Текст книги "Синдром подводника"
Автор книги: Алексей Ловкачёв
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Знакомство с лодкой
Когда я впервые оказался в цехе, то был поражен его гигантскими размерами. Удивился, что стоящая на стапелях лодка, имеющая длину около ста тридцати метров и высоту с пятиэтажный дом, помещалась под огромной крышей, не имеющей опор, при том там еще оставалось в три раза больше свободного места. Вокруг стоял постоянный гул от большого количества работающих механизмов. Рабочие снаружи что-то зачищали, шлифовали пневмомашинами и турбинками, доводя выступающие части легкого корпуса подводной лодки до кондиции. В тесных проходах ее нутра наблюдалась постоянная суета, так как там велись работы по монтажу, установке оборудования, агрегатов, приборов, механизмов. Все спешили успеть к сроку.
Чем дальше продвигалась готовность нашего изделия, тем чаще мы там бывали. При первом посещении бросилось в глаза, что все внутренние помещения и механизмы субмарины покрыты темно-красной грунтовкой, поэтому производили мрачное впечатление. Зато потом, когда все приборы и механизмы выкрасили в тон слоновой кости, она преобразилась – внутри стало светло и чисто.
Переход лодки из Комсомольска в Приморье
В моем личном деле имеется запись:
27.06.1977 г. – убыл в составе 1-го экипажа флота крейсерской подводной лодки «К-523» из 80-й отдельной бригады строящихся подводных лодок ТОФ.
Приказ командира 80-й обспл ТОФ № 029 от 30.06.1977 г.
Начальник штаба 80 обспл ТОФ
капитан 1-го ранга В. Хайтаров.
Плавучий док, как детская колыбель, держа в своем ложе корпус новорожденной атомной лодки и два экипажа (военный и гражданский, последний состоял из рабочих, слесарей, инженеров и других специалистов), отдав концы (снявшись со швартовых), неспешно поплыл вниз по Амуру. Если посмотреть на карту Дальнего Востока, то можно увидеть, как сухопутная государственная граница СССР (России) в районе Хабаровска поворачивает на юго-запад, минует озеро Хасан, город Владивосток, упирается в Японское море и дальше переходит в морскую. Амур же у Хабаровска, расходясь с границей почти в диаметрально противоположном направлении, поворачивает на северо-восток и выходит к Татарскому проливу, соединяющему Охотское и Японское моря. Таким образом, государственная граница как бы заодно с Амуром «отрезает» от континента неслабый кусок суши, называемый Сихотэ-Алинем, являющийся водоразделом рек бассейнов Амура, Японского моря и Татарского пролива. На карте видно, что город Комсомольск находится почти посередине отрезка Амура, лежащего между государственной границей и его устьем, а у самого впадения реки в пролив расположен город Николаевск.
Вот мы и должны были пройти этот извилистый путь от Комсомольска до Татарского пролива. А дальше нам предстояло выйти из дока и своим ходом прибыть в Большой Камень, огибая материковую часть Хабаровского и Приморского краев, следуя мимо Находки и не доходя до Владивостока. Большой Камень это не утес в море, а поселок, в котором находился судоремонтный завод. Забегу вперед и скажу, что переход мы совершили успешно, без серьезных происшествий.
Сказитель
Служил в моей БЧ-3 старшим торпедистом на левом борту старшина 1-й статьи срочной службы Петр Федорович Оверко, земляк из Беларуси. Он был среднего роста и телосложения, русоволосый, с такого же цвета усами, кончики которых по-чапаевски лихо завивались вверх – в общем, хоть картину с него пиши. Совместно мы прослужили около года. Зная о моем отношении к панибратству, Петр ситуацию не форсировал – не тыкал, но и обращения на «вы» тоже избегал. С хитринкой в глазах, рассудительный и неторопливый в решениях, он частенько повторял расхожую военную истину: «Не торопись выполнять приказ, ибо поступит другой, отменяющий первый». Ни разу не упустил случая акцентировать на этом внимание, когда нечто подобное случалось на практике. В БЧ-5 по случаю отмены приказа имелась едкая поговорка: «Пельмени разлепить, дрова в исходное, дым в трубу».
Следует заметить, что Оверко не был лишен повествовательного дара. Находясь в отсеке во время большой приборки, он отвлекал нас от рутины нескучными байками. Попытаюсь воспроизвести одну из них. Итак.
Приезжает в родную деревню разудалый морячок, на побывку к родителям. Отец не понаслышке знает, что такое военная служба, и пристает к сыну с расспросами о порядках на флоте. Что да как, почему так, а не по-другому? Обычному сухопутному человеку, не видавшему морей-океанов, словами объяснять специфику морской службы очень сложно. То же самое, что, например, иностранцу объяснять про русскую душу, которая, как известно – сплошные потемки. Так и мы, моряки, со своими флотскими заморочками для гражданского человека весьма загадочны. Сын пускается в долгие объяснения, вконец запутывается и предлагает:
– Батя, ну что я тебе военно-морские порядки буду на пальцах показывать? Чтобы их познать, надо в них повариться. Поэтому, если хочешь, давай завтрашний день проживем по-флотски.
Заинтригованный отец, озадаченно почесав затылок, соглашается:
– Ладно, давай попробуем!
Младший братишка подпрыгивает от радости и хлопает в ладоши. Как же, завтра аж целый день он будет моряком.
Спозаранку, как водится, день начинается с утренней побудки личного состава:
– Экипаж! Подъем! – орет моряк.
Кряхтя и охая, ничего не соображая спросонья, отец поднимается с постели. Да и брат вначале ничего не соображает, чего тут орут, а поняв – радостно исполняет приказание. Тут же поступает новая команда:
– Для утренней пробежки выходи на улицу строиться!
После кросса босиком по чистой росе поступает команда к следующему утреннему моциону:
– Личному составу умываться, койки заправить!
Когда семья села завтракать, отец на правах главы потянулся к стакану с молоком. Но не тут-то было: как матрос-первогодок он получает от сына-годка строгое предупреждение:
– На флоте все, даже прием пищи начинается по команде, – и тут же сын рявкнул дальше: – Экипажу начать прием пищи!
После завтрака начинается нескучная «боевая подготовка экипажа». На дворе яркими красками изобилует лето, набирает обороты сенокосная страда. Семейный экипаж занимает места на корабле, то есть на телеге, согласно штатному расписанию, и почти трогается с места. Да не все так просто. Поступает команда произвести внешний осмотр, пока не осуществлено «проворачивание оружия и технических средств вручную», то есть, пока не проверена сбруя, не повернуты туда-сюда оглобли, не прокручены колеса, не может быть и речи о выходе «из базы». Только после проведения надлежащих мероприятий и после закрепления отсечного имущества (граблей, кос) обязательно по-штормовому (это значит, что все должно быть закреплено на случай сильной качки), телега «отдает концы» – отвязываются лейцы от забора. Прибыв на место, экипаж строится и, как положено, получает скучный, нудный и долгий инструктаж, типа:
– На грабли не наступать, косу в траве не бросать, под прямые солнечные лучи с непокрытой головой не высовываться... (батя, скрежеща зубами, чуть не бросается с кулаками на годка-командира).
После этого команде ставится боевая задача:
– Косить отсюда и до обеда...
После обеда, как положено, производится «адмиральский час», во время которого косари часок мирно покемарили на свежескошенном сене, а затем с новыми силами продолжили «боевую подготовку». Вечером поступает боевое распоряжение:
– Прекратить работы. Заправиться.
Личный состав от усталости чуть ли не падает на землю, однако команда «заправиться» не значит расслабиться:
– Экипажу для возвращения на базу в пешем порядке становись!
Отец:
– Так, может, поедем на телеге?
Сын:
– Поступила вводная: «лошадь пала».
Отец испуганно:
– Как, лошадь пала? Типун тебе на язык. Вот же она стоит, живая и веселая.
Сын отцу:
– Батя, ты что, забыл, это ж флотская организация. Если поступает вводная, значит, не по-настоящему, а понарошку. Но выполнять вводную обязаны все. Понял?
– Понял.
Звучит команда:
– Экипажу начать движение!
Только отошли от места, как поступает новая вводная:
– Вспышка справа!
Отец растеряно засуетился, пытаясь найти очаг возгорания:
– Што рабиць?
– Залечь на обочине слева от дороги.
С грехом пополам горе-экипаж залегает.
– Продолжить движение!
Только двинулись, снова вводная:
– Вспышка слева!
Теперь уже более организованно улеглись в придорожную канаву. Вот так с постоянными вводными, трудностями и препятствиями, с ног до головы вывалянные в пыли и грязи, в соответствии со всеми канонами боевой подготовки военно-морской обоз дотянулся до базы – хаты. Отец направляет коня в ворота. Рановато! На флоте так не бывает:
– Куда прешь? Ты что, от оперативного дежурного получил добро на вход в базу?
Отец растерянно:
– Какое нахрен добро?
– Гражданским лицам объясняю. Для входа в базу необходимо «добро», то бишь, разрешение. Понятно?
– Понятно. А что делать?
– Как что? Ложимся в дрейф. А еще лучше малым ходом тралим окрестности фарватера.
Военно-морской обоз, превратившийся в тральщика, нарезает круги вокруг хаты. Тралили акваторию у входа в базу, покуда не наткнулись на мину – коровью лепешку.
– Срочно приступить к разминированию!
Отец с недоумением:
– Не понял, коровья лепешка не опасна. Что с ней будем делать?
– Хороший боцман всегда найдет применение любой, даже бесполезной вещи.
– Эта лепешка только и годна для удобрения огорода.
– Видишь, батя, делаешь успехи – вникаешь в суть флотской жизни. Так как инициатива наказуема исполнением, то сам и разминируй.
После успешного разминирования отец схлопотал три наряда вне очереди, за то что спровоцировал команду: «Человек за бортом!».
Без команды спрыгнул... с телеги, вызвав при этом весь комплекс мероприятий по спасению человека на воде. Ох, и намаялась же спасательная партия, пока посуху из воды тащила утопающего. Справившись, продолжили траление. Прошло время, и на улицу, то есть на акваторию, спустились сумерки. И сын резюмировал:
– Видишь, батя, стемнело. Надо включать ходовые огни.
– Это как?
– Если у тебя на телеге нет фонаря, так закури хотя бы, чтобы не нарушать правила навигации.
– Закурить? – добро. А вот нафига эта нафигация нужна? Не пойму!
Обеспокоенная мать выскочила из дому, не понимая, что происходит, встревожено воскликнула:
– Ты что, старый дурень, совсем ополоумел, в ворота попасть не можешь? А ну, марш домой!
Сын отцу удовлетворенно:
– Вот видишь! «Добро» от оперативного дежурного получили. Направляй корабль (коня с телегой) к причалу (во двор), смотри только на волнолом (ворота) не наскочи. Видишь, зыбь пошла (мать ругается).
Бросив швартовый конец (кинув поводья) жене, мореманской походкой отец направился в дом. Ничего не понимающая мать, разозленная художествами мужа, выдохнула:
– Ах ты, пень старый. Я щас дам тебе конец... А ну распрягай. Коня – в стойло, телегу – в сарай, а сам с детьми – марш мыть руки и за стол!
Наконец усталые мужчины уселись за ужин. Довольный тем, что удалось продемонстрировать флотскую жизнь, сын спросил:
– Ну что, отец, понял, что такое флотская организация?
– Да, сынок, понял. Правда... Нам, селянам, лишняя морока без надобности. Деревенская жизнь простая, всякие вводные премудрости ни к чему. Если начнем жить по флотскому распорядку, то не только вас (армию и флот), но даже и себя прокормить не сможем. И еще. Вот придешь с флота, вернешься в семью, поступишь опять в мое распоряжение и под мою ответственность – во-от заживем! Все будут знать, что ты настоящий мужчина. Пустых слов не говоришь, понимаешь, что постоянно нужно заниматься полезным делом, а не впустую тратить время. Теперь точно знаю, что флот закаляет и воспитывает реальных мужиков.
Посвящение в подводники
На прочность корпуса подводный атомоход испытывался на максимальной рабочей глубине в 320 метров, предельно допустимой являлась глубина в 400 метров (различие составляет 20 %). Проверка корпуса на прочность происходит лишь дважды, на испытаниях и когда (не дай Бог!) лодка тонет... Мероприятие обеспечивали надводные корабли, охраняя водную акваторию и осуществляя связь с подводной лодкой. Понятно, что в случае бедствия, они вряд ли окажут нам, находящимся на глубине, экстренную помощь. Разумнее всего было надеяться только на себя. Поэтому внимательность, своевременные команды и слаженные действия каждого члена экипажа по их выполнению были чрезвычайно важны.
В отличие от обычного, глубоководное погружение происходит поэтапно, и по времени оно более продолжительно. Лодка из надводного положения переходит в позиционное, когда из воды торчит лишь ограждение рубки, затем уходит на перископную глубину. Так начинается глубоководное погружение. Весь личный состав расставлен таким образом, чтобы ни один укромный закуток в трюме, ни одна шхера не оказались без присмотра. Все переборочные, каютные двери и люки находятся в открытом положении. Через каждые 50 метров производится доклад глубины, по громкоговорящей связи из главного командного пункта поступает команда: «Осмотреться в отсеках». Каждый осматривает порученный участок и докладывает. Операция длится не час и не два, так как в таком важном и ответственном деле торопливость и спешка излишни. Наконец достигается заданная глубина. По всей лодке вырванных клапанов и сальников не отмечено, лишь в трюме одного из отсеков зарегистрирована незначительная фильтрация воды. Чтобы проверить работу главных механизмов, какое-то время лодка должна освоиться на максимальной глубине, заодно совершается архиважное дело... Вот какое.
Погружение на глубину 320 метров явилось первым не только для лодки, но и для большинства членов экипажа. А это в свою очередь связано с обязательным обрядом посвящения молодых моряков в подводники. Ритуал проходят все, он весьма специфичный и занятный, память о нем сохраняется на долгие годы. Когда стрелка глубиномера, размещенного у кормовой переборки первого отсека, над системой пожаротушения ВПЛ (воздушная пенная лодочная), останавливается на отметке «320», лодка прекращает погружение. Отсеки сотрясаются от восторженных восклицаний состоявшихся подводников. Появляется осознание, что над тобой – многометровая толща воды, в которой человек может выжить только под защитой высокопрочного металла. Через выпускной клапан глубиномера, сообщающегося с забортным отверстием, набирается морская вода в круглый плафон от лампы освещения. Для каждого кандидата в подводники набирается полная чаша.
Нас, новичков (гражданские не в счет), собралось пятеро: командир БЧ-3, он же командир первого отсека Виктор Степанович Николаев; старшина команды торпедистов, мичман Виктор Киданов; старшие торпедисты – я и старшина Петр Оверко; а также трюмный специалист, мичман Сергей Рассказов. Забортная вода в плафоне слегка пузырится, прямо как шампанское в бокале. И это понятно. Ведь на глубине она сжата тридцатью двумя атмосферами и, попадая в отсек, где давление обычное, чуть ли не пенится. Каждый должен выпить ритуальную чашу (наполненную Японским морем) до дна. Замечу – задача не простая. Выполнить можно только в возбужденном состоянии, вызванным осознанием погружения. Примеров невыполнения условий ритуала не знаю.
Затем Николай Степанович выдал граммов по пятьдесят спирта на каждого. Микрофлора моего желудка агрессивно встретила своих глубоководных собратьев, пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать получившуюся смесь внутри. И если бы не своевременная дезинфекция желудка, то не избежал бы я диарейных последствий. На этом испытания не заканчивались. Участники посвящения должны были поцеловать подвешенную к подволоку кувалду, смазанную ЦИАТИМом (в аббревиатуре ЦИАТИМ заключено название Центрального Института Авиационного Топлива и Масел, разработавшего смазки для наших приборов и механизмов). Нам еще повезло, некоторым пришлось целовать АМС (смазка АМС-3 предотвращает коррозию механизмов кораблей, подводных лодок, гидросамолетов; изготавливается из высоковязкого нефтяного масла, загущенного алюминиевым мылом стеариновой кислоты), темного цвета – более неприятное и противное техническое масло. Кувалда не просто висела, а раскачивалась, как маятник. Тут могло и не повезти, так как, плохо рассчитав угол упреждения, можно было в кровь разбить губы.
Вывод: Посвящение в подводники предусматривало приобщение моряка не только к морю и глубине через пенящуюся морскую воду, но и к постоянной качке. Церемониал напоминал о необходимости выработать особенную координацию движений, чтобы уклоняться от колышущихся предметов и не травмироваться о них.
Розетка за шторой
Больше всего времени я проводил с другом детства Петром Калининым. Перед призывом на флот я около года работал брошюровщиком в типографии треста «Оргдорстрой». Начал получать зарплату и, конечно же, почувствовал себя взрослым. По обыкновению первая зарплата должна быть обмыта. Но я почти все деньги отдал маме, а в кармане оставил четвертной (25 рублей). С ними мы и направились в кафе «Мядуха», что напротив стадиона «Динамо». Погуляли так, что не рассчитали финансов и остались должны. Пришлось уговаривать официантку поверить нам на слово, что завтра мы принесем недостающие деньги. Она поверила, и мы свое слово сдержали. Сегодня такое вряд ли возможно. На следующий день мы совсем обнаглели. Долг-то отдали, да не совсем точно истолковали доброту этой женщины, начали глупо приставать к ней с ухаживаниями. Но она оказалась умницей, и на наш вопрос о ее имени дала исчерпывающий ответ:
– Меня зовут Ка-Пэ-Зэ, мальчики.
Кстати, КПЗ – это камера предварительного заключения, ныне ИВС – изолятор временного содержания. От такой недвусмысленной шутки наш пыл значительно поугас.
После того поучительного опыта прошло более двух с половиной лет. И воспоминания о нем окутывались юмором и легкой усмешкой. Но теперь я был мичманом Краснознаменного Тихоокеанского флота, а Петр Калинин – выпускником Художественного училища, женатым человеком. Он женился на медсестре и жил в просторной новостройке, раскинувшейся на месте бывшей деревни Шабаны.
Посещение Петиного жилища запомнилось комичным казусом. Обязанности художника-оформителя дворца культуры Минского автомобильного завода, куда он был направлен на работу, мой друг исполнял со всей ответственностью и осознанием долга. Зато его творческая хулиганско-юморнная и озорная натура ничем не сковывалась в бытовой обстановке. Дома, на стене гостиной, Петр нарисовал женскую фигуру в полный рост. Увидел я ее не сразу, и дал ему меня разыграть.
Мы пригубили ликер с поэтическим названием «Абрикосовый водар» из высоченных фужеров чешского стекла и решили послушать записи, сделанные на бобинном магнитофоне:
– Есть песни Высоцкого. Хочешь послушать? – спросил Петр.
– С удовольствием!
– Вон вилка от шнура, – он махнул рукой куда-то в сторону окна. – Воткни в розетку.
– Не вижу розетки… – бубнел я, шаря глазами по стене.
– Отдерни штору – увидишь, – и по лицу гостеприимного хозяина, приготовившего сюрприз гостю, скользнула хитроватая улыбка.
Со шнуром в руках я повернулся к окну, отдернул штору и оторопел. Видимо не зря Петр посещал уроки профессионального мастерства и рисовал женские тела с натурщиц. На меня бесстыдно уставилась нагая искусительница.
Так, где же розетка? Я опустил взгляд, и вдруг моя рука непроизвольно дернулась за спину. Там, где возвышался мохнатый холмик, прикрывающий детородный орган, и была талантливо оформлена художником злосчастная розетка.
Розыгрыш удался на славу. Мои конвульсивные движения вызвали у Петра гомерический хохот. За эту шутку я на него нисколько не обиделся, она была в духе нашего возраста. Наоборот, веселое настроение тогда не покидало меня весь день. Да и сегодня, вспоминая этот случай, не могу удержаться от улыбки.
На флаг и гюйс смирно!
Служба в экипажах на подводных лодках, находящихся в первой линии, сумасшедшая – все делалось быстро и бегом, в экстраординарном порядке и бешеном темпе. Создавалось впечатление, что если что-то сегодня не сделаем, то все будет перечеркнуто войной, которая начнется сию секунду или через час. Сказанное подтверждают слова историка флота Николая Андреевича Черкашина, опубликованные в книге «Чрезвычайные происшествия на советском флоте»:
«Атомный и дизельный подводный флот страны был самым крупным в мире по числу кораблей и, пожалуй, самым напряженным по коэффициенту эксплуатации, по длительности и дальности океанских походов».
Этот ритм «бил ключом по голове» каждого члена экипажа и наполнял наш ратный день большим количеством событий и неотложных дел. Далеко не каждый из мичманов выдерживал его. Морская служба вообще оказывалась не каждому по плечу. И не всегда отданные ей силы превращались в дела, остающиеся жить после нас. Довольно часто наши усилия сливалось за борт флотской жизни, мы увольнялись на гражданку и от всей нашей суеты оставались лишь воспоминания.
Распорядок дня был расписан по минутам. Автобусы первой очереди выходили из поселка Тихоокеанский в 06.30. После часа езды, служивые шагали в казарму, а оттуда в столовую на завтрак. Затем весь экипаж строем шел на службу радиационной безопасности (СРБ), где переодевался в спецодежду, называемую «эРБе». На куртке (на нагрудном кармане), на брюках (на правом колене) были нанесены буквы РБ – радиационная безопасность, на обуви и головном уборе – белые треугольники. Эта форма не должна была покидать пределов атомной подводной лодки и территории, огражденной службой радиационной безопасности. Отсюда направлялись на пирс. Если опаздывали, то бежали. Там в 07.45 строились в две шеренги лицом к кораблю. После короткого инструктажа, ровно в 08.00 дежурный по кораблю, командовал экипажу:
– На флаг и гюйс смирно!
Более торжественного момента представить себе нельзя! Иногда в момент этой команды мурашки пробегали по телу, так как на всех кораблях одновременно поднимался Военно-морской флаг и гюйс – морской флаг особой расцветки, поднимаемый на носу военных кораблей первого и второго ранга, когда они стоят на якоре. За все время моей службы не было случая, чтобы по какой-то причине произошла задержка этого очень важного для флота, обязательного, как восход солнца, ритуала.
Подъем флага – это и точка отсчета жизни корабля и каждого члена экипажа, обслуживающего его весь день, и деталь, подчеркивающая важность нашего дела. Вечером флаг и гюйс спускались. Солдаты срочной службы после увольнения из Советской Армии еще долго помнят команду «Рота подъем!». Для матросов ВМФ (даже не очень примерных) подъема флага имел большое морально-нравственное и воспитательное значение. Нет ни одного моряка, который бы служил на боевом корабле и не сохранил в памяти этот ритуал, пережитый с ним трепет души, не помнил этой традиции, свидетельствующей о принадлежности к общности, называемой Военно-Морской Флот СССР. Именно эта церемония заставляла нас каждый день являться на службу без опозданий и была серьезным посылом к конкретным действиям согласно служебным обязанностям.
В свою холостую пору, не имея жилья в Техасе, я из увольнений возвращался на корабль вечером или ночью, не откладывал это на утро. Смысл заключался в том, что утром не опоздаешь на службу, тебя наверняка разбудят и поднимут, невзирая на твое вялое состояние после вечернего бражничества.
После подъема флага и гюйса, мы по одному проходили по сходням и поворачивали головы в сторону Военно-морского флага, прикладывали руку к головному убору, отдавая ему честь. И только после этого спускались внутрь прочного корпуса атомохода.
Умничанья командира
Как-то после практических (учебных) стрельб с неполным боезапасом наша лодка «К-523» возвращалась в базу в подводном положении. По инициативе командира БЧ-3 старшего лейтенанта Виктора Степановича Николаева мы с Витей Кидановым открыли задние крышки торпедных аппаратов и залезли внутрь. Там чистили направляющие дорожки, готовя торпедные аппараты к пополнению боезапаса.
Вообще-то сама работа была не опасной, другой вопрос, что это делалось на глубине и при нахождении подводной лодки в движении. Ведь на глубине ста метров давление воды составляет десять атмосфер или десять килограммов на сантиметр квадратный. В чем был риск? Лодка волнорезным щитом торпедного аппарата могла наткнуться на препятствие, пусть даже небольшое, тогда бы ее передняя крышка приоткрылась. А это повлекло бы за собой практически мгновенное заполнение водой торпедных аппаратов, в которых мы находились. Именно данное обстоятельство делало эту ситуацию опасной не только для нас, но и для всего экипажа вместе со всем «железом» стоимостью в сто три миллиона (вместо 99,8 запланированных) рублей, не считая двенадцати баллистических ракет и двадцати торпед, которые по своей стоимости превышали стоимость носителя.
Правда, опасность дела нас тогда не смущала. Ну а наш командир Виктор Степанович Николаев, устроившись на направляющей балке торпедопогрузочного устройства, у задней крышки торпедного аппарата № 5, где я исполнял роль негра, как белый надсмотрщик на плантациях американского юга, учил меня уму-разуму, слава богу, хоть не плеткой. Я же к этому воспитательному процессу относился, попросту говоря, несерьезно, а потому на каждую его сентенцию находил две, причем – с юмором и смехом. Правда, я высказывался мысленно, но проницательный командир успешно читал мои мысли. Это сильно нервировало его, ибо он понимал, что получается не воспитание, а насмешка над ним лично. И он, доведенный своим же воспитанием до раздражительности, после очередного своего нравоучения выпалил:
– Ну и идите, товарищ мичман, на… – далее последовало популярное в наших кругах слово из трех букв.
Озадаченный насколько культурным, настолько и лестным предложением, я готов был исполнить его, потому что в условиях субмарины это звучало как приказ. У меня аж коленки зачесались, чтобы быстренько уползти в указанном направлении. Правда, было одно «но» – я и так там был. В самом деле. Находясь в трубе торпедного аппарата первого отсека, мы с Витей Кидановым были своего рода «первопроходцами». То есть в определенной точке нашего курса (маршрута) сначала оказывались мы, а потом уже командир Виктор Степанович и весь экипаж. Поэтому мне только и оставалось сказать:
– Куда уж дальше идти, товарищ старший лейтенант! Дальше передней крышки, извините, ну никак не получится, хоть при всей моей радости. Если только вы не соизволите открыть переднюю крышку торпедного аппарата, и тогда я поплыву туда, куда вы меня пешком послали.
Меня опять спутали с другими
Меня часто принимали за кого-то другого, особенно когда я служил и носил форму, во многом способствующую этому. Люди в форме многим кажутся похожими друг на друга, как китайцы (морская форма у военных моряков все-таки отличается от формы гражданских моряков или это что-то другое?). Как-то при поездке в очередной отпуск я находился в аэропорту города Артем, что под Владивостоком. Там сел в самолет, идущий рейсом на Ленинград. Рядом со мной плюхнулась женщина лет тридцати пяти.
– Здорово! – вдруг запанибратски сказала она.
– Привет! – хоть и с недоумением, но в том же духе ответил я.
– С корабля? – как ни в чем не бывало, продолжила странная попутчица.
Так как мы нашу подводную лодку называли в том числе и кораблем, то я соответственно и ответил:
– С корабля.
Я уже понял, что меня принимают за другого человека. Но не знал причины, почему это происходит. И это насторожило – по ошибке или умышленно. Ведь если верно второе, то, возможно, я столкнулся с мошенницей. Тем не менее я решил подыграть. Женщина задала еще несколько стандартных вопросов, так что наш диалог имел примерно такое содержание:
– Как дела?
– Нормально.
– Домой?
– Домой.
И так далее, пока она не спросила такое, чему я не смог подыграть, на что не мог ответить без обмана.
– Извините, кажется, вы меня не за того принимаете, – сказал я.
Она вытаращила на меня глаза и только тут решила уточнить:
– Как это «не за того»? Ведь ты же Леня?
– Можно и так сказать, – усмехнулся я, – хотя меня Леней не называют, а больше Лешей.
– Радист с нашего корабля? – уже не так уверенно продолжила она.
– Во-первых, не радист, а торпедист, во-вторых, я все-таки не Леонид, а Алексей и, в-третьих, я не работаю на гражданском судне, а служу на военной подлодке.
Глаза у попутчицы округлились, а челюсть почти отвалилась. Ее состоянием и продолжительной паузой, заполненной изумлением, я наслаждался долго. Слегка оправившись от шока, она сказала с укором:
– Ты же вылитый наш радист Леня, с которым я только что рассталась на судне.
– Ну... – только и ответил я.
Всю дорогу бедная женщина находилась в прямом и переносном смысле в подвешенном состоянии, между небом и землей. К тому же сомневалась в ответе и с подозрением посматривала на меня. Видно, теперь она прикидывала, уж не мошенник ли этот странный попутчик, или того хуже – какой-нибудь шпийон империалистического государства. В Ленинграде она попрощалась со мной с некоторой осторожностью и даже опаской, и мы навсегда расстались.
Одна запись из дневника…
11.11.1978 г., 13 40.
Японское море.
...на корабле нас кормят преотвратно.
На нашей лодке коки попадались не ахти, неискусные, поэтому и приготовление пищи было не на уровне. Вот так и получалось, что даже в обстановке обездвиженности, какая была на подводной лодке, я оставался довольно стройным и подтянутым. На обед и ужин мог и не ходить, так как там почти ничего не ел, зато завтрак не пропускал. Потом уже в экипаже Николая Никитовича Германова я узнал, что значит хороший кок. Тогда в обед съел все, что было подано, и даже готов был просить добавки, да постеснялся, а то подумали бы, что я обжора.
В связи с этим не могу не поделиться некоторыми соображениями о питании на подводной лодке. До сих пор не могу забыть вкус белого хлеба, который нам пекли к завтраку, когда мы были в автономке. Бывало, берешь ломоть хлеба, а он еще теплый или даже горячий, и на нем застывшее масло просто тает – от радости соединения со свежим мучным изделием. Я никогда не испытывал такого блаженства от поедания обычного хлеба. И даже если выпечка не очень удавалась, то все равно вкус и запах свежеиспеченного белого хлеба невозможно с чем-либо сравнить. А когда пропитаешь хлеб вареньем из лепестков розы… аромат этого бутерброда просто не передать словами! Некоторые моряки на свой ломоть хлеба клали все, что подавали к завтраку. Сюда шло измельченное вареное яйцо, крошенные печенье или галеты, кто-то клал еще что-то, затем это сооружение накрывалось вторым ломтем хлеба.
Лично мне доставляло неописуемое удовольствие наблюдать, как такое четырех-пятипалубное сооружение, называемое на флоте смачным словом птюха, иной моряк пытался запихнуть в рот. И дерзкая акция, полная таинства, сокровенного общения с продуктом, всегда заканчивалась успешно. Это зрелище больше напоминало завтрак тигра, нежели обычный прием пищи homo sapiens-podwodnicus. Представьте себе толщину бутерброда, превосходящую самый широкий рот самого большого человека планеты. Однако для молодого моряка нет ничего невозможного. Наши подводники решали подобные задачи ну просто одним махом, или, точнее, одним смыканием челюстей. В первую очередь едоком выполнялась фиксация птюхи верхними зубами, но это самая легкая часть задачи. Следующим шагом являлась попытка (ну почему же попытка?) натянуть нижнюю челюсть на нижний край птюхи, чтобы произвести первое надкусывание. Тщание, старание и ухищрение, проявленные при этом, отдаленно напоминали попытку надкусить яблоко, подвешенное на нитке. Сие таинство чревоугодия производилось с таким самозабвением и погружением в процесс, что перед глазами возникал образ голодной собаки, по счастливому случаю надыбавшей берцовую кость мамонта-гиганта. Великолепно-огромную лоснящуюся жиром кость, которая размерами превышала кусательный аппарат собаки. Однако ее аппетит, разыгравшийся в ходе сражения с едой, остановить мог только внезапный инфаркт по случаю невозможности грызануть вожделенную кость.
