Текст книги "Выживший в племени каннибалов"

Автор книги: Алексей Мильков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– О-о! – фиолетовые глаза девчушки вдруг округлились, и она стала показывать на море.

Я опустил малышку на землю. Подбежали родители, на них страшно было смотреть, дрожь совершенно перекосила их лицевые мышцы. Хуан и Хуана тоже испуганно показывали в сторону моря. Наконец и я увидел, что на остров на пирогах высаживались дюжины три-четыре вооруженных разным дрекольем воины, и с ними женщины и дети.

Новый, опасный, непредвиденный поворот событий, не суливший мне ничего хорошего, судя по невесёлому поведению моих спутников.

Речь шла не просто о чрезвычайной ситуации, а о вопросе жизни и смерти, о моей выживаемости в экстремальных условиях.

Хуан с жадностью ловил каждый звук. Все силы его растревоженной души сосредоточены были в этот момент в глазах, предупреждающих об опасности. У Хуаны сердце тоже билось настолько часто и сильно, что вырывалось наружу. Она приложила руку к груди, желая хоть как-то его утихомирить.

Я понял, что незваные гости рано или поздно обнаружат наше присутствие. Почему-то сразу проникся чудовищной мыслью, что это каннибалы. Отныне, чтобы жить бок о бок долго и счастливо с чужаками, мне предстояло строить особые отношения. Разумная осторожность и терпение – вот что теперь реально должно было лечь во главу угла, а сдержанность и постоянные знаки доброжелательности должны были произвести желаемое воздействие на дикое племя и придать импульс к дружелюбию. В общем, много чего необходимо проявлять, чтобы, хотя бы, для начала не стать фигурантом жертвенного обряда каннибалов. Далее, в перспективе, найти общие точки соприкосновения, общие интересы, наладить народную дипломатию. Да многое чего еще. Теперь я точно знаю, какие мысли переживал Миклухо-Маклай при первой встрече с папуасами Новой Гвинеи.

Рассказ о том, как и чем можно подкупить каннибалов

Между тем туземцы численностью в сорок человек выволокли из пирог пятерых бедолаг и привязали их к деревьям. Музыкальное сопровождение колотушками о пустотелое дерево преобладало над количеством криков и стонов несчастных. Запаленные костры быстро приобрели высокое пламя. Предстояла оргия, расцвеченная последующим каннибальским чревоугодием. Все были поглощены кулинарными приготовлениями, кроме нескольких сторожевиков, рыскающих недалеко.

Хуана показывала рукой на пленников и повторяла:

– Манирока!

Я уже понял, что племя, к которому мои спутники были неравнодушны, называется манирока. Хуан трагически бил себя в грудь:

– Масоку кушает манирока!

Спрятав Хуану и Хуаниту в надежном месте, мы с Хуаном подобрались почти вплотную к тому месту, взобравшись на скалу, нависающую козырьком. Расстояние было где-то 15-20 метров.

Пока мы пробирались на самый верх, участь одного пленника была решена. Он уже дымился на огне. Нам было прекрасно всё видно и слышно.

Вождь масоку, самый представительный по окраске среди дикарей, стоял чуть в стороне. Шаман, весь в серой экзотической атрибутике, в честь праздника затянул песнь, которую остальные дикари подхватили хриплыми нестройными голосами.

– О, отец, о, бог Дуссонго! – причитали оставшиеся жертвы, к которым ещё не приступил повар со своим кулинарным искусством.

Сидевшие вокруг ждали сигнала о готовности блюда. Повар отхватил ножом кусочек, попробовал на вкус и кивнул головой вождю масоку. Туземцы, ещё не выждав приглашения, накинулись на поджаренного человека, резали и рвали его мясо. Повар наносил направо и налево удары своей палкой по головам, но это мало помогало, и давка прекратилась лишь тогда, когда от тела остался один скелетный остов. Счастливчики в стороне лакомились теперь кусками мяса, воздавая похвалы всевышнему богу Дуссонго.

Приказа относительно следующего приготовления жертвы в пищу не поступало, да и торопиться было ни к чему – видимо, растягивать удовольствие всегда было в правилах туземцев.

– О, разбойники, что вы наделали! Вы проглотили нашего вождя Муари! – гневно выкрикнула одна из привязанных пленниц. Ей было лет двадцать пять, что-то подсказывало – роковой возраст, и она несла в себе черты надменности. Гордой и своенравной точно была. Даже перед фактом неминуемой смерти у неё ничего не ломалось в механизме дерзости. Только зрачки сужались и расширялись, как у дикой кошки.

– Хорошее мясо, мы благодарны за него! – сказал шаман и бросил ей оставшийся кусок на пробу, предварительно освободив её руки.

Удивительно, но этот кусок ее вождя пропал в бездне желудка бедолажки без всяких угрызений совести.

Масоку, впрочем, не обращали внимания на стоны пленников, продолжали пиршество.

– Неужели, в самом деле, туземцы думают, что человека и всё что в нём находится внутри, можно есть? – спросил я тихо у Хуана.

– Да, да! – ответил он. – Лучшее мясо – это человек.

– Неужели они не видят в этом дурного намерения?

– Мясо настолько вкусное, что отказаться может только тот, у которого нет зубов.

Похоже, нравственных затруднений не были ни у кого из присутствующих, вот физические – муки – только у жертв!

Мы никогда не поймем этого примера яркого примитива каннибальского сознания. Я отвернулся в сторону от этих мыслей, чтобы скрыть свое возмущение.

Но от действительности не убежишь, потому что пленники стенали.

– О, вождь Муари! – особо отличался из всех звонкий голос девочки лет четырнадцати. – Какой ты был добрый! Ты сказал тогда, что у тебя есть мясо. Ты сказал, что лучше, чем масоку, мяса нет. Мы перед этим так долго голодали, потому что наши козы погибли на болоте. Ты дал нам мясо масоку! Какое оно было вкусное!

С первой жертвой разобрались быстро – голод не тетка, зато со второй было связано длительное смакование.

В эту минуту шаман поднял над очередной жертвой нож, иногда поигрывал им…

Это была та самая женщина с надменностью во взоре. Ещё секунда – и очередной манирока избавится от бренных земных тревог и мучений! Но секунды у дикарей длятся как в замедленном кино минуты, а минуты – часы. И нож не опускался, не вонзался в грудь жертвы. Может быть, этот человек наслаждался её страхом, ещё сжалится над женщиной? Зачем шаман так долго смотрит в её, полные ужаса, глаза? Садистки блаженствует? Решает чужую судьбу: не использовать ли её по другому назначению, например, как женщину?

Надо было что-то предпринимать против столь своеобразного пикника.

Я показал Хуану, как обогнуть масоку с другой стороны, и когда был уверен, что он ловкий и смышленый уже на месте, взял коробку с воздушными шариками, коробку с пуговицами и иголками и стал пробираться вперед на самый край выступа. Может не стоило рисковать и лезть напропалую, но меня раззадорило происшествие. Стараясь максимально охватить как можно больше территории, я сверху раскидал содержимое коробок – словно посеял вручную зерно. На меня обратила внимание первой высокомерная пленница, она расширила глаза в ужасе от моего вида и задёргалась в путах, но они держали её крепко. Как только я успел отойти назад и снова пригнуть голову у наметившего заранее валуна, я во всю мощь своих легких свистнул. Так у туземцев никто не свистит. На необычный звук туземцы насторожились, и стали врассыпную разбегаться в разные стороны. Отвлекающий маневр сработал, что и нужно было. Хуан подобрался к пленникам и развязал их. Те кинулись в пирогу и, энергично перебирая веслами, уплыли.

Трудно было не сдержаться от смеха, когда у туземцев возникли проблемы с определением найденных предметов, и я наблюдал до колик в животе, как их аналоговый поиск в неусовершенствованных, бестолковых, несмышлёных головах впервые потребовал от них недюжинной умственной деятельности. О, как они корчились от колючих иголок!

В этот ответственный момент я сделал шаг вперед, вызвав паническое оживление. Видимо оригинальное зрелище запеленатого в шкуру человека повергло их в некую прострацию.

До этого группа вооруженных копьями людей стояла вместе, оживленно разговаривая вполголоса между собой. Ни женщин, ни детей не было заметно, возможно, они попрятались. Увидев меня, копья угрожающе поднялись, и туземцы, приняв чрезвычайно воинственные позы, готовились пустить их в ход. Я рассыпал последнее содержимое коробки, на которое клюнули туземцы. Это был эффект Миклухо-Маклая, зажегшего воду – на самом деле спирт – и этим при первой встрече расположившего к себе папуасов. Из-за деревьев и кустов стали показываться другие дикари, все ещё не решавшиеся подойти ближе и способные каждую секунду дать стрекача. После недолгих совещаний между собой один из них выдвинулся из группы, неся кокосовый орех, который положил в зоне видимости, и, указывая на него рукой, дал понять, что он предназначается для меня. Так был положен первый краеугольный камень в фундамент наших дружественных отношений.

“Неужели это начало того самого нормального постижения смысла происходящего?” – задавался я вопросом.

Я спустился со скалы. Глядя на протянутые для них подарки с корабля, дикари не переставали от удивления открывать широко рты, приговаривая протяжные: “а-а-а”, “е-е-е”, “у-у-у”, при этом чмокать губами и вкладывать палец в рот. Больше всего их затронули мои действия с резинотехническими изделиями. Я вдул порцию воздуха в резинку, перехватил завязкой и подал ближайшему воину. Надул следующую, третью, четвертую, наделяя ими туземцев как сувенирами. Видимо манипуляции с надуванием воздушных шариков произвели неизгладимый эффект на туземцев. Они очень обрадовались и тотчас же начали упражняться с ними.

Итак, я понял, что подобные игрушки приводят туземцев в неописуемое изумление. Только в этот момент довольно резкий порыв ветра вырвал несколько шариков из их рук и понес по берегу. Дикари всей толпой бежали за ними и ловили, забыв про всё на свете. Дикари – что малые дети. Было весело, мило и вместе с тем презабавно и удивительно, что казалось скорее пасторальным сном, чем напряженной действительностью. Обложенный вокруг многочисленными кокосами, я видел, что дары мне, а мои туземцам – знак доброй воли. Я смотрел и думал, всё дальше уносясь мыслью в философское рассуждение: что сделало человека человеком? Прежде всего, эволюция, внутривидовая борьба, половой отбор…

В моей голове всё интенсивнее работал анализ, переходящий в обобщение!

Стоп! Эврика!

Вот оно, основа основ – эволюция! А что, если подтолкнуть её? Это в моих силах. От внутривидовой борьбы я отказался из-за возможной гражданской войны, а половой отбор для меня был не осуществлён в силу малочисленности генетического материала, то есть, себя. В принципе, да в принципе, мне пришла изумительная мысль поставить туземцев в благоприятные лабораторные условия, подвергнуть их уникальному эксперименту. Благо условия есть – сама природа, и есть материальная база – мои идеи и, ещё немаловажно, мое глубочайшее понимание и убежденность того, что сила разума побеждает сон тьмы. Увы! Железную дорогу я построить не имею возможности, но просветительскую и научную роль в культурном воспитании туземцев сыграть сумею. А это путь в цивилизацию! Для меня было просто любопытно, что произойдет, когда столкнется внутренняя дремучесть туземцев и внешний слой их быстро растущей восприимчивости к прогрессу.

Логика моих рассуждений была следующая:

*Их культура несовершенна, недостаточно сильна, но достаточна, чтобы не начинаться с нуля и вобрать в себя самое лучшее из других культур, отбросив все наносное, закоснелое, языческое, не изобретая велосипед;

*Я явился как пророк, чтобы протянуть руку дружбы и предложить всем сердцем содействие;

*Моя помощь пришлась вовремя и пойдет им только на пользу;

Какие-то мгновения я ещё ошеломленно углублялся в варианты. Но направление рассуждений было правильным. “Не вешай нос, дружище! – говорил я сам себе. – Ведь все разумные существа произошли от животных, которым когда-то за свое существование пришлось вести нешуточную борьбу, настолько ожесточенную и длительную, что они видоизменились до неузнаваемости и развили свой мозговой аппарат, чтобы не погибнуть. В них заложен элементарный инстинкт к самосовершенствованию, требующий своего дальнейшего развития”.

А далее, в знак особого расположения ко мне, подходя по одному, туземцы пожимали мою руку выше локтя. А это уже кое-что да значило.

На остров прибыли очередные гости, но и от них последовало дружелюбие.

Рассказ о том, как я братался с каннибалами

Мои треволнения и страхи последних часов за свою жизнь оказались напрасны. Вопреки общепринятому мнению, что на совести дикарей не только Джеймс Кук, туземцы оказались милые, безобидные и общительные существа. Даже не верится, что это те самые овеянные классической литературой кровожадные людоеды, могущие иногда отвлечься от своих каннибальских пиршеств над несчастными и быстро перенять внешние атрибуты иной, более высокой культуры.

Удивительно, но это так, хотя их непосредственность в поведении умиляет меня, поражает все больше и больше, пугает и настораживает.

Ситуация меняется, чуть ли не поминутно. Как когда-то изобретение колеса ускорило развитие истории, так, похоже, появление воздушных шариков, наборов иголок, пуговиц и катушек с нитками производит настоящую культурную революцию у туземцев.

Итак, я сделал первый и очень важный для себя вывод: попытка перекинуть мост между мной и туземцами увенчалась успехом. Они сразу же по достоинству оценили мои дары: надувают шарики и весело хлопают ими друг друга по голове, восторгаясь звуком “буф-буф”, когда шарики лопались. Но ещё эффектнее получалось, когда натягивали их, как маски, на головы. Очень увлечены и радуются, как малые дети.

Преподнесли очередной презент – корзину кокосовых орехов.

Под вечер улица будущей деревни была расчищена от растительности, были красиво убраны пальмовыми ветвями первые три хижины, и все воины собрались праздновать нашу эпохальную встречу, устроив пир. В кострах запекали обмазанную глиной рыбу, а рис в пальмовых листьях тушился прямо под кострами.

Меня привлёк визг собаки. Высокий воин волок ее на веревке в мою сторону. Подойдя ко мне, перехватил ее за задние лапы и ударил с размаху головой о дерево. Размозжив таким образом череп, положил тушку к моим ногам.

Дабы не обидеть дары приносящих, мне не оставалось ничего другого, как принять подарок, но попросил, чтобы они сами приготовили кушанье. Когда подали дымящееся мясо, я раздал его обступившим меня папуасам, не оставив себе ничего, этим подняв собой авторитет альтруиста.

Вождь племени масоку Нь-ян-нуй (Тот, который поднимает всех с утра) сидел возле большого дерева и занят был тем, что бруском какого-то камня обтачивал свои передние резцы на манер крокодильих, иногда, скалясь, обнажал оба ряда остроконечных кривых зубов, которые позволяли пище двигаться только в сторону глотки.

Он подумал, что я недоволен собакой и взмахнул рукой. Цепочка из четырех воинов на головах уже несла пятиметрового питона. Судя по тому, что хвост вращением искал опору, я догадался: питон живой! Сделав надрезы вокруг шеи и вдоль, они ловко сдернули шкуру с еще живого змея.

Но и тут они увидели очередное моё искусственно продемонстрированное равнодушие, что вождя и шамана не удовлетворяло.

Ждать пришлось недолго, собрался остальной народ, а двое туземцев внесли на плечах толстый бамбук с привешенной к нему свиньей.

Вождь, держа в руках зеленую ветку, подошел торжественно к свинье и произнес при общем молчании речь:

– Да здравствует, белый человек, посланный нашим богом Дуссонго! Теперь, когда ты будешь с нами, манирока будет совсем худо! Эта свинья дается тебе жителями острова в подарок. Её снесут в твою хижину. Свинья будет кричать и умолять оставить ей жизнь, а ты не послушаешь ее. Ты заколешь её копьем, и она умрет. Ты развяжешь веревки, разделаешь, опалишь щетину, разрежешь свинью и съешь ее!

Кончив речь, вождь заткнул зеленую ветвь свинье за ухо. Мне поднесли копье. Все хранили молчание и ждали чего-то. Я понял, что дожидались моего разящего удара. Я подошел к свинье, погладил её за ухом и, собрав всё моё знание языка масоку, высказал следующее:

– Я пришел к вам из-за моря не за свиньей, а, чтобы видеть вас, ваши хижины, ваши горы, ваше море! Если вы будете хороши, то и я буду хорош! Если вы будете красивы, то и я буду красив! Если вы будете мне братьями, то и я буду вашим братом!

В подтверждение раздались крики:

– Белый человек хорош, красив, и наш брат!

Напомнили еще раз о копье и потребовали от меня решительных действий. Пришлось разыграть сценку обратного дарения, которое было оценено теми же возгласами:

– Белый человек хорош, красив, и наш брат!

Весь вечер вождь выражал мне полное доверие и признательность, одновременно радость по случаю моего появления у них, потому что я – первый белый человек, которого они видели. Я показывал рукой вдаль в знак согласия, и они с почтением думали, что я посланец от их божества.

Основа дружеских отношений была заложена – это стало очевидным, как ясный день. Только бы не сорваться, больше психологической чуткости, такта, большего понимания внутренних потребностей туземцев, больше вникания в их жизнь и никаких конфликтов – всяческое ускользание от них. Мой разум должен научиться тонко воспринимать их поведение, упорядочивать его в систему и направлять в нужное русло.

Затем туземцы затеяли воинственную пляску с копьями. Танцы у них состоят из грубых телодвижений, необыкновенных поз с приседаниями, резких жестов и прыжков в сторону – всё это под такт музыки, состоящей из битья колотушками в один или несколько барабанов, или об стволы деревьев. Для дикарей это такая же забава, как для нас вальс или танцы-обжиманцы.

Но вот туземцы выстроились в две фаланги и грозно взметнули копья. Глядя на воинов, я заметил, что они не просто переступают, а каждый раз сильно притопывают ногами, продвигаясь навстречу друг другу никак не больше десяти сантиметров. Земля задрожала. Иногда они давали волю своим голосовым связкам “Хак-хак-хак!”, и в звуках слышалась буря страсти, неумолимая ярость мщения, жажда смести врага с лица земли, радость борьбы с ним. Когда же звуки стихали, мне чудилось тихое всхлипывание оставшейся на родине моей жены Раи, её горести и тревоги.

Но вот вперёд вышли женщины, они исполняли пляску втаптывания черепов поверженных врагов в землю, при этом ногами неистово загоняли в нее камни.

Ко мне подошел вождь и сказал:

– Пора побрататься со мной кровью.

– Согласен! – недолго думая, ответил я, чтобы видеть обмен крови своими глазами.

Мы сложили крестообразно левые руки, а правыми сделали друг другу надрезы. Пока темная кровь вождя смешивалась с моей алой, дикари хорошо поставленными голосами выкрикивали проклятия, которым все окружающие внимали с открытыми ртами от страха:

– Да будет проклят тот, кто нарушит данную клятву!

От группы поддержки пламенно, как из глубины души всего племени, уже неслось:

– Горе! Горе ему!

– Да будет проклят тот, кто питает затаенную вражду!

– Горе! Горе ему!

– Да будет проклят тот, кто повернется спиной к своему другу!

– Горе! Горе ему!

Выкрикивания продолжались еще долгое время, с полночи – не меньше

– Да будет проклят тот, кто в день войны отступится от своего побратима!

– Да будет проклят тот, кто нанесет вред другу, кровь которого стала его кровью!

– Пусть чесотка обезобразит его тело и сделает его ненавистным!

– Пусть лишаи истребят на его голове все волосы!

– Пусть змея притаится на его тропинке!

– Пусть его жена никогда не родит!

– Пусть его жена родит шакала или крысу!

– Пусть силы покинут его на брачном ложе!

– Пусть болезни подтачивают его силы, и дни его сократятся недугом!

– Пусть его члены откажутся служить ему, ноги и руки его сведет судорогой!

– Пусть, покинутый всеми, родными и друзьями, бродит он одиноко по свету!

– Пусть его копье собственным острием обратится против него самого!

– Пусть землетрясение, наводнение и извержение вулкана заберёт его с собой!

– Да пусть тот, кто нарушит свои обещания, не вынесет позора и умрет!! Да лишится он от проклятия жен, сыновей и дочерей своих!! Пусть он визжит как резаный поросёнок!!

– Пусть! Пусть! Пусть!

– Горе! Горе ему!

В конце этого безумного непрерывного глаголения и пренебрежения к себе и ближним своим я понял, что туземцам к высоким мыслям не обратить ум свой без моей помощи, что не отбросят порочные нравы, будут превозносить их, а не чихать и плевать на них. И я позволил себе попробовать поменять их идеалы к лучшему, так сказать поумничать, благо никому было не понять мои высказывания, и я тоже внес свой вклад в братание и выкрикнул несколько современных клятв:

– Да пусть изменится статус-кво клятвоотступника в сторону ухудшения его жизненного уровня!

– Пусть на него свалится информационная глухота!

– Пусть он ощутит на себе все тяготы полной изоляции от цивилизованного мира!

– Пусть СПИД нарушит его иммунную систему!

Пока мужчины находились в экстазе от выкрикиваний проклятий, женщины выли и стенали, и этим создавали зрелище ещё более жуткое. Я был рад, что попал в окружение людей, в котором нет места врагам, а кругом только друзья.

Кровь продолжала сочиться, и со мной успели побрататься ещё несколько папуасов в сопровождении допотопной песни:

– Тамоле! Малеле! Мараре!

Бом, бом, Мараре…

В продолжение всего вечера на будущих врагов и клятвоотступников сыпались самые страшные злоключения, и я уже находился в таком напряженном зомбированном состоянии, что искал их глазами и готов был сейчас же сурово разобраться с любым из них лично.

Рассказ о том, что меня шаман невзлюбил лютой ненавистью

Всё последнее время шел процесс переселения народа масоку на остров Кали-Кали. Откуда? Говорят, с какого-то острова, который стремительно уходил под воду. Расширяли свой ареал. Деревня раздавалась во все стороны. Строились добротные хижины на сваях.

В одну из следующих ночей я не успел проспать и получаса, как был разбужен странным воем. Я заснуть не мог и вышел из хижины. Мне пришла фантазия послушать какофонию. Как оказалось, выше упомянутый вой не мог быть ничем иным, как диким пением. Концерт в ночи давал шаман, подкрепляя свои бредовые бормотания энергичными телодвижениями, кидаясь в разные стороны. Он в одиночестве трясся вокруг костра с нелепыми ужимками и прыжками, и физиономия его была похожа на бесноватого. Звуки по деревне были настолько громки и пронзительны, что показались ужасными.

Он был настолько увлечён, что не заметил меня. Я удалился. В другие ночи, нет-нет, да непрерывный барабанный бой, который поднимал шаман, не давал стойбищу спокойно спать, сводил с ума и приводил в трепет суеверных туземцев. В целом, они воспринимали шамана с большой подавленностью и тревогой, а на лицах были написаны благоговение к нему и страх.

Каждое утро, несмотря на погоду, я выходил на берег, начинал с пробежки, а потом целый час делал комплексную разминку. Публикой мне служили обезьяны и попугаи на вершинах деревьев, но я не слышал шумных аплодисментов. Современному человеку, зараженному гиподинамией, нужна утренняя пробежка, чтобы прокачать кровь и выгнать или сжечь холестерин. Мои упражнения с элементами ушу не оставляли равнодушными и туземцев, особенно вышеупомянутого шамана, и собирали целые толпы любопытных. Индейцы считали испанцев, открывших Америку, за детей солнца, мне же суждено было играть в глазах туземцев роль сына моря, принявшего образ человеческий в волнах океана. Разве у меня действительно такой необыкновенный, одухотворенный вид, чем-то напоминавший подводный мир? А что они видели таинственного неземного в моих гимнастических движениях? Я тогда этого не знал и живого развития последующего интереса ко мне не предусматривал.

В один из дней шаман Ка-ра-и-ба-га (Печень чёрной крысы) соорудил особую палатку из пальмовых листьев, куда пригласил меня.

– Не ходи, куда ты собираешься! – предупредил Хуан. – Ходи туда не сейчас, в другой раз ходи. Знай, с тобой случится беда, шаман плохой человек, отвратительный и несправедливый. Прошу, последуй моему совету.

Я передернул плечами, охваченный тревогой, но всё же сказал:

– Ничего со мной не случится.

В доказательство Хуан показал вверх, где на дереве расположился чёрный какаду, высказывающий что-то не по делу, но по этому поводу громким уханьем, недвусмысленно вертя головой. Жест туземца был намек на то, что попугай прав. Пришла ассоциация, что всё черное вызывает большой страх и даже сеет смерть. Увязал это с нашими российскими верованиями про черную кошку, про черного носорога, про черного дятла. А черный ворон точно подтверждал наравне с другими черными животными, что во многих народных представлениях и поверьях он тоже связан с дурными предзнаменованиями и предсказаниями, толкованиями и, отсюда, ужасными последствиями.

– Чёрный какаду – вестник несчастья, даже больше – смерти! – изменился в лице Хуан.

– Я его поймаю и запущу в клетку! – сказал я.

– Ни в коем случае не следует огорчать какаду! – У Хуана задёргались лицевые мышцы, но он продолжал увещевать: – В их глазах сокрыта магия. Если причинить вред птице, убить или разорить её гнездо, её магия не будет уничтожена и отомстит негодяю. У того, кто магию нарушит, кто это подло сделает, высохнет рука, или он ослепнет, заболеет и умрёт.

Я не стал его разубеждать, не стал ему доверять информацию, что с черным вороном в России та же история, тоже не всё так просто, что и он окружен точно такими же верованиями.

Я упрекнул себя в трусости, и, хотя Хуан настоятельно отговаривал, я не уступил его предупреждению – еще никто и никогда не возымел на меня страха и не оказывал давление.

У шамана никого не было, он сразу занялся тайными обрядами, разжег курящиеся кадильницы и, подойдя ко мне вплотную, спросил:

– Кто ты и откуда, куда и зачем?

Я ответил:

– Меня все знают – я белый человек.

Шаман поспешно продолжал забрасывать меня вопросами:

– Знаешь ли ты бога Дуссонго?

– Это отец всех масоку! – первое, что пришло в голову, уверенно сказал я софизмом, зная, что никто правильно не ответит на такой вопрос.

– А кто такой Высший Дух?

– Это дедушка всех масоку!

Шаман ухватился за мысль.

– Значит Высший Дух отец бога Дуссонго?

– Получается так, – ответил я.

– А бог Дуссонго одновременно является отцом, братом и сыном Высшего Духа?

– И дедушкой! – добавил я. – Ведь он первичен.

– Разве можно быть одновременно отцом и сыном своего деда?

Не моргнув глазом, я ответил:

– И внук может быть дедушкой своего отца.

Что удивительно, после небольшой мозговой заминки шаман не стал меня разубеждать и даже остался доволен ответом.

– Ты пришел к нам из-за моря? – спросил шаман.

– Да, – ответил я.

– Почему же ты не возвращаешься к своим друзьям за море?

– Я собираюсь, – пообещал я. – За мной должна прийти большая пирога.

– Было бы лучше, если бы ты сделал это раньше! – заявил он.

– Постараюсь!

– А далеко ли пироге плыть?

– Если кто быстрые ходоки, то уже через пять дней к полудню можно добраться до моего дома, а на пироге придется плыть день, всю следующую ночь, чтобы поспеть туда послезавтра.

Разговор проходил таким образом, чтобы был доступен умственному развитию шамана. Я его не обманывал, выдерживая геометрические и временны́е соотношения, которые туземцы могут представить себе. Например, переход на Луну для них равен восьми пальцам-дням, а до солнца – десяти. Насколько становится понятным, мой дом на родине не должен был отстоять дальше солнца или луны, где обретались бог Дуссонго и Высший Дух.

Привели женщин из дальних деревень. Шаман, с хитро прищуренными блестящими глазками, растирал в пыль какие-то пахучие корешки, пришепетывал, заливал кипятком и валил пар, поил женщин бурым, горько пахнущим настоем.

Женщины легли ногами к огню, от которого шел неприятный и непонятный дым. Он больше стелился понизу и обкуривал их.

Обкуривал он и меня. После этого я, видимо, потерял сознание, так как ничего не видел и не помнил. Когда же, наконец, пришел в себя, несколько женщин держали меня за руки, и на их лицах я увидел выражение тревоги и ужаса, и… любопытства. Я никак не мог сообразить, что же случилось, пока не услышал громкие возгласы торжествовавшего шамана.

– К огню! К огню!

Женщины снова расположились ногами к костру. Ка-ра-и-ба-га, весьма посредственный чревовещатель, с грехом пополам подражал различным звукам животных, птиц, шуму водопада, раскатам грома, вою ветра, пытаясь убедить присутствующих, что звуки исходят из женщин. Все это время, воссоздавая ужасную какофонию, он заглядывал мне в глаза, желая узнать, какое произвел впечатление. Эти его фокусы и ужимки могли ввести в заблуждение кого угодно, только не современного человека. Я делал невозмутимое лицо, а его это видимо бесило.

Шаману было в новинку моё равнодушие, он отступил на шаг назад и смерил меня удивленным, более того, недоумевающим взглядом, затем стал прохаживаться взад и вперед, очевидно, обдумывая что-то. Лицо его становилось все грознее и злобнее, а под конец он разразился громким раскатистым полоумным смехом, от которого женщины встрепенулись. Их медленное вставание представляло собой вялость привидений, и он с неудовольствием покачал головой – это было совсем не то, чего ему хотелось.

– Эй, вы, не разрешившиеся от бремени коровы! – крикнул он, начав стучать в барабан. – Покажите, как пляшут легкие на подъем масоку.

Костер бросал яркие отблески на стенки палатки, а женщины в трансе, больше похожие на призраки, чем на живых людей, медленно образовали круг вокруг меня.

Танец выражал ленивое переминание с ноги на ногу на месте и был лишен задора.

– Прыгайте хорошенько, общипанные курицы! Разве так пляшут духи?

Движение переросло в дикую истерию, направленную в мою сторону. Это был заразительный танец. Женщины делали прыжки вперед, точно желая напасть на супостата. Наконец, они, вознамерившись удивить шамана, набросились на меня так исступленно, что тот пришел в настоящий восторг.

– Отлично! Чудесно! – кричал он. – Ну, Капитана, держись, знай масоку!

Я всматривался в хищное выражение лица.

– Ты – не более, как только белый! – надменно кричал Ка-ра-и-ба-га, плохо сдерживая нарастающую ко мне ненависть, затем продолжил: – Хотя ты и стал масоку, в душе так и остался презренным шакалом.

Женщины облепили меня со всех сторон, так что я не мог пошевелиться. Одна фанатичка схватила факел и осветила близко моё лицо.

– У него и всё остальное белое? – спросила она, а другая уже неистово принялась рвать мою рубашку из стеганой соломы, чтобы хорошенько разглядеть тело удивительного белого человека, о котором столько наслышались.

– А такая ли у него кровь, как у нас? – снова спросила папуаска и, чтобы убедиться в этом, уколола меня в грудь шипом, и засмеялась, когда на месте укола заалела капелька крови.