Текст книги "Другой Сценарий Или Бес В Красной Свитке И Русский Апокалипсис (СИ)"

Автор книги: Алексей Шишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Шишкин Алексей Петрович

Шишкин Алексей Петрович

Другой Сценарий Или Бес В Красной Свитке И Русский Апокалипсис

ЕВГРАФ ЩЕДРОДАРОВ

ДРУГОЙ СЦЕНАРИЙ ИЛИ

БЕС В КРАСНОЙ СВИТКЕ

И

РУССКИЙ АПОКАЛИПСИС

И многие из спящих в прахе земли пробудятся,

одни для жизни вечной,

другие на вечное поругание и посрамление.

Книга пророка Даниила

Прошло сто лет – и что ж...?

А.С. Пушкин

На закате с горы Голгофа далеко видно, как стелется по земле лилово-синий туман, и, утопая в нём, колышется хвойная риза лесов, шепчась с небом. Изумрудная гладь далёких озёр оплывает в седой пелене, съедающей горизонт, и мнится, будто вода уже не вода, и озеро не озеро, а безбрежная небесная заводь, в которую уходит Русь, уплывая за край окоёма...

Глядя на старую фотографию и вспоминая Анзер, Данила Романович невольно задумался о своей жизни... Как там пелось? Мы с тобою вдвоём перешли перевал и теперь нам спускаться пора. Да, он перешёл свой перевал, пережил двадцатый век, и будет спускаться теперь в двадцать первом. Ты притупи, о, время, когти льва...

Профессор Самарин был известен на литературно-сценарном факультете многим. Для одних его имя означало всё, другие произносили его впервые, третьи вовсе не хотели произносить, но миллионы слов и мыслей, вольно или невольно коснувшись этого имени, оставляли на нём свой чистый и нечистый след. И казалось, что оно было покрыто паутиной чужих мнений, сплетен и слухов. Сотни губ шевелились, повторяя его вслух и шёпотом, будто целовали святой камень или крест, желая то ли исцелиться, то ли осквернить его заразным прикосновением, то ли запечатлеть поцелуй Иуды.

Профессор был стар и мало ходил. Он часто оставался на кафедре один, сидя в кресле как старый король, забытый врагами и наследниками. Всю свою жизнь он посвятил книгам и, казалось, что в эти минуты, глядя перед собой, профессор тоже читал какую-то неведомую книгу, и ему, как древнему пророку, виделось что-то таинственное и роковое. А может быть, его собственная жизнь раскрывалась перед ним, как та великая Книга, и в ней были свои заветы, свои притчи, свои пророки и откровения, своё Евангелие и своя Голгофа.

Он сидел одни среди своих книг при зажжённых свечах– то ли слушал, как капуцин, их суровую исповедь, непонятную для иных ушей, то ли они внимали ему, будто собравшись на Тайную Вечерю? Глядя в их лица, иссеченные временем, но не искажённые ни старостью, ни уродством, ни скукой бытия, профессор читал в хитросплетениях шрифтов строку своей жизни и видел, сколь короток путь всякой плоти, измеренный бесконечностью неуловимого слова. Как солнце, оно озаряло весь этот путь, пока он длился, – на рассвете, в полдень, на закате. Как и солнце, оно не гасло, но пряталось за горизонт сознания. В такие минуты профессор думал о прошлом – его мысль обращалась к истокам, рождаясь вновь, как Феникс, из пепла воспоминаний, дитя, спелёнутое жёлтым пергаментом вековой мудрости, тянущееся к пухлым томам, будто к материнской груди. Словно лишь вчера его младенческий, девственный слух уловил те волшебные звуки, которые веками лились из уст в уста, опьяняя сердца и тревожа умы. Очарованная душа его не могла быть иной в семье учителя словесности, в семье русского человека, где чтили слово как святыню, русское слово... Се бо суть рекы, напояющие вселенную...

Словно лишь вчера профессор Белецкий раскрыл своему ученику великий смысл великой науки, заключённый в бессмертных созвучиях древнего языка – филологии. И ученик не забыл дивной музыки этого слова. В нём было всё: начало Бытия, когда ещё само оно было лишь первым звуком в устах Творца; глухая поступь древних племён, исходивших из осквернённого Египта в иную землю; прорицание Кумской сивиллы о чудном младенце – и глас вопиющего в пустыне, восхищённый шёпот волхвов, озарённых звездой в Вифлееме – и скрежет зубовный в круге первом ада. Он слышал, как течёт Лета и блуждают души в полях забвения, как шуршит песок времён в пустых глазницах черепа – бедный Йорик! Как звенит о шлем сарацина булатный Дюрандаль, как плывёт сквозь века корабль дураков.

Много видел он на том корабле вождей, властей и государственных флагов. Бесконечные речи и гимны, гимны и речи... А в итоге лишь Озимандия. Ему вспомнился огромный каменный сапог вождя, торчавший из травы где-то на берегу канала им. Москвы. Там он гулял с детьми, живя на даче. Где валялась голова – он уже не помнил.

Родился Данила Романович при Временном правительстве, уже дышавшем на ладан, жил под красным знаменем, а умрёт под трёхцветным.

"А если его тоже сдует, как жухлый лист осенью гнилой? – подумал он. – У нас часто в это время власть сдувает – осень патриарха как крах генсека и закат президента. Розанов, кажется, сказал, что старая Русь слиняла за два дня! Бог плюнул и задул свечку. Советская власть – тоже дня за три среди серой мещанской возни. Ели, пили, веселились, копали картошку, утром проснулись – нет Совдепии... и без всяких воплей о том, что социалистическое отечество в опасности!...Красную империю расчленили, как ту бесовскую свитку на сорочинской ярмарке. Отвалились прибалтийские рукава и Молдова, отпало ненасытное азиатское брюхо, бежали робкие грузины, накрывших звезднополосатым флагом. За днепровские пороги ушло наследие Богдана – они обнажились в иссякшем потоке казенного оптимизма. Кончилась советская ярмарка тщеславия – мол, у нас собственная гордость, на буржуев смотрим свысока!? С вершины нефтяного пузыря. Но пузырь лопнул, а империя сдохла. Как Хазарское ханство, сгинул партийно – кагебешный каганат. Бог вновь плюнул и задул свечку. Впрочем, говорят, бес все бродит по пост-советсткому пустырю, собирая куски своей свитки. И подрастают красные дьяволята, вышколенные Кремлем и Лубянкой – будьте готовы! Всегда готовы. И еще говорят в народе, что ровно через сто лет после октября семнадцатого – а ждать уж недолго – черт найдет все куски свитки. Она срастется и полыхнет адским пламенем над Россией и станет гореть, не сгорая, как Неопалимая Купина. Но то будет черное пламя – от него не свет, а лишь зримая тьма. И в той тьме многие соблазнятся, как и сто лет назад, и поклонятся бесу. И восстанут мертвые, чтобы хватать живых. И воздвигнутся каменные и литые идолы – забытые теперь по углам статуи вождей. И шинель железного Феликса крышкой гроба накроет Россию.

Да, здесь не Украина. Там из детской песенки пришел оранжевый верблюд, сжевал президента и выплюнул сюда в Москву.... Сплошная пошлость. И никакой марсельезы."

Ветер тихо шевелил листы рукописи на столе, будто невидимый актёр в последний раз перед выступлением перечитывал сценарий или пьесу... Что вы читаете, милорд? Слова, слова, слова...

"Как там сказал наш гений, – вспомнил профессор, – печатный станок – это самый разрушительный снаряд. Не одну власть разрушил, разрушит и эту. Слово дано человеку воздавать Богу Богово, а от него требуют кесарева – стоять с дежурной одой у календаря. Но Оно выше власти... Aere perennius, piramid' altius... Монархия умерла, совдепия выродилась – Страну Советов не спасли советы постороннего. Пирамида государства развалится от собственной лжи, всё развалится, останется лишь тысячелетняя пирамида русского логоса... доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит!"

Надвигалась столетняя годовщина Октябрьской революции, и где-то там, наверху, в сферах и коридорах, советах и кабинетах – то ли при президенте, то ли при министре – было высказано пожелание творческим союзам: выдвинуть на госпремию произведение об этом событии – роман, пьесу, сценарий будущего фильма, да и сам фильм. Ведь нельзя же просто проигнорировать такую дату и отдать на откуп коммунистам и радикалам всех мастей. Надо вписать тему революции в контекст современности, увидеть далёкие события глазами нынешнего российского общества.

"Все хотят заработать на прошлом свой капитал, – усмехнулся профессор, – используя колдовскую власть слова – политический, партийный, пропагандистский и даже финансовый. Аки пёс на блевотину? Чему же нас научила революция, кроме обожествления вождей? Царей так не обожествляли. За сто лет у нас трижды менялась власть и разваливалась государственная машина. А в промежутках – вожди и склепы, склепы и вожди. Одних вносят, других выносят. Меняется иконостас, а гимны прежние поются. И у каждого своя конституция – они тоже меняются как перчатки по руке вождя. Что там написано – никто не читает, неинтересно. Ибо основной закон – воля вождей. Власть – священная корова, на остальное – народ, личность, церковь, культуру, Конституцию – наплевать, как в 1993-м. Даже на гегемона наплевать – в 1961-м, не моргнув глазом, растре-ляли рабочих Новочеркасска. Идол требует жертв, он вечно живой чужой кровью, хоть на трибуне, хоть в мавзолее, хоть Генсек, хоть Президент. Плебей в красной свитке. Пародия на монарха. Тот казнил, но помнил, что кровь людская – не водица. А эти...от Робеспьера до советских – сплошная паранойя. Красная свитка – не багряница. Все покроет – и Вандею, и Кронштадт, и ГУЛАГ, и Новочеркасск.

Когда-то король-солнце построил Версаль, шедевр архитектуры и искусства. Пётр I – Петербург, "полночных стран красу и диво". А теперь? Кремлёвский горец, первый коммунист планеты, первый кагебист планеты среди лагерей, ракет и трубопроводов. Наше солнце в трубе? А где государство? Там же, всё в одном лице – это Я: президент – это Я, демократия – это Я, Лубянка – это Я, суд и прокуратура – это Я, Дума – это Я, Академия наук – это Я, Олимпиада – это Я, полёт журавлей– это Я и вся Россия – это Я. Осталось лишь примерить красную свитку!

А мы кто? "Мы, многонациональный народ Российской Федерации".

Что это такое? Многорукое безликое туловище – россияне – где хитрые националы выторговали себе ярлык на местное княжение – свою конституцию. А мягкотелый, как амёба, русский народ оказался в пустоте – вне конституционного поля вообще, нет ему там места, будто и самого его нет. Затерялась русь среди мордвы и чуди, утонула в болоте, евразийском Васюгане, сгинула среди чукотской мерзлоты, будто и Россию создала не она, а какая-нибудь ногайская орда или Чечня (у которой есть своя конституция).

Новая общность – советский народ – стала ещё новей? Вождь у нас – чекист, и все Мы в духе вождизма и коллективизма – тоже единый коллективный чекист, сознательный и бессознательный, всех полов и возрастов, все Мы– пешки фээсбешки:

Дитя-чекист – устами младенца глаголет истина;

Юный чекист или чекист-пионер – всем ребятам пример!

Молодой чекист – молодо, но не зелено;

Половозрелый чекист – преданный член!

Перезрелый чекист – наставник молодых!

Престарелый чекист – на старости я сызнова живу!

Чекист-аксакал – почетное звание;

Чекист-олигарх – люди гибнут за металл;

Чекист-епарх – у нас новый духовный регламент, по которому в каждой епархии – свой Большой брат в рясе, ведь все мы братья во ЧКе, братья и сиостры, как говорил Отэц народов;

Чекист-патри... – страшно вымолвить, робею, язык прильпе к гортани!

Чекист-мулла – Аллах акбар!

Чекист-аятолла – полный акбар!

Чекист-иудей – для счастья всех еврей!

Чекист-спортсмен – в здоровом теле лубянский нюх!

Чекист-омбудсмен – друг не дремлет!

Чекист-стоик – стойко переносит тяготы службы;

Чекист-параноик – узрит врага даже в очертании собственной тени.

Или мы народ-трубопровод? У нефтедолларовой кормушки? У гроба социализма баксы объединяют? Кого? Одураченного великоросса, не построившего коммунизм, с ваххабитской жабой без хиджаба – маски долой? Но нет таких крепостей, которые не взяли бы потомки большевиков! Нам насра– на Альнусра. Всех разбомбим и широкую, ясную грудью дорогу проложим...Кому?

У нас всё народное, и народ ничто не интересует. Безгосударственный народ в общенародном государстве. Русская безалаберность по отношению к государству, – так, кажется, писал наш великий сатирик, – одни смешивают его с отечеством, другие – с законом, третьи – с казной, четвёртые – с начальством, а пятые, как сегодня, – со своим карманом."

На столе лежал ворох сценариев, и Данила Романович как член жюри должен был всё это проглотить и переварить.

"Или изблевать? – подумал он. – Слова, слова, слова... От слов своих осудишься, от слов оправдаешься! У нас была великая литература, а нынче лишь пост... Постмодернизм как пост-сталинизм или пост-советизм! Зато как созвучно одесскому "поц"! Поц-литература! А!? Куда там сорокиным и пелевиным придумать такое – а ведь это они её и создают. На большее не способны. Зато достойны высшей литературной премии НАЦПОЦ!

Впрочем, нам теперь говорят, что они тоже противостояли бессловесному хаму масскульта в общем ряду культуры! А их пессимизм, мол, надо преодолевать, траур отрицать и вообще бороться с ощущением конца, трансформируя постмодернистский итог в образ цветущего продолжения... И вечный бой... с мечтой о цветении... Почти "no pasaran"! – пессимизм не пройдёт, и буддизм не пройдёт, и фашизм не пройдёт! И никто не пройдёт сквозь наш цветущий оптимизм! Не хватает лишь постановления Съезда писателей (по указке партии и правительства) "О преодолении пессимизма, пустоты и отрицании траура... во имя оптимистического реализма".

Да, – усмехнулся профессор, – покой нам только снится. Всё преодолеваем и боремся – всё горим в синем пламени революции... Как там у Мильтона? "Yet from these flames no light, but rather darkness visible..." Адское пламя не даёт света – в нём мы не узрим Свет, за семьдесят лет так и не узрели. Зримая тьма соцреализма... Зримая тьма постмодернизма... Затем они сливаются – взаимообогащение!... Тьма в квадрате, в чёрном квадрате!

Что же за революцию мы увидим в чёрном квадрате в её столетнюю годовщину? Мыльно-патриотическую оперу о великом потрясении как игре, когда все были по-своему правы? Мол, и нашим, и вашим – каждый на своём фронте сражался с пустотой (Пустотой?) но за Россию?

Или костюмно-историческую туфту с душком бытовизма и бесконечными разговорами о том, что народ всегда прав, даже когда он слеп? Ведь у нас же все народопоклонники, да ещё почвенники и государственники в одном флаконе! Все талдычат свои шаманские заклинания о светлом будущем великой страны. Все ждут царя, вождя и героя... И уж тогда!...

Или, в крайнем случае, похабную блевотину с налётом порно и патологии? Вождь и Инесса в блудуаре: промедление смерти подобно! Революционные матросы, нажравшись кокаина, со скрещёнными пулемётными лентами на груди насилуют бабий батальон, даже не снимая этих лент. Бряцание оружием в ритме полового акта!... Какая находка для сценариста и режиссёра! И ведь целая традиция родилась в огненных чреслах революции. У этих большевиков и коммунистов всё делалось в ритме полового акта. Енукидзе, кажется, обожал балерин – и сохранился Большой балет. Спасибо партии за это! Ягода затащил в постель невестку великого пролетарского писателя – вполне в духе соцреализма. И верхи могут, и низы хотят – народ и партия едины в стремлении к счастью. А уж этот, который потом потерял доверие, Лаврентий Берия. Настоящий московский сперматозавр – genitalius loci!

А пятизвёздочный бровеносец Ильич? Он вообще стал почётным Членом многхосисечного женского коллектива! Новая общность – советский народ. А вокруг – голубая, голубая тайга, БАМ и сплошные золотые костыли на всех километрах! Недалеко, однако, мы откостыляли с многхосисечным коллективом. Вавилонские блудники и блудницы – от Сашки Коллонтай до Гальки Брежневой – так и не построили Вавилонскую башню коммунизма.

Зато теперь все поют, считая звезды, про дела отцов. Каждый своё, чтобы заработать на прошлом. Для одних это – семьдесят лет великих побед и великий менеджер Берия в голубой тайге забивает золотой костыль светлого будущего. Для других – лишь голубое сало до горизонта. Голубое, голубое, не бывает голубей. Зато какое раздолье для беле-триста и сценариста! Всё стало товаром: патриотизм и ниги-лизм, звёзды и костыли, секс и тайга, ГУЛАГ и бардак. Лишь бы глотали, не жуя. А уж режиссёр, дай ему бюджет, такое наворотит – все Оскары и Кинотавры сольются в экстазе с Никами средь голубой тайги. Не бывает голубей!... Это ветер гудит – бам! На просторах страны – бам! По мозгам обыва-теля – бам! И оскалом ГУЛАГа тайга улыбается нам – бам! И Лилипутин такой молодой! И новый дефолт впереди! Бам-м-м!

Да, как сказал бы протопоп Аввакум, всё сие речение блядь! Язык перестал совпадать с сущностью вещей. Время мертворождённого слова, в нём так нуждается власть. Прошлая и нынешняя. Говорим – Ленин, подразумеваем – тупая масса, послушная воле вождя. Говорим – партия, подразумеваем – культ личности. Говорим великая держава, подразумеваем – тупой советский гигантизм на костях. Говорим – антифашизм, подразумеваем – параноидальный сионизм. Говорим – свет в конце тоннеля, подразумеваем – слепящая тьма!

Всяк человек ложь! Паче других тот, кто у власти и иже с ним. И всё изреченное им – ложь. И всякая власть от человека – ложь!"

Данила Романович с тоской посмотрел на стол с ворохом рукописей и подумал, что и на сей раз победит тот, кто впишется в конъюнктуру – удобная посредственность. По её сценарию на государственные деньги снимут фильм, "объединяющий общество". Кого с кем и во имя чего? Это не важно, был бы повод выпить и погулять в День народного единства. А вот вождь революции считал иначе – прежде чем объединиться, нам нужно размежеваться.

И ведь получилось – размежевались, да ещё как. И до сих пор никакая рыночная экономика, никакие ларьки и вонючие базары на каждом углу что-то не сплачивают богатых и бедных "вокруг партии и правительства". А их всё больше, этих бедных. Наука всё объяснила – общенародное государство "воспроизводит бедных". Отечество славлю, которое есть, но трижды...!

Вот мы и дожили до этого самого отечества, которое трижды... будь оно трижды? Или нет, теперь оно по степеням – За заслуги перед Отечеством IV степени! Что же мы имеем в отечестве IV степени за заслуги? Я достаю из широких штанин... Вот с тех пор только и имеем в своём трижды Отечестве IV степени, ЧТО он тогда достал... Хочешь жни, хочешь куй – всё равно получишь то самое – из широких штанин!

Прозорлив был певец революции, ох, прозорлив! Напророчил в своём Отечестве. И к штыку приравнял перо, да что толку. Лучше бы приравнял к нему, глядя в будущее, президентское кимоно. Убойная сила! Гарант произносит речь, затем выходит в кимоно на ковёр и борется... с бедностью и коррупцией! Веселится и ликует весь народ! Глупый веселится, а хитрый векселится, ибо, как сказал ещё Карл Маркс, вексель – вот истинный Бог еврея и иже с ним.

Эффектный бросок через бедро – кто кого? Неважно, главное участие, а не победа. Ведь победит Дружба! А мы давно дружим с бедностью и коррупцией – они нам близки и понятны. Мне миллионы даёт страна улыбок женских, тонн чугуна! Бедность закаляет, а наркоманию, СПИД и алкоголизм мы победим речами президента – они исцеляют, как тень апостола Петра.

Понимая, что надо всё же начать читать, Данила Романович отложил фотографии и взмолился: "Господи, за что мне этот крест?" И услышал как будто в глубине души тихий голос: "Ты не хочешь нести свой крест?" Он даже оглянулся, но никого не увидел. Тогда он взял какой-то сценарий и лениво стал читать. Осилив две страницы, профессор задремал и скоро заснул. И во сне увидел себя в какой-то большой пещере, все её стены были увешаны крестами. Тот же голос сказал: "Молитва твоя услышана, выбери себе любой крест, по силе твоей ". Данила Романович стал рассматривать окружавшие его кресты – были тут старинные каменные, поросшие мхом, были железные, кое-где покрытые ржавчиной, а в других местах натёртые до блеска телами тех, кто их носил. Были огромные золотые кресты и ажурные серебряные. Наконец он увидел маленький деревянный крестик и спросил: "Могу я взять его?" И голос ответил ему : "Но ведь это и есть твой крест, другие в стократ тяжелее".

В глубине пещеры Данила Романович увидел ещё одни крест – он был так велик, что не вмещался внутрь и, пробив свод, уходил куда-то ввысь, в небо. Задрав голову, профессор едва мог разглядеть его вершину. Это был восьмиконечный деревянный крест-голубец, какие он часто видел в северных монастырях и на крестьянских кладбищах.

– Ты видишь крест России, в которой ты жил, – услышал Данила Романович. – Твой крестик сделан из того же дерева. Ты родился в тот год, когда рухнуло царство, и восстали слепые вожди слепых. Крест дан во спасение, чтобы Россия несла его до последних времён. И если она будет нести его, то и крест понесёт её, и тем спасётся.

В основании креста покоились черепа, источавшие миро. Дивное благоухание изливалось по всей пещере, и душа профессора наполнилась неизреченной сладостью.

– Это новомученики, пострадавшие за веру, – сказал голос. – Они наследуют царство Божие, ибо несли свой крест до конца и сораспялись Христу. На их костях стоит большой крест.

Слева от креста возвышалась гора других черепов, покрытых грязно-серым пеплом. В нём копошились черви и выгрызали на черепах пятиконечные звёзды.

– Эти отвергли Христа и служили бесам революции, – произнёс тот же голос. – По клейму на лбу их узнают на Страшном Суде.

Данила Романович вдруг ощутил смрад гниющих черепов и невольно содрогнулся.

– Возведи от тли живот мой и исторгни мя от гнуса сего, – прошептал он и проснулся.

Уже вечерело. Лениво скользя взглядом по столу, профессор заметил старые соловецкие фото и ... обомлел. Это было невозможно – он не спал, нет, но будто грезил наяву. Он видел тот же самый крест-голубец, будто и не выходил из пещеры. Взяв лупу, Данила Романович с трудом прочёл на нём надпись: "При строителе Пармене поставлен иеромонахом Ефремом 1917 года октября 24".

"Так вот оно что, – подумал он, – тот самый год, сто лет назад. Шестого ноября по новому стилю. Началось. Каждому своё. Почему всё рухнуло? Царь был плох, а временные ещё хуже? "Ослаб великий фетиш", – сказал Розанов. Ничто не вечно в падшем мире. И солнце когда-то погаснет, и небо свернётся как свиток. Претерпевший до конца спасется. Россия шла к своему кресту тысячу лет, сама выбрала тогда в 1917 году, как он свой крестик в пещере, и воздвигла силами этих забытых иноков. И понесла – пусть руками немногих, малого стада, неважно, ибо не стоит село без праведника. И ничто не стоит без него в этом мире – ни классы, ни партии, ни империи, ни вожди-истуканы, всё вотще... Рассказ дурацкий в устах идиота! В нём много шума, мало смысла. Власти приходят и уходят, истлевают в гробах вожди, генсеки и президенты, и гниют на свалках истории кумачи и триколоры."

Ему вдруг вспомнился звенигородский Спас. На голых досках, жёлтых как пески Синая, только лик Христа. Только он. За шестьсот лет все краски вокруг исчезли, как облетела земная суета на ветру вечности – прошли цари и царства, вожди и партии, революции и контрреволюции. Остался лишь Он как древний сфинкс в пустыне мира... Для иудеев соблазн, для эллинов безумие. Приидите ко мне... Иго мое благо и бремя мое легко есть...

А иным – иное бремя. Иудеям – иудейское, варварам – варварское. Пролетарии всех стран – соединяйтесь! Вам нечего терять, кроме своих цепей. И что же? Что смогли эти несчастные морлоки, усвоившие психологию рабского труда? Одурманенные снами Веры Павловны и марксистским опиумом для народа? Разве соединились, сбросив кандалы? Или, сбившись в стадо под красным флагом, на старые цепи нацепили красные "вериги"? В коммунистическом государстве партийных и советских иезуитов. Во имя безграничной свободы безграничный шиголевский деспотизм. Сбылась мечта идиота!

Великий прогрессивный переворот – всё стало с ног на голову. Прямо бахтинский карнавал, но под красной звездой! Верх стал низом, а низ таковым и остался, ведь все теперь равны и всё теперь народное. И мы теперь – боги, мы всё творим – человеческое, только человеческое. Бога нет – и смерти нет, не должно быть. Саморегуляция природы, от которой никто не ждёт милости. Гротескное народное тело, народ-Бог! Всё в нём и из него, вечный карнавал: воскрешение отцов, беременная старуха, рождающая могила – бесконечные повивальные бабки истории! И Ленин такой молодой – вечно живой в вечном холоде мавзолея... среди жрецов некрофилии! Великое оледенение для разжигания пожара мировой революции! Лёд и пламень не столь различны меж собой. Как в аду – Коцит и Флегетон, Флегетон и Коцит! И если мировой пожар так и не разгорелся, из пламени борьбы свобода погружается в ледяные воды охраны завоеваний народа. От врагов и её самой!

Вождь спит – народ спит. Все спят. И видят сны о том, как могильные камни проклятого прошлого обратятся в хлебы светлого будущего. Тишина, на земли мир и в человецех... отупение. Как там пелось у советского или антисоветского барда? Держава опухла от сна!? Жизнь есть сон? Под мудрым руководством партии и правительства. Клянёмся охранять сон вождя! В нём залог светлого будущего!

Профессор вспомнил, как у стен гранитной кунсткамеры выстраивалась очередь к вождю. Он покоился в тишине склепа, сквозь которую, как тени, без следа проходили вереницы потомков, лишённых собственной сущности и ценных для истории лишь как массы и классы, могильщики прошлого и движущие силы будущего. Они ползли в благоговении перед ликом "вечно живого", овеянные холодом мировых процессов. А он, всё так же ворочая в черепе сотней губерний, производил незримый отбор человеческого материала. Мамонт революции, оледеневший в вечной мерзлоте своих идей.

И до сих пор по ночам в пустом склепе угрюмый жрец некрофилии зорко следит за тем, чтобы не ослабело холодное адское пламя, обтекающее снизу прозрачный ковчег, где в мечтах всё плывёт по волнам революционного потопа несостоявшийся Ной, так и не достигший своего Арарата. Наверное, размышляя в пути о Рабкрине, он уснул и не заметил, что потоп уж иссяк и высох, и корабль его давно уже на мели. А может, ему всё чудится тот стальной запломбированный ковчег, послушный руке германского кормчего, в котором он средь бурь мировой войны плыл в революцию и дальше? Но в одном он мог быть спокоен – вокруг расплодилось странное племя, историческую миссию которого он предсказал.

Это был новый отросток – а точнее, мутант или полип на стволе эволюции. По виду тот самый homo, когда-то провозгласивший себя sapiens. Однако, если в нём что-то и оставалось от первого, то ничего уже не было от второго. Превзойдя своего допотопного предка, он шагнул дальше и достиг вершины развития, став весьма habilis в том виде высшей деятельности, когда – по желанию или по команде – требовалось к штыку приравнять перо и использовать то и другое в борьбе. Он боролся за и против, вместе со всеми и сам по себе, с врагом далёким, незримым и внешним, но особенно с близким и похожим на себя самого.

Так, ощетинившись штыками и перьями, сей homo захватывал одну экологическую нишу за другой на пустынной после потопа земле, покорял пространство и время и подвергал рабоче-крестьянской инспекции всякую тварь земную.

Теперь уже трудно сказать, какая именно ветвь древа жизни дала столь странный побег. Были то древние иглокожие или круглоротые, пресмыкающиеся или двуутробные, а может и панцырные – наука молчит. Установлено лишь, что по своему строению эти неведомые существа были похожи на первых четвероногих палеозоя. В третичный же период, когда хищники отточили свои зубы, а холоднокровные рептилии усовершенствовали процесс теплообмена с внешней средой, они, не утратив преимуществ тех и других, как и приматы, целиком сохранили локтевую и малую берцовую кости, а также пять лучей руки, из которых позднее развились пальцы, столь удобно державшие перо.

Однако, в дальнейшем, эволюция этих особей протекала весьма неожиданным образом. В отличие от приматов, ставших на путь мозгового развития, они пошли путём другим, лишь отдалённо напоминавшим движение к мысли. В их организме образовались особые железы, вырабатывавшие чудодейственный гормон, заменивший серое вещество головного мозга. Учёные далеко не сразу определили его назначение, считая гормон лишь аналогом пантокрина в рогах молодых оленей. Но если идеальная форма рогов свидетельствовала только об узконаправленном инстинкте, то воздействие гормона на черепную коробку проявлялось в гораздо большем разнообразии её функций, чем просто умение бодаться с себе подобными, хотя и оно сыграло позже свою роль в идейной борьбе. Рабочая поверхность черепа этих существ по сравнению с ветвисторогими, винторогими и вилорогими значительно возросла, что и дало название удивительному гормону – рабкрин. Именно благодаря ему в их среде сформировались два важнейших подкласса – дубинноголовые и твердолобые, что в корне изменило весь ход эволюции, протекавшей отныне под знаком рабкрина. О его уникальных свойствах с восторгом отзывался позднее покойный вождь, мечтая внедрить его в мозг государственной машины и установить таким образом живую связь аппарата с трудящейся массой, а также полный учёт и контроль в природе и обществе.

Роль рабкрина в процессе превращения обезьяны в подобие человека была столь велика, что масштабы её наукой ещё не выявлены до конца. Но уже первые прямоходящие имели все признаки ярко выраженного воздействия этой субстанции. У них был довольно объёмистый череп, но состоял при этом из столь массивных костей, что они исключали как возможность восприятия ярких впечатлений извне, так и появление воображения внутри. В глухом пространстве черепной коробки не возникало ненужных возбуждений, характерных для существ на ступени рефлексии. Психика этих созданий не знала сомнений и колебаний, присущих творящему разуму первых людей, ибо они ничего не творили – их роль была более важной. Выдвинутая вперёд мощная нижняя челюсть, фрагменты которой, как говорят, были найдены при раскопках на острове Ява, убегающий назад лоб, выступающие глазные орбиты, где под покровом мохнатых бровей таился без промаха бьющий глаз, а также стояние на двух ногах – всё говорило о гегемонии этой породы не только в мире обезьян. Передние конечности их были свободны и не отвлекались на создание каких-либо ценностей – материальных или духовных. Они уже были готовы к своей исторической миссии, оставалось лишь вложить в них стальное революционное перо, чтобы оно наложило резолюцию на девственный лик вселенной и над мыслью времен комиссар с приказанием нависал. Вскоре так и случилось. И если после находок в слоях среднечетвертичного периода первых черепов этих особей учёные ещё спорили, кому они принадлежат – дегенератам или идиотам, то дальнейшие открытия упомянутой челюсти с острова Ява или палеолитической пещерной канцелярии в Сибири у села Шушенское – опровергли все сомнения. Тупиковым он не являлся, скорее наоборот, имел блестящие перспективы.