебя уложил… но ты не успокоился, видно, перло тебя – пошел, вроде как в сортир, только заперся там минут на сорок и стихи какие-то читал… хорошие, кстати, стихи – никогда таких не слышал… я все это время слушал, мало ли чего… но затем ты, вроде, вышел и спать лег. До утра спокойно спал…

 – Да-а-а, – протянул я, – дела. Ты уж извини, если чего.

 – Да ладно, – Философ принял бутылку из моих рук, – ты только больше так не экспериментируй. А то – неровен час – и впрямь отправишься в мир иной… Пойдем лучше за пивом сходим.

 – Пойдем.

 После пива чуть полегчало. Но память по-прежнему выдавала сбои, события прошлой ночи так и были покрыты завесой тайны. Ко всему добавлялась спутанность сознания.

 Зазвонил телефон. Философ снял трубку. О чем-то пару минут поговорил с незримым собеседником.

 – Звонил Доктор. Осведомлялся о твоем самочувствии.

 – Оно паршивое.

 – Примерно так я ему и сказал. Он, кстати, приглашал нас куда-нибудь съездить искупаться.

 – Опять куда-то съездить? Ему что дома не сидится?

 – Не знаю, – Философ отставил в сторону пустую бутылку, – но я согласился. За нас обоих.

 Да что же это такое! Еще одно путешествие в субреальность, когда не понимаешь, едешь ли ты вообще куда-то или же просто погружаешься все глубже и глубже внутрь своего личного ужаса. Я опустил голову в ладони.

 И тут же вспомнил о своей ране. Я кое-как отлепил бинт и осмотрел свою многострадальную руку. Она была покрыта коркой запекшейся крови, края многочисленных ран от осколков были похожи на лепестки хищного цветка. Черт, да что же это такое!

 – Скажи, почему мы не можем жить спокойно? – спросил я Философа. – Почему мы выбираем все это?

 – Что это?

 – Ну, алкоголь, наркотики…

 – А-а-а, вот ты о чем… – Философ задумался. – Честно, не знаю. Наверное, так интересней.

 – Сомнительно что-то…

 – Забей на это, пошли лучше. Доктор прав – искупаться сегодня было бы очень кстати.

 И все же я не удержался. Перед выходом съел-таки пару таблеток феназипама. Не то чтобы он действительно приукрашивал жизнь, но даровал какое-то туманное спокойствие, словно все застыло миллион лет назад и уже никогда не сдвигалось с мертвой точки.

 После этого все завертелось цветным калейдоскопом безумия. Рассеченное пространство, сжатый до сверхплотности воздух, люди и тени – все как вчера. Ухмылка Доктора при встрече. Замедленная реакция. Липкий пот, покрывающий мое безжизненное тело.

 Вагон электрички, казалось, был заполнен мертвыми эмбрионами. Взгляды низвергнутых богов. Крушение идеалов. Поиск потерянных иллюзий. А ведь я подавал такие надежды в школе.

 Но все меняется. Ты знаешь, что все меняется. Однажды все становится бессмысленным. Как эта поездка в неизвестность. Как мое двухдневное веселенькое путешествие в логово собственных страхов. Я зачем-то ходил голый по пляжу. Какие-то незнакомые люди делали то же самое.

 Все становится бессмысленным. Потому что верхи принадлежат верхам, а низы – исключительно низам. Схема универсальная. И ты ничего не изменишь. Перемены – одна из распространенных иллюзий, но не более. Окружающая действительность дергалась в глазах, словно подсвеченная тысячей стробоскопов.

 Доктор и Философ что-то говорили, но я их не слышал. Я вообще ничего не слышал. Мой мозг сковывали груды арктического льда. Мысли плыли медленные, сжиженные какие-то. И все же я все понимал.

 Это побег. Побег из реальности, которой крышка уже через десять секунд. Тебе одному известен сей факт, но ты не спешишь делиться этой новостью с окружающими. Пошли они. Вместе со своей реальностью. А ты бежишь – бежишь куда-то далеко, сквозь сумрак, сквозь километры боли.

 Так вот – этот мир не принадлежит нам. Не принадлежит ни в коей мере. Мы – отрыжка экзистенции, если так можно выразиться. Простые парни, которым ничего не светит. Все призы уже давно поделены крутыми заправилами, нам остаются только фантики от конфет.

 Где-то на излете моего путешествия, когда земля приближалась с бешеной скоростью, и я уже чувствовал удар об нее, все вдруг стало четким. Наверное, транквилизатор отпустил. Мы вернулись в город. Доктор распрощался с нами и исчез в метро. Философ купил бутылку пива. Потом подумал, посмотрел на меня и сходил купить вторую. Протянул ее мне. Я открыл пиво и сделал большой глоток.

 Приятная горечь во рту. Мы это любим. Любим жалеть себя. Любим думать о том, почему мир несправедлив по отношению к нам.

 – Ты сегодня опять какой-то неадекватный был, – задумчиво произнес Философ.

 – Знаешь, зато я кое-что понял.

 – И что же?

 – Этот мир – дерьмо.

 – Ничего нового ты сейчас не открыл.

 – Ты не понял. Этот мир – ДЕ-РЬ-МО! Но именно за это мы его и любим.

 – Допустим.

 – Помнишь, я с утра спросил, почему мы выбираем все это?

 – Было дело.

 – Так вот. Не потому что так интересней. Вроде так, но немного по-другому. Мы выбираем алкоголь и наркотики, потому что с ними это дерьмо становится роднее нашему взору. Приятнее что ли. Чтобы было проще жалеть себя за то, что ты любишь дерьмо, в котором тебя угораздило родиться.

 – Возможно. А что это меняет?

 – В том-то и дело, что ничего.

 – Тогда это больше похоже на бред.

 – По-моему, бред – это то, что происходит вокруг.

 – В твоем состоянии – почти наверняка, – Философ глотнул пива, – а вообще ты, может, и прав. Только это не делает жизнь лучше. Поэтому пошли-ка домой. Тебе просто необходимо выспаться.

 – Пошли. Надоело мне уже путешествовать. Пора действительно как следует выспаться.

***

 Если наше рождение принять за точку А, а смерть – за точку Б, то у нас не получится провести ровный отрезок между ними. Максимум чего мы добьемся – это извилистая кривая, полная торжественных парадов и не менее торжественных казней. Геометрия простая.