Текст книги "Дорога или повесть о дружбе (СИ)"

Автор книги: Алексей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

А он? Чувствовал ли он все это? Понимал ли? Да, наверняка понимал... Но не мог объяснить. А я... Ушел и бросил его... Он оберегал меня от страшной правды. А я... Как я проявил себя по отношению к своему другу? Заслуживаю ли я Все тот же. И какой-то совсем другой.. Не тот. Не живой... А выдуманный права называться другом.

Мы с Павликом стали друзьями. Настоящими друзьями. Ведь иногда достаточно мгновения, чтобы найти друга на всю оставшуюся жизнь, а порой достаточно и мгновения, чтобы заслужить недоверие и презрение со стороны даже самого близкого тебе человека. Потому что друзья должны доверять друг другу. И не должны друг друга предавать. А я ушел и предал нашу дружбу.

В ужасе я вскочил с постели. Тихо спустил ноги на холодный паркет. Включил ночник. На часах было 2 часа ночи. Тихо, чтобы никто не услышал, я оделся, вынул из ящика стола свой фонарь, подарок отца на десятилетие. Тихонько выскользнул в коридор, одел брюки, ботинки, пальто и, сунув в карман фонарик, открыл замок. Замок предательски лязгнул в ночи и у меня внутри все похолодело. Я подумал, что сейчас проснуться родители и тогда... Но в комнате родителей было тихо. Я осторожно вышел на лестничную площадку и аккуратно закрыл ключом дверь снаружи. И уже тогда, что есть духу, помчался в больницу.

Больница, к счастью, находилась совсем неподалеку от дома, на троллейбусе всего пара остановок. Но ночью троллейбусы не ходят. А пешком туда – минут 20. Но все это ерунда, если бы не ужасный мороз, градусов под 20, не меньше. Да и мой бронхит все еще давал о себе знать. Через пару сотен шагов я остановился, тяжело дыша. Внутри что-то больно покалывало. Немного переведя дух я побежал дальше.

Через полчаса я был возле больницы. Старое здание встретило меня темными мрачными окнами. Только яркая луна светила в ту ночь, как – будто своим светом пытаясь помочь мне в моем рискованном предприятии. Цепляясь пальцами в старых шерстяных варежках за решетку забора, рискуя каждую секунду напороться на острые шпили ограды, я перелез на другую сторону и оказался на территории больницы. И тут только я понял, что допустил ошибку. Как я мог необдуманно решиться на такой поступок, если все двери в больницу были заперты. Что же делать? Однако, какая-то непонятная надежда все еще теплилась внутри меня. Я обошел здание сбоку и уперся в нужную мне старую пристройку. Да, тут был вход, но дверь была заперта, а на двери висел огромный амбарный замок. Что делать? В отчаянии я начал осматривать окна. К счастью, рама одного и окон совсем рассохлась на стыке оконных створок – это было видно даже невооруженным глазом. Сняв варежки, я уцепился стынущими на морозе пальцами за косяк окна и потянул на себя. Окно с треском распахнулось. Натянув варежки, я уцепился за подоконник и влез на подоконник, а с подоконника спрыгнул на пол.

Гул от моих шагов эхом отозвался в пустом коридоре пристройки. Внутри меня все замерло. Мне показалось, что сейчас, из-за угла выйдет сторож с фонарем и обнаружит меня. Но никто мне навстречу не вышел и я потихоньку успокоился. Поплотнее прикрыв за собой окно, я зажег фонарь и на цыпочках побрел по коридору вперед, туда, где по моим расчетам, должна располагаться лестница.

Эту жуткую ночь я не забуду никогда. Скрип старых пыльных половиц мне казался просто оглушающим, а своды темного, пустого коридора казались мне зловещими великанами, спящими в тревожной ночной тишине. Стены коридора были все в трещинах, местами краска на стенах облупилась, обнажая серую штукатурку. Справа и слева располагались больничные палаты, в некоторых из них стояли старые железные кровати. Мысли о том, что здесь могут водиться самые настоящие приведения из старых сказок Уальда и Гофмана заставляли мое сердце сильнее биться от ужаса. Но я не должен был сдаваться. И хотя я понимал, что, возможно, совершаю глупость, я не должен был... Не мг повернуть назад... Ради Павлика.

Поразительно, но, несмотря на то, что пристройка давно не функционировала, отопление в ней было включено, пусть и не на полную мощность. Тем не менее, в пальто было очень жарко. Я снял пальто, и шапку и варежки запихнул в карман. Стало полегче...

Добравшись по лестнице я начал подниматься на пятый этаж. Мои расчеты должны быть верны. Если моя палата в основном здании находилась на пятом этаже, то и окно в пристройке, где я видел тень, тоже должно было находиться на пятом этаже. Вот и пятый этаж. Выключив на всякий случай фонарь я аккуратно, на цыпочках пошел по коридору. Вот первая палата, третья, пятая... Окна во всех этиъ палатах выходят на сторону основного здания. Все палаты были пусты, даже кроватей в них уже не было, вероятно, их все перенесли на первый этаж или отнесли на склад. Где-то тут, в одном из этих окон я видел его... Где-то здесь, я не мог ошибаться.

Вот и последняя палата. Осторожно подойдя на цыпочках ко входу я заглянул внутрь. Перед моими глаза открылась удивительная и странная картина, казалось, вырезанная из какого-то фильма или книжки.

Палата ничем не отличалась от остальных. В углу стояло несколько старых тумб. Окно было ярко освещено лунным светом. А на подоконнике сидел, поджав ноги к подбородку, уронив голову на колени... Павлик. Мой Павлик. Он был все в той же своей белой больничной пижаме. Но не это потрясло меня больше. А то, что его тело буквально сотрясалось от плача, от тихого, но проникающего болью в самое сердце плача. И скорее почувствовав его слезы, нежели услышав их, я понял, что больше сил идти нет. Ноги подкашивались и больше не держали. А на глаза, ни с того, ни с сего вдруг навернулись слезы.

– Пав... лик. Ты здесь, – услышал я как – будто со стороны свой голос, не желая верить своим же словам.

Павлик поднял голову и обернулся ко мне. Я не видел его глаз, но я знал, я почувствовал, что он испытывает. Наверное, то же, что испытывал я – радость, удивление и какое-то непонятное облегчение на душе, как – будто огромный камень сняли с моих плеч. А что будет дальше, мне было все равно. Ведь со мной рядом мой Павлик, Пашка, мой самый... лучший... друг.

– Лешкааа, – с плачем бросился ко мне Павлик и, подбежав ко мне, обнял меня обеими руками и прижался ко мне, как маленький малыш.

И у меня из глаз снова полились слезы. Господи. Он весь дрожит... И он... Он рядом... Он настоящий... Настоящий...

– Ты... правда? Ты... пришел? Ты пришел ко мне?

– Конечно, ведь я... Я же обещал... Обещал, что приду, – ответил я, чувствуя, что слезы мешают говорить, а слова застревают на губах

– Я знал. Я знал и не верил. Но я знал... Я знал, что ты настоящий. Настоящий друг.

– Я же говорил тебе, помнишь? Много раз? Ты же помнишь?

– Помню... Я помню, – шептал Павлик, смотря на меня своими огромными глазами, в которых отражались отблески лунного сияния.

*******

Мы сидели рядом на подоконнике и держались за руки. Руки у Павлика были такими же теплыми, как тогда. А у меня... Да, наверное, как «ледышки».

– Ага, как ледышки, – угадал мои мысли Павлик и улыбнулся.

Я улыбнулся в ответ. Господи... Как много я хотел сказать ему, как много спросить. Но слова сами застревали у меня в горле. И оттого мне было так больно, что снова хотелось плакать.

– Это случилось в августе. Меня по назначению врачу положили сюда на обследование. А мальчишки в палате... Словом, среди них было пара моих одноклассников. Они меня дразнить начали и унижать при всех. Говорили, что трус, что даже сдачи дать не могу, что "маменькин сынок". А ведь я и правда не могу. Я не могу дать сдачи в школе никому... Ведь... Это, больно, когда бьют тебя, даже если ты самый злой хулиган... Сначала другие ребята их не слушали, а потом и они меня начали звать трусом. А я не трус. Знаешь, когда после первого класса я в деревне отдыхал, мой котенок Тобик в пруд упал, а я за ним бросился, прямо в одежде. Потом меня ругали так, даже всыпали ремня... Я не трус, понимаешь?

– Я знаю, что ты не трус, – ответил я и улыбнулся.

– Потом один, Петька Чернявский и говорит, мол, хочешь доказать, что не трус? А я и говорю, что да, хочу. А он мне, мол, вылези на карниз снаружи и тогда все увидят, что ты не трус. Я спросил еще, правда, что тогда они не будут обзывать меня трусом? Они сказали, что да. И я открыл окно и вылез на карниз.

– Страшно было?

– Неа, даже интересно. Я стою на карнизе, держусь на подоконник и вниз смотрю. А там.... А там... Понимаешь, – Павлик повернулся ко мне и я увидел в глазах его слезы, – понимаешь, там мама шла на дежурство... красивая такая, в светло-голубом платье. И она увидела меня. И я... Я испугался, понимаешь. Нет, не за себя, а за нее, что она увидела. И потом... Все перевернулось у меня в голове. А потом... ничего не помню... Помню, что очнулся здесь, на чердаке. Вниз в палату спустился по лестнице – кругом никого, тишина. И только больно внутри. Так, знаешь, сильно больно, вот тут. До слез...

С этими словами Павлик положил руку на сердце.

– А дальше... Самое страшное... Я кричать стал, плакать даже, но меня не слышал никто. А потом... Я дверь нашел, ну ту, что в основной корпус ведет. Там людей столько, а на меня ноль внимания. Понимаешь, никто меня не видит даже. Я в палаты заходить стал. Там ребята сидели, я их даже потрогать мог, а они... Как – будто меня и нет совсем. А я ведь. Я ведь есть, я живой, понимаешь? – вдруг крикнул Павлик...

– И что тогда?

– Я выйти захотел из здания, но не мог. Не мог открыть ни одной двери. Они все оказались как – будто заперты. А тем, что были открыты, обжигали, как огнем, до волдырей. Так больно...

Мы помолчали. Я был настолько подавлен рассказом Павлика, что не мог ничего ответить.

– Тогда я вернулся сюда. Первые дни я плакал, места себе не находил. А потом... Потом... Потом стало все равно.

– А что же ты ел?

– Я не хочу есть. Совсем... Совсем не хочу.

– А что же ты делал все это время?

– Днем сплю, ложусь вот на этом подоконнике и засыпаю. А вечером встаю и иду гулять по больнице. Я привык...

Мне стало так жаль Павлика, жаль от того, что я был бессилен ему помочь, что я сильнее сжал его руку.

– Я даже внешне не меняюсь совсем, даже не взрослею. Хоть и времени прошло уже много. Просто... Иногда... Иногда так сильно становится плохо, что хочется плакать, чтобы хоть кто-нибудь... Понимаешь, хоть кто-нибудь услышал. А потом... Однажды. Появился ты.

– Но как ты меня нашел? – поразился я.

– Я не знаю. Я просто увидел тебя в окне, сидящим на подоконнике и подумал, что вот было бы здорово познакомиться с тем мальчишкой, как ты. Правда, был еще один, кто меня заметил... Еще до тебя. В соседней палате. Он увидел меня ночью... Впрочем, ты рассказывал про него.

– А, ты про Пашку Колчина.

– Ну да. Но он меня только мельком увидел через окно. Перепугался он здорово, я до сих пор его испуганное лицо помню. Правда, и я перепугался тоже. А вдруг сюда милиция приедет, искать меня будут.

Я невольно улыбнулся.

– А разве это было бы плохо?

– Не знаю... – признался Павлик.

– Но как же ты решился... ну... понимаешь?

– А ты не помнишь? В столовой, через несколько дней, после того, как ты появился? Ты шел с кашей по коридору, а я стоял в углу и не заметил тебя, а ты на меня налетел и сказал "Прости".

– А, точно, – вдруг вспомнил я, – я тогда кашей обжегся еще. Но я на тебя даже внимания не обратил, даже лица не заметил.

– А я... Представь, как я удивился. Сначала я подумал, что показалось. А потом, когда вечером к тебе пришел. Тогда, я... Я думал... Я боялся, что ты...

Я повернулся к Павлику и дотронулся до его щеки. Теплая... Со следами недавно выплаканных слез... Господи... Я, наверное, схожу с ума.

– Вот и я не поверил сразу, – снова, как – будто читая мои мысли, ответил Павлик, – а потом и сам поверил, что ты взаправду, ну, понимаешь...

– Но почему ты мне сразу не признался?

– Ты меня бы принял за сумасшедшего. Разве не так?

– Нет, – признался я, – не принял бы. Потому что настоящие друзья все готовы принять и все простить друг другу. Потому что иначе – это не дружба, а самое настоящее предательство.

Январская ночь потихоньку и незаметно отступала. Еще горели на улицах редкие ночные фонари, а на дорогах уже начали появляться первые машины. Пронеслась на полной скорости скорая. По дороге прошел дворник с лопатой. А мы сидели на подоконнике, о чем-то говорили, но оба ждали и одновременно боялись наступления утра. Потому что с наступлением утра выглянет солнце, и, кажется, мы оба перестанем верить в эту сказку, что произошла с нами. Я не знал, что думает Павлик, но верил, что он думает о том же, о чем и я. Павлик рассказывал мне о чем то, я слушал, и к глазам снова подступили слезы. Почему мир наш так жесток? Почему все сложилось так, что мы, находясь рядом, в то же самое время отделены невидимой стеной, разрушить которую мы не сможем. Почему мы, доверяя друг другу самые важные в нашей жизни мысли, мечты, эмоции, не можем вынести за пределы этой клетки, вырваться с ними наружу, чтобы протянуть свои руки другим, таким же мальчишкам и девчонкам, как и мы? Или, все-таки можем?

– Скоро утро, – задумчиво протянул Павлик, – очень хочется спать... А тебе?

Я промолчал.

– Лешка, ты что? Леш...

– Вставай, – ответил я, собравшись с силами, – пойдем...

– Куда? – ошарашено спросил Павлик.

– Отсюда... Я не могу оставить тебя здесь одного. Не могу...

– Но я не смогу уйти, – с какой-то непонятно болью в голосе ответил Павлик, – я пробовал открыть, входную дверь, там, внизу... Но я не смог... Я не могу...

– А я не смогу жить, чувствуя, что ты тут один, понимаешь, – в отчаянии крикнул я Павлику в самое лицо, – я не смогу... Пойдем вместе за руку и у нас все получится. Мы пойдем домой и вместе придумаем что-нибудь. В мире знаешь сколько хороших и добрых людей? Они помогут тебе, обязательно помогут... Ты снова станешь таким, как был, снова...

– Я не... не... – со слезами на глазах прошептал Павлик.

– Ты мне веришь? Скажи, веришь? – я схватил Павлика за плечи, – если нет, скажи, и я уйду один. Но... Тогда ты будешь... Ты...

– Я верю тебе, Алеша. Просто мне так страшно, что... Мне никогда не было так страшно... Никогда в жизни...

– Мне тоже страшно... Просто... Понимаешь, – вдруг вырвалось у меня, – я просто не хочу видеть у тебя на глазах слезы. Никогда... Понимаешь меня...

– Да, – ответил Павлик и улыбнулся.

Держась за руки, мы пошли по коридору. Павлик совсем ослаб и я его взял под руку. Мы дошли до лестницы и двинулись вниз. Только сейчас я вспомнил, что оставил свой фонарик там, в дальней комнате, но возвращаться уже не хотелось. Поддерживая Павлика я осторожно ступал по ступенькам, боясь оступиться. Под ногами предательски хрустела старая штукатурка и осколки стекла. Стоило оступиться и... Господи, сколько же здесь этажей...

Наконец, первый этаж. Можно перевести дух... Впереди пугающим пятном чернел вход в коридор. А в конце его спасительное окно. Каким же долгим показался этот путь. Ежесекундно казалось, что сейчас потолок впереди нас обвалится и преградит нам путь дальше. Сердце буквально выскакивало из груди. Я не видел лицо Павлика, но по его холодным как лед ладоням я чувствовал, что и ему сейчас так же страшно, как и мне. И вдруг... Впереди, по полу коридора, скользнул луч света. И раздались чьи-то шаги и бормотание...

– Это сторож, Иван Иванович, и у него фонарик, – шепнул Павлик, сжав мою руку с такой силой, что я сжал зубы, – дальше нельзя...

Путь к спасительному окну был закрыт... Что же делать?

– Идем, – прошептал Павлик и потянул меня в обратную сторону, в небольшой ход под самой лестницей. Тут должна быть дверь... Та дверь... Может, ты сможешь ее открыть?

Мы скользнули в небольшой коридор. Звуки наших шагов, казалось, отдавались сильным эхом и нам казалось, что сторож нас услышит. Но нам повезло. Мы медленно, наощупь, пробирались по темному коридору, пока не уперлись в металлическую дверь. Я нащупал ручку и дернул ее. Дверь не поддалась. Может, заржавела? Павлик стоял позади меня и хоть в темноте я не видел его глаз, я чувствовал, что он волнуется не меньше меня.

– Заржавела, наверное... – прошептал я, – давай, попробуем толкнуть вместе.

– Я... не могу... мне запрещено это делать, – прошептал обреченно Павлик.

– Почему? – растерянно ответил я.

– Смотри, – ответил он и протянул руку к двери.

Яркая вспышка и грохот, заложивший уши. От боли я сжал зубы и обеими ладонями закрыл уши, сильно зажмурившись, как – будто ожидая еще одного удара. Но удара не посдедовало... Тем не менее, прошла, казалось, целая вечность, когда я, наконец, решил убрать ладони от ушей. Было тихо. Только где-то рядом, немного в стороне от меня, раздавался стон.

– Павлик, – бросился я в ту сторону.

Он сидел возле стены. Его всего трясло.

– Что с тобой?

– Я не могу касаться ни дверей, ни окон, которые ведут наружу. Я пробовал уже не раз.

– Очень больно? – наклонился я над ним.

– Я привык уже... Ничего...

– Тогда... Я сам...

Я сделал несколько шагов назад, разбежался и ударил плечом в дверь. Удар отозвался тупой болью в плече и грудной клетке. Но дверь даже не поддалась. Не обращая внимания на боль я разбежался и ударил в дверь еще раз, потом уже... плевать на сторожа, плевать на шум. Мы должны выйти отсюда. Любой ценой.

Не надо, Леша... – Прошептал Павлик, – оставь меня тут, а сам беги. Один ты убежишь от него.

– А ты?

– А я останусь... И буду ждать, когда ты снова придешь.

– Да... Как ты не понимаешь? Если меня обнаружат, они заделают все входы в эту пристройку, а на окна могут решетки поставить. И тогда я никогда не смогу сюда пробраться... Нет, подожди...

Я в отчаянии бросился к двери и начал ощупывать ее, сантиметр за сантиметром. И вдруг – в самом конце коридора, с той стороны, по стене скользнул свет фонаря...

– Он идет, – прошептал Павлик.

Я в каком-то исступлении продолжал ощупывать дверь и... Я сначала даже не поверил. Пальцы нащупали какую-то металлическую планку, еще какой-то выступ... Нет. Не может быть... Это был обычный металлический засов, примерно такой же, как в деревне у бабушки на воротах. Нужно просто сдвинуть его в сторону. Я уперся из всех сил в выступ и потянул на себя. Засов медленно, как – будто нехотя, поддался. Еще сантиметр, еще...

– Кто здесь? – вдруг раздался громкий, пугающий до исступления, окрик из противоположного конца коридора.

– Лешка, не надо, – шептал Павлик.

Еще чуть-чуть и все.

– Дай руку, – ответил я Павлику, протягивая свою.

Он сжал мою руку. Пальцы у него дрожали. Держись, думал я . Еще чуть и все. Лязг замка и...

– Сейчас мы откроем дверь и выйдем отсюда, – ответил я, не узнавая своего дрожащего от волнения голоса, – держи меня крепко-крепко...

Я распахнул дверь. В лицо мне ударил сильный – сильный свет, такой яркий, что и не описать словами. Я чувствовал лишь прикосновение руки Павлика и все. Я пытался что-то сказать, но не смог. Что-то сдавило мое горло, дыхание участилось, а сам воздух сделался нестерпимо горячим. А потом как – будто сильный порыв ветра подхватил меня и наши с Павликом пальцы разжались.

*******

Когда я пришел в себя, то сначала не понял, где нахожусь. Я лежал на чем-то мягком, а над головой у меня было синее-синее небо. Маленькие, похожие на барашков облачка бежали по небу. Дул ласковый, свежий ветерок. Светило яркое, летнее солнце. Что это? Сон?

Я приподнялся и сел. Оглянулся перед собой. Я сидел на большой лужайке, покрытой яркой изумрудно-зеленой травой, такой мягкой на ощупь, что не передать словами. Повсюду росли диковинные цветы, такие красивые и яркие, что даже всех красок на свете не хватило бы, чтобы описать их красоту и многообразие. Над травой летали разноцветные бабочки. Рядом весело журчал ручеек, в котором резвились маленькие золотые рыбки. Неподалеку, метрах в пятистах от меня зеленой стеной стоял лес. Я оглянулся. Справа от меня была какая-то деревня с маленькими, похожими на игрушечные, домики ярко-голубого цвета с остроконечными крышами. Возле домиков были разбиты сады, в которых росли разные плодовые деревья с огромными, спелыми ярко-красными плодами на ветках. А впереди меня желтой полосой проходила дорога, уводя свой извилистый путь далеко в сторону леса. Дорога была вымощена...

– Желтым кирпичом, – прошептал я и протер глаза. Затем сильно-сильно зажмурился и открыл их.

Нет, это был не сон. Все так же, как в книжке... Я почувствовал, что у меня кружится голова. Чтобы не упасть я попытался ухватиться за что-нибудь, но почувствовал лишь, как кто-то схватил меня за руку. Я обернулся. Прямо рядом со мной стоял, улыбаясь мне своей чуть виноватой улыбкой, Павлик. Странно, но на нем не было прежней больничной пижамы. Одет он был почему то в те самые шорты и вытертую футболку, в которых я его видел на той злосчастной фотокарточке. На ногах у Павлика были стоптанные старые сандалии.

– Ну, ты проснулся? – как ни в чем не бывало спросил он, – а то я думал, что ты так и будешь спать до вечера.

Я сделал к нему шаг и тут же обнаружил, что на мне нет ни пальто, ни ватных брюк, ни пальто. На мне были такие же шорты и вытертая футболка, как и на Павлике, а на ногах сандалии. Я схватил его за руку:

– Я, я не знаю, как, но... – выдавил я, пытаясь собраться с мыслями.

Но прежде чем я смог собраться с мыслями, Павлик вдруг бросился ко мне и, обняв меня, крепко прижался ко мне и сбивчиво залепетал, прямо как маленький ребенок:

– Я думал... Я думал, ты умер. Я тебя звал, звал... В самое ухо шептал. А ты не шелохнулся даже. Я просил, умолял. А ты.. Ты..

Я попытался что-то сказать в ответ, но слова застряли у меня в горле, а в глазах стало мутно от слез. Господи, какой же он еще маленький... А может... Может, это я стал немного старше за сегодняшнюю ночь...

Потом мы сидели вместе на лужайке, возле ручейка... Солнце было уже высоко, но было по прежнему не очень жарко.

– Лешка, – вдруг начал Павлик, – а мы находимся в той самой... Ну... Той самой стране?

– Я не знаю, наверное, – улыбнулся я, – хотя я и сам не знаю, как мы тут оказались и куда нам теперь нужно идти...

– Наверное, по той дороге, что вымощена желтым кирпичом? – улыбнулся в ответ Павлик.

– Почему именно по той?

– Ну, другой дороги тут нет. А эта дорога хоть куда-то да приведет. Правда?

– Наверное...

– Тогда... – как-то грустно проговорил Павлик, – нужно идти.

В его голосе мне послышалась такая невыносимая, просто дикая тоска, граничащая с какой-то обреченностью, что мне стало больно. И хотя он ничего мне не говорил, я уже понимал без слов, что дальше нам предстоит. Наверное, именно так самые близкие друг другу люди понимают друг друга без слов, даже без намеков на слова. И оттого на душе стало еще больнее. Павлик вдруг повернулся ко мне:

– Помнишь, я спросил тебя, что такое дружба? Ты сказал, что это когда доверяешь друг другу, во всем. Когда, заступаешься друг за друга всегда. Когда несмотря ни на что готов протянуть другу руку помощи. Когда во всем готов идти до конца.

– Да, конечно помню, – ответил я и почувствовал, что сердце в груди тревожно забилось.

– Знаешь, я думаю, что самое главное..., – тут голос Павлика стал каким-то другим, как – будто более повзрослевшим, – самое главное в том, что рано или поздно, когда настанет час выбрать свой собственный путь... Когда придется идти одному... Самое главное – это сохранить дружбу в наших сердцах, чтобы когда-нибудь, когда настанет время, мы смогли бы вернуться друг в другу. Вернуться и снова быть вместе, невзирая ни на что. Что бы нам ни говорили взрослые, как бы на нас не смотрели завистники, как бы нас не проклинали дураки... Потому что забыть – это значит предать друг друга. А предательству прощения нет.

С этими словами Павлик встал и я встал вместе с ним. Мне все было понятно без слов, но в то же время я не был готов принять это в своем сердце.

– Но... почему, – в отчаянии пытался я возразить ему, – почему...

– Потому что тебя ждут дома, твои родители... А мой путь... Он закончился тогда, там, но благодаря тебе я смог... Смог понять, что есть по настоящему хорошие люди. Смог понять, что есть настоящая дружба и настоящие друзья. Понял, что если мы с тобой научились верить и доверять друг другу, то и все люди обязательно научатся, и тогда на земле не будет ни войн, ни бед, а кругом, каждый день, будут случаться самые настоящие чудеса. И я должен идти вперед, чтобы найти тех, кто еще не верит в чудеса и помочь им... И ты тоже должен...

– А как же я? Я же не смогу... – упавшим голосом проговорил я.

– Ради нашей дружбы, ради нас с тобой ты сможешь... Потому что я верю тебе. А ты? Ты веришь мне?

– Верю...

Мы обнялись. И тут я почувствовал, что больше не могу сдерживать слез. И Павлик тоже заплакал. Так мы и стояли рядом... Не в силах проститься...

– Значит, мы больше никогда... не? – начал я.

– Обязательно встретимся, – сквозь слезы улыбнулся Павлик. Стоит тебе просто подумать обо мне и я приду. Обязательно приду. А по ночам, когда все спят... Мы сможем приходить друг к другу во снах. И тогда мы будем всегда вместе.

– Ты... ты мне обещаешь? Обещаешь, что придешь?

– Обещаю...

– Тогда не будем прощаться...

– Не будем...

Павлик еще раз взглянул на меня, повернулся и быстрым шагом пошел в сторону дороги, вымощенной желтым кирпичом. Через несколько минут его фигурка стала совсем маленькой, едва различимой, а я все стоял и смотрел ему вслед. И только когда его желтая футболка исчезла за деревьями, я повернулся и пошел в обратную сторону. Я не знал, куда я иду, равно как и не знал, как сложится моя жизнь. Но я знал, что не предам друга. Никогда.

И снова. Снова эта вспышка. Боль. И жуткий холод...

*******

Я открыл глаза. Я лежал на занесенной снегом лавочке. Рядом со мной стояла какая – то женщина.

– Ой, господи, жив что ли, – запричитала женщина, – а я иду, вижу, малец лежит и не дышит. Я уж, о господи, скорую звать хотела, милицию. Ну ты как? Как себя чувствуешь?

Я присел и осмотрелся. Сидел я возле здания больницы. На мне было мое старое пальто, ватные штаны и ботинки. Шапка валялась рядом. Рука как – будто неосознанно что-то сжимала. Я разжал ладонь – на ней лежал небольшой гладкий камешек... Вроде тех, что лежали на дне того ручейка... И я вспомнил все...

– Ой, может скорую вызвать? Ты же замерз, наверное? – суетилась женщина.

– Нет, ничего, – ответил я, посильнее укутавшись в пальто, – просто не выспался ночью и...

– Ох, ох, – снова запричитала женщина, – в школах этих совсем детям вздохнуть не дадут...

– Да нет, все хорошо, – улыбнулся я, – и... спасибо вам...

– Да за что же? – удивилась женщина.

– Да... так, просто, за все...

Я встал и, сунув камешек в карман, побрел в сторону дома. На улице было раннее утро. Стайки ребят бежали в школу. Взрослые неторопливо шли на работу. Мимо проезжали машины. Прозвенел, сверкнув искрой, трамвай. А я шел домой и думал о своем. О чем, я и сам не знаю. Плакать уже не хотелось... В тот момент я лишь чувствовал, что потерял что-то очень ценное в этой жизни, что-то очень важное. А может? А может и правда я стал немного взрослее за эту ночь.

– Ой, прости пожалуйста, – вдруг окликнул меня чей-то голос.

Я обернулся – в двух шагах от меня стоял мальчишка лет 9-ти, в темно-сером пальтишке, такой же серой спортивной шапке и с ранцем в руке. Он робко и как – то настороженно посматривал на меня.

– Ты чего? – улыбнулся я.

– Слушай, – начал осторожно мальчишка, – Ромка Ташков с пацанами мою сменку на дерево забросили, я сам достать не могу. А без сменки в школу не пустят. Ты не мог бы? Ну... Понимаешь, помочь достать?

Я взглянул наверх. На ветке старой яблони, метрах в трех от земли, висел небольшой серый мешочек для сменки. Прямо как у меня, подумал я. Я прикинул расстояние. Залезть будет ой как непросто. Да еще и по обледенелому стволу.

– Может, надо позвать..., – начал я, но взглянув в полные отчаяния глаза мальчишки, передумал, – сейчас, попробуем.

Я снял варежки и, цепляясь стынущими на морозе пальцами за тоненькие ветки, начал подниматься вверх. Еще шаг, еще... И тут мне стало страшно... Я вспомнил про Павлика, стоящего на карнизе, с ужасом глядящего вниз... И голова у меня закружилась. Где же ты сейчас? Где?

– Ничего не бойся, – услышал я тихий, хорошо знакомый мне голос.

– Но... Мне страшно... Я никогда не залезал так высоко по обледенелому стволу дерева.

– Я тоже. Ну, давай тогда вместе? Ставь эту ногу сюда.... Теперь сюда... Хватайся за ту ветку и потом вон за ту. Давай...

Так мы и добрались до ветки, на которой висел мешок со сменной обувью. Мне было легко, как никогда. Я чувствовал, что Павлик рядом, чувствовал его дыхание и как – будто чувствовал его руку, поддерживающую меня.

– Спасибо, спасибо тебе, – шептал я.

– За что? Ведь для этого и существуют друзья, разве нет?

Я спустился, отдал ошалевшему от радости мальчишке мешок со сменкой и махнув ему рукой, пошел прочь. И, лишь пройдя пару шагов, я услышал за своей спиной робкий голос:

– Мальчик, а давай с тобой дружить?