355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Леонтьев » Белая земля » Текст книги (страница 8)
Белая земля
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:15

Текст книги "Белая земля"


Автор книги: Алексей Леонтьев


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

5

Спал я долго. Только усилившийся на следующий день мороз заставил меня подняться. Я был очень голоден, но долгий глубокий сон всё же прибавил сил, Конечно, нечего было и думать догнать лейтенанта. Прошли почти сутки. Он ушёл уже далеко на юг. Теперь я должен был идти дальше один без саней, лодки и продовольствия. У меня был пистолет с запасной обоймой, и можно было воспользоваться кое-чем из брошенных Риттером вещей. Прежде всего надо было убедиться в своём вчерашнем открытии.

Я снова поднялся на торос. Но сегодня было пасмурно. Облака низко висели над горизонтом, и, сколько ни старался, я не мог отыскать мелькнувшей вчера белой полоски земли.

Я опустил бинокль. Было невероятно тихо. Ни шума ветра, ни скрипа шагов, ни шороха дыхания другого человека. К сердцу подступила глухая, тяжёлая тоска. Я был один среди ледяной пустыни. Я обвёл взглядом горизонт. Кругом лежала бесстрастная белая пелена. И только далеко на юге глаз задержался на какой-то чёрной точке. Несколько минут назад её ещё не было. Я снова поднял бинокль.

С юга, согнувшись, брёл человек. За ним тянулись нарты. Он шёл по укатанной, уже дважды пройденной колее. Человек изредка останавливался, вглядывался в гряду торосов на севере и снова устремлялся вперёд. Я бы узнал этого человека даже на расстоянии, вдвое большем. Это был Риттер. Я отступил в сторону, укрывшись за острой вершиной тороса.

Риттер торопился, он шёл всё быстрее и быстрее. Сани мешали ему. Наконец лейтенант сбросил лямку и напрямик, по снежной целине побежал к торосу. Он спотыкался, падал, подымался и снова бежал вперёд, оставляя за собой чёткую цепочку следов. Он пробежал мимо места моего ночлега к подножию тороса. В тишине слышались его неровные шаги.

Срываясь и падая, лейтенант стал карабкаться наверх. Я вынул пистолет и вышел из укрытия. Щёлкнул предохранитель. Риттер увидел меня.

– Не стреляйте! – задыхаясь, закричал он. – Ради бога, не стреляйте! Ради всех святых! O Mein Gott! Вы живы! Благодарение богу!

В его голосе послышались рыдания. Он опустился на снег в нескольких метрах от меня. У подножия тороса Риттер потерял шапку, он тяжело дышал, глаза были закрыты. Наконец лейтенант поднял взгляд.

– Я не смог уйти.

– Вижу.

Постепенно я понимаю случившееся. Я пытаюсь представить прожитые им сутки. Я представляю себе, как он, оставив меня в яме, двинулся на юг. Как торопился уйти. Как долго шагал по ледяной равнине. Как наконец остановился, сломленный усталостью, на ночлег. Как он лежал без сна, потрясённый своим одиночеством, тишиной и безбрежным пространством, лежащим между ним и людьми. Как его охватил страх. Как он нетерпеливо ждал рассвета. Но и утром страх не исчез. Риттер был в ужасе. Он понял, что не сможет идти один.

Я представляю себе, как он пытался справиться со слабостью. Как шёл, останавливался и снова шёл. Как почувствовал, что в конце концов потеряет рассудок и погибнет среди этой белой пустыни. Как сидел в отчаянии на санях, решая, как быть. Как потом повернул обратно. Как торопился, спотыкался, падал и снова шёл вперёд на север, больше всего боясь не застать меня, своего врага, в живых…

– Проклятая тишина, – Риттер судорожно всхлипнул. – Эта немыслимая тишина…







Глава седьмая
1

Каждое утро мы ищем в бинокль едва заметную полоску на краю ледяной равнины и голубого неба.

В пасмурную погоду она исчезает, но в солнечный день вновь появляется на горизонте, на том же самом месте, ни на шаг не приближаясь к нам.

Может быть, это мираж, обман зрения, подобный фата-моргане тропических пустынь?

Однако карта и расчёты убеждают, что перед нами тот остров, о котором говорил Дигирнес, на нём должна быть советская полярная станция. Риттер тоже уверен, что это земля. Но очень трудно определить расстояние до неё. Если остров низкий, то он совсем близко, может быть, всего километрах в пятнадцати-двадцати. Но если там проходит горная гряда и мы видим только выступающую из-за горизонта ледяную складку, то до берега может оказаться и сорок, и пятьдесят, и все шестьдесят километров.

Путь нам преграждают бесчисленные полыньи. Слоистые облака, как гигантское зеркало, отражают поверхность моря, и в пасмурные дни на облачном небе повсюду виден тёмный зловещий отсвет воды. Особенно задерживают нас большие полыньи, окружённые по краям битым льдом. Их нельзя ни перейти на санях, ни переплыть в лодке. Долгие часы мы ищем обхода или подступа к чистой воде.

Но, пожалуй, ещё хуже стягивающий трещины предательский молодой лёд. Под слоем снега его не отличить от толстых пластов, и каждый неверный шаг может кончиться катастрофой.

Я легче Риттера. Мы удлинили его лямку и поменялись местами. Теперь я иду впереди, ощупывая палкой каждое подозрительное место. Риттер молча шагает сзади. Он угрюм, малоразговорчив, но теперь честно делит со мной всю работу.

Мы шагаем в одной упряжке к далёкой призрачной земле, движимые общей надеждой на спасение.

2

Каждый вечер я отмечаю в судовом журнале «Олафа» пройденный путь. Сегодня, проставив число, я остановился, изумлённый датой. Как я мог забыть о таком дне? Давно ли он был для меня самым радостным в году?..

Я посмотрел на Риттера. Даже под густой бородой видно, как у него запали щёки. Хорошо, что у нас нет зеркала. Я, наверное, выгляжу не лучше. Уже несколько дней мы не едим горячей пищи: керосина нет, а все попытки подстрелить тюленя кончаются неудачей. Однажды мы встретили лежбище моржей, но нечего было и думать об охоте на них с одним пистолетом. У нас осталось всего несколько банок консервов. Последнюю галету мы съели два Дня назад. Одежда превратилась в лохмотья. Но хуже всего с обувью. Мои унты и сапоги Риттера совершенно отказываются служить. Мы, как могли, «отремонтировали» их шкурой тюленя, но и в таком виде они продержатся недолго. Вся надежда на близкое зимовье, тепло, сытный обед, отдых…

– Где вы были год назад, Риттер? – спрашиваю я.

Риттер в полузабытьи. Он не сразу понимает мой вопрос.

– Где вы были год назад в этот день?

Риттер напряжённо вспоминает.

– Дома, – говорит он наконец, – у себя дома, в Дюссельдорфе… У меня был первый отпуск с начала войны, на три дня. Три дня и две ночи… Обе ночи мы провели в бомбоубежище.

– Невесёлый отпуск.

– Мы думали, что расстаёмся ненадолго.

– Надеялись на скорую победу?

Риттер молчит.

– И вы больше не видели семью? – спрашиваю я.

– Нет. Я даже не знаю, что сейчас с ними. В Норвегии я ещё получал письма, а здесь…

– Но вы же могли связаться по радио.

Риттер качает головой.

– У нас был строгий лимит связи. Только необходимые сообщения. Мы могли передавать только сводки.

– Какие сводки?

Риттер не отвечает. Каждый раз, как мы доходим до этого, он уклоняется от продолжения разговора.

– Я так мало бывал дома, – задумчиво говорит он, – сначала экспедиции, потом армия…

– Вы давно в армии?

– С осени тридцать девятого.

– Были на фронте?

– Немного. Потом в Норвегии, в Тромсё.

– Тромсё? – Передо мной встаёт мостик «Олафа». Знакомая фигура у поручней. Козырёк фуражки и трубка, всегда обращенные к берегам Норвегии. – Это большой город?

– Всего несколько улиц…

А мне казалось по рассказам Дигирнеса, что это огромный порт, вроде нашей Одессы.

– Но там хорошая обсерватория… – продолжает Риттер.

– Жаль, – говорю я. – Жаль, капитану Дигирнесу не удалось поговорить с вами.

Риттер поворачивается.

– Капитану Дигирнесу? Знакомое имя.

– Ещё бы. Вы убили его в день нашей встречи. В Тромсё у него жена и двое детей. Может быть, вы жили с ними на одной улице.

Риттер долго молчит.

– Да, – говорит он наконец, – всё могло бы быть иначе, если бы не наша злосчастная встреча…

– Не мы искали её… Та радиограмма, что мы получили на корабле, тоже входила в ваши сводки?

– Что? – Риттер поворачивается. – Какая радиограмма?

– Радиограмма, которая навела наш транспорт на камни.

Риттер пожимает плечами.

– Первый раз слышу. Я узнал о гибели вашего корабля из судового журнала.

– О гибели – возможно, хотя и надеялись на это. А о самом корабле? Вы же приняли наш «SOS». К вам взывали: «Спасите наши души!» Вы охотно откликнулись…

– Вы ошибаетесь. Если бы даже наш радист и принял такой сигнал, он не имел права отвечать. Операция «Хольцауге» предусматривает полную секретность.

– Операция?..

Риттер молчит.

– Как вы сказали: операция…

– «Хольцауге», – устало говорит Риттер. – «Деревянный глаз»… сучок… Вам немного даст это название.

Риттер прикрывает глаза. Я чувствую, что тоже безмерно устал. Пора устраиваться на ночлег.

Теперь нечего опасаться Риттера, но я всё равно не засыпаю, пока не заснёт он. Не так просто освободиться от нервного напряжения предыдущих недель. Я думаю о человеке, лежащем рядом со мной. Целый мир разделяет нас.

Риттер ворочается, шумно вздыхает.

– Mein Gott! Wenn man mir einem Jahr sowas propherzeite…[9]9
  – Бог мой! Если бы мне предсказали год назад…


[Закрыть]
Вы спите?

– Нет.

– У вас есть дети?

– Нет.

– У меня двое.

– Я знаю.

– Франц и Губерт… Вы счастливец. У вас нет воспоминаний… Почему вы спросили, что я делал в этот день год назад?

– Так. Просто так. Давайте спать.

Риттер затихает.

3

…Наш эшелон встал на запасных путях далеко от вокзала, и я долго пробирался через рельсы, маневровые тупики и сортировочные горки.

За пакгаузами была деревянная, незнакомая мне Москва.

По узким, мощённым булыжником переулкам я вышел на Садовое кольцо. Придавленный свинцовым небом город был непривычно пуст.

Я знал, что Нина вместе с заводом эвакуировалась на Урал, но всё-таки из первого же автомата позвонил к ней домой и в конструкторское бюро. Мне, конечно, никто не ответил.

…В подъезде нашего дома лифт не работал. Между четвертым и пятым этажами было нацарапано: «Вовка + Светка = Любовь».

Мне никто не повстречался до самого девятого этажа.

В тишине квартиры гулко хлопала форточка на кухне: её забыли закрыть уезжая.

В комнате с окон были сняты занавески. Пружинный матрац на самодельных козлах покрыт чертёжной «синькой». Значит, Нина была здесь перед отъездом. Повсюду лежал слой пыли. На столе белела придавленная книгой записка. У меня гулко забилось сердце.

«Никогда не думала, что это так немыслимо – жить без тебя…»

Я вышел на кухню и закрыл форточку. Стало совсем тихо. Вечерело. Над центром города подымались аэростаты.

Я не мог сидеть один в этой тишине. Надел шинель и выбежал на улицу, к будке телефона-автомата. Телефоны молчали. Наконец я набрал наудачу номер Даньки Сазонова. Мне ответил женский голос. Я попросил Даниила. Наступила пауза.

– А кто его спрашивает? – голос прозвучал странно.

– Институтский товарищ, – почему-то я не назвал себя.

– Дани нет, – глухо ответила женщина.

– Нет в Москве?

– Он погиб в сентябре под Гжатском.

Я повесил трубку.

…Рынок был закрыт, но у ворот ещё толкались люди.

За трофейный портсигар мне дали четвертинку спирта-сырца.

Я вернулся на девятый этаж. Развёл в бутылке из-под молока спирт. Бутылка нагрелась. Я поставил её под кран.

За окном завыла сирена воздушной тревоги. Я погасил свет и поднял на кухне штору светомаскировки. В вечернем небе метались прожекторы, вспыхивали фейерверки трассирующих снарядов. На крыше соседнего дома дежурил патруль противовоздушной обороны: двое мальчишек и девушка в лыжных брюках.

Бутылка остыла. Я поставил её на кухонный шкаф-подоконник. Утром в эшелоне нам выдали полукопчёную колбасу. Хлеба у меня не было.

Я сидел без света на кухне у окна, н передо мной стоял неприятно пахнущий разведённый сырец. На крыше девушка неотрывно смотрела в небо.

«Никогда не думала, что это так немыслимо – жить без тебя».

Это был мой день рождения. Мне исполнилось двадцать четыре года.

У нас осталось четыре банки консервов.

Остров, как заколдованный, стоит перед нами. В бинокль он уже отчётливо виден. Светлая полоса, которую я разглядел почти две недели назад, – вершина ледника, крутым обрывом спускающегося к морю. Никаких признаков людей там нет. Станция, по-видимому, на противоположной, низменной стороне острова. До берега не больше десяти-пятнадцати километров – один переход по хорошей дороге.

Но кругом мелкий битый лёд. Мы осторожно перебираемся с льдины на льдину. Лёд шершавый, в застругах, полозья нарт почти не скользят. Но самое страшное – переменился ветер. Он теперь дует с северо-запада, и за сутки нас относит к югу едва ли не на весь дневной переход. Каждый вечер мы с отчаянием смотрим на недоступный берег.

Риттер страшно исхудал. У него болят обмороженные ноги. Он громко стонет во сне.

4

После завтрака я выкинул ещё одну банку из-под тушёнки.

За ночь лёд подвинулся, и впереди у острова виднелась широкая полоса чистой воды. Трижды мы подходили к ней и трижды отступали перед месивом мелкого льда и снега. Мы уже теряли силы, когда впереди открылся идущий на север неширокий канал.

Это был предельный риск. Самое лёгкое сжатие раздавило бы нашу лодку, как скорлупку, но у нас не было другого выхода. Мы гребли изо всех сил и облегчённо вздохнули, когда оказались на чистой воде.

Остров был уже близок. Даже без бинокля можно было разглядеть все трещины в стене ледника. Начался прилив. Лодку понесло на север. Мы помогали вёслами сколько хватало сил. Было ещё светло, когда мы коснулись крепкого прибрежного льда.

Мы вытащили лодку на лёд. Не терпелось подняться на остров, но голова кружилась от усталости и голода. У нас оставалось немного кофе и несколько брикетиков сухого спирта. Мы вскипятили кофе и открыли банку консервов. На дне мешка осталась всего одна, последняя.

Поев, мы смогли двинуться дальше. Неподалёку от нашей стоянки стену ледника наискось пересекала широкая, забитая снегом трещина. Мы оставили сани и лодку на берегу, а сами налегке поднялись по трещине вверх.

К югу от острова лежали ледяные поля. К западу до самого горизонта темнела чистая вода.

Северную часть островка скрывала небольшая возвышенность. Мы поднялись на неё. Рука Риттера сжала моё плечо. Внизу, километрах в трёх, на вдающемся в море мыске стояли два занесенных снегом домика. Возле них высилась мачта радиостанции. Над одним, из домиков развевался на ветру флаг.

Я поднёс к глазам бинокль.

Флаг был красным.

Я долго смотрел на алое пятнышко, бьющееся на ветру.

В бинокль была отчётливо видна траншея в снегу. По ней из одного домика в другой не спеша прошёл человек.

Я выстрелил в воздух. Риттер закричал. Но было слишком далеко, к тому же ветер дул в нашу сторону.

Сгущались сумерки. Идти к станции было невозможно. Мы решили не возвращаться к лодке и саням и дождаться рассвета здесь, на вершине ледника.

5

Мы лежали, засунув ноги за спину друг другу, как меня учил Дигирнес. Спать не хотелось. Я думал, что меня, наверное, давно занесли в списки пропавших без вести, и Нина – её адрес. был указан в документах – получила извещение об этом. Может быть, я смогу завтра дать радиограмму на материк?

Я попытался представить Нину в чужом городе на Урале, в чужом доме, среди незнакомых людей. Сейчас там тоже ночь, осень, наверное, идёт дождь…

– В России есть Красный Крест? – спрашивает Риттер. Он также не спит.

– Есть. А что?

– Может быть, мне удастся связаться с семьёй. Красный Крест должен помогать военнопленным.

– Здесь мирная станция. Просто люди не успели вернуться на материк.

– Всё равно я ваш пленный. – Риттер приподымается. – Вы взяли меня в плен с оружием в руках. На меня распространяется Гаагская конвенция.

Я не расположен обсуждать сейчас вопросы международного права. Мы умолкаем. Сон всё не идёт.

– Как вы думаете, – говорит Риттер, – когда это кончится?

– Что?

– Война.

– Месяц назад вы знали это лучше меня.

Риттер долго молчит.

– Вы молоды, – говорит он после паузы. – У вас нет семьи… Вы не знаете, что такое дети… Mein Gott, la? mich noch einmal meine Kinders wiedersehen![10]10
  – Господи, дай мне ещё раз увидеть моих детей!


[Закрыть]

Давно ли я сам был мальчишкой? Как странно обернулись детские мечты. Я бредил Арктикой. Тогда ещё не было ни челюскинцев, ни папанинцев – мы играли в спасение Нобиле, и я жестоко дрался во дворе за право быть лётчиком Чухновским.

– Вы давно были в Петербурге? – спрашивает Риттер.

– Вы хотите сказать – в Ленинграде?

– Да. Для меня он остался Петербургом…

– А для меня это Ленинград. Был недавно.

– Ну и как? Как сейчас выглядит город?

– Обычно. Нормально выглядит. Воюет…

Я никогда не был в Ленинграде. Но мне не хочется признаваться в этом Риттеру.

– Я бы очень хотел побывать там, – говорит Риттер. – Это город моего детства. Последние дни я почему-то всё время вспоминаю о нём… Мы жили на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Жёлтый дом со львами. Рядом был большой сад. Я играл в нём в индейцев… Интересно, что там теперь…

– Во всяком случае, сейчас там не играют в индейцев. Мальчишки Ленинграда умирают от голода… А в дорогой вашему сердцу дом давно могла попасть сброшенная с «юнкерса» фугаска.

Больше Риттер не задаёт мне вопросов.

Не знаю, как он, а я обязательно буду в Ленинграде. Мы приедем туда с Ниной рано утром «Красной стрелой». Снимем номер в лучшей гостинице. В «Астории». Говорят, там очень шикарно. Мы выйдем на Невский. Увидим Зимний дворец, «Аврору», арку Главного штаба. До сих пор я всё это видел только в кино. Я ещё слишком мало видел на земле.

Мы пойдём в Эрмитаж, медленно обойдём тихие залы, сходим в квартиру Пушкина на Мойке. Потом мы устанем. Нина проголодается. Мы зайдём в самый лучший ресторан, закажем самые дорогие блюда. На столах будут лежать белые скатерти и стоять весенние цветы. Вокруг будут сидеть нарядные, чистые люди. Будет играть тихая музыка. И не будет никакой войны.

6

Грохот разрыва оборвал тишину. Взметнулась земля. Над выжженной степью летели грязно-серые бомбардировщики с чёрными крестами на хвостах…

Опять приснился этот проклятый кошмар. Я открываю глаза. Риттер сидит у меня в ногах. В его глазах испуг. Значит, это не сон.

Новый разрыв сотрясает воздух. Мы вскакиваем. Внизу, на другой стороне острова, там, где вдаётся в море мысок, яркий сноп света прорезает темноту. Свет, кажется, исходит из самой воды. В его луче строения станции. Огненная вспышка у основания луча. Звук выстрела сливается с грохотом разрыва. Тёмное облако подымается над домиком. Луч прожектора переносится на соседний дом.

И снова грохот разрыва. С моря ударяют трассирующие пули крупнокалиберных пулемётов.

В бинокль видно, как к берегу в свете прожектора пристаёт лодка. Из неё выскакивают люди. Грохот разрывов смолкает. Вступают характерные очереди немецких автоматов.

Несколько слабых хлопков. Судя по звуку, это выстрелы из охотничьих ружей. Снова автоматные очереди. На этом расстоянии не слышно криков людей. Наконец выстрелы смолкают.

В наступившей тишине высадившиеся на берег солдаты суетятся между строениями. Мелькают огненные блики. Больше ничего нельзя рассмотреть.

Солдаты покидают остров. В луче прожектора видно, как они прыгают в шлюпку. Шлюпка отваливает. И тут же на берегу вспыхивает гигантский, вздымающийся к небу костёр. Яркое пламя озаряет вдающийся в море мысок.

В зареве пожара отчётливо видна удаляющаяся шлюпка и чуть дальше низкий длинный корпус подводной лодки.

На ходовом мостике неясные силуэты фигур. По пожарищу бьют очереди крупнокалиберных пулемётов. Десант подымается на борт подводной лодки. Гаснет прожектор. Подводная лодка растворяется во тьме.

В поле бинокля, вздымаясь к небу, полыхает огромный костёр. Языки пламени бушуют над крышей дома. Выше огня трепещет на ветру пятнышко – флаг на флагштоке. Но вот пламя взметнулось вверх, и, слившись с ним, исчезло трепещущее алое пятно.

7

Я мчался вниз, не разбирая дороги. Я падал, разбивался в кровь и снова бежал туда, где в ночи бушевало пламя пожара. О Риттере я вспомнил, только услыхав тяжёлое дыхание за своей спиной. Лейтенант бежал следом.

Уже светало, когда мы добрались до места ночного боя. Пожар догорал. Резко пахло нефтью. Снег вокруг строений был коричнево-чёрный от пепла и пролитого мазута.

Огонь уничтожил всё: мачту радиостанции, дома, пристройки. Возле пожарища валялись стреляные гильзы, в снежной траншее лежала разбитая двустволка с обгоревшим прикладом.

Убитых не было видно. Где же люди? Не увели же их гитлеровцы с собой? Мы подошли к строениям.

В первом домике выгорело всё. Из кучи углей и головешек торчала только покривившаяся труба железной печки.

Во втором доме догорала рухнувшая кровля. Риттер, подобрав уцелевшую палку, пошевелил тлеющий костёр. Фыркнуло пламя. Лейтенант испуганно отшатнулся. Он выронил палку, прикрыл лицо рукой и отвернулся. Его стошнило.

Я понял, что он увидел под догорающей кровлей. Мне захотелось скорее уйти с этого страшного чёрного квадрата опалённой земли.

В глубь острова по снегу бежала цепочка торопливых мелких следов. Они обрывались у небольшого сугроба. Там, уткнувшись в снег, лежала белая, пересечённая алой перевязью фигура. Я подошёл ближе. Человек в одном тёплом белье лежал ничком на земле. Через всю спину по шерстяной нижней фуфайке расплывалась широкая, уже подмёрзшая кровавая полоса. От плеча к поясу человек был перерезан очередью из автомата.

Я перевернул убитого. Это была женщина. Женщина лет тридцати, полная, небольшого роста.

В её коротких светлых волосах были тугие бумажные папильотки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю