Текст книги "Кинжальный огонь (Рассказы)"

Автор книги: Алексей Богдаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Андрей Рогов передохнул, задумался. Все сидели тихо, затаив дыхание. Тишину прервал Чуркин:

– Ну и чем же кончилась энта история, Андрей?

– Чем кончилась? А тем и кончилась, что я к вам в пехоту попал! – все засмеялись.

Помолчав, Рогов продолжал:

– Когда совсем рассвело, технари были готовы к отъезду. Они погрузили на «газик» новенький пропеллер, инструменты, трос. Автоматы – за спину. Я показал, где находится самолет – крест на карте. И мы трое рванули к месту аварии. Конечно, я волновался, но был уверен, что заменим вертушку, и самолет взлетит, если его еще не уничтожили местные бандиты. Но нет! Один-единственный в степи, «У-2» сиротливо стоял недалеко от старой ЛЭП. Техники молча осмотрели «подранка», потом старший лейтенант Лысов спросил меня: «Мотор заводил, Андрей?» – «Заводил. – говорю. – работал нормально!»

Пропеллер заменили быстро. Лысов сел в кабину, мотор фыркнул и заработал. Как же мне стало легко! С борта технарь подал знак: «Лететь можно!» Слышу, орет сквозь гул мотора: «Сможешь поднять машину, Рогов?» – «Смогу-у!» – заорал я во все горло. Техник погасил мотор, пропеллер замер. Лысов сошел с машины, положил мне руку на плечо и только теперь заметил, что я без погон… Он сочувственно снизил тон и спокойно сказал: «Мы подтянем тебя на буксире вон туда! Садись в кабину, поехали!» Я уселся, взялся за родной штурвал. Когда остановились, осмотрел поле… Самолет взлетел легко! И я радовался, как дитя! Помахал технарям через борт и… хоть песни пой! Вскоре оказался в зоне своего крохотного аэродромчика и аккуратно посадил «уточку». Прибежал в штаб и радостно доложил генералу. Тот пассивно выслушал меня: «Тебе повезло, парень! За срыв операции знаешь, что бывает?.. Мог бы без связи нас оставить! Момент ответственный! Да и машина… Сколько стоит твой самолет? Там, в тылу, люди круглосуточно работают, на куске хлеба сидят, клепают оружие. А ты? Заложил, а потом шалостями заниматься вздумал в воздухе! И это при выполнении боевого задания!.. За провода!.. Словом, иди в строевой отдел. Приказ уже состоялся. Послужи, браток, в пехоте… Иди!» Он отвернулся от меня, и я молча отдал честь…

Вышел, щеки горят, губы сохнут, сердце колотится – провалиться бы! Зашатало меня, замутило. Вышел я и сел на лавку. Что делать теперь? Взялся за голову. Первое, о чем подумал: не унывать! Взять себя в руки, успокоиться и не паниковать! Встал и пошел в строевой отдел. Вот так я оказался с вами, товарищи пехотинцы, в качестве рядового.

Рогов опустил взгляд и потянулся за золотистой соломинкой.

– А сколько тебе лет, Андрей? – нарушил молчание Бутенко.

– Сколько мне лет? Пожалуй, двадцать! Зимой, под Новый год, двадцать один исполнится.. – Рогов облегченно вздохнул и улыбнулся. Ему, видимо, было приятно участие солдат в его судьбе. Он обернулся к вещмешку и достал красивый трофейный портсигар. Когда раскрыл, солдаты увидели две золотые женские ручки с длинными пальчиками, прижимавшие папиросы. Курящие с удовольствием потянулись к портсигару. Ароматный дымок наполнил польский сарайчик.

Освоить пулемёт помог Чуркин. Газиз Галиакбаров научил Рогова снаряжать пулемётную ленту патронами. Сержант Галерин молча наблюдал за пулемётчиками и, лишь когда надо, вникал в их возню вокруг станкача. Рогов всё больше нравился сержанту тем, что не кичился, не заносился, был прост и общителен со всеми солдатами отделения. Практические стрельбы проводились в логу, где было выставлено множество нестандартных мишеней. Рогову понравился «Максим», и стрелял он хорошо. Даже Газиз похвалил. После стрельбы сержант Галерин подсел к Рогову, спросил по-дружески:

– Если не секрет, Андрей, скажи, зачем тебе понадобился разведвзвод?

– Видишь ли, какая ситуация у меня, сержант… Вот здесь, в сердце ношу, никому не говорю! Но коль ты спросил у меня, я тебе откроюсь: меня не покидает мысль о том, чтобы искупить свою вину, вернуть честь, погоны, если хочешь знать! Но как это сделать – не знаю! Совесть меня мучит, понимаешь, друг. Я не поддаюсь, но у меня груз на душе! Давит… Я должен искупить вину в честном бою. Это, наверное, закон жизни…

– Понял, Андрей! И всё же, как ты думаешь «искупать вину»? Ты же на фронте, на войне в пехоте, разве этого не достаточно?

– Нет, Лёша, не достаточно! Я так думаю: если я буду в отделении торчать, ждать, когда будет бой, да когда это я отличусь в бою, то и война кончится. А я хочу сейчас, немедленно идти в бой! Даже если погибну…

– Ну, уж ты не загибай, – перебил Галерин, – вон сколько наших ребят погибло: кто от пули пал, кто на мине подорвался, кто от «сюрпризов» в клочья. Здесь чужая страна, немцы отходят с боями, всё минируют: дороги, мосты, дома, переулки, брошенную технику и даже оружие. Маленькая неосторожность – и взлетишь по частям, да по кусочкам. А впереди ещё разгром Германии…

– Буду с тобой откровенным до конца. Понимаешь, я разжалованный лейтенант, штрафник, мог бы и в штрафбат угодить. Но там так: пан-или-пропал! Остался жив после боя, выиграл в схватке или ранен в бою – искупил вину! А здесь это невозможно. Преследование, переходы, освобождение поляков… А бой? Когда будет бой – неизвестно….

– Торопишься, Андрей! Умереть успеешь! Впереди ещё столько смертей! Сам подумай: разгромить фашизм – сколько крови еще прольется.

– Хочу в разведку! Я не отлыниваю, не ищу на фронте уютного уголка – знаю, что такое разведка! Там риск всегда на сто процентов… Я готов хоть сейчас в разведку!

Сержант Галерин задумался. Доводы Рогова убеждали его в том, что он прав: «Что делать, хороший он парень, страдает, переживает за свою неудачу…»

– Ну, хорошо, Андрей, я подумаю о тебе, не торопись. Я понял тебя! Пошли, пора уже в роту…

Случай помог Галерину поговорить с капитаном Проскуриным, когда его первое отделение охраняло штаб батальона.

– У тебя в отделении Рогов? – спросил адъютант старший батальона.

– Так точно, товарищ капитан! Пулемётчик он. Стреляет отлично! В разведку просится…

– Знаю, Галерин, знаю. А как ты думаешь, годится он в разведку?

– Да он молодчина, товарищ капитан! Топографию знает хорошо, умеет ориентироваться днём и ночью, карту знает. Он ведь лётчик! Мечтает о разведке. Хочет вернуть честь и звание «лейтенанта».

– Честь свою, говоришь, желает вернуть? Сам, что ли, тебе об этом рассказывал?

– Да! Подружились мы с ним. Он неплохой парень!

– Ну, хорошо! Я понимаю. Только время сейчас такое – не до эмоций…

Не прошло и недели, как сержанта Галерина и рядового Рогова вызвал командир восьмой роты старший лейтенант Бажов:

– Сержант Галерин! Рядового Рогова переводят в разведку полка. Документы получите у старшины. Рогов, ты доволен?

– Так точно, товарищ старший лейтенант! Я мечтал об этом!

– Ну, тогда до свидания, Рогов. Удачи тебе, успехов.

Галерин положил руку Рогову на плечо. Друзья направились к старшине: Рогов сиял! Когда отошли подальше, он посмотрел сержанту в глаза и громко засмеялся:

– Хороший ты друг, Лёшка, я очень рад, что так получилось!

Прошло около месяца. Однажды на ночной переправе Галерин встретил Андрея Рогова в погонах «старшего сержанта». Друзья тепло поздоровались:

– Ты знаешь, Галерин, я уже побывал в разведке первый раз – удачно! Помкомвзвода назначили… Когда-нибудь расскажу!

– Я рад за тебя, Рогов! Так держать, Андрей! Только береги себя, дружище! До встречи!.. – крикнул вдогонку Галерин, провожая взглядом своего товарища.

Разведка возвращалась ночью. До рассвета оставалось не более часа. Надо спешить. Могут обнаружить. Полчаса тому назад разведывательный взвод разделился на группы и отходил по частям разными маршрутами. В группе старшего сержанта Рогова было четыре разведчика. Двигались тихо, прикрываясь деревьями, прислушивались, присматривались. Маршрут был незнаком. Идти ещё далеко… Неожиданно Храмцов подскочил к Рогову, прошептал взволнованно:

– Там искры! Только что видел.

Наблюдением установлено: землянка, дымком попахивает, верно – искорки. Тихонько подползли ближе, тишина. Стало видно: у землянки маячит часовой… «Полевой караул, – решил Рогов, – а где же объект охраны?» Бушевали мысли в голове разведчика, в висках стучало. Время торопит – медлить нельзя! Наконец, решение созрело:

– Синица, обойди справа, посмотри, что там! А ты, Храмцов, обойди землянку слева! Ждём десять минут! Тихо, вперёд – прошептал Рогов.

Напряжение нарастало: «Правильно ли я решил?.. Задание уже выполнено… Ввязываться в бой запрещено… Что скажут дозорные… А если это склад, упрятанный в лесу? Для этого же разведка!.. Велик ли караул?.. Есть ли другие объекты?..» – в голове у Рогова путаница и в то же время решимость действовать немедленно… Первым доложил Синица:

– Там, метров триста отсюда, склад, покрытый брезентом, как скирда, часовой ходит. Больше ничего!

– Слева тихо! Никого нет! Овраг, заросли… – выпалил залпом Храмцов.

– Все ко мне! Слушай приказ: караул уничтожим, склад подожжём! Сбор здесь через двадцать минут. Позднее нельзя. Действовать будем так! – Рогов глотнул слюну, зашептал отрывисто. – Храмцову: подползти к землянке, снять часового! Залечь! Огонь по выходу, если станут выползать! Суханову: подползти к трубе, где искорки и, когда Храмцов снимет охрану, немедленно швырни две гранаты в трубу, одну за другой. Понятно? Залечь, огонь по выходу! Важно, чтобы ни один не ушёл! Синица – со мной! Подожжём склад: когда часовой у склада повернётся на взрыв гранат – руби его сзади! Понятно всем? Приготовить гранаты! Спички есть. Вперёд!..

Обходя объект справа, Рогов и Синица всё время прислушивались, что делается слева у землянки. Было так тихо, что разведчики слышали своё сердце. Оно вырывалось из груди…

– Вижу склад, – прошептал Синица, – вон часовой стоит!

– Вперёд! Обходи, жди взрыва, – дал рукой знак старший сержант.

По-прежнему тихо. Прошло пять-семь минут. Взрыва не было. Осечки не должно быть… Смена часовых будет через полчаса. Рогов волновался: «Почему молчат слева? Спокойно!..»

А слева у землянки – заминка: вышел караульный, видно – стоит, наверное, по нужде… Закурил с часовым. Перебросились словами, и караульный, наконец, ушёл в землянку. Когда приоткрывалась дверь, виден был свет. Снова стало тихо… Пора!

…Рогов услышал бычий рёв, и вслед за ним один за другим два взрыва. Блеснула автоматная очередь, треск её пронёсся эхом по лесу. Часовой у склада метнулся, дал очередь из шмайссера и тут же заорал от смертельного удара… Теперь Рогов и Синица лихорадочно обкладывали склад всем, что горит. Огонь окружал его маленькими очажками, язычки пламени поползли вверх по брезенту, загорались ящики… Рогов и Синица бежали мокрые, дыхания не хватало. Их поджидали Суханов и Храмцов с трофейными автоматами. Караул уничтожен, склад полыхает огнём…

– За мной! – махнул рукой Рогов, и разведчики скрылись в лесу. Сквозь деревья светился огонь. Все понимали: останавливаться нельзя.

– Скорее! Сейчас громыхнёт! – прошипел Рогов.

Грудь теснило. С лица – пот, голова горит, но разведчики бежали, не замедляя отход. Уже прошло четверть часа, горящего склада давно не видно, но и взрыва не было. Рогов соображал: «Горит тара, скоро громыхнёт, надо быстрее…»

На востоке посветлело, порозовело.

Неожиданно на пути отхода появилась ложбинка, в ней – овраг. Разом свалились в укрытие, замерли, лишь лихорадило дыхание. Рогов высунулся из овражка, прислушался, но ничего не было слышно.

– Сейчас будет взрыв! – прохрипел разведчик. И тут же невероятной силы грохот потряс землю, громом прокатился по лесу, осветив небо, как молнией. Казалось, взрыв произошёл совсем рядом… Зарево пожара быстро увеличивалось. Теперь бы скорее добраться до передовой. Вперед, разведчики. Времени на возвращение осталось мало. Рассвет наступит быстро…

За уничтожение вражеского склада с боеприпасами в тылу врага и проявленную при этом находчивость, за мужество и отвагу разведчики Рогов, Суханов, Синица и Храмцов были награждены Правительственными наградами. Старшему сержанту Рогову было возвращено воинское звание «лейтенант».

Вину свою Андрей Рогов искупил в бою с заклятым врагом…

Засияли звёздочки на голубых погонах лейтенанта, а на груди появились орден «Красная Звезда» и медаль «За отвагу». Снова Рогов за штурвалом самолёта. Теперь и песню спеть можно!

 
Пропеллер, громче песню пой,
Неся распластанные крылья!
За вечный мир в последний бой
Летит стальная эскадрилья!..
 

Это была любимая песня лётчика, лейтенанта Рогова!

ЗАСАДА

Война в Польше была необычной. Под натиском Советской Армии немецко-фашистские войска отступали, уничтожая всё на путях отхода. Сопротивление противника опиралось, в основном, не на позиционную оборону, а на организацию и осуществление диверсий, как на фронте, так и в тылу наступающей армии. В таких боях выигрывал тот, кто хитрее, кто оперативнее действовал и имел хорошую разведку. Обстановка менялась быстро. Командованию полка приходилось принимать решения на ходу, соблюдать бдительность и поддерживать постоянную боевую готовность.

Стрелковый полк, в котором воевали Алексей Галерин и Анатолий Иваньков, совершал ночной бросок форсированным маршем. Предстояло преодолеть расстояние в сорок пять километров и выйти в направлении Калиш. Колонны батальонов поротно шли по железобетонной дороге, хорошо видимой в темноте и способной выдержать нагрузку танков и САУ.

Первый батальон двигался в авангарде полка. Вперёд по маршруту была выслана головная походная застава (ГПЗ) в составе усиленного стрелкового взвода. Справа и слева колонну охраняли боевые дозоры.

ГПЗ имела задачу предупредить авангард от внезапного нападения противника, выявлять опасные участки пути, заграждения, препятствия. Наученные горьким опытом ведения войны, командиры подразделений были готовы пресекать возможные диверсии.

Батальоны двигались быстро и беспрепятственно. По данным разведки, здесь не было угрозы сколь-нибудь серьёзного сопротивления противника.

Солдаты привыкли к ночным переходам с боями, были готовы ко всяким неожиданностям, чувствовали себя уверенно и спокойно. Идут бойцы в строю, как вчера и позавчера, словно всю жизнь так шагают. В теле и сознании воцарился ритм марша, система жизни на ходу, надежда на свои силы и поддержку товарищей. То и дело были слышны голоса:

– А ну, подтянись, братва! Не отставай, пехота…

– Уже скоро рассвет, ещё часок пути, и привал будет…

Какие только мысли не приходят в голову. Чтобы не дремать, рядовой Чухнов рассказывает своему другу Кашину:

– Вот иду и думаю: во мне два живых существа – Я и Тот, кто идёт. Мы идём вместе. Я и говорю Ему: «Давай, браток, бодрись, не спи! Видишь, небо посветлело, шагай смелее…» – И Тот идёт, посапывает. И Я иду с Ним рядом…

– А я тебя представил ломовой лошадью, конём-тяжеловозом, ну, битюгом эдаким. Ты везёшь и везёшь, ни на минуту не останавливаешься. Но если тебя не понукать, не подбадривать – быстро устанешь! А если дёрнуть вожжи, – «Ну, милый, пошёл, пошёл!» – зашагаешь быстрее, и сил прибавится. Вот и везёшь! А куда денешься! – добавил Кашин.

Иногда сокровенные мечты окрыляют душу: «Вот закончится война – приеду домой! Перво-наперво – посплю вволю, потом в клуб пойду. Уже девчат своих позабыл, поразъехались, поди, кто куда, война всех разбросала».

Так, подбадривая себя и друг друга, пехота продвигалась шаг за шагом вперед, к заветной цели – к Победе.

Анатолий Иваньков оказался в составе головной походной заставы, вёл наблюдения за правой стороной дороги. Он шёл и думал о Лёшке: «Смотри-ка, вон какой стал командир! Пулемёт у него, пулемётчики… Пацан, как я, а командует, уважают его… Вон Чуркин – как сына, обхаживает… Сержантскую школу… Я бы тоже мог… Старшина у них был хороший. Это он нас в один полк… Грузин был, как его… Димуров! Надо же – зарезали бандиты… Правильно трибунал решил: к стенке гадов обоих… Сколько нашей братвы сгубили. И полячка та, в штабе, тоже хороша, выдра… Это из-за неё Димуров погиб… Как солдаты плакали, когда хоронили. Всё грузинское село оплакивать будет…»

Ночью дул холодный ветер, по небу ползли низкие облака. Воздух наполнился влагой. Солдаты зябли. В движении это не замечалось, а на привалах холод залезал под шинель, в рукава и морозил душу. К утру ветер стих, горизонт чётко обозначился – приближался рассвет.

Бетонная дорога то поднималась, то опускалась по небольшим холмам, то поворачивала, обходя высоты. На данном участке, слева, она белой лентой огибала продолговатую возвышенность, прижималась к её подножью, а справа от дороги сверкало бликами чёрное болото.

На марше, вроде, всё было спокойно. Полк уже подходил к намеченному рубежу – оставалось каких-то пять-семь километров пути. На высоте, которую огибала дорога, бандеровцы устроили засаду. Здесь было удобное место для нападения. Пулемётное гнездо в окопе диверсанты тщательно замаскировали. «Машинган» засветло пристреляли по уязвимому участку дороги, зажатому высотой и болотом. Для стрельбы ночью они забили в землю рогатину, на которую ставили приклад пулемёта. Оставалось лишь обнаружить цель и нажать на спусковой крючок. Был подготовлен так называемый кинжальный огонь – самый опасный вид внезапного нападения.

Вдруг по маршруту движения командир головной роты авангарда услышал пулеметную стрельбу. Полк остановил движение. Немедленно в обход возвышенности была выслана специально подготовленная «группа захвата», состоявшая из семи автоматчиков и снайпера. Их задача – обнаружить диверсантов, захватить в плен или уничтожить.

Попав под огонь, ГПЗ залегла и обстреляла пулеметную точку. Но не все успели залечь! Трое полегли насмерть, а четверо получили ранение…

Сделав только одну длинную очередь, диверсанты бросили свой «машинган» и поспешили ретироваться.

Спецгруппа захвата заметила на фоне неба три силуэта согнувшихся фигур, отходивших за перевал. Началось преследование, и вскоре восьмерка смельчаков настигла бандитов. Один из них был убит наповал: он не хотел сдаваться и отстреливался из шмайссера. Двух других диверсантов привели к месту нападения и здесь же расстреляли.

Известие о трагическом событии на марше быстро облетело полк. Узнала об этой диверсии и восьмая рота. Но никогда не думал Галерин, не предполагал, что с Толькой что-то случится. С большой тревогой в душе услышал он о том, что в числе раненых оказался Анатолий Иваньков. Об этом сержанту сообщил рядовой Пасечный из первого батальона.

Галерин прибежал в тот момент, когда убитых бойцов грузили в машину, раненых обхаживали санитары и готовили для отправки в медсанбат.

Леша припал к носилкам, на которых лежал его боевой товарищ. Анатолий обрадовался, увидев земляка:

– Пришел! Как я рад! Я ждал тебя, Леша! Хорошо, позвали все же… Не выживу, Леша, ранение в живот… пуля разрезала, – шептал побелевшими губами Анатолий. – Поближе, Леша, слушай, что скажу… Стань на колено, клянись… Если останешься жив, Леша, прошу… найди отца, мать, сестренку Таню… Расскажи, друг Леша, как я тут… вот… погибаю на чужой земле… Дышать трудно… мне больно… Там возьми мои фотки, письма, маме скажи все… Мне… я… весь в крови, Леша…

Слезы слепили глаза, Галерин, не сдерживал себя, плакал:

– Клянусь, Толя, клянусь, дорогой друг… Как жаль…

Что делать…

– Леша, дай руку, друг… Я слышал, я верю тебе… Береги себя… Помни… Мне плохо… я… Ты тут, рядом…

– Толя, если останусь жив, клянусь, выполню твою просьбу. Может, еще удастся… Тебя в медсанбате спасут… Ты слышишь, Толя, я клянусь…

Неизвестно, слышал Анатолий Иваньков слова Лешки, или уже потерял сознание. Он молчал. Сержант Галерин держал руку на пульсе.

Он ощущал, как бьется Толькина жизнь, недолгая жизнь юного друга.

Подошли санитары и Анатолия вместе с другими ранеными погрузили в крытую машину, в кузове которой ярко горела аккумуляторная лампочка. Алексей последний раз взглянул на бледное лицо своего товарища. Санитарная машина тяжело фыркнула дымком и пошла в тыл. Галерин почувствовал, как осиротела его душа, как замерло сердце. Озноб пробежал по всему телу.

Уже светало. Батальон полка темной массой чернел на белой бетонной дороге. Из строя выбыли семеро, трое из них навсегда. Никто не узнает о дальнейшей судьбе раненых, пока не придут вести из медсанбата.

Володя Пасечный молча стоял рядом с сержантом Галериным, наблюдая за уходящей машиной. И когда она совсем скрылась из вида, положил руку на Лешкино плечо.

– Ты знаешь, Галерин, Толик все время меня учил на гитаре. Но у меня толстые пальцы, не могу взять гриф в кольцо. Зато я пел с ним хорошо! Когда он заиграет – вокруг нас куча братвы. Обсядут, как мухи, а мы даем!.. Бывало так хорошо! А теперь гитара осиротела. Я буду беречь его гитару. Может, еще обойдется, и Толька вернется в строй…

Но Анатолий Иваньков не вернулся.

Спустя три недели из медсанбата прибыл рядовой Нимат Хафизов. Сержант Галерин узнал об этом от Владимира Пасечного, выбрал время и поспешил в первую роту. Нимат поправился, посвежел, был в хорошем настроении.

– Хафизов, здравствуй, друг! Выздоровел! Я к тебе!

Ну, расскажи, как там…

Сержант волновался. У Галерина слюна забила горло, он поперхнулся и не договорил. Его волнение хорошо понимал Хафизов.

– У меня пуля под мишка попал, товарищ сержант, – он показал место ранения и продолжал, – рука прабил, кост целий остался. Тагда нас утром медсанбат привезли, сразу памили, операций, перевязки делали. Иванкова Толку первим резили. У него живот вес крави бил, кишки зашивать нада… многа крови потерял… патом умирал он… Плакали ми все… Еще один умирал Сашка Платонов. Галава его болел отшень. Другие везли госпитал не знай куда… Я бистро лечился. Вот, мая рота приехал. Будем еще воеват…

Рядовой Хафизов подробно рассказывал о дерзком нападении на ГПЗ, но Галерин уже не слушал его. Эта трагедия на марше давно была известна всему полку. Он перебил Хафизова, вытирая слезы:

– Нимат, а ты не знаешь, где похоронен Анатолий Иваньков?

– Нет, не снай, товарищ сержант. Эта никто не сказал, никому не сказал. Письма куда-то писал, пахаронка, значит…

Так Алексей Галерин и не узнал, где похоронен Толька, где его могила. Он лишь понял, что друга в живых нет. Пропала последняя надежда… Тяжелое ранение оказалось смертельным. У Лешки опустились руки. Он шел, не помня куда…

Чем дальше на запад продвигались советские войска, тем тяжелее шли бои. Противник отчаянно сопротивлялся. Прорыв обороны немецко-фашистских войск на Одере и Нейсе, окружение крупных группировок войск в Берлине и на юго-востоке Берлина привели к их окончательному разгрому. В упорных боях в районе Зееловских высот, сержант Галерин был ранен осколком мины в ногу. Ранение было не опасным. Алексей был уверен, что выздоровеет, вернётся в строй, в свою родную восьмую роту и продолжит войну до победного конца. В госпитале он получил очередную награду – медаль «За боевые заслуги».

Медаль не очень радовала Галерина. Ему казалось, будто он виноват в гибели своего друга. Его преследовали раздумья: «Как это так, я – жив, а Тольки Иванькова нет. Смертельно ранен. Какая несправедливость! Ведь он ещё не жил и вдруг погиб от пули. Убит Толька! До сих пор не могу поверить этому… Если бы он был сейчас со мною рядом, я бы показал ему свои медали, наверняка поздравил бы и его с наградами. Порадовались бы вместе! А теперь что! Нет моего друга Тольки Иванькова».

Галерин подержал в руке блестящую новенькую медаль и не стал, как все выздоравливающие, цеплять её к госпитальной куртке. Он тосковал по Тольке.