Текст книги "Белая земля"

Автор книги: Алексей Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Пролог

Автобус с туристами отошёл от скромного домика, где некогда родился великий поэт Германии.

– Александр Иванович! – крикнули из окна автобуса. – Что же вы?

Немолодой человек в тёмном костюме, улыбнувшись, помахал рукой. Он вынул из кармана бланк адресного стола, внимательно прочитал его и зашагал в обратную сторону.

Он шёл не торопясь, оглядывая улицы цепким взглядом приезжего. Город был красив – весь в зелени бесчисленных садов. Рядом с черепичными крышами старинных особняков и островерхими башнями церквей подымались новые здания из бетона и стекла.

Человек на секунду задерживался на перекрёстках, читая таблички с названиями улиц, и уверенно сворачивал в нужную сторону.

Внизу за гранитной набережной лежала широкая серо-зеленая река. Суетились буксиры и катера, неторопливо плыли вереницы барж. С прогулочных теплоходов неслась музыка.

Человек свернул к центру города. Здесь его тёмный костюм особенно выделялся среди ярких плащей, курток и рубашек уличной толпы. На стенах висел плакат: толстый человек, измеряющий штангенциркулем серебряную марку. Подпись гласила: «Если ты не хочешь, чтобы наша марка стала меньше, голосуй за Эрхарда-ХДС!»

Приезжий равнодушно скользил взглядом по бесконечным витринам с их неотразимыми приманками. Вдруг он остановился.

За окном на тёмном бархате лежали ордена. Железный крест, Рыцарский крест, дубовые листья к Рыцарскому кресту, крест за тыловую и этапную службу, бронзовый щиток участника боёв в Крыму, медаль за зимнюю кампанию 1941-1942 годов…

Человек изумлённо поднял глаза на вывеску. Нет, это не была лавка древностей. Обычный ювелирный магазин. Здесь каждый мог приобрести себе соответствующий орден.

Было душно. Приезжий снял шляпу. Ветер спутал его сильно тронутые сединой волосы. Он снова вынул из кармана карточку адресного стола и прибавил шаг. Он шёл теперь быстро, внимательно вглядываясь в номера домов.

Наконец он остановился перед серым четырёхэтажным домом. Ещё раз сверил адрес. Всё было правильно.

Человек сделал шаг к массивной двери и остановился. Он постоял в нерешительности перед подъездом, потом перешёл на противоположную сторону улицы и вошёл в небольшое кафе.

В зале было немноголюдно. Кельнеры убирали со столов чашки из-под кофе и пустые рюмки. В углу двое подростков кидали никели в игральный автомат. Приезжий сел за столик у окна. Отсюда хорошо были видны улица и дом напротив. За соседним столиком пил пиво широкоплечий парень в пёстрой рубашке.

Кельнер положил на стол круглую картонку с надписью: «Избавь нас, боже, от злого взгляда, большого зноя, ненастья тоже» – и поставил на неё высокую глиняную кружку тёмного пива.

Послышалось осторожное позвякивание. У столика остановился худощавый юноша в сером свитере. В руках у него был небольшой металлический ящик-копилка.

– Алжирским детям! – строго произнёс он.

Парень в пёстрой рубашке, не подымая глаз, ел шницель. Приезжий положил в копилку несколько монет.

– Спасибо, – с достоинством сказал юноша и двинулся дальше.

Ещё несколько раз звякнули упавшие в копилку монеты.

Вечерело. От стоящего поодаль собора доносился перезвон колоколов. Неожиданно могучий рёв заглушил всё. Зазвенели стёкла. Люди, повскакав с мест, прильнули к окнам. Над готической колокольней собора низко, едва не коснувшись шпиля, пронеслись два стремительных треугольника.

– «Локхид!» – восторженно воскликнул парень в пёстрой рубашке.

– «Спитфайер», – поправил приезжий.

– Жаль, не «мессершмитт»!

Парень бросил на стол деньги и вышел. Человек в тёмном костюме задумчиво посмотрел ему вслед…

Глава первая
1

Гулко бьётся сердце. Темнота. Комок тошноты у горла. Я сижу на узкой жёсткой койке. Сильно качает. Пахнет сыростью. Отдергиваю штору светомаскировки. За круглым иллюминатором тусклый рассвет. Проступают очертания тесной каюты. Верхняя койка пуста. Мой сосед штурман Иенсен на вахте. Значит, он ничего не слышал. Проклятый кошмар. Снова я проснулся от него. Каждый раз одно и то же.

…Над степью беззвучно летят грязно-серые самолёты с чёрными крестами на хвостах. Удивительно тихо. Они летят не торопясь, спокойно выглядывая цель.

Один из них нависает надо мной. Помедлив мгновение, бросается вниз, и сразу исчезает тишина. Всё ближе нарастающий вой. Тело тщетно пытается уйти в землю. К горлу подступает комок тошноты. От самолёта отделяется черная капля. Она неудержимо приближается. Нет сил пошевелиться, отвести взгляд. Чёрный овал закрывает весь мир. Из груди вырывается отчаянный немой крик…

Я открыл иллюминатор. В каюту ворвался холодный воздух. Тошнота отступила. Закутавшись в одеяло, откинулся к стенке. Прикрыл глаза. И тут же вновь встала выжженная степь у переправы, вспененный взрывами Дон и надвигающаяся армада грязно-серых самолётов…

Я закурил «Кемел». Никак не могу привыкнуть к этим лёгким сигаретам после солдатской махорки. Заснуть уже не удастся.

Послышалась боцманская дудка. Потом топот ног. Начинался новый день. Я поднялся. Надо было проверить груз. В трюме «Святого Олафа», старого норвежского транспорта, тщательно принайтовлены мои драгоценные станки. Я должен доставить их на авиационный завод, где работал до войны. Завод теперь на Урале. Мои товарищи по командировке уже, наверное, вернулись на Родину – как-то трудно сейчас сказать – домой. А на мою долю выпала неожиданная морская прогулка. Холодное море, погашенные огни, тревожные сигналы эсминцев конвоя.

С глухим грохотом ударила в борт волна. Я едва удержался на ногах. Не мудрено, что сегодня снова приснилась бомбёжка у Дона. Где теперь моя третья стрелковая? Я не имел вестей от ребят уже несколько месяцев – с того самого дня, когда меня неожиданно вызвали в штаб и приказали отправляться в Москву для подготовки к заграничной командировке.

От Лондона остались в памяти грохот порта, где грузили наш караван, уходящий в Мурманск, рёв сирен воздушной тревоги, ночной холод бомбоубежищ, прогретая солнцем, тёплая даже сквозь подошвы ботинок брусчатка площадей.

…В маскхалатах камуфляжа стояли соборы. У Кенигстонских садов снимали ограду. Простоявшие века, занесённые во все каталоги мира, шедевры художественного литья шли на переплавку – не хватало металла для войны. А на Даунинг-стрит у министерства иностранных дел торчали за колючей проволокой стволы крупнокалиберных зенитных пулемётов.

Перед отъездом представители фирмы, сдающей оборудование, пригласили нас в кабачок, сохранившийся ещё с елизаветинских времён. Всё было так же, как три столетия назад. Под сводами подвала стояла тяжёлая резная мебель. В массивных канделябрах оплывали жёлтые восковые свечи. Старик официант в напудренном парике и шёлковом камзоле вырезал подагрическими пальцами талоны продуктовых карточек за ужин…

Сверху донеслась музыка, неожиданная на корабле, но я уже успел привыкнуть к ней за время пути. Песня Сольвейг. В апреле сорокового года, когда гитлеровцы захватили Норвегию, «Святой Олаф» случайно оказался в канадском порту. Теперь он плавал под английским флагом, но почти вся команда по-прежнему состояла из норвежцев, и капитан Сельмер Дигирнес на подъём флага вместо «Правь, Британия, морями…» упорно ставил пластинку Грига.

Я оделся и вышел на палубу. В промозглом сером утре под песню Сольвейг медленно полз вверх по флагштоку восьмилучевой британский крест на синем поле – «Юниор Джек».

На мостике маячила коренастая фигура Дигирнеса. Козырёк фуражки, вислый нос и зажатая в зубах трубка обращены на юг – туда, где за горизонтом лежат берега Норвегии.

Я поднялся на мостик. Дигирнес протянул руку.

– Доброе утро, мистер Колчин. Хау дид ю слип? – Он изъясняется со мной на непонятной смеси русского с английским.

– Отлично. Никогда не спал лучше…

…Когда это было? Мы лежим на траве перед серо-красным административным корпусом нашего института. В моторной лаборатории ревёт двигатель. Нина читает вслух конспекты. А я сплю. Сплю под рёв двигателя и голос Нины, перечисляющий формулы расчётов, днём, посреди институтского двора, накануне последнего экзамена… Когда это было? Всего два года назад. Летом сорокового…

– …Воздух, – говорит Дигирнес. – Воздух нашего Норвежского моря – лучшее средство от всех болезней. Верно, Роал?

Мой сосед по каюте штурман Иенсен молча кивает. Его нелегко заставить заговорить. Дигирнес – исключение среди норвежцев. В его роду все мужчины становились пасторами. Он первым, мальчишкой убежав из дома, нарушил традицию. Но груз наследственности давал себя знать.

– А я не спал, – вздыхает Дигирнес. – Проклятая старость…

– Беседовали с богом?

Дигирнес испытующе смотрит на меня, ожидая подвоха. Но я абсолютно серьёзен.

– Нет, – говорит Дигирнес, – слишком много забот. Для беседы с ним надо иметь покой на душе…

Над морем расходился туман. Вода была серо-зелёной, местами белел битый лёд. Небо облачно. Это успокаивало. Мы опасались немецких бомбардировщиков.

Базируясь на севере Норвегии, гитлеровцы зорко стерегут эту зыбкую тропинку, связывающую нас с союзниками. В мае им удалось потопить два английских крейсера. В июле – растрепать огромный караван, или, как говорят англичане, «конвой». Из тридцати пяти судов пошли ко дну двадцать два.

От камбуза тянуло дымком. Сейчас меньше качало. Я почувствовал голод.

– После завтрака приходите ко мне! – крикнул Дигирнес. – Я сейчас передам вахту.

2

Когда я вошёл в каюту, капитан сидел перед старинной библией в кожаном переплёте – реликвией, переходившей из поколения в поколение Дигирнесов. На столе стояла квадратная бутылка джина, дымящийся термос с кипятком и открытая банка консервированного лимонного сока. Мы вошли в полосу битого льда. Сильно похолодало, и всему экипажу полагалась к обеду порция водки. Но, судя по покрасневшему лицу Дигирнеса, он начал пользоваться этой добавкой к рациону ещё до первого завтрака.

Капитан знаком указал мне на стул.

– Вы слышали когда-нибудь про бой Давида с Голиафом?

– Немного. Кажется, Давид уложил его камнем из рогатки.

– Из пращи, пращи, юный язычник… «И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и бросил из пращи, и поразил филистимлянина в лоб, и он упал лицом на землю. Так одолел Давид филистимлянина пращой и камнем, меча же не было в руках Давида», – Дигирнес шумно захлопнул книгу. – Что вы будете пить? Чистый джин?

– Никак не привыкну к этой солёной водке. Лучше грог.

Капитан одобрительно кивнул. Он собственноручно готовил грог, рецептом которого очень гордился. Надо признаться, рецепт был не очень замысловатый: на полстакана водки – полстакана крутого кипятку, несколько кусков сахара и немного лимонного сока. Дигирнес наполнил два стакана.

– Ну-ка, попробуйте.

Я осторожно отпил глоток обжигающего напитка.

– Ну как? Не мало джина?

– Нет. В самый раз.

Дигирнес отхлебнул добрую половину своего стакана, поморщился.

– Горячая вода. – Он долил свой стакан из квадратной бутылки. – Давайте я вам тоже добавлю.

– Спасибо. Мне достаточно.

– Вы совсем не похожи на русского. Я встречал в ваших портах немало парней, которые умели выпить. У всех вас только один неисправимый недостаток – вы атеисты.

Дигирнес допил стакан и тут же налил себе снова. Что-то случилось. Недаром он перечитывал притчу о Давиде и Голиафе. Капитан не мог простить позора девятого апреля сорокового года, сданных без выстрела береговых укреплений Нарвика, несработавших минных полей у входа в Осло-Фиорд. Юный Давид смог победить великана Голиафа. Почему же сдалась почти без боя его маленькая гордая страна? Но что заставило Дигирнеса сегодня снова вспомнить об этом?

– Вы чем-то расстроены, капитан?

– Нет, всё хорошо. Всё идёт хорошо. Слишком хорошо, чтобы это продолжалось долго… Налить вам ещё?

– Только немного. Я ещё не спускался в трюм.

Дигирнес посмотрел на меня поверх стакана.

– Вы думаете, кому-нибудь ещё нужны эти станки?

– Полагаю, да.

Дигирнес налил себе чистого джина.

– Я слушал сегодня сводку, – сказал он. – Бои идут уже у Волги.

Было очень трудно услышать это, но я сдержался и как можно спокойней сказал:

– Дальше они не пройдут.

– Вы уверены?

– Да. У Волги сейчас стоит вся Россия.

– У вас гигантская страна, но не всё, мой друг, решается размером, – вздохнул Дигирнес. Он продолжал думать о своем. – Нас, норвежцев, всего три миллиона, но если у вас был Пётр Великий, то у нас король Сверре. У вас Достоевский и Толстой, а у нас Бьёрнсон и Ибсен.

Дигирнес вдруг притих и, допив стакан, буркнул:

– Это честный морской счёт. Книги Гамсуна я ещё год назад выбросил за борт.

Он взял бутылку и потянулся к моему стакану. Я накрыл его ладонью.

– Нет, мне хватит… Видите ли, капитан, у нас нет не только Гамсуна, но и Квислинга.

Это было жестоко по отношению к старику, но он слишком раскис сегодня.

У него в Тромсё осталась семья, он не видел её уже больше двух лет. Дигирнес опять налил себе.

– Кретины с протухшим жиром вместо мозгов! – вдруг воскликнул он. – Обжирались копчёной селёдкой и думали, что нас оставят в покое в наших фиордах… Офицеры генерального штаба смотрели фильм в германском посольстве, когда над побережьем уже летели самолёты Геринга. Командующий вторжением прибывает в Осло накануне с дипломатическим паспортом, как на курорт, и во время уличных боёв звонит по междугородному телефону в Гамбург своему начальнику! Чёрт побери! Троянский конь в стране викингов! Нас предали! Будь трижды прокляты сытость и беспечность!

Дигирнес залпом допил стакан. Таким он мне нравился больше.

– Запомните, мистер Колчин: всё сосчитано, взвешено, разделено! Валтасаров пир справляют там сейчас. Огненные слова – мене, текел, фарес – уже горят на скалах, и гибель победителей будет страшнее смерти нечестивого вавилонянина!

Переплёт старинной библии жалобно пискнул под ударом кулака.

В иллюминатор заглянуло солнце. Я посмотрел на часы. Было без двадцати двенадцать. Я поднялся.

– Куда вы? – спросил Дигирнес.

– Вышло солнце, Иенсен сейчас будет брать широту. Дигирнес улыбнулся.

– Я всё забываю, что вам только двадцать пять лет.

3

Я стоял на мостике с секстантом в руках и старался поймать отражение солнечного луча. Мне была немного знакома авиационная навигация – во время лётной практики в институте я работал дублёром штурмана и теперь пользовался каждым случаем, чтобы постичь премудрость кораблевождения. Молчаливый Иенсен уже доверял мне самостоятельно определяться по солнцу.

Мне почти удалось совместить солнечный луч с точкой горизонта, как вдруг горизонт сдвинулся с места. Это было невероятно. Я снова навёл прибор. Намеченная точка оторвалась от горизонта. Она приближалась к нам. Я опустил секстант и взял бинокль. С юга к нашему каравану, спутав осень с весной, стремительно приближался чёткий клин журавлиной стаи.

И в тот же миг завыли сирены судов. Послышалась команда Иенсена. На «Олафе» забил колокол громкого боя.

Я бросился на корму – там, у пожарной помпы, было моё место по боевой тревоге. На палубе со мной столкнулся спешивший на мостик Дигирнес. Кажется, он даже не заметил меня.

Бой длился всего несколько минут. Он окончился раньше, чем я успел добраться до своей помпы. «Юнкерсов» встретил огонь всех зенитных стволов кораблей конвоя. Клин раскололся пополам и исчез из виду. Через несколько мгновений «юн-керсы» появились с востока. Конвой не успел закончить перестроение. Несколько машин прорвалось к транспортам. На «Олафе» забили пулемёты.

Со второго захода пикировщик положил бомбу у нас за кормой. Меня бросило на палубу. Кто-то страшно закричал рядом.

Когда я поднялся, столб воды от взрыва ещё не успел опасть, но бой уже заканчивался. Рядом с нами кормой в воду уходил эсминец. У него заливало трубы, а с бака ещё бил трассирующими спаренный зенитный пулемёт. С тяжёлым воем падал в воду пикировщик, «юнкерсы» вразброд тянулись к югу. Два транспорта горели.

«Олаф» как-то странно рыскал из стороны в сторону. Я вернулся в рубку. Капитан Дигирнес чертыхался в переговорную трубу.

– Маневрируете? – спросил я.

– Играю в жмурки!

И снова что-то яростно заорал в машину.

– Руль, – сказал Иенсен, – проклятая бомба. Мы потеряли управление.

Это была очень длинная для него фраза.

Я вышел на ходовой мостик. На воде расплывались радужные масляные круги. Возле горящих транспортов суетились спасательные лодки. Несколько шлюпок и моторных баркасов подбирали команду затонувшего эсминца.

По палубе пронесли на носилках незнакомого мне матроса. Кажется, он был уже мёртв. Матросы, которые несли носилки, скосив глаза, смотрели на юг. Я тоже посмотрел на юг. Горизонт был чист пока. Два эсминца ставили дымовую завесу. Чёрный дым стлался низко над водой.

Мы всё ещё крутились на месте. Дигирнес торопливо прошёл в радиорубку. Он пробыл там четверть часа и вышел очень озабоченный. На флагманском крейсере по флагштоку побежала вереница сигнальных флажков. Видимо, сигнал был адресован нам, потому что все вокруг подтянулись. Дигирнес что-то приказал, и на «Олафе» подняли такие же флажки.

– Что это? – спросил я.

– «Желаем удачи». – Дигирнес положил мне руку на плечо. – Вы сразу попали в хорошую переделку, мой друг. Я отказался от буксира. Я не могу задерживать караван. Постараемся справиться своими силами и догнать их завтра.

Караван медленно уходил на восток. С юга всё шире расползалась полоса дымовой завесы. В багровом дыму догорал транспорт. Мы оставались одни посреди холодного моря.

4

Ночью с Атлантики потянул ветер. К утру это был настоящий шторм. О ремонте не могло быть и речи. Дигирнес, маневрируя, пытался держать «Олафа» против волны. Транспорт несло штормом на северо-восток.

Утром нас запросили по радио с флагмана. Дигирнес ответил, что всё в порядке, что он надеется скоро нагнать караван. Он хорошо понимал, что попытка пробиться к нам на помощь может дорого обойтись другим кораблям.

На второй день в трюмах показалась вода. Найти пробоину не удалось: по трюму, сорвавшись с найтовых, летали, как резиновые мячики, мои драгоценные ящики со станками.

На третий день механик доложил, что топлива до Мурманска не хватит. Дигирнес остановил машины и разрешил сообщить кодом о нашем положении. Но на отчаянные призывы радиста «Олафа» никто не отозвался. Нас уносило всё дальше на северо-восток. Транспорт дал заметный крен на левый борт – помпы не справлялись с откачкой воды.

Я встретился с капитаном в кают-компании, куда он заскочил на секунду выпить горячего чая.

– Где мы? – спросил я.

– У чёрта в пекле. – Дигирнес прислушался к вою ветра.

– И надолго?

– Не знаю… – Капитан, обжигаясь, допил чай. – Уповайте на милосердие божие… Тут есть островок – ничья земля…

Он не договорил – не хотел искушать словами судьбу.

Вбежавший матрос позвал капитана в радиорубку. Дигирнес, отставив стакан, бросился к трапу. Я поспешил за ним.

Молодой англичанин-радист, с воспалёнными от бессонницы глазами, метнулся навстречу капитану.

– Ну? – спросил Дигирнес.

– Нам отвечают. Вот радио, – радист протянул бланк радиограммы и счастливо улыбнулся.

Он плавал первый год, и ему, видно, было очень жутко один на один с оглохшим эфиром.

Дигирнес, взглянув на бланк, нахмурился.

– Почему открытый текст? Улыбка сползла с лица радиста.

– Я дал «SOS»…

– Что?!

– Я думал… Теперь всё равно…

– И наши координаты? Радист попятился.

– Мальчишка!

Я на всякий случай встал между радистом и капитаном. Дигирнес шумно вздохнул.

– Я предам вас военному суду. Кто это? – Он тряхнул радиограммой.

– Не знаю… Я поймал не сразу… Они радировали по-английски.

– Запросите – кто?

Радист кинулся к передатчику.

– Кодом?

Дигирнес махнул рукой. Застучал ключ. Мы молча ожидали ответа. И снова по какой-то причине радисту не удалось принять начала ответной радиограммы. Под писк морзянки его карандаш стремительно бежал по бумаге.

«…Следуйте нашим указаниям, – писал он по-английски. – Держитесь норд-ост-норд». Дальше шли градусы и румбы.

Связь оборвалась. Несмотря на все попытки радиста, неизвестная радиостанция молчала.

Мы с Дигирнесом вышли из радиорубки. Капитан вызвал к себе Иенсена и главного механика. После короткого совещания механик ушёл. Дигирнес сам встал к телеграфу. Заработали машины. «Олаф» тяжело развернулся. Море теперь бушевало за кормой. Мы легли на норд-ост-норд.

5

Было ещё светло, когда впереди показалась извилистая полоса берега. Радист принял обрывок новой радиограммы. Там опять уточнялся наш курс к острову. Дигирнес подчинился этому указанию. Маневрируя, он искусно вёл вперёд лишённый управления корабль.

Мы вошли в узкий, глубоко вдающийся в сушу залив. Здесь было тихо. Ветер остался позади.

Я стоял на мостике рядом с Дигирнесом. В наступившей тишине звонко кричали птицы. Чайки кружились над нашей палубой. По сторонам залива лежал пологий берег. К нему нетрудно было пристать.

Вся свободная от вахты команда была на баке. Люди молча смотрели на приближающуюся землю.

Дигирнес, не снимая руки с машинного телеграфа, негромко командовал рулевому. «Олаф» осторожно продвигался вперёд.

– Кажется, вам придётся представить радиста к ордену, – сказал я.

Капитан, не ответив, перебросил ручку телеграфа на «малый». И тут же палуба ушла у меня из-под ног. Я едва успел вцепиться в поручни.

Дигирнес рванул ручку на «самый полный назад», но «Олаф» даже не шелохнулся.

– Камни… – глухо сказал Дигирнес. – Их нет в лоции… Транспорт быстро кренился на левый борт. Дигирнес поднял мегафон.

– Всем покинуть корабль!

Первым метнулся вниз рулевой. Команду будто смело с бака. У левого борта спускали шлюпки.

Я попытался пробраться в каюту за вещами. Корабль продолжал валиться на борт. В переборках заклинило двери. Я с трудом вернулся обратно на палубу. Её уже заливала вода. «Олаф» почти лежал на боку. Шлюпки были спущены. В них прыгали люди. У борта дрались за спасательные круги. Дигирнеса нигде не было видно.

Через мгновение шлюпки отвалили. Опоздавшие бросались вплавь. И тут на палубе вновь появился Дигирнес. Он вылез из своей каюты с какой-то тряпкой и небольшим мешком под мышкой. Увидев шлюпки, он взволнованно закричал по-норвежски, но его никто не услышал.

Шлюпки отходили от корабля. Дигирнес тщетно кричал им вслед. Наконец он умолк и, придерживаясь за палубные надстройки, не спеша двинулся к корме. Я инстинктивно полез за капитаном. Где-то в глубине корабля послышалась музыка.

Вслед за Дигирнесом я перебрался на противоположную, поднявшуюся вверх палубу. Дигирнес задержался у флагштока, дёрнул фалреп. Британский флаг пополз вниз. Теперь я узнал музыку – это была знакомая пластинка Грига. Капитан оставил в своей каюте заведённый патефон.

Дигирнес сорвал восьмилучевой «Юниор Джек» и привязал к шнуру принесённое полотнище. Его сразу рвануло ветром. Вверх по флагштоку пополз красно-синий флаг Норвегии.

Две шлюпки, бешено загребая вёслами, стремились скорее отойти от тонущего транспорта. Между ними виднелись барахтающиеся в воде люди.

Дигирнес дождался, пока флаг достиг вершины мачты, потом бросил взгляд на опустевший корабль. Скользя по настилу, он дотянулся до высокого правого борта. Меня он не заметил. Неожиданно легко старик перебросил своё тело через поручни и с силой оттолкнулся, стараясь прыгнуть возможно дальше.

Я бросился за ним, в первый момент даже не почувствовав обжигающего холода воды.

Я успел сделать всего несколько взмахов, как позади послышался тяжёлый всплеск и слившийся с ним отчаянный крик людей.

Внезапное течение цепко потащило назад. Я рванулся изо всех сил. Только очутившись наконец в спокойной воде, я рискнул обернуться.

«Святой Олаф» уходил под воду вверх килем. Перевернувшись, транспорт обрушился на тех, кто пытался спастись с противоположной стороны. В этот момент я понял, что кричал Дигирнес своим товарищам: он хотел предупредить их о грозящей опасности.