Текст книги "Наркопьянь"

Автор книги: Алексей Ручий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Работа.

«Работа – это иной раз нечто вроде рыбной ловли в местах, где заведомо не бывает рыбы».

Жюль Ренар

 Каждое утро, просыпаясь с жестокого бодуна, обещаешь себе, что это в последний раз. Больше ни капли в рот, ни-ни. А потом проходит неделя-другая и все начинается по новой. Опять все обещания благополучно летят коту под зад, опять проносится несколько безумных дней запоя, и ты вновь обнаруживаешь себя в заднице. Так уж получается.

 Есть еще выходные. Самое забавное, что есть они даже у тех, кто вообще нигде не работает и, в общем-то, исходя из смысла вышесказанного, выходить им неоткуда и некуда, так как каждый день у них выходной, но существует один любопытный факт: даже эти сомнительные личности считают своим долгом выпить в субботу и, как правило, продолжить в воскресенье. Как, впрочем, и люди работающие и даже работящие.

 Неудивительно, что понедельник приходит, как некое напоминание о конце света. Понедельник вообще – безусловно, самый необычный день недели. Многим хорошим людям в этот день бывает очень плохо, если не сказать больше – метафизически плохо. Этим он и отличается от беззаботной пятницы и смешливой субботы. Понедельник обостряет грани восприятия и выводит на поверхность сущностные вопросы бытия. Я не знаком со статистикой, но почему-то мне кажется, что на понедельник должно приходиться внушительное число самоубийств. Экзистенциальный понедельник заставляет задуматься о смысле жизни. Он вообще о многом заставляет задуматься. Поэтому мне кажется необычайной глупостью идти в такой день на работу.

 В этот понедельник я тоже никуда не пошел. Просто потому, что не мог. Кое-как скинув с себя пьяную дрему прошедших выходных, я попытался встать с кровати, но в глазах зарябило, к горлу подступил комок тошноты. Я лег и затих. Я умирал. Медленно, но верно жизнь выходила из меня, подобно спиртным парам из моего покалеченного пищевода.

 Липкий противный пот покрывал мое тело, и вот-вот должны были начаться галлюцинации. К слову, они преследовали меня всю ночь. Я видел мертвую девочку, выбирающуюся из-под моего одеяла и ползущую по моим ногам, животу – к лицу, ее тонкие синие пальчики тянулись навстречу горлу. Я бессловесно кричал и чувствовал, как глаза застилают слезы. А ее рука внезапно превратилась в сухую жилистую лапу неведомого чудовища, и я скорее ощутил, чем осознал, что это – верная смерть. Я собрал всю свою волю в кулак и отогнал видение. Она растворилась, но на смену ей пришли мерцающие огоньки. Господи, что только не привидится в абстинентном тумане!

 Я лежал около часа, тяжело дыша. Я чувствовал, как загнанно бьется мое сердце. Да уж, какая тут работа! Единственное, что заботило меня сейчас – просто остаться в живых.

 Где-то через час я, наконец, предпринял попытку подняться. Это было тяжело, неописуемо тяжело. Но я кое-как сначала сел на кровати, а потом и встал с нее. Реальность меркла в глазах. Окружающая обстановка о чем-то смутно напоминала, но я не мог вспомнить о чем. Одно я мог сказать точно: я проснулся не дома.

 Вообще запой – удивительная вещь, хотя бы потому, что он позволяет преодолеть категории времени и пространства: если проснувшись с перепоя, вы думаете, что сегодня среда, это вовсе не умаляет того факта, что на дворе воскресенье, точно так же как, если вы думаете, что вы – дома, это вовсе не мешает вам проснуться на грязном полу среди рваного тряпья и пустых бутылок в каком-нибудь притоне за много километров от дома. Уж поверьте мне, я в этом убедился на личном примере.

 Я двинулся на поиски туалета. Где-то он должен был быть. Преодолевая боль, пронзившую все мое тело, я делал шаг за шагом, пытаясь сориентироваться и вспомнить, где я.

 Внезапно где-то рядом раздался сдавленный стон. Я посмотрел туда, откуда исходил звук и обнаружил еще одну кровать, стоявшую в углу комнаты. И только тут понял, куда попал. На меня, не мигая, смотрел Ботаник. На лице его застыло мученическое выражение.

 Ботаник, друг и герой многих наших алкогольных похождений и похождений вообще. Я был у него дома, я вспомнил. Вот он лежал напротив меня и страдал той же болезнью, что и я. Память начала возвращаться ко мне.

 Ну да я ж пил все выходные и еще пару дней до них, а вчера позвонил Ботаник и пригласил меня в гости. Мы называем это ПОДЕЛИТЬСЯ ЗАПОЕМ. Он же тоже не просыхал уже несколько суток.

 Я и приехал к нему в Петергоф. Войдя в его комнату, я обнаружил кучу грязи и пустой тары из-под спиртного. В углу валялся какой-то рваный грязный матрас, на котором громоздилась гора мусора. По комнате с грустным видом ходил сосед Ботаника – Игорь. Увидев меня, он саркастически улыбнулся и сказал:

 – О! В полку алкоголиков прибыло!

 Я промолчал в ответ на его тираду. Я его недолюбливал. Терпеть ненавижу всех этих правильных уродов, которые смотрят на тебя бухого как на последнюю мразь, а сами, если что, родную мать с потрохами продадут. Только протянул руку – ради приличия. Алкаши вообще большинством своим – хорошо воспитанные люди, а некоторые – еще и образованные.

 Он скользнул по моей ладони своей (мне показалось, что я схватился за рыбину – такая она была холодная и склизкая) и снова бросил в пустоту:

 – Эй, Ботаник, вставай – к тебе друг приехал!

 Тут к моему удивлению гора мусора в углу зашевелилась, и из-под нее показался Ботаник. То, что я поначалу принял за матрас, оказалось его телом. Сам Ботаник был грязным и обросшим, как снежный человек. Увидев меня, он заулыбался во весь рот и кинулся в мою сторону, радостно улюлюкая.

 – Здорово, братан, – кричал он, пытаясь заключить меня в свои объятия, а я как мог отстранялся, – Отлично, что ты приехал… а я тут, бля… а хочешь я тебе песню спою… а? специально для тебя, бля…

 Я хотел было сказать, что не надо мне песен, я просто рад тому, что он живой, хоть и сильно запаршивел, но он уже затянул:

 – Я-а-а – дура-а-к… я-а-а – говно-о-о… а больше всего на свете я люблю пердеть! А-а-а! И он изобразил пердеж, используя при этом губы и руку.

 – Все, с меня хватит, – прошипел Игорь, – и опрометью выскочил из комнаты. Мы проводили его презрительным взглядом.

 Да, Ботаник в запое – это что-то с чем-то, уж поверьте. Я еле запихал его в душ. Сам в это время начал изучать содержимое книжной полки Ботаника. Это были большинством своим книги по биологии. Правда, затесался среди них и томик Ницше.

 Кстати говоря, Ботаник при всем своем философском укладе жизни, если можно так выразиться, не очень-то любил философию. Биология всегда была ему ближе. И хотя обе науки пытались разрешить основную проблему бытия – возникновение жизни – последняя всегда стояла для него на первом месте. Исключение составлял только Ницше. Ботаник питал к нему особую любовь.

 С Ницше у него и вышла раз история. Как-то Ботаник собрался в родной Брянск, не имея ни копейки на дорогу. Поэтому поехал на электричках. Электрички в нашей стране – единственный вид транспорта, за который при желании можно не платить. Но, добравшись до Москвы, Ботаник вдруг понял, что чувство голода (а не ел он уже дней пять) может стать гораздо большей помехой на пути к дому, нежели безденежье. Желудок сводило судорогой при виде ларьков с шаурмой. Единственная вещь, которую он взял с собой в дорогу, был увесистый том Ницше, любимого и ненаглядного. Но, пожалуй, именно следуя ницшеанской доктрине, Ботаник победил в себе чувство преклонения перед ученым трудом и благополучно сплавил его букинистам и на вырученные деньги купил еду. Так естественные биологические потребности победили потребности духа, и Ботаник в очередной раз убедился в торжестве биологии над философией. Но Ницше любить не перестал. Все, что нас не убивает, нас делает сильней, – любил он повторять.

 Я выудил книжку про грибы и погрузился в чтение, ожидая появления Ботаника. Тот не заставил себя долго ждать. Он явился из душа с мыльницей, полной блевотины. Осторожно ступая по комнате, он прошествовал мимо меня к окну и, отворив одну створку, с размаху швырнул ее в пустоту внешней реальности.

 – Чего-то мне там не по себе стало, – тихо вымолвил он.

 – Да, брат, думал я, что мне хреново, – ответил я, – но, глядя на тебя, понял, что мне-то как раз хорошо… Кстати, как ты насчет того, чтобы опохмелиться?

 Ботаник обреченно опустил голову. Это означало, что он согласен на все, лишь бы выйти из того состояния, в котором сейчас пребывал.

 Мы выгребли всю мелочь из карманов, обшарили все полки и закоулки в комнате Ботаника и с горем пополам наскребли на две полторалитровые бутылки пива. Что ж на безрыбье и рак – рыба, как говорится.

 Мы сидели и пили на горке посреди детской площадки. Ботаник что-то вещал, а я слушал. Потом я что-то вещал, а он слушал. Подходили какие-то знакомые Ботаника, еще какие-то люди, с первыми двумя бутылками было давно покончено, но появились еще какие-то бутылки. Я не пытался понять откуда, зная, что запой сам по себе – процесс неуправляемый.

 Закончилось все это тем, что Ботаник, качнувшись, кубарем покатился с горки, крича при этом на всю детскую площадку:

 – Я – дурак! Я говно!

 Испуганные дети и их мамаши недоуменно смотрели на нас. Уже сидя на земле внизу горки, Ботаник, потирая ушибленный бок, смиренно произнес:

 – А больше всего на свете я люблю пердеть.

 Подобру-поздорову мы свалили оттуда, всерьез опасаясь того, что разгневанные мамаши превратят нас в сгустки концентрированной пустоты.

 И вот теперь мы здесь, с утра, разбитые и медленно умирающие. Я посмотрел на Ботаника и, с трудом выговаривая слова, спросил:

 – Что, хреново?

 Ботаник только замычал в ответ. Безусловно, мы сейчас представляли собой самое жалкое зрелище на земле. Я пошел в туалет.

 Вернувшись, я застал Ботаника в том же состоянии. Он лежал и смотрел в одну точку. Его трясло мелкой дрожью. Я решил поднять его на ноги и заставить пойти со мной искать деньги на опохмел. Но когда я попытался подойти к нему, он прошептал мне:

 – Т-с-с, тихо… не спугни их!

 Я в недоумении воззрился на него. Он продолжал смотреть все в ту же точку пространства. Я спросил:

 – Кого?

 – Гибридных червей-пришельцев, кого же еще, я за ними наблюдаю…

 Это был полный абзац. Парня нужно было вытягивать. Как бы мне не было плохо, нужно было приложить все усилия для того, чтобы вывести его из этого состояния.

 Я буквально силой поднял его с кровати. Ботаник сопротивлялся, потом обмяк и тихо произнес:

 – Ну все, они исчезли…

 Я потащил его под душ, а потом на кухню. Где-то там должны были валяться мои сигареты, если мы, конечно, их все не скурили накануне.

 Каково же было наше удивление, когда на кухне мы обнаружили Философа, мирно пьющего чай. Правда, на его лице абстиненция тоже оставила свой отпечаток, но Философ держался молодцом. По крайней мере, так казалось. Я вспомнил, что вчера вечером приехал еще и Философ, который поругался со своей девушкой и решил во что бы то ни стало напиться.

 Ах, эти женщины! Ветреные и легкомысленные создания. Вечно из-за них у мужиков проблемы. Да хотя бы с алкашней. Или с наркотиками. В каждой второй истории мужского падения ищи женщину. Да что там говорить – я и сам не раз оказывался жертвой их колдовских чар. Вообще говорят, что любовь – это дар, а уметь по-настоящему любить – талант; так вот я в этом плане – редчайшее дарование: я стабильно влюбляюсь три раза в месяц. И каждый раз неудачно.

 Но сейчас речь шла не обо мне, а о Философе. И он сидел перед нами, помятый, но довольный. И дымил сигаретой. Правда, никакого намека на присутствие чего-нибудь алкогольного в кухне я не обнаружил. Во всяком случае, при первом беглом осмотре.

 Философ подтвердил мои опасения: выпить было нечего, денег тоже не было. Зато поделился сигареткой. Мы с Ботаником уселись рядом с ним (а сидел он, как и подобает настоящим философам, на полу) и тоже закурили.

 Сквозь мутное грязное стекло в кухню лился солнечный свет, который в нынешнем моем состоянии немного раздражал. Мы курили молча, Ботаник прислонился головой к стене и слегка прикрыл глаза. Философ что-то рисовал пальцем на полу. Внезапно он нарушил молчание:

 – Всякое бухло стоит денег. А денег у нас нет. Вывод: бухла у нас нет. Классический пример категорического силлогизма, чтоб его… – Он вздохнул, – а пивка бы треснуть сейчас не помешало бы…

 В ответ на его слова Ботаник простонал. Философ посмотрел на него, слегка нахмурился, потом перевел взгляд на меня:

 – Хотя если мы будем страдать по этому поводу, лучше нам точно не станет. Посему предлагаю куда-нибудь пойти искупаться. Глядишь, всем нам лучше станет. Вода – великая вещь! Не зря отец философии Фалес Милетский так перед ней преклонялся, не зря…

 Я поразмыслил над предложением Философа. В общем-то, он был прав, как ни крути. Сидеть здесь и тихо умирать было бы не лучшим вариантом, а купание, глядишь и вправду взбодрило бы нас. Не зря Философа так называли: в нужный момент он всегда находил логичное и рассудительное решение.

 – А пойдем действительно, – сказал я и посмотрел на Ботаника, – чего киснуть-то.

 – Ты, кстати, что, на работу забил? – спросил Философ, обращаясь ко мне.

 – Как видишь, – ответил ему я, – какой из меня сейчас работник?

 Философ оценивающе окинул меня взглядом:

 – Ху-у-у…лиганский, – с улыбкой констатировал он.

 Мы поднялись с пола и подняли Ботаника. Ботаник посмотрел на нас обреченным взглядом и коротко произнес:

 – Купаться – так купаться…

 Мы долго шли до железнодорожной платформы, умирая от жары и похмелья. Ботаник несколько раз порывался упасть в кусты спать, но мы с Философом удерживали его. Окружающий мир казался мне Мертвой Зоной Отчуждения.

 На платформе было безлюдно, от раскаленного асфальта поднимался пар. Электричек в обозримом пространстве не наблюдалось. Узкое окошко билетной кассы было закрыто.

 – Все пиздец, попали в перерыв, – лаконично констатировал Философ, – пошли хоть где-нибудь в тени посидим.

 Вдоль железной дороги тянулся парк, и мы спрятались от солнца под сенью его деревьев. Ботаник, обрадовавшись тому, что можно наконец-то поваляться, тут же рухнул на землю, но через минуту встал и побрел в ближайшие кусты:

 – По нужде, – бросил он нам в ответ на вопросительные взгляды.

 Его не было минут пять, а то и больше, мы даже успели немного заволноваться: не случилось ли чего, но тут он показался из кустов с какой-то бутылкой. На лице его застыла странная улыбка.

 – Чего ты там несешь? – вяло спросил я у него.

 – Догадайся с трех раз, – ухмыльнулся Ботаник.

 – Да херню какую-нибудь, – высказал свое предположение Философ.

 – А вот и не угадали… я там, – Ботаник мотнул головой в сторону кустов, – пиво нашел… вы не поверите: иду, значит, ищу где бы присесть, а тут на пеньке бутылка стоит и в ней жидкости наполовину, ну я открыл, понюхал, пахнет, вроде, пивом.

 – Да брось ты, – скептически бросил Философ, – помочился кто-нибудь, небось, и по приколу поставил на пенек для таких вот дураков как ты…

 Вообще-то это не было похоже на правду, но реальность во время запоя иногда выделывает такие финты, что диву даешься. Я бросил взгляд на бутылку. Обычная пластиковая полторалитровая бутыль и в ней жидкости наполовину.

 – А ну-ка дай ее сюда, – попросил я Ботаника. Тот протянул мне бутылку.

 Я открутил пробку и понюхал. Пахло пивом. По крайней мере, уж вряд ли это была моча. Рискнуть стоило, хотя бы потому, что хуже, чем было сейчас, уже бы не стало. Я приложился к бутылке и сделал глоток.

 Внутри было действительно пиво, причем даже не выдохшееся. Оно заскользило по моему свернутому в спираль пищеводу навстречу страдающему желудку.

 – А ведь Ботаник реально пиво нашел, – сказал я Философу, который с кривой ухмылкой наблюдал за мной, – на – попробуй.

 Философ недоверчиво взял бутылку, повертел ее в руках, а потом осторожно глотнул. Затем глотнул еще. Ботаник смотрел на нас взглядом человека, который пересек пустыню и только теперь впервые за много дней увидел воду.

 – Дайте мне-то глотнуть, раз уж я нашел, – попросил он.

 – Так ты, небось, недостающие полбутылки и выпил, – усмехнулся Философ, протягивая ему пиво, – пока по кустам бродил…

 Минут через сорок к платформе, наконец, подчалила электричка. Мы загрузились в нее, уже не такие грустные как с утра. Найденное Ботаником пиво существенно помогло улучшению нашего мировоззрения. Не иначе это был дар неба, сжалившегося над своими презренными рабами.

 Ехать нужно было всего один перегон, и на следующей станции со смешным названием Мартышкино мы вышли. Минут пятнадцать мы шли по притихшему дачному поселку и, в конце концов, оказались на небольшом пруду, который местные облюбовали для купания.

 Вода освежила меня, ее прохлада на время заставила забыть об измождении, до которого меня довели несколько дней запоя. Философ плескался поблизости, а вот Ботаника в воду затащить не удалось – он упал в тени большого дерева, росшего на берегу и наотрез отказался даже приближаться к пруду. Ну, это уже дело его, решили мы с Философом.

 Часа полтора мы валялись на солнышке. Неподалеку от нас расположились на цветном покрывале две незнакомые девушки. Они пересмеивались и поглядывали в нашу сторону. Я тоже иногда бросал взгляд на их загорелые тела. Они были очень даже ничего. Внезапно я ощутил непроизвольную физическую реакцию в области паха и, застеснявшись, поспешил укрыться шортами Ботаника. Что поделаешь – мое половое созревание произошло раньше умственного, и, соответственно, совсем не ум движет мною по жизни.

 День потихоньку перевалил за полдень, Ботаник спал в тени дерева, а мы с Философом еще несколько раз окунулись и теперь сохли на солнышке. Похмелье отступало на второй план, зато на смену ему приходил голод. Господи, когда я последний раз ел? На этот вопрос у меня не было ответа. Словно читая мои мысли, Философ сказал:

 – Да. Что-то брюхо сводит, надо бы чего-нибудь пожрать.

 – Денег нет ни копейки, – резонно заметил я.

 Философ посмотрел куда-то вдаль, а потом произнес:

 – Вот так потребности тела берут верх над потребностями духа… а насчет денег не парься – мы ж в дачном поселке, наверняка на огородах что-нибудь выросло… август же…

 Вообще-то он был прав, но залазить в чужие огороды и к тому же рисковать столкнуться с разъяренными дачниками в таком состоянии – это было слишком для меня. Я ослаб и не имел сил даже на банальную кражу.

 – Ну не знаю… – задумчиво произнес я.

 – А чего тут знать, – ответил мне Философ, – нарвем там огурцов, помидоров каких, на крайняк яблок…

 – Так они ж зеленые…

 – Ты жрать хочешь или нет? – Философ посмотрел на меня в упор.

 – Хочу.

 – Тогда вопрос решен.

 Вскоре мы собрались, разбудили Ботаника и пошли прочь с пляжа. На поиски эфемерного жизненного счастья и пропитания. Но украсть нам так ничего и не удалось: в первом же огороде, куда мы с Философом полезли, нас заметили и подняли такой вой, что уноситься пришлось со всех ног. Мы смогли перевести дух только около железнодорожной платформы. И тут же на счастье Ботаник заметил кусты малины, которые густо росли вдоль дороги. Мы тут же набросились на дары природы.

 Электричка выползла из мутного предвечернего марева, душная и полная все тех же дачников. Мы вошли в вагон и закурили в тамбуре. За окном медленно поплыли огороды, на которых густо росли овощи и фрукты, – при виде этой картины мы дружно принялись глотать слюну.

 – Эх, не повезло… – медленно протянул Философ.

 Я согласно и грустно кивнул в знак признания бесспорной правоты его слов. Обстоятельства были сильнее нас.

 – Куда сейчас? – спросил меня Философ. – В город?

 Я вновь сделал обреченное движение головой – вниз-вверх. Электричка тем временем доползла до станции и начала тормозить. Ботаник молча протянул нам руку – для прощания. Ему нужно было выходить.

 – Ну давай, друг, – тихо сказал ему я.

 Философ молча пожал ладонь Ботаника. Ботаник тоже промолчал в ответ. Накатывала посталкогольная депрессия. Бесконечная грусть холодной змеей свивалась в сердце.

 – И почему люди употребляют депрессанты, к коим, собственно говоря, и относится алкоголь, для того, чтобы повеселиться? – спросил я Философа, глядя, как Ботаник выходит в открывшиеся с шипением двери и удаляется по платформе, слегка покачиваясь – возможно, от слабости.

 – Исторический парадокс, – коротко заключил Философ и полез в карман за пачкой сигарет. Сигарета осталась одна. Недолго думая, мы решили скурить по половине.

 Затягиваясь дымом дотлевающего окурка, я смотрел в окно тамбура и мне становилось грустно. Жизнь – не самая добрая штука, уж поверьте. Иначе на что нам, молодым и здоровым людям, такие страдания. Почему мы, люди в общем-то хорошо воспитанные и даже успевшие поучиться в университете, так стремительно идем на дно, с головой бросаемся в бездну, не сулящую нам счастья?

 Станции через четыре по электричке пошли контролеры. Мы с Философом лихо перебежали пару вагонов, пропуская их вперед. Мое сердце, правда, после такого забега готово было выскочить из груди, перед глазами поплыло от слабости. Философу тоже было не лучше. Ворвавшись в вагон, мы тут же тяжело попадали на деревянные скамейки.

 Сквозь грязные стекла вагона сочилось солнце. Мое самочувствие напоминало самочувствие червяка, раздавленного ногой неосторожного прохожего, – по крайней мере, по ощущениям. Я ослаб. Под мерный перестук колес я начал засыпать, впадая в тягучий алкогольный анабиоз. Впереди из горячего чада выползал равнодушный августовский город, дымя трубами заводов и сверкая стеклами бетонных гробов спальных районов. Я не пошел сегодня на работу, и единственной тому причиной был тот факт, что я умер. Окончательно и бесповоротно.

 Мы с Философом вылезли в Дачном. Унылое место. Многоэтажки, пустынные дворы, какие-то мутные типы, околачивающиеся в них. Или просто мне так с похмелья казалось? Хотя, нет, не казалось – весь мир – унылое и глупое место, где таким, как мы, остается лишь пустота и бесконечное похмелье, выхода из которого нет.

 Мы еле передвигали ноги. Вечернее солнце уже не так жарило, как днем, но и этого хватало для того, чтобы ощущать себя в адском пекле, поджаривающимся на сковородке. Чертей только не хватало, хотя и до их появления было недалеко. Внезапно Философ нарушил тягостную тишину:

 – Слушай, а давай продадим мой мобильник, – сказал он, обращаясь одновременно ко мне и к кому-то внутри себя.

 – Зачем? – вяло спросил его я, в общем-то зная ответ на этот вопрос.

 – Вот именно – зачем? Зачем он мне нужен? – ответил Философ, – глядя куда-то перед собой. – Все эти вещи… они привязывают к себе, а толку от них – ни хуя. Жили ведь люди без мобильников – и чувствовали себя вполне даже хорошо. Думаешь, Платон знал, что такое мобильник? Не знал. Потому и стал великим философом. А на вырученные деньги мы пивка купим и что-нибудь пожрать.

 Вообще есть очень даже хотелось. И опохмелиться тоже.

 – Ладно, почему бы действительно его не продать, – произнес я, – своего собственного телефона у меня уже давно не было: один я по пьяни утопил в унитазе, а другой разбил, играя им в футбол.

 – Ну вот и порешили, – сказал Философ, доставая телефон из кармана, – пойдем, я тут одну скупку знаю.

 И мы пошли. Избавляться от бренных вещей, отягчающих существование нашего духа.

 Такие вещи как алкоголь или наркотики быстро помогают победить в себе материализм. Все на алтарь своей зависимости. И ничего кроме нее. Получив на руки деньги и квитанцию, мы вышли из магазина, по совместительству являвшегося и чем-то вроде ломбарда. Квитанция тут же полетела в урну, а вот вырученные деньги Философ бережно сжимал в руках. Но не из меркантильных побуждений – для того только, чтобы тут же их спустить. Таковы уж законы зависимости.

 Через десять минут мы уже стояли в близлежащем дворе и тянули пиво. В руках у каждого было по вафельному стаканчику мороженого. Простые потребности – простые решения, вот так.

 Пиво потихоньку вселяло надежду в наши опустошенные сердца. Солнце клонилось за дома. Теплый ветер гнал пыль по асфальту, шелестел в зеленых кудрях деревьев.

 – Тебе с работы-то не звонили? – спросил меня Философ. Сам он уже давненько нигде не работал.

 – Нет, не звонили, – ответил ему я, – а что им звонить? Они и так все понимают. И вообще работа – от слова раб, а увольнение – от слова воля.

 Не то чтобы я ненавидел работу, скорее она вызывала у меня легкое отвращение. Я не был лентяем, но мне было противно вкалывать на Дядю. Такова уж была моя натура.

 Мы допили пиво и решили пойти куда-нибудь пожрать. Думать долго не пришлось: наш выбор пал на близлежащий Макдональдс, ибо Макдональдс – единственное место, где при должном уровне смекалки и наглости можно пожрать бесплатно. Есть просто несколько простых секретов. И Философ, проработав там в свое время несколько месяцев, знал их все.

 Нужно просто найти чек. Чек, который и станет отправной точкой на пути к халяве. А потом с возмущенным видом идти на кассу и орать, угрожать, требовать обслужить тебя по этому чеку: мол, я уже полчаса жду, а мне так ни черта и не принесли. Просто, да? Самое забавное, что срабатывает. Нужно только быть уверенным в себе. И капля актерского таланта вам не повредит.

 В большинстве случаев вас обслужат сразу же: все объясняется психологией Мак-рабов – эти люди, привыкшие пахать в поте лица на Рональда Макдональда за копейки, просто не имеют необходимого уровня воли, чтобы тебе возразить. Даже пришедший на шум менеджер скорее всего ничего не прохавает: проще пойти на уступки, чем портить имидж компании. Клоун Мак все равно в накладе не останется: сэкономят на качестве пищи и санитарных условиях ее приготовления. Тем более, что накладки в этой потной машине вечно суетящихся Мак-муравьев действительно бывают: иногда в суматохе клиентов забывают обслужить. Так что забрать у Рональда свой кусочек холестериновой хавки можно всегда.

 Так мы поступили и на сей раз, и вскоре с удовольствием уминали дымящиеся гамбургеры, потягивая принесенное с собой пиво из макдональдсовских кока-коловых стаканчиков (мы его перелили туда, чтобы не смущать сидевших за соседними столиками детей и их мамаш-папаш). Мимо сновали Мак-рабы с понурыми лицами. Еще бы – вкалывать на тупого клоуна за копейки. Хотя… Зато у них была работа. Работа! Что может быть прекраснее, чем просрать свою жизнь на скучной, бессмысленной и бесполезной работе?

 – Что будем делать дальше? – спросил меня Философ, хмуро оглядывая зал Мак-тошниловки.

 – Не знаю, – ответил я, потягивая через соломинку холодное пиво, – поехали ко мне что ли…

 – Поехали, – Философ впился зубами в очередной доставшийся нам нахаляву гамбургер, – только пива еще возьмем.

 – Естественно.

 Вскоре мы уже шли в направлении метро. В руке у каждого было по бутылке пива. Философ легко расстался с телефоном, легко же пропивались вырученные от этого деньги. Алкоголизм побеждает материализм. Всегда!

 Люди в метро, словно слепок всего гадкого, порочного и мерзкого. Едут со своей работы. Или на работу. По хуй. Неважно. Важно, что именно ИМ на все по хуй. Если у них на глазах начнут убивать человека, они скорее всего отвернутся. Чтобы не видеть, как тот, сипя и харкая кровью, подыхает. Отвратительное зрелище. Портит аппетит. Сбивает с рабочего ритма. А надо работать. Работать, бля.

 Я уж не помню, как мы с Философом проскочили сквозь прямую кишку подземки, набитую всем этим человекоподобным калом, но вскоре, к счастью, мы уже выбирались наверх, облегченно вздыхая. На дне наших бутылок плескались последние глотки.

 Багряный диск солнца резанул по глазам последними слабыми лучами. Мы с Философом закурили. На площади перед станцией метро играли два слепых близнеца – один на гитаре, другой на саксофоне. Мы постояли и послушали минут пять. Потом побросали дотлевающие окурки и пошли к дому.

 По дороге зашли в магазин и взяли две полторалитровые бутылки пива и пару кабачков. Очень хотелось жареных кабачков. От вырученных денег осталась мятая десятка и пригоршня железной мелочи. Да и черт с деньгами. К их отсутствию нам было не привыкать.

 Вскорости мы были дома. Дрожащей рукой я нащупал клавишу выключателя и зажег свет. Дом. Хаос и запустение. Два дня назад я свалил отсюда, ибо больше не мог переносить заточения в этих стенах наедине с собой и алкоголем. И вот, поскитавшись по абстинентной субреальности, я вернулся, словно Одиссей в Итаку.

 На кухне валялись бутылки и какие-то объедки. В тарелке с маринадом из-под огурцов плавали бычки. На полу валялся разорванный плакат с обнаженной Мэрилин Монро, обляпанный чем-то похожим на сперму. Его я поспешил удалить в окно.

 В комнате была такая же разруха. На диване лежало скомканное одеяло. Всюду тонким слоем лежала пыль. К серванту была приклеена этикетка от бутылки с дешевым вином. Мы решили обосноваться на кухне.

 Философ разлил пиво, а я занялся кабачками – готовить их умел только я. Философ включил ящик и, пощелкав каналами, остановился на каком-то музыкальном. Я зажег газ, поставил на него сковородку, налил масла и уселся за стол пить пиво. В сковородке зашипело, забулькало и заквакало. Мы чокнулись стаканами.

 – А жизнь не так уж и плоха, – улыбнулся Философ.

 – Да уж… – скривил я гримасу.

 За окном медленно смеркалось, затихал гул машин, город погружался в теплую летнюю дрему. Я стоял у плиты и жарил кабачки. Периодически отлучался к столу, чтобы выпить пива.

 – Дай уж попробовать-то, – попросил меня Философ, – что ты там нажарил.

 – Не, подожди, – ответил ему я, – давай уж они все дожарятся – тогда и попробуем.

 – Ладно, как знаешь, – махнул рукой Философ.

 Мы ударились кружками и пригубили пенного напитка. Эквивалент мобильного телефона да и прочих материальных ценностей вообще.

 Вдруг входная дверь заскрипела и начала открываться. Нас сковал ужас. Запой странным образом действует на психику: тебе повсюду начинают мерещиться мертвецы, призраки, прочая дрянь. Мы воззрились на дверь.

 А она продолжала распахиваться, и вскоре из-за нее показалась Кикимора. Но в этом, слава богу, вопреки нашим опасениям не было ничего мистического. Кикимора – это моя соседка, живущая за стеной. Наркоманка и психопатка. Менты до сих пор не добрались до меня из-за моих выходок только потому, что у них была гораздо большая головная боль – Кикимора. У нее постоянно тусовались какие-то мутные типы, периодически часа так в четыре ночи они устраивали потасовки и закатывали истерики. Я понял, что Философ, который заходил последним, просто забыл закрыть дверь. Вот Кикимора и решила заглянуть на огонек. Ее, блядь, здесь не хватало.

 – Здорово, – с порога крикнула нам Кикимора, – а что это у вас дверь открыта?