Текст книги "Фёдор Евдокимович Самончук герой Моонзунда (СИ)"
Автор книги: Алексей Крылов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Annotation
Крылов Алексей Николаевич
Крылов Алексей Николаевич
Фёдор Евдокимович Самончук герой Моонзунда
Федор Евдокимович Самончук герой Моонзунда
1917 год. Август. Кайзеровские генералы и адмиралы разрабатывают план секретной операции 'Альбион' на Моонзунде, полагая, что данным сражением они приведут к гибели русскую революцию и ликвидируют классовые волнения в Германии. К слову, на германском флоте бунтарские настроения моряков уже были очевидны: на 'Вестфалене' матросы вышвырнули за борт командира, а команда 'Нюрнберга' по примеру русских моряков с броненосца 'Потемкин', арестовав всех офицеров, пыталась укрыться в норвежских фиордах.
Германское командование решило в полной мере использовать возникшие в России внутриполитические трудности для достижения решающих успехов на фронте. Предусматривался захват Моонзундских островов, заход германского флота в Рижский залив, уничтожение там Балтийского флота и создание благоприятных условий для нанесения удара по Петрограду с моря и с суши. Учитывая развитие обстановки на сухопутном фронте, проведение операции "Альбион" назначили на конец сентября – начало октября 1917 года. Для осуществления операции были выделены огромные силы: около 300 единиц корабельного состава, в том числе 11 линкоров и тяжелых крейсеров, 9 легких крейсеров 57 эскадренных миноносцев. Для обеспечения воздушного прикрытия и поддержки с воздуха командованию операцией было придано 94 самолета и 6 дирижаблей. Десантный корпус для захвата островов насчитывал 25 тыс. человек.
На рассвете 29 сентября германские корабли подошли к северо-западному побережью острова Эзель в районе бухты Тага-Лахт. Подавив две наши береговые батареи, они высадили десант. Тяжелые и кровопролитные бои вели наши моряки и солдаты за каждый остров архипелага, за каждый рейд, за Кассарский плес, где происходили наиболее жестокие морские сражения. В них прославились линкор "Слава" и эскадренные миноносцы "Новик", "Гром", "Забияка", "Константин", а также неутомимая, удивительно живучая канонерская лодка "Храбрый", на красном флаге которой в дни революции было начертано: "Мы путь земле укажем новый, владелец ею будет труд!" Германские корабли постоянно пытались прорваться к району боев со стороны Рижского залива, но каждый раз встречали упорное сопротивление русских моряков.
На второй день боев (30 сентября) эсминцы "Новик", "Гром", "Изяслав" и "Самсон" обстреляли и вынудили уйти отряд германских тральщиков, которые тралили проходы между островами. Главной ударной силой немцев стала 2-я флотилия в составе эсминцев В-98, G-101, V-100, G-103, G-104, В-109, В-110, В-111, В-97, B-l12. Ее прикрывали линкор 'Кайзер' и легкий крейсер 'Эмден', а поддерживали корабли 13-й полуфлотилии эсминцев, всего 17 кораблей. Командовал прорывом коммодор Гейнрих, поднявший брейд-вымпел на V-100. На следующий день, 1 октября, эсминцы "Гром", "Забияка" и "Победитель", находившиеся в дозоре на Кассарском плесе (у восточного побережья острова Эзель), обнаружили германский крейсер и несколько миноносцев. В средине дня сюда подошли эсминец "Константин" и канонерская лодка "Храбрый".
Командир дивизиона Пилсудский (двоюродный брат прославившегося предельной жестокостью к пленным красноармейцам президента Польши Юзефа Пилсудского), зная о присутствии ЛК противника, главный калибр которого в состоянии поразить цель на имеющейся дистанции, отдал приказ подчинённым кораблям застопорить машины и встать на якорь, чем подставил русские корабли под удар. На 'Громе' приказ этот выполнили, но среди экипажа было много несогласных, дело едва не кончилось бунтом. 1-ый минный офицер на 'Громе' в это время отсутствовал, болтался где-то, чаи гонял.
Немцы быстро воспользовались подарком Пилсудского. Около 13 ч 30 мин сигнальщики 'Грома' обнаружили на расстоянии 125 кабельтовых немецкий линейный корабль 'Кайзер', который на полных парах устремился к русским кораблям. 'Гром' быстро снялся с якоря, и в тот же момент линкор открыл огонь из орудий главного калибра.
'Снявшись с якоря ранее других кораблей, – докладывал командир 'Грома' Анатолий Петрович Ваксмут командиру минной дивизии, – я оказался в наиболее невыгодном положении, так как прикрывал собой миноносцы 'Забияка' и 'Победитель', не позволявшие мне повернуть на ост. С третьим залпом неприятеля получил попадание в правую машину. Снаряд пробил правый борт над водой, прошел через машину и разорвался под кораблем. Сотрясение было настолько сильным, что на переднем мостике сорвались со своего места главный компас и минные прицелы. Миноносец получил крен градусов в шесть, но продолжал еще некоторое время двигаться вперед, что дало возможность повернуть на ост. Когда весь пар через поврежденные правые машины, где были перебиты трубы свежего и отработанного пара, вышел, левая машина, до этого работавшая, остановилась. Миноносец вышел из-под огня, так как зашел за мыс. Неприятель прекратил стрельбу. Канонерская лодка 'Храбрый', увидев, что миноносец остановился, быстро подошла к его левому борту и подала швартовы на 'Гром'.
Интересны свидетельства 1-го минного офицера эсминца – Панцерженского:
'Спешу на мостик к командиру. Последний, судя по лицу, здорово обескуражен происшедшим. Еще бы! Вот как, по его словам, происходило дело.
– Дивизион утром подошел к Соэлазунду, – начал свой рассказ командир, – для наблюдения за проходом. По ту сторону пролива обнаружен трехтрубный крейсер типа 'Аугсбург' и несколько миноносцев стоявших, по-видимому, на якоре. Повертевшись немного примерно на меридиане мыса Факерорт, стали на якорь, имея его почти на панере. Вряд ли это следовало делать, но факт остается фактом. Корабль был изготовлен к бою, неслась ходовая вахта. Все время измеряли дистанцию до супостата, наблюдали пеленг – никакого движения. Стоят как вкопанные. Но немцы не хлопали. Крейсер, не имея возможности достать нас своей артиллерией, очевидно, вызвал на подмогу линейный корабль. И действительно около четырнадцати часов дня, примерно с час тому назад, из-за мыса Пакерорт показался здоровенный дядя типа 'Кайзер' и, недолго думая, открыл по нам огонь с дистанции сто десять кабельтовых – главной артиллерией. Думать было некогда. Взвился сигнал 'сняться с якоря'. Но и без этого мы уже удирали. Первый залп – на недолете. Фонтаны выше мачт. Стал якорь – даю ход. Из-за течения нос смотрит не по ветру, а по равнодействующей – примерно на юго-запад, то есть на противника. Приходиться разворачиваться влево. Второй залп – перелетный. Нос уже покатился. Снова яркие языки оранжевого пламени лизнули темный фон горизонта – третий залп. Куда ляжет? Миноносец энергично катится. Скорей бы уйти из этой проклятой, кажущейся вечной циркуляции. Не успел это подумать, как страшной силы удар потряс весь миноносец.
Готово, мелькнуло, получил. Сейчас взрыв. Грохот чего-то падающего, свист пара, но взрыва нет. Меня бросило и ударило о нактоуз компаса – еле удержался на ногах. Многие попадали. Сорвало некоторые приборы. 'Одерживай!' – приказываю. 'Руль не действует', – докладывает мне старшина.
Поднят сигнал 'Не могу управляться'. Стопорю правую машину, чтобы не проциркулировать больше, чем следует, ответа по телеграфу не получаю. Что за дьявол!
Посыпались доклады: пробоина выше ватерлинии; руль заклинило; правая машина разбита; кормовая кочегарка повреждена; лопнула главная паровая магистраль; обе машины бездействуют.
Немцы, сделав гадкое дело, прекратили стрельбу. 'Победитель', видя наше бедственное положение, погнался закрыть нас дымовой завесой, но неудачно. 'Храбрый' направился к нам. По семафору начальник дивизиона приказал ему взять нас на буксир. Мы тем временем уже подводили пластырь.
Спустя немного времени старший механик лично доложил, что, так как во всех котлах нарушилось питание, пришлось срочно прекращать пары. Главные и вспомогательные механизмы обречены на бездействие. Экая досада! Подошел 'Храбрый' и, точно под руку, взял на бортовой буксир. Вода через разорванное днище наполняла машинное отделение. Так как отливные средства на миноносце бездействовали, 'Храбрый', отшвартовавшись, немедленно приступил к откачке воды своими помпами. Пластырь был уже заведен. Мы продвигались со скоростью трех – четырех узлов. Но не успели пройти кабельтовых пять – шесть, как 'Кайзер', зашедший за мыс Памерорт, снова открыл огонь. Миноносец 'Константин' под командованием бравого и жизнерадостного капитана 2 ранга Делло по собственной инициативе бросается между всплесками и нами и закрывает нас превосходной дымовой завесой рискуя попасть под огонь. Отличный маневр! 'Кайзер' сразу же прекращает стрельбу. Миноносцы под впечатлением происшедшего отошли от Соэло миль на десять при горизонте шесть-семь миль, потеряв, таким образом, наблюдение за неприятелем. Мы же, как видите, продолжаем шлепать на восток, – закончил командир свой рассказ.
Вступив в свои обязанности, я пошел осмотреть надежность крепления пластыря и буксирных концов. Пластырь на пробоине правого борта плотно прилегал, хорошо притянутый к боту добавочными концами. Правильность положения второго пластыря на выходном отверстии внушало некоторое подозрение, но менять его нечего было и думать. Работа требовала водолазов, а при буксировке борт о борт была просто немыслима. Ограничился распоряжением подать на 'Храбрый' добавочный стальной перлинь, так как заведенные даже при этом ходу были опасно туго выдраены. Осмотрел переборки машинного отделения. Кормовая – держала хорошо. Но соседняя с кочегарным отделением, видимо была нарушена – вода просачивалась. Приказал на это место подложить промасленную пластырную подушку, подперев ее заклиненным бревном. Течь прекратилась.
Быстро покончив с этим делом и намереваясь приступить к исправлению аварии рулевого устройства, вышел на верхнюю палубу. Как раз в это время за кормой у нас послышалась частая артиллеристская канонада. Прошел на мостик, чтобы выяснить обстановку. Горизонт стал еще более мглистым. Время 15 часов 10 минут. Из мглы вынырнули наши миноносцы и, следуя в строе фронта, от кого-то бешено отстреливаются из кормовых орудий. Противника не видно. Отход происходит на хорошем ходу. На темном фоне белыми пятнами выделяются буруны. Очевидно, кто-то их преследует, прорвавшись через пролив Соэло...
Пробили боевую тревогу и подняли стеньговые флаги.
'Храбрый' стал постепенно увеличивать ход. Вряд ли это имело смысл делать, концы и без того выдраены, как струны. 'Победитель', 'Константин' и 'Забияка' все ближе и ближе, следуя большим ходом параллельным с нами курсом. Стрельба прекратилась. Видимо, потеряна цель. 'Забияка', ближайший к нам миноносец со сбитым уже кормовым орудием, как-то нелепо склонившимся набок, проходит от нас на расстоянии не более четырех кабельтовых, таща за собой, как и прочие миноносцы, большую волну. Обычная картина при большом ходе на мелководье. Но это обстоятельство имело для нас роковое значение. Начальник дивизиона, увлекшись наблюдением за неприятелем, упустил из вида нас, грешных калек. Урок, данный 'Победителю' на Куйвастском рейде с объявлением ему неудовольствия за большой ход, был им забыт. Оторвавшись от противника, нечего было уж так торопиться на восток. А мы? Заинтересованные причинами поспешности миноносцев, мы тоже сваляли дурака, забыв про спасительный сигнал 'Мыслите' ('меньше ход'). И вот результаты: волна, гигантским валом стремительно ползет к нам и с силой подхватывает корабль. А дальше? Дальше – как положено в таких случаях...
Сначала с треском лопнул один стальной конец, за ним другой, третий, четвертый... Точно гнилые нитки. Мы разъединились. 'Храбрый' увалился в левую сторону, а 'Гром' продолжал еще некоторое время идти по инерции, затем, слегка уклонившись вправо, остановился как вкопанный.
Почти одновременно с этим из мглы показались виновники торжества. Вынырнул один неприятельский миноносец, затем другой, третий..., девятый..., четырнадцатый... Артиллерист дает установки, но стрелять пока не можем. Из-за дыма комендоры не разбирают цели. Немного спустя, обнаруживаем другую колонну миноносцев – северную, так же шедшую в строе кильватера. Итак, немцы, заметив с нашей стороны замешательство в связи с попаданием 'Кайзера' в 'Гром' и совершенно правильно оценив обстановку, воспользовались нашей оплошностью – отходом наших миноносцев на восток – и бросились в атаку. Беспрепятственно форсировав канал, свободно выйдя на плес (вот когда пригодилось бы заграждение, от постановки которого отказалась команда 'Припяти'!), развернулась в две колонны с целью охвата нас с двух сторон – клещами. Головные миноносцы южной колонны открыли огонь.
Взглянул на часы. 15 часов 20 минут. Итак, бой начался.
На 'Победителе' взвился сигнал: 'Быть в строе кильватера'. Мы отрепетировали, хотя это имело такой же смысл, как безногому примерять сапоги. Миноносец целиком был предоставлен на волю волн и ветра.
Следуя движению 'Победителя', прочие наши миноносцы легли на кормовой курсовой угол и открыли огонь, пристрелявшись по головным кораблям южной колонны. Почти одновременно 'Храбрый' начал стрельбу по северной колонне. Мы находились ближе всего к противнику. Достаточно было простого взгляда, чтобы убедиться в пикантности нашего положения. Немцы, пренебрегая в этом случае элементарными требованиями здравого смысла, сосредоточили весь свой огонь на уже подбитом, стоящем без движения миноносце, вместо того, чтобы, возложить задачу 'угробления' нас на один-два своих корабля, всю силу огня направить в первую очередь на живого противника. Но нам от их ошибки не легче.
– Кажется, на этот раз ущучили – тихо сказал мне командир, когда появился на мостике, управившись с уборкой концов, болтавшихся за бортом после разлучения нас с 'Храбрым'.
Действительно обстановка представлялась довольно безнадежной. Миноносец стоял почти без движения, слегка подталкиваемый и разворачиваемый слабым ветром и волной. Немцы приближались с двух сторон, открыв бешеную канонаду по одинокому кораблю. Хотя бы один узел хода, хотя бы пол или четверть. Это было бы все-таки какое-то движение вперед. А теперь?
Наводчики, словно пиявки, впились в противника глазами. Остальная прислуга тоже застыла в ожидании сигнала 'открыть огонь'. Этому все еще мешает дым, скрывающий цель от глаз наводчиков. Томительно тянуться секунды. А, наконец-то! Ревун – и грянул наш первый залп. За ним другой, третий. Вокруг нас фонтаны поднимаемой всплесками воды. Увлечение немцев легкой добычей в первые минуты не дает больших плодов – снаряды летят мимо. Но вот начались попадания. Почувствовав их, часть машинной команды, бывшей не у дел и стоявшей с левой стороны под рострами, занервничала, а когда снаряд разорвался невдалеке – бросилась к шлюпкам левого борта.
Поспешил туда, чтобы потушить начавшуюся панику. Оказавшись на рострах, я увидел следующую картину. Человек 25-30 находились уже в шестерке, вываленной за борт, но висевшей еще на талях. Два-три человека из находившихся на рострах пытались приподнять второй моторный катер, стоявший на блоках, и какими-то судьбами зажавший лопарь шестерки, не позволяя ее спустить. Один человек стоял на носовых талях, держа в руках пропущенный через утку носовой лопарь. Со шлюпки шел галдеж и крик: 'Трави, трави!'. Вижу – дело дрянь! Начинается нечто похожее на панику. Надо гасить. Кричу в рупор: 'Эй, товарищи! Куда вы, к дьяволу, торопитесь? Смотрите, что делается вокруг, а у нас спокойно'. На секунду шум умолк. Многие с беспокойством взглянули на взбудораженное всплесками снарядов море. Заколебались. А затем снова: 'Трави, трави!'. Но это сделать не так просто. Чувствую, что миноносец только бы выиграл, если бы удалось избавиться от этой компании – все больше ученики, публика не бывалая еще, не обстрелянная. Опять кричу им: 'Шестерку спустить нельзя. Помогите освободить лопарь – заело. А там путешествуйте на здоровье, коли охота погибнуть!'. Подействовало. Но только ребята собрались вылезать обратно, как вдруг невдалеке разорвался снаряд – ударило в носовую трубу. Парень, стоявший на носовом лопаре, то ли оглушенный взрывом, то ли слегка подраненный, выпустил из рук лопарь, и вмиг сверх меры нагруженная шестерка, клюнув носом, повисла на попа, удерживаемая лишь кормовыми талями. Публика, как горох из распоротого мешка, посыпалась вводу, и только небольшая горсточка удерживалась за банки, продолжала вопить: 'Трави!'. Размышлять было некогда. Выхватив финский нож, с которым никогда не расставался, крикнув: 'Пал-лунд-ра!' – перерезал лопарь. Шлюпка тяжело метнулась вниз и, ткнувшись носом, захлебнулась.
Пятерых мореплавателей успели подобрать обратно на корабль, остальные предпочли искать спасения на полузатонувшей шлюпке. Вряд ли, однако, они чувствовали себя отменно. Мокрые, озябшие, с остервенением отливая воду снятыми с себя форменками и фуражками, поглядывали они на миноносец, медленно удалявшийся от них, слегка погоняемый ветром. Все эти путешественники позже попали немцам в плен. По словам одного из участников этого эпизода, немцы отнеслись к ним с исключительным вниманием и теплотой. Переодели в сухое, согрели, накормили. Чтобы подбодрить угнетенных духом пленников, хлопали по плечу со словами 'Браво 'Гром'!'. Вид миноносца, стоявшего без движения, смертельно раненного в самое сердце, очевидно, произвел на них отличное впечатление. Свои чувства немцы и старались передать, как умели, той части его экипажа, поведение которой, к глубокому сожалению, менее всего заслуживает одобрения.
Между тем бой становился все более интенсивным. 'Победитель', 'Константин', 'Забияка' как ужи вертелись, отстреливаясь от наседавшего противника, который, наконец, рассредоточил свой огонь. Большая часть миноносцев южной группы с остервенением набросилась на три наших. Головные корабли северной группы продолжали бой с 'Храбрым'. Концевые же миноносцы обеих колонн сосредоточили всю силу своего огня на нас. Распределение труда, 'нот' в бою – черт бы его драл! Море вокруг нас кипело от всплесков. Приходилось лишь удивляться, что в этих условиях попадания в миноносец были сравнительно редки, а если и были, то в большинстве случаев не причиняли особого вреда: очень много снарядов не рвалось. Ударит, словно молотом, а в результате дырка или сшибет что-нибудь – и все. Вода, между тем, постепенно прибывала. Крен медленно, но верно увеличивался на левый борт. Осколком снаряда пробило нефтяной бак над камбузом, и нефть, загоревшись, огненной струйкой медленно стекала вниз, расползаясь по железной палубе левого борта.
Бросились тушить горевшую нефть. Огонь очень быстро удалось сбить огнетушителями и матами. Кстати нефть перестала течь, видимо, осколок попал в верхнюю часть бака. Однако оттуда вырвались клубы черного дыма. Не обращаем внимания, так как это, к сожалению, никому и ничему не мешает. Будь ветер несколько посвежее, и несколько иного направления, валивший дым мог даже служить для нас защитой, прикрытием, хотя бы от одной группы противника.
Только мы покончили с этим делом, как снаряд, щелкнув у грот-мачты и очень эффективно разорвавшись, осыпал осколками кормовой плутонг. Стеньга с антенной загремели вниз. Вместе с боцманом поспешил туда, но по дороге чуть было не сыграл за борт. Разлившаяся нефть превратила железную палубу в отличнейший каток, а крен делал ее аттракционом, на котором даже цирковой артист мог сломать себе шею. Нелепый случай, который мог мне дорого обойтись, если бы не штормовой леер, за который я вовремя ухватился. Сильный удар голенью о какой-то железный выступ был возмездием за мою неловкость и непредусмотрительность: пожалуй, имело бы смысл посыпать палубу песком. Эта мера значительно облегчила бы всякие передвижения в бою – переноску раненых, переброску аварийной и спасательных партий и т. п. и исключила бы несколько контузий, полученных командой. Леер леером, а кроме того, и песок.
Выругавшись и встряхнувшись, побежал дальше, чтобы навести порядок в корме. Весь кормовой плутонг замолчал. У орудия ?2 – плутонговый командир мичман Тихомиров вместе с комендорами возится над исправлением аварии. Не помню точно, последним ли снарядом, ударившим в мачту, или снарядом, разорвавшимся под кормовым мостиком, заклинило орудие. Осколком разбило червяк горизонтального наведения и вырвало часть шестеренки. Убедившись в безнадежности положения орудия, отослал всю прислугу к орудиям ?3 и ?4, откуда уже тащили раненых.
Мимо меня провели, бережно поддерживая, наводчика орудия ?3 с оторванной до плеча левой рукой, направляясь на перевязочный пункт в кают-компанию. Кровь лила ручьем, куски мяса и костей нелепо болтались, вылезая из плеча. Скользнул по мне скорбно-недоуменным взглядом, временами издавая стоны.
– Ну, ничего. Держись, брат. Все будет хорошо, – бросил я ему на ходу, а сам подумал: 'Хорошего-то мало'. Боцман, который проскочил вперед, не задерживаясь у орудий ?2, уже наводил порядок на корме. Уложили на носилки и понесли еще двух тяжело раненых. Я застал момент, когда убитых укладывали под мостиком и накрывали чехлами. У орудия ?3 было пусто, нелепо и сиротливо торчало задранное кверху дуло пушки, точно призывая всех в свидетели, что она благородно и до последней минуты выполняла свой долг, пока ее не покинули. Прислуга орудия вся вышла из строя, но сама пушка оказалась в полной исправности. К ней бросились комендоры орудия ?2, и через минуту она уже заработала в паре с носовой, которая продолжала стрелять.
У орудия ?4 все остались живы и невредимы, но осколком повредило сектор вертикального наведения. Малюсенький паршивый осколок, а сколько может в бою причинить неприятностей! У орудия копошились комендоры и два старшины машиниста, которые работали пилой. Однако дело это пришлось им вскоре бросить. Следующим снарядом, неразорвавшимся, свернуло компрессор.
Боцман и трюмный ведерками окатили палубу, смывая кровь и застрявшие у минных рельс куски человеческого мяса. После этого сразу как-то легче на душе. Но ненадолго.
В кают-компании боевые крышки иллюминаторов отдраены, и слабый свет освещает перевязочный пункт. Фельдшер с санитаром, оба изрядно перемазанные в крови, хлопочут возле раненых, которые при каждом орудийном выстреле вздрагивают и стонут. Фельдшер просит убрать раненых на палубу. Здесь невозможно их держать, да и работать трудно. Соглашаюсь. Боцман бросается за людьми. Действительно, расположение перевязочного пункта под грохочущим орудием крайне неудачно. Но это лучшее место на миноносце. Раненые эвакуированы и уложены на верхней палубе у переборки впереди первого торпедного аппарата. Их вид как бы символизирует, что на миру и смерть красна.
Подымаюсь на мостик. По пути узнаю, что разбило радиорубку. Радисты целы, так как были в это время заняты исправлением боевой антенны, находились вне поста. Повезло. Надолго ли?
На мостике все относительно спокойно. Командир без фуражки – ее унесло вместе с частью мостичного парусинового обвеса, срезанного словно ножом, – покуривает папиросу, глядя в бинокль в сторону наших миноносцев. Штурман мичман Блинов, вечно жизнерадостный, с блестящими черными, как сливы, глазами, метнув короткой улыбкой в мою сторону, углубляется в запись моментов боя, держа перед собой записную книжку.
Сигнальщики – о, это прекрасные матросы! Их спокойные, энергичные обветренные лица, все их четкие, быстрые, ловкие движения навсегда останутся у меня в памяти. Как будто на учении они продолжают репетировать сигналы своего флагмана, громко докладывая об их значении и обо всем, что замечают. А видят они все – и маневрирование наших миноносцев, и противника, И 'Храброго', и дымы на горизонте – ничего не ускользает от их опытных глаз. Прекрасная школа, выучку которой ничем нельзя сломить.
Но особенно колоритна среди этой группы фигура артиллериста , энергичный, спокойный профиль которого резко выделяется на фоне неба. Не отрывая бинокля от глаз, этот бравый парень со свойственным ему одному спокойствием продолжает управлять огнем своей уже немногочисленной артиллерии. Носовая пушка вышла из угла обстрела – стреляет только одно кормовое орудие. Четко и громко раздаются его приказания в центральный пост: 'Два с половиной больше. Два вправо. Залп!'. И так же отчетливо и столь же внушительно репетует его слова гальваффер, посылая приказания к орудиям. Как будто ничего не произошло, словно стреляют по щиту.
Взглянул вниз, на бак. У носового орудия комендоры, переведя пушку на левый борт, застыли в ожидании удобного момента для возобновления стрельбы по другой группе противника. Нос корабля медленно уваливается ветром влево. Прислуга подачи выбрасывает за борт стреляные гильзы, очищая палубу от лишнего хлама. Чувствую свое полное бессилие, чтобы описать доблестное поведение комендоров и прислуги артиллерии в эти тяжелые для корабля минуты. Они дрались упорно, внешне оставаясь совершенно равнодушными к трагической судьбе своего миноносца, обуреваемые лишь одним стремлением – как можно дороже продать его жизнь.
Впрочем, одни ли они заслуживают столь слабо выраженной похвалы? И торпедисты, продолжавшие твердо стоять на своих постах, несмотря на полную безнадежность использовать свое оружие ввиду большого крена миноносца. Чтобы не увеличивать опасность взрыва резервуаров в случае попадания в аппарат, воздух уже был стравлен – торпеды перестали быть торпедами. Но прислуга аппаратов продолжала стоять на своих постах, ожидая приказаний и для голосовой передачи с носа на корму.
А машинисты, исправлявшие повреждения у орудий? И не вина прочих, толпившихся на верхней палубе под рострами, что случай, проклятый случай, лишил их возможности доказать свою устойчивость в бою возле машин и кочегарок. Среди них старший механик Розанов, рядом с ним его помощник Малышев, измазанный, как дьявол, протирая пенсне, выслушивал подошедшего к нему старшину. Трюмный механик Грум-Гржимайло, которому также делать было нечего, который был уверен, как он говорил, что миноносец и без его помощи пойдет ко дну, бродил по верхней палубе с улыбкой, чтобы хоть чем-нибудь заняться, щелкал своим фотоаппаратом, прицеливаясь то в противника, то в отдельные группы команды. Этот милый человек, сам того не сознавая, делал, по существу большое дело: вид улыбающегося фотографа невольно бодрил команду, позировавшую ему и наблюдавшую эти сценки. Да, он был прав, этот боевой фотограф. Его аппарат все еще жил, в то время как трюмная система уже почивала мертвым сном. Имело ли смысл, и возможно ли было в нашем положении бороться с пробоинами и креном? Никакого. Да и как это сделать? Механические отливные средства бездействовали, ручные были бесцельны. Откачивать помещения, которые скоро придется, очевидно, топить, которые заполняются без постороннего вмешательства, имело так же мало смысла, как и таскать камни на высокую гору, чтобы затем их снова оттуда сбрасывать. Это был бы своего рода сизифов труд, бессмысленность которого понималась всеми без слов.
В корме взрыв снаряда. Внезапно смолкает кормовое орудие, выстрелы которого бодрили, где-то в глубине души вызывая надежду, что еще не все потеряно.
– Узнайте, что случилось, – приказывает командир. Пауза.
– Плутонговый командир сам идет на мостик, – докладывают из центрального поста. Действительно, балансируя, цепляясь за кормовой леер, быстро пробирается мичман Тихомиров. Спускаюсь к нему навстречу. И только я ступил на палубу, грянул выстрел. Снова заговорило носовое орудие.
Плутонговый командир докладывает, что разорвавшимся поблизости снарядом убило первого наводчика, двух из прислуги подачи легко ранило, комендора контузило. Сбит правый прицел, прицельные штанги погнуло. Кроме этого орудие не накатывается. Стрелять невозможно. Возвращаемся на мостик. Стреляет единственное из оставшихся в живых носовое орудие. Артиллерист, стоя на левом крыле, передает установку к нему непосредственно, так как прибегнуть сейчас к помощи центрального поста не имеет смысла. Дистанция до северной группы уменьшается: 47 кабельтовых, 45, 43. Все внимание приковано в эту сторону.
Но вот и апофеоз.
Шальной снаряд попадает в носовое орудие, не разорвавшись. Слышен резкий металлический удар, и одновременно над моей головой со свистом пролетает другой снаряд, сорвав фуражку. Ловлю себя на том, что голова под влиянием этой неблагозвучной мелодии пригибается книзу. А, черт!
Севастьянов бежит к орудию.
Между тем сигнальщики докладывают, что третий неприятельский миноносец южной колонны, запарив, вышел из строя. Уцелевшие комендоры во главе с артиллеристом некоторое время еще копошатся у носового орудия, но вскоре бросают его. Махнув рукой, Севастьянов возвращается на мостик. Комендоры стоят, с сожалением поглядывая на свое любимое детище, умолкнувшее навсегда.
– От погребов отойти!
Да там больше делать нечего.
– Пулеметы проверить, будем отбиваться, если противник подойдет вплотную.
Наступила жуткая тишина, прерываемая гулом отдаленной канонады, резкими ударами снарядов, стонами раненых и шумом воды. Прошло всего несколько мгновений с момента, когда умолк наш последний выстрел, а кажется – целая вечность. Наступило тяжелое оцепенение и какое-то безразличие. Скорее бы, что ли, кончить эту волынку! Во сне бывает иногда: видишь, как на тебя надвигается какая-то беда, бесформенная, безобразная, хочешь отвратить эту опасность, бежать, а сам скован по рукам и ногам, хочешь крикнуть, а голос не появляется. Какой-то столбняк сковал все тело. Нечто подобное пережили многие из нас в эти тяжелые минуты. Но не страх перед неизбежным концом, а какое-то особенное чувство беспомощности и безразличия.
– Попросите старшего механика на мостик, – приказал командир.
– Есть, – отвечаю и в мегафон передаю приказание командира. Видно было как столпившаяся внизу команда надела спасательные пояса. Начальствующий состав и несколько матросов поясов так и не надел. Ложный стыд. В некоторых иностранных флотах их надевают по боевой тревоге.
– Как вода? – спросил командир быстро появившегося на мостике механика.
– Прибывает. Затоплены уже обе машины кормовая кочегарка. Вода начинает просачиваться в соседние отсеки.
– Хорошо.
В сущности говоря, во всем этом было мало хорошего, если не считать, что каждый лишний фут осадки приближал нас к цели нашего путешествия.
Этот вертикальный маршрут был для корабля довольно необычен. Но разве 'Гром' походил сейчас на корабль? Банка с нефтью, стальная коробка переставшая быть даже артиллерийской платформой на плаву, превратившаяся в щит, по которому, как в бубен, могли колотить немцы уже без всякого для себя ущерба.
