Текст книги "Расстаемся ненадолго"

Автор книги: Алексей Кулаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Будешь вестовым командира взвода! – добавил Сокольный.

– Есть!

– Командир первого отделения!

– Я!

– Будете помкомвзвода!

II

Атака фашистов на этом участке была отбита, повторить ее они не решились и, судя по всему, готовились совершить обходный маневр. В минуту передышки Андрея вызвал к себе командир роты. Рослый, подтянутый старший лейтенант, стоя одной ногой на выложенной дерном ступеньке блиндажа, а второй – на свежей земле от близкого разрыва снаряда, с ног до головы окинул Сокольного внимательным, как бы оценивающим взглядом, на мгновение задержался глазами на его подвешенной руке и суховато спросил:

– Вы ранены?

Андрей молча кивнул головой.

– Что?

– Ранен, товарищ старший лейтенант, – спохватившись, ответил Сокольный.

– Почему не доложили? – моложавое лицо командира посуровело, однако чувствовалось, что он не сердится.

– Не имел возможности, товарищ старший лейтенант.

– Сдадите взвод и пойдете в медсанбат.

Андрей не ожидал такого приказания. Он машинально переступил с ноги на ногу, ствол карабина дрогнул в здоровой руке.

– Рана легкая, товарищ старший лейтенант, – неуверенно попросил он, – разрешите остаться в строю!

Командир роты нахмурился, сделал несколько шагов вниз по ступенькам в блиндаж.

– Пискунов! – позвал он.

Из блиндажа выскочил худощавый боец с длинной шеей и лихо козырнул.

– Позови санинструктора!

Санинструктор, молодая светловолосая девушка в новой, с иголочки, комсоставской форме осмотрела руку Андрея, перевязала ее по всем правилам, потом, явно перенимая тон бывалых медиков, привыкших ничему не удивляться, сказала:

– Слепое осколочное. Твердая ткань не задета.

– Значит, не страшно? – спросил Андрей, чтобы подкрепить свою надежду на быструю поправку.

– Не страшно, – согласилась санинструктор, – однако требуется госпитальное лечение.

– Что вы? – пытаясь обратить все в шутку, запротестовал Сокольный, – разве госпитали для таких раненых? Бывало, отец мой пробьет ногу, бродя по болоту, залепит ранку грязью и пошел себе дальше как ни в чем не бывало. А тут…

– То на болоте, – перебила санинструктор, – а здесь…

– А здесь фронт! – подхватил Сокольный. – У меня взвод.

– Вы – командир первого взвода?

– Исполняю обязанности.

Девушка блеснула глазами, улыбнулась. Улыбка ее была светлой, красивой, именно такой, какой и должна быть настоящая человеческая улыбка. Только трудно по этой улыбке понять, что санинструктор думает о нем: одобряет ли его стремление остаться или считает позером, который по-настоящему не знает, что значит фронт, а вставляет это слово чуть ли не в каждую фразу.

– Я поговорю с командиром роты, – мягко сказала она и исчезла в блиндаже. Андрею показалось, что санинструктор все же неплохого мнения о нем.

Легко, будто на крыльях выпорхнув из блиндажа, девушка сказала, что, учитывая обстоятельства, она согласна оставить Андрея в строю, только надо немедленно сходить в полковую санчасть, чтобы там достали осколочки.

Пошли они вместе. По дороге санинструктор подбежала к небольшому взводному блиндажу и беззаботным серебряным голоском, словно дело касалось самого обыденно домашнего, прощебетала:

– Галя! Ты оставайся, я быстро!.. Мы здесь вдвоем, – пояснила она Сокольному. – Медиков в части больше, чем нужно. У нас ведь сборная часть. Мы с Галей раньше служили фельдшерами в медсанбате, а теперь перешли в стрелковую роту. А вы где раньше были?

– В кавалерийском полку, – охотно ответил Сокольный, – приезжал домой на побывку.

– Куда?

– Сюда, в Белоруссию.

– Так вы – местный?

– Недалеко отсюда.

– А я воронежская, – сказала санинструктор, торопливо шагая впереди по узкой тропинке, протоптанной бойцами через вспаханное поле и небольшие луга, покрытые густой жесткой травой. Изредка оглядываясь на Андрея, девушка продолжала рассказывать о себе, вероятно, почувствовав расположение к незнакомому командиру.

– Моя деревня, – мелодично говорила она, – называется Старая Чигла. Птичье название, правда? А наш район – Анненский. Станция Анна у нас есть. Говорят, когда-то Анна Каренина там бросилась под поезд, вот и назвали так.

Рассказывая, спутница незаметно прибавляла шаг. Вначале Андрей кое-как успевал за ней, но постепенно начал отставать. Санинструктор оглянулась и, заметив это, посмотрела на него более внимательно.

– Вы хромаете? – удивленно спросила она.

– Нет, – ответил Андрей, – это так… После операции.

– Как после операции?

– В части мне делали операцию.

– И что же, свежие швы, рубцы?

– Да нет… Один только рубчик…

– А ну, покажите!

– Что вы! – улыбнулся Андрей. Не стоит задерживаться. Пустяк… Мне почти не мешает…

– Нет, покажите, – настаивала санинструктор, – снимайте сапог. Садитесь, я сама сниму.

С трудом удалось Андрею уговорить ее отложить осмотр до прихода в санчасть.

Когда они возвращались, санинструктор долго молчала и, только подходя к ротной обороне, не то упрекнула Андрея, не то высказала вслух собственные мысли:

– Никакие правила не разрешают вам быть на фронте. Никакие! Но я дала слово, что сама вас буду лечить. А о ноге промолчала, если говорить правду, – обманула врача. Не знаю, хорошо ли поступила?..

Андрей ничего не смог ответить на эти слова. Он лишь попытался идти рядом, но девушка прикосновением руки заставила его шагать не пашней, а по утоптанной тропинке. Рука ее была маленькой, с ласковой розовой ладонью.

– Как вас звать? – тихо спросил Андрей.

Санинструктор не оглянулась, сделала вид, будто не расслышала вопроса, однако немного спустя сказала:

– Звать меня Марией, Маней. А дома звали Манякой.

– Так вот, Маняка, – глубоко вздохнув, сказал Андрей, – вы хорошо сделали, что не оставили меня в санбате.

Возле ротного блиндажа, построившись в две шеренги, стояли бойцы. Напротив их медленно прохаживался старший лейтенант, отдавая какие-то распоряжения. Смысл его слов пока разобрать нельзя было, до слуха Андрея долетали лишь наиболее отборные словечки, которыми командир роты сыпал, видно, в адрес Гитлера и потому произносил их с особенным смаком. Словечки были такими, что Мария невольно остановилась, не зная, подходить с докладом или нет.

Заметив ее, командир роты слегка умерил пыл, просеял свою речь, и санинструктор смогла наконец по всем правилам доложить о результатах маленькой медицинской операции.

На правом фланге стояли бойцы первого взвода. Андрей заметил внимательный взгляд Александрова, добрую, почти неуловимую улыбку нового помкомвзвода, Адамчука, который приступил к своим обязанностям еще в разгаре боя. Зайцева почему-то в строю не было. Почему? По правилам вестовой всегда должен находиться при командире, но, когда Андрей уходил в штаб роты, Зайцев спал. Спал так сладко, в таком обнадеживающем спокойствии лежали на траве его короткие, немного согнутые в коленях ноги, столько покоя и нетронутого здоровья ощущалось в тихом, почти детском сопении, что Сокольный, уходя, пожалел будить парня. Неслышно собрался, взял карабин и вышел из блиндажа.

А сейчас Зайцева нет в строю. Неужели все еще спит? Не время, но – ничего.

Хуже, если другое… Или, может, послали куда-нибудь? Перевели?

Андрей поймал себя на мысли, что жалеет Зайцева, который успел стать для него близким человеком.

Так нередко бывает на фронте. Суток не прошло, как встретились, познакомились, а кажется, будто год вместе. С этими людьми не страшно идти куда угодно. Страшно отстать от них, не оправдать их доверия, показать себя плохим товарищем…

Передышка была небольшой, – это все знали и ожидали новых приказов. Андрей чувствовал, что вот-вот командир роты обратится к нему; покосившись на санинструктора, проглотит соленое словцо и отдаст какой-нибудь суровый, неожиданный приказ. Пускай, только бы не разлучил со взводом, с этими, ставшими такими близкими, людьми. Но командир пока не думал об Андрее, он все более резко говорил с бойцами и почти после каждого слова энергично взмахивал рукой. Видно было, что он любил поговорить, а то и порисоваться.

Не до речей теперь… Это ощущение сразу появилось у Андрея, как только он услышал несколько знакомых, изрядно надоевших слов о ротных порядках, о тех мелочах военной жизни, о которых по десять раз на дню говорил, бывало, старшина эскадрона. В первой шеренге, прямо на глазах у командира роты, стоял тоненький невысокий боец. Он внимательно следил за движениями командира, но во взгляде его был холодок. Штанина на левой ноге красноармейца была разодрана так, что колено, покрытое засохшей, смешанной с песком кровью, выглядывало наружу…

Командир роты почему-то не видел этого. Возможно, потому, что боец старался спрятать свою ногу, а быть может, и просто по своему безразличию к внешнему виду рядовых.

Но Сокольному боец сразу бросился в глаза, тем более что и ростом, и некоторыми чертами лица он чем-то напоминал Зайцева. Осмотреть бы всех перед боем, помочь каждому, кому нужна помощь, – вот что должен был бы сейчас сделать командир! Однако подсказывать старшему не положено, да и вряд ли послушает командир роты его, Сокольного. Если бы был приказ свыше – тогда другое дело.

Андрей подошел к санинструктору и хотел было заговорить, но девушка опередила его.

– Посмотрите вон на того бойца! – чуть не тоном приказа сказала она. – Что же это такое? Он весь истек кровью! Почему же в строю?

– По-моему, содрана только кожа, – заметил Андрей, – наверное, полз и наткнулся на что-то острое.

– Что вы? – запротестовала Мария, и в ее круглых голубых глазах мелькнуло негодование. – Он ранен, и рана, конечно же, осколочная, сквозная!

Бойким шагом санинструктор направилась к командиру роты.

– Товарищ старший лейтенант, – решительно обратилась она, – позвольте взять на перевязку вот этого бойца.

– Какого?

– Не видите?

– А-а… этого? Два шага вперед! – обращаясь к бойцу, приказал комроты. – Отправляйтесь в распоряжение санинструктора!

Когда девушка взяла под руку слегка удивленного таким отношением стрелка, Андрей спросил ее:

– Ну что?

Мария недовольно сверкнула глазами и ничего не ответила.

Между тем старший лейтенант распустил бойцов и подозвал к себе командиров взводов. Увидев Андрея, он сухо спросил:

– Ну как? Повоюем?

Но пока Андрей собирался с ответом, уже обратился к другому командиру взвода. А потом, опять взглянув на Андрея, как бы вспомнил:

– Так, так… Повоюем!

И вдруг засуетился, стал осматриваться, искать кого-то.

– Где же мой старшина? Ага… Ну вот что… – командир роты показал на карабин, висевший у Андрея на плече, – придет старшина, возьмите у него пистолет, а это недоразумение сдадите на склад. Что за оружие? Ни винтовка, ни полвинтовки. Нам, пехотинцам, ни к черту такое оружие!

– А у меня уважение к нему, товарищ старший лейтенант, – осторожно запротестовал Андрей. – Привык. Разрешите не сдавать? Своему вестовому отдам.

– Вестовому? Ладно, отдавайте! Потом вот что: гимнастерку с этими вашими петлицами смените. И пилотку! Вы теперь пехотный командир, а не эскадронник. Все!

Андрей подошел к своему взводу, и его сразу окружили бойцы и младшие командиры. Один раз побыл он с ними в бою, и люди искренне приняли Сокольного в свою небольшую армейскую семью. Чувствовалось, что они пожалели бы, если б Андрея оставили в санбате или откомандировали в другое подразделение.

Невдалеке показался старшина роты. За ним шли трое бойцов, так нагруженных разным обмундированием, что самих не было видно. Среди них Андрей узнал Зайцева, узнал по медленной утиной походке. Подойдя к ротному блиндажу, Зайцев сбросил ношу, облегченно вздохнул и, увидев своих, засмеялся весело и задорно. Потное лицо его сияло здоровьем, на голове новенькая пилотка с маленьким блестящим значком, немного длинноватая и тоже новая гимнастерка обтягивала тугие плечи.

– Пока нас, а себя не забыл, – незло подколол Александров.

– Подумаешь, а что тут такого? – дружелюбно улыбнулся боец. – Был на складе, вот и поменял с разрешения старшины.

Взвод построился и должен был двинуться на новое место, но в это время к блиндажу подошел лейтенант, бывший командир первого взвода, а с ним санинструктор Мария. Увидев Андрея, лейтенант кивнул ему и протянул левую руку: правая была забинтована. Андрей тоже подал левую и оба улыбнулись такому совпадению.

– На новую оборону? – вроде бы с грустью спросил лейтенант.

– Ускоренным маршем, – ответил Сокольный.

– А мне туда. – пожаловался лейтенант. – После первого же боя – и в госпиталь. Обидно, черт побери!

– Вот ваше направление, – сказала Мария, выйдя из блиндажа и протягивая лейтенанту бумажку. – Торопитесь, не то медсанбат уедет, и не найдете.

И когда лейтенант, попрощавшись, ушел той же тропинкой, по которой недавно ходил Андрей, Мария презрительно посмотрела ему вслед:

– Рана почти такая же, как и у вас, а все время стонет, – сказала она. – Маменькин сынок!

…Взвод занял временную оборону под старыми деревьями, что стояли по обе стороны дороги, дорога эта раньше была проезжей, а теперь заросла и стала похожа на широкую лесистую межу, разделяющую два поля. С правой стороны от нее лежал скошенный клевер, другой же участок – слева – пустовал: поросшая редкой высохшей травой земля ожидала культиватора. За вспаханным полем виднелась небольшая деревня, хат на тридцать – сорок. Она утопала в зелени, из-за которой почти не видно было строений. Только силосная башня возвышалась над садами, да ветряная мельница чуть не цепляла своими крыльями пышнозеленых ветвей деревьев. Скошенный клевер источал густой сладкий запах, и от него становилось душно, несмотря на то что дневная жара уже спадала.

По указанию Андрея бойцы начали быстро окапываться – кто под деревом, кто возле старого березового пня или у межи, заросшей жесткой травой. Зайцев старался за командира взвода и за себя. Андрей хотел ему помочь, хоть и одной рукой, но боец отнял у него лопатку и заверил, что гораздо лучше справится сам.

Когда оборона была уже почти готова, неожиданно пришла Мария. Зайцев, поняв, что санинструктор не слишком скоро покинет взвод, молча стал рыть третий окоп. Сокольный же слушал краткие объяснения девушки и не мог скрыть своего удивления, хотя в душе был рад ее приходу.

– У вас – самый большой взвод, – поправляя на себе санитарную сумку, говорила девушка, – а к тому же, – она сочувственно улыбнулась, – командир во взводе однорукий и одноногий.

Андрей быстро опустился на траву под кудрявой березой и пригласил санинструктора присесть рядом.

– Нога у меня уже ничего, – признательно посмотрев на Марию, сказал он, – воевать можно. А вот с рукой дело хуже, ноет в плече. Ну, да через пару дней поправится, а? Тем более под наблюдением такого врача, как вы.

– Я только фельдшер, – покачала головой Мария, – а теперь просто-напросто санинструктор. Могу перевязать, смазать рану йодом, а большее… Мечтала стать врачом, с самого детства… У меня и отец старый фельдшер, там же, в Старой Чигле.

– Вам бы хирургом быть, – после короткой паузы сказал Андрей.

– Почему?

– Руки у вас… – Сокольный запнулся. – Такие руки не причинили бы боли. Смелее отдавался бы человек во власть таких рук…

У Марии чуть заметно дрогнули ресницы, она слегка покраснела.

– А разве вас, – тихо начала девушка, – оперировали… плохие руки?

– Возможно, и хорошие, но не ласковые. Жесткие руки.

– Больно было?

– Очень.

– Я не раз видела хирургов, – снова перешла на шутливый тон Мария, – у которых были руки, как грабли, а операции они делали хорошо. Тут, наверно, не в руках дело.

В это время Зайцев принес Сокольному запасную лопатку.

– Пусть будет у вас на всякий случай, – рассудительно сказал он. Мария невольно обратила внимание на руку бойца. Большая и плоская, как эта лопатка, она словно бы принадлежала другому человеку. И черная, вся в земле. На ладони стали еще более заметными застаревшие мозоли. Зайцев уже отошел, опять принялся за работу, а Мария все еще продолжала наблюдать за ним. Медленный, неторопливый в ходьбе, Зайцев работал ловко и красиво. За что ни брался он, дело двигалось споро.

– Для кого он роет окоп? – не отрывая глаз от Зайцева, спросила девушка.

– Для вас, наверное, – ответил Андрей.

Мария еще минуту смотрела на бойца, на его сгорбленную спину, на мокрый от пота лоб, потом сняла с себя медицинскую сумку, взяла лопатку Андрея и подошла к наполовину вырытому окопу.

– Давайте я сама, – сказала она. – Вы отдохните.

Зайцев распрямил спину, недоверчиво посмотрел на саниструктора.

– Давайте, давайте! – повторила Мария. – Думаете, я не умею?

– Уметь тут особенно нечего, – со снисходительной ноткой в голосе ответил Зайцев, – да ведь вам придется перевязывать, всякие бинтики и ватки в руки брать. А тут – земля, лопатка…

– Ничего, – дружелюбно возразила Мария, – нужно будет, руки вымою. Спирт для этого есть.

– Мы бы спиртик на другое, – засмеялся боец, – мы его за ваше здоровьечко употребим, а сейчас лучше сами покопаем.

Только после вмешательства Андрея Зайцев выбрался из окопа, и Мария начала рыть сама. Лопата в ее руках и в самом деле не казалась чужой. Движения девушки были уверенными и сильными. Зайцев вначале с недоверчивой иронией следил за работой санинструктора, но вскоре выражение его лица изменилось, стало откровенно восхищенным, он чуть ли не повторял ее движения. Еще минута, и, не выдержав, боец схватил свою лопатку и бросился помогать. Окоп быстро расширялся и углублялся: Мария решила сделать его таким, чтобы в случае необходимости в нем можно было перевязать раненых, дать им временное пристанище.

К Андрею один за другим подходили командиры отделений, докладывали: окапывание закончено. Сокольный, стоя возле толстой старой березы, выслушивал рапорты и отдавал распоряжения. Потом сам направился осматривать взводную оборону и возвратился примерно через полчаса. Мария и Зайцев все еще копали: над бруствером окопа то и дело мелькали отшлифованные землей лопатки, – одна в жесткой, большой, почерневшей от земли и пота руке, вторая – в маленькой, белой и, наверное, нежной и мягкой.

Солнце еще ниже опустилось над деревней, видневшейся из-за недалекой горки. Скорей бы оно скрылось, скорей бы пришла такая необходимая сейчас летняя ночь! Под ее защитой лучше можно собраться с силами для предстоящего боя, обо всем подумать, а возможно, и отдохнуть… Своя, с детства знакомая, такая близкая ночь! Звезды в ней светят только своим людям, а для врага потухают, заслоняются густыми темными тучами. Они и дорогу указывают только своим, а для врагов исчезают, падают в недосягаемую даль, оставляя на небе лишь светлую полоску…

Мысли Андрея прервал связной, он доставил письменный приказ командира роты. Сокольный внимательно прочел все написанное на листке из блокнота и медленно подошел к незаконченному окопу санинструктора.

– Ого! – с ноткой добродушной шутливости в голосе удивился он. – Не окоп, а целый блиндаж!

– Скоро окончим, – весело отозвался Зайцев, а Мария подняла к Андрею раскрасневшееся от работы лицо, улыбнулась.

– Придется кончать немедленно. Иди, Зайцев, зови командиров.

– Та-ак, – кивнул Зайцев и принялся пучком травы вытирать лопатку.

Ни по голосу его, ни по выражению лица нельзя было определить, что означает это «та-ак».

Когда он ушел, из окопа выбралась Мария. Увидев листок бумаги в руках Андрея, она спокойно спросила:

– Новый приказ?

– Да, – подтвердил Сокольный. – Нужно подойти вон к той деревушке, посмотреть, что там. Если все будет хорошо, к сумеркам вернемся. Одним словом, – он протянул санинструктору приказ, – «маленькая разведка боем».

– Ну что ж, боем, так боем, – сказала Мария. – Жаль только, что не удалось закончить нашу работу.

– У вас и так, наверное, мозоли на руках.

– Нет, – Мария показала ладони, – мои руки привычные ко всему.

Командиры пришли быстро. Андрей объяснил им задачу и порядок наступления. К горке, пока есть маскирующие места, подбираться цепочкой: первое отделение – впереди, за ним – остальные. Не поднимаясь на горку, развернуться и дальше двигаться редким строем. Где идти, где ползти, – в зависимости от рельефа местности, от обстоятельств. Приблизившись к деревне, первому отделению во главе с Адамчуком вступить в нее, а остальным занять оборону на удобных позициях.

Сокольный с Зайцевым решили следовать за взводом.

«А вам лучше бы остаться, – хотелось ему сказать Марии. – Закончили бы пока свой окоп, а нет, подождали бы на командном пункте роты». Он и повернулся к девушке сказать все это, но Мария бросила на него такой взгляд, что Андрей не смог произнести ни слова.

Они пошли втроем. Медленно продвигались бойцы, осторожно. Каждый держал наготове оружие и мог принять бой в любую минуту, если возникнет необходимость. Даже Зайцев, ко всему относившийся без страха и особых раздумий, был теперь невесел, шел озабоченный, не рвался по обыкновению вперед, и, хотя пока признаков опасности как будто не было, с лица его не сходило выражение настороженности и тревоги.

Взвод шагал зеленой низиной, не вспаханной, вероятно, потому, что весной она была залита водой. Под ногами шуршала редкая, с красноватыми стебельками трава. Низина тянулась до горки, а дальше начиналось ровное поле.

Чтобы удобнее было наблюдать за первым отделением, Андрей отошел немного в сторону. Рядом с ним – санинструктор, поодаль вестовой и телефонист с аппаратом. Вдруг из-под самых ног Сокольного выпорхнула чубатая птичка, взлетела над землей, потом опустилась, побежала по борозде. Андрей невольно сделал вслед за ней несколько шагов, но тут же спохватился: как мальчишка!

А Мария нашла гнездышко.

– Смотрите! – радостно вскрикнула она и нагнулась над едва заметной кочкой.

В гнезде сидели птенцы. Они уже были покрыты довольно густым пухом и казались одним светло-серым пушистым мячиком. Но стоило Марии нагнуться пониже, как этот мячик разделился на пять крошечных существ с небольшими желтоватыми ротиками. Все пять ротиков доверчиво раскрылись…

Первое отделение почему-то замедлило продвижение.

– Узнай у Адамчука в чем дело, – обратился Андрей к Зайцеву.

Тот, сбегав, доложил, что помкомвзвода просит разрешения, не доходя горки, развернуть отделение к бою, а на горку послать одного-двух бойцов для предварительной разведки.

– Передай, я согласен, – кивнул Андрей.

С горки разведчики ничего подозрительного не заметили, и взвод двинулся дальше. Бойцы поползли по-пластунски, на горке осмотрелись, прислушались и стали спускаться в низину. По ней пошли, лишь слегка пригнувшись, пока не добрались до вспаханного поля, протянувшегося почти до самой деревни. «Тяжело здесь ползти, но зато удобно окапываться, – подумал Сокольный. – А может, и не придется окапываться?»

Ветряная мельница неторопливо вертелась за деревьями. И ветра сильного нет, а она не останавливается.

– Никого в деревне, – уверенно сказала Мария.

– Как сказать, – усомнился Зайцев, – зачем бы тогда посылали взвод?

– Может, раньше был кто, да ушел.

– Скоро выясним.

Отсюда к деревне вела узкая полевая тропка. С левой стороны ее лежало чистое вспаханное поле, с правой – зеленели края длинного и довольно глубокого оврага. Увидев его, Андрей почувствовал себя еще увереннее: «В случае чего, – подумал он, – всем в овраг, закрепиться и стоять до последнего».

– Взять правее! – вполголоса передал Сокольный по отделениям.

Зайцев поравнялся с командиром, нерешительно заглянул в глаза.

– Что ты? – спросил Андрей.

– Товарищ старший сержант, – заговорил боец, – давайте в овраге остановимся. Лучше я один схожу в деревню, если позволите.

– Если дойдем, то остановимся, – согласился Андрей, – но ты будешь при мне.

– Я могу сходить, – предложила Мария, услышав их разговор.

Сокольный холодновато посмотрел на нее.

– Это разведка боем. Никому ходить не нужно: выберем позиции и откроем огонь.

– По деревне? – брови девушки шевельнулись.

Андрей смутился: в самом деле, не стрелять же по ветряной мельнице!

И только собрался прояснить свою мысль, как вдруг где-то совсем близко полоснула пулеметная очередь. Андрей даже не разобрал, откуда она, но, заметив мгновенную растерянность Зайцева и удивление санинструктора, подал первую же команду, пришедшую на ум:

– Вперед! Скорей в овраг!

Слова эти вырвались сами собой. И только по тому, как бойцы выполняли команду, он понял, что поступил правильно.

Уже в овраге вспомнил о ракетнице. Выпустив две красные ракеты, Андрей услышал, что строчит не один, а несколько вражеских пулеметов, в разных местах. Все ли бойцы успели вскочить в овраг? Сокольный осмотрелся: кажется, все, но, по меньшей мере, трое ранены. Вон там, в сторонке, один вытянул ногу и морщится от боли. У второго вся рука до плеча в крови. Третий не может повернуть шеи… Мария растерянно бегает от одного к другому, не зная, кому в первую очередь оказать помощь…

Андрей выпустил еще две ракеты, чтобы все знали, где противник, следили за его огневыми точками и оказывали помощь взводу. Хотел приказать окапываться, но бойцы уже сами догадались об этом. И вдруг с острой, леденящей душу отчетливостью понял, что не менее десяти бойцов первого отделения остались по ту сторону оврага и противник ведет по ним прицельный огонь! Нет в овраге Адамчука. Нет Александрова. Значит, и они там…

Сокольный осторожно выглянул из оврага.

Бойцы беспорядочно лежали на пашне: кто где упал. Живы ли они? У некоторых раскинуты руки, иные прижались головой к земле. Там же стоял станковый пулемет, стоял так, как его тащили, дулом назад. Андрей стал следить за бойцами в бинокль. Все лежали совсем, совсем неподвижно.

Огонь по первому отделению на мгновение прекратился. Разрывные пули трещали только на горке возле оврага. Андрей продолжал наблюдать. Вот один красноармеец чуть заметно шевельнул рукой, осторожно согнул ее, словно бы собираясь рвануться в более безопасное место или хотя бы разок копнуть лопатой. Невдалеке от него виднелась глубокая борозда, она как будто продолжала овраг. Колхозники пропахали ее для спуска воды. Если бойцы доберутся до борозды, пули их не достанут.

Но стоило одному тронуться с места, как сразу опять полоснула пулеметная очередь. Нет, не уйти: местность пристреляна отлично, и все бойцы находятся на прицеле. Андрей понял, что вражеские пулеметчики залегли где-то на возвышенном месте, а потому и видят все так хорошо.

«Как помочь? – лихорадочно думал Сокольный. – Что же делать?»

Пока противник вел только пулеметный огонь, но с минуты на минуту мог применить и другое оружие, в первую очередь минометы. Тогда овраг, где залег взвод, станет плохим убежищем. А могут фашисты и броситься в атаку или еще хуже – окружат и постараются захватить в плен. Трое раненых… Что делать, как их вынести? Нигде не видно телефониста, наверное, тоже ранен или убит.

Неясные, путаные вопросы и еще более сложные задачи возникали одна за другой. И не с кем посоветоваться обсудить их: Андрей один, он и отвечает за жизнь полусотни людей. Не только дальнейшая судьба, но и жизнь каждого из них зависит от его слова, его приказания. Бойцы смотрят на командира с надеждой и тревогой. С надеждой на то, что он найдет выход из положения, проявит смелость, отвагу. С тревогой, – что растеряется в сложных условиях, и тогда не миновать беды.

И вдруг Андрея осенило: нет смысла сидеть в укрытии и ожидать ответа на сигналы! Трудно, очень трудно, но нужно действовать самому.

Командиры отделений держались поблизости, неизвестно – по собственной ли инициативе или собрал их догадливый Зайцев. Андрей приказал приготовиться к круговой обороне, твердо решив, если придется, вести бой до последнего. Пулеметчикам и лучшим стрелкам он приказал выявить огневые точки противника и открыть по ним огонь, чтобы этим облегчить отход красноармейцев, оставшихся на поле.

Покончив со всем этим, Андрей повернулся к Зайцеву. С минуту помедлил, не решаясь сказать то, что обязательно должен был сказать. Вот стоит перед ним человек – близкий, молодой, здоровый. В его глазах – жизнь, уверенность в себе, желание бороться и победить. А скажешь слово, и, быть может, через минуту этого человека не станет. Погибнет от одного твоего слова! Так имеет ли право Сокольный не сказать этого слова? Имеет ли право подвергать смертельной опасности не одного Зайцева, а более полусотни человеческих жизней. А может, не Зайцеву сказать это слово, а кому-нибудь не такому близкому? Но ведь сейчас все близки в эти минуты опасности. И потом – не каждому доверишь то, что можешь доверить Зайцеву.

Вестовой заметил заминку командира. Заметил и душой почувствовал, – тот собирается сказать ему что-то особенное, очень важное для всех.

– Я слушаю вас, товарищ старший сержант, – спокойно произнес он.

И Сокольный решился.

– Пойдешь на КП роты, – стараясь преодолеть дрожь в голосе, начал он, – и доложишь обстановку. Скажешь, – Андрей понизил голос, – что взвод в опасности. Есть раненые, первое отделение прижато к земле, парализовано и едва ли вернется в строй. Нас могут окружить. Передай, что я прошу немедленной помощи.

– Есть! – лицо Зайцева слегка потемнело. – Разрешите выполнять?

Взяв карабин, он побежал в конец оврага, вылез на пашню и быстро пополз на горку, всем телом прижимаясь к земле. Горка тут была пониже, чем напротив центра оврага, вражеские пули то и дело свистели над ней, но Зайцев все полз и полз. Каким-то особым чутьем он выбирал то борозденку, то ямку, то вдруг рывком перебрасывал тело в сторону. Бойцы в овраге невольно прекратили работу, наблюдая за маленькой, гибкой фигуркой на открытом месте. Переползет Зайцев горку или не переползет? Выберется ли из-под огня?

Андрей думал не только об этом: ведь если Зайцев не переползет, придется посылать другого. Кого? Скольких еще придется послать? И самое главное: есть ли смысл посылать людей на верную смерть?

Разрывные пули на горке трещали все чаще. Даже на поле, где лежало первое отделение, их сейчас было меньше. Бойцы по-прежнему не шевелились. «Не знают, что в эту минуту ползет Зайцев. Знали бы – оглянулись, – подумал Андрей. – Кому трудней сейчас, Зайцеву или им?»

А Зайцев ползет и ползет. Отсюда, из оврага, уже не видно его лица, не видно ног. Только чуть заметна пилотка, да попеременно приподнимается то одно, то другое плечо. Вот он нырнул в борозду, приостановился, застыл. Ранен?! У Андрея похолодело в груди: убит! И на мгновение помутилось в глазах: надо посылать второго…

Он глянул на песчаное дно оврага и увидел Марию. Отложив в сторону медицинскую сумку, она осторожно перевязывала раненого. «Ее? – вдруг подумал Сокольный и вздрогнул от этой мысли. – Нет! Лучше уж самому».

Андрей закрыл глаза и представил себе девушку, стройную, светловолосую, с красивыми ловкими руками, услышал и свой, и ее голос. «Дойдете до КП, – мысленно говорил ей, – назад не возвращайтесь, ожидайте нас там».