Текст книги "Лесные диковины"

Автор книги: Алексей Лаптев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Я натер палочкой только ноги и шею страуса, а тело покрыл

раствором воска на скипидаре, чтобы придать ему более

интенсивный цвет и некоторый блеск..

ИНДИЙСКАЯ ТАНЦОВЩИЦА

Пробираясь как-то с кочки на кочку по засохшему торфяному болоту

среди множества старых, полусгнивших пеньков березняка, я увидел прямо у

ног своих небольшой, совершенно без коры, посеревший от времени сучок.

Он был довольно простой формы. Я поднял его, повертел в руках и думал

уже бросить, как вдруг в голове промелькнуло: «Это танцовщица!»

Изгиб тела, движение рук —все было удивительно правдиво и точно.

Совершенно без изменений (лишь укоротив немного руки) я приделал сучок на

подставку-гриб. Фигурку танцовщицы на бедрах слегка раскрасил

клеевыми красками: поперечные оранжевые полосы напоминали ткань. Волосы я

наметил черной тушью.

Древесина по цвету походила на смуглую кожу индуски.

Полировать сучок пришлось немного; он и без того был гладкий и

блестящий – так постаралась обработать его Сама Природа.

ИСПАНСКИЙ БЫК

Захватив ножовку и топорик, я отправился на поиски,

решив на этот раз осмотреть огромные выворотни,

которые довольно часто встречаются в большом лесу.

Углубившись в чащу, я медленно шел по

малонаезженной лесной дороге. Кругом – густое мелколесье.

Сквозь тонкие стволы частого ельника за листвой

кустарника мелькнуло что-то темное.

«Наверное, выворотень», – решил я и уже направился

было к цели, но не успел пройти и нескольких шагов, как

черное пятно шевельнулось, поднялась крупная голова с

настороженными ушами, блеснули испуганные большие

глаза, и молодая самка лося, сделав крутой поворот всем

телом, быстрой рысью бросилась в чащу, с изумительным

проворством на полном ходу лавируя между частыми

стволами ельника. Вот ее уже и нет... Лишь где-то в

неведомых глубинах слышен легкий хруст валежника.

Мелькнула мысль: «Вот бы найти сучок для лося!»

Продолжая поиски, вскоре я увидел несколько кряжей

сосен, выкорчеванных бурей.

Шквал, по-видимому, прошел полосой, потому что пни

лежали один за другим в строгой последовательности.

С растопыренными

корнями,

обвешанными мхом и землей, они

казались компанией

каких-то сказочных

существ, вставших на дыбы при появлении человека. Я начал

осмотр.

Лишь один из всех однотипных выворотней показался мне

любопытным. В нем корни оказались наиболее

извилистыми, со всевозможными срастаниями и

наростами. Чтобы рассмотреть выворотень подробнее, надо было

очистить его от земли, покрывавшей все сплетения.

Я срубил палку, заточил ее конец в виде маленькой

лопатки и начал отваливать землю. Компания лягушат,

притаившаяся в прохладной тени под корнями, стремительно

бросилась врассыпную. Одного прижало комом; он

усиленно, но безуспешно ворочал лапками.

Взяв лягушонка за заднюю лапку, я отбросил его на

траву и продолжал работать. Было интересно открывать

всё новые и новые излучины, неожиданные повороты и

сплетения корней. Некоторые из них довольно сильно

подгнили и быстро ломались. Я внимательно осматривал

каждый изгиб и выбрал себе самые интересные куски.

Отрубить их топориком было довольно легко; кое-что

отпилил ножовкой.

И вот, обвешанный «добычей», я уже двигаюсь к

дому– на сегодня достаточно. Дома, как всегда, я сделал

предварительную сортировку находок, отбрасывая явно

непригодное.

Два куска моих новых корней были особенно

любопытны. Я легко снял с них тонкий слой коры, обнажив очень

красивое бело-желтовато-розовое «тело».

Но, как бы ни поворачивал я эти находки, образ

будущей скульптуры не намечался. Но в то же время в них

что-то было; я это скорее чувствовал, чем видел.

Корешки я отложил в запас.

Долго они лежали бесплодно.

Однажды мой товарищ – охотник и зверолов, —

случайно разглядывая один из корней, заметил:

– Кто это лежит? Не лось ли?

Почему-то тут же вспомнилась встреча с лосихой.

Я начал напряженно всматриваться в очертания

корня, и подсказ товарища подтолкнул меня на правильное

решение. Хоть это и не лось, но безусловно испанский бык,

полулежащий, намеревающийся встать. Не хватало ему

одной передней ноги.

Я с интересом принялся за работу. Хотелось поскорее

увидеть «новорожденного».

Отыскивая корешок для ноги, я пересмотрел все свои

запасы.

Наконец нога нашлась. Приделать рога, уши и хвост

не так уж сложно. Но, конечно, для этого надо знать

строение тела животного в деталях.

На шее быка была зарубина. (Когда отрубал корень,

взял немного коротко.) Чтобы заделать впадину, я

подобрал кусочек, подходящий по фактуре и цвету, и приклеил

его на это место.

Вырезал быку копыта, из кусочков вара сделал ему

черные глаза.

Полировать древесину, как обычно, костяной палочкой

я не стал. Поверхность сучка была настолько красивой и

так напоминала шелковистую шерсть быка, что я решил

оставить ее нетронутой. Я просто натер фигурку щеткой,

розоватой краской подкрасил уши и пятна на голове – и

вот испанский бык готов.

ЛОСЬ

Давно мне хотелось «найти» лося... И он нашелся!

Поздней осенью, прогуливаясь по старинным аллеям

одного подмосковного дома отдыха, среди золотого ковра

кленовых листьев я заметил валяющийся корешок. У

меня невольно вырвалось: «Лось!» И вот он уже в моих

руках: короткое туловище, длинные ноги, массивная* шея —

всё очень похоже. Не хватало только головы.

Захватив с собой «находку», я стал искать голову и

рога. Для этого потребовалось время.

Много обломков корней попадалось мне – и всё не то.

Наконец попалась и голова, но, увы... верблюда. Я,

конечно, ее взял: ведь и верблюд «родится» рано или поздно.

Нашел огрызок сучка, напоминающий голову лося, но без

массивной верхней губы. Пришлось отыскивать и

приделывать губу. Найти рога было не так уж трудно.

Разветвляющиеся корешки, напоминающие рога оленя или лося,

встречаются довольно часто.

У лося было только три ноги – две передние и одна

задняя. Тут я решил ничего не доделывать, оставил лося

на трех ногах. Мне казалось, что этот недостаток

совершенно не мешает ему казаться четвероногим

животным.

Ноги лося были непомерно длинные, а туловище,

наоборот, очень короткое. Но и это не мешало общему

сходству с животным. Как я уже говорил, некоторое

преувеличение характерных черт, утрировка не меняют

«похожести».

Окраска корешка – золотисто-розовая, с мелкими

прожилками, идущими по всему телу, – удивительно

напоминала игру волосяного покрова. Я натер лося костяной

палочкой и затем щеткой. Поверхность дерева приобрела

приятный легкий блеск. Готовую фигурку я прикрепил на

кусок обструганной сосновой коры.

ГОЛОВА СТАРИКА, ЩЕНОК ИЛИ ВЕРБЛЮД?

Довольно часто один и тот же корень в различных

поворотах дает разные представления. Вот так и вышло у

меня с подгнившим березовым наплывом. Он был

особенно корявым, весь в шишках и ямках; кору никак нельзя

было отделить от древесины. Сначала мне показалось, что

это голова старика. Я уже так и решил его дорабатывать.

Но, как говорится в русской пословице: «Семь раз отмерь,

один раз отрежь».

У меня лежал корешок, очень напоминающий голову

щенка шпица, но тела не было. «Дай-ка, – думаю, —

посмотрю хорошенько со всех сторон, нет ли в голове

старика тела щенка». Оказалось, что очень подходит мой

наплыв и для этого. Тут я вспомнил и о голове верблюда.

«А может быть, для верблюда тут что-нибудь найдется?»

Снова поворачиваю коряжку. И что же! Передо мной

тело верблюда! Так и остановился на этом и на радостях

даже стишок придумал:

Был сучок-старичок,

Удивительный сучок.

Повернул его слегка —

Превратился он в щенка.

Повернул еще – о чудо! —

Я в руках держу верблюда.

Не хватало верблюду еще ног и нижней половины шеи.

Начинаю просматривать запасы, чтобы подобрать

недостающее. Такие просмотры сами по себе очень

увлекательны. Формы корней бесконечно разнообразны.

Перебирая и примеривая их, обычно находишь десятки самых

неожиданных, порой даже смешных сочетаний.

Ноги и шею я подобрал довольно быстро и вполне

удачно. Приклеивал сучки при помощи ватной прокладки,

намоченной клеем.

И вот верблюд готов. Осталось прикрепить его на

подставку, для чего я использовал тонкий срез от старого пня.

Сначала я думал фигурку проолифить, чтобы закрепить

подгнившие места, но, сделав пробу на отдельном

обломке гнилушки, увидел, что она становится от олифы темно-

коричневого цвета, не характерного для верблюда. Тогда

я оставил гнилушку в ее естественной окраске: это

гораздо ближе к цвету верблюжьей шерсти.

МАРТЫШКА БЕЗ ОЧКОВ

Стадо коров расположилось на полдень. Пастух

прилег отдохнуть неподалеку в леске. Подпасок сидел на

луговине и что-то сосредоточенно вырезал из дерева. Рядом

лежал футбольный мяч.

Я подошел к пареньку. Он поднял на меня свое

круглое пунцово-розовое лицо с совершенно белыми бровями

и ресницами. Мы поздоровались.

– Что делаешь? – спрашиваю.

– Шахматы.

– С кем же ты играешь?

– С собой.

Шахматы он вырезал из обломков валежника и

корешков, которые, по-видимому, собрал тут же, где-нибудь

поблизости. Шахматы его получались весьма упрощенными.

– А мяч для чего тебе? – снова спросил я.

– А мы с дядей Григорием, как свободное время

есть, играем. Он в воротах, а я бью... – кивнул он в

сторону спящего пастуха.

Около подпаска лежали несколько сучков и вычурный

корявый корешок. Я стал разглядывать их.

«Мартышка!» – мелькнула мысль.

Я решил позабавить парня:

– Дай мне вот этот корень...

Он дал.

– Теперь отвернись.

Он отвернулся, недоверчиво взглянув на меня.

Я быстро отрезал его же ножом все лишнее.

– Раз, два, три!..

Все готово. Смотри!..

В руках моих был уже не корень, а мартышка.

– Обезьяна! – узнал пастушок улыбаясь.– Как же это у тебя получилось? —

недоумевал он, взяв мартышку в руки и долго разглядывая ее почти в упор.

В это время сипловатый басок окликнул его:

– Вовка, вороти телку!..

То кричал пастух. Вовка отдал мне обезьяну и помчался

за телкой, на ходу придерживая огромный кнут. Я с мартышкой

направился домой.

Этот корешок был

необыкновенным.

Естественный откол

дерева создавал

впечатление лица обезьяны.

Форма головы,

туловище, руки – всё на

месте. Доделывать

пришлось немного:

чуть-чуть тронуть

черты лица, приклеить

хвост, обточить ноги.

Сначала я думал, не сделать ли мне «Мартышку и

очки» по Крылову. Но ведь мастерить очки надо из

проволоки... А введение инородного материала мне казалось

тут излишним. И осталась мартышка без очков.

Вся поверхность корешка, коричневато-буроватого

цвета, шероховатая, очень напоминала мех обезьяны;

поэтому корешок я не очищал совсем и оставил в

естественном виде, даже не тронув раствором воска.

Подставку к обезьянке я сделал из коры подходящего

цвета.

ЗАЯЦ ИЛИ ОБЕЗЬЯНА?

Нашел я корешок: в одном положении заяц, в

другом – обезьяна. Обезьяна у меня уже была, надо делать

зайца.

Фигура прыгающего зайца вырисовывалась довольно

четко – дорабатывать пришлось немного. Пожалуй,

самое трудное дело было прикрепить его на подставку так,

чтобы движение – прыжок—было максимально

показано. Я перебрал великое множество всяких обрезков и

обломков дерева, сухих древесных грибов, пока не нашел

подходящей подставки, подчеркивающей движение зайца.

Подходящим оказался короткий обрубок толстого

сучка сосны. Я прикрепил к нему зайца задними ногами так,

чтобы передние были выброшены далеко вперед.

Создавалось впечатление сильного скачка.

Я покрыл фигурку легким раствором воска на скипи-

даре, а когда скипидар улетучился, натер щеткой.

Глаза зайцу я приделал стеклянные – они продаются

в зоомагазинах для чучел.

СТАРАЯ ЛЕДИ И БУДУЩИЙ БОГАТЫРЬ

Бывают и такие случаи. Я шел по полянке, не думая

ничего искать. Под ногами что-то хрустнуло. Вижу —

гнилушка. Я машинально поднял ее,

хотел уже бросить, но что-то

остановило меня.

Я начал разглядывать

гнилушку. Она явно напоминала

профиль старухи с высокой

старомодной прической. «Что ж, —

думаю, – надо взять, а там

посмотрим». Каково же было мое

удивление, когда через

несколько шагов я нашел второй

подобный осколок, но уже изображающий плечи, шею и грудь, как

раз для этой самой старухи.

Я сложил обе части – полное совпадение! Будто сделаны друг

для друга.

Гнилушки я склеил и пропитал олифой. Они

приобрели темно-коричневый цвет.

Занятной оказалась и вторая находка. Это был корень

акации, в некоторых местах совершенно выгнивший.

Промыв его водой и щеткой, после долгого рассматривания я

обнаружил в нем всадника на коне. Такая находка целой

групповой скульптуры – большая редкость.

Пока корень лежит у меня «на очереди». Привожу его

в книге в нетронутом виде, а рядом показываю, что можно

из него сделать.

ДОН-КИХОТ И САНЧО ПАНСА

Все мои скульптуры из корней родились в лесу. Лес

дал им форму, которую заметил мой глаз и дополнило

воображение. Дорабатывать их (уже дома) надо было в

большей или меньшей степени. Самым сложным был

верблюд, которого я сделал примерно из пяти отдельных

частей. Одним словом, пока что сами находки рождали во

мне замысел будущей скульптуры. Но вот появилась

мысль сделать большую скульптуру из корней по заранее

задуманному образу – может быть, какого-нибудь

литературного героя.

Выбор пал на Дон-Кихота. Этот Рыцарь печального

образа с детства был одним из любимых мной. Когда я

представил его сделанным из корней, мосластых,

бугристых, извилистых, то мне показалось, что для Дон-Кихота

с его Росинантом это очень подходящий материал. Я

только опасался, что будет трудно найти все части и связать

их в одно целое.

И вот я поехал на поиски – на места корчевок. Мне

посчастливилось. В стороне от одного из уединенных

шоссе я обнаружил целые навалы корней (там проводилась

электролиния).

Оставив машину на обочине шоссе, взяв с собой

ножовку и топорик, я направился на «охоту». На

тщательный осмотр корней просто не было времени, да и трудно

было сообразить сразу, что может пойти в дело.

Вокруг меня в бесконечном разнообразии громозди-

лись бурозато-серые корни, хорошо обмытые и

обветренные, так что земли на них почти не было. Это облегчало

осмотр. Но глаза разбегались, хотелось поскорее все

оглядеть.

Я срубал и отпиливал все наиболее интересное.

Трофеи набирались необыкновенно быстро. Больших корней

не брал – места в машине не так уж много.

В мастерской не менее трех дней рассматривал я свои

лесные находки. Что же оказалось? Из одной этой поездки

я привез почти все необходимое для Дон-Кихота и

Росинанта.

Но самое трудное было еще впереди. Даже очень

удачные отдельные части не сразу соединялись между собой, а

соединять их надо было с большой осторожностью.

Ведь когда приходилось отрезать лишний конец

или вырезать углубление, можно было и испортить

сучок.

По ходу работы постоянно требовались «заплатки»

для заделки различных случайных впадин и выемок.

Мне казалось иногда, что я конструирую какую-то

сложную машину. В прилаживании одной части к другой

необходимо, помимо соответствия, соблюдать ту общность

и цельность, без которых невозможно создать ни одно

произведение искусства.

Это была поистине настоящая головоломка —

перебрать пришлось сотни промежуточных деталей.

Главные части я скрепил крепкими деревянными (из

бука) штырями, для чего предварительно дрелью или

буравчиком проворачивал в соответствующих местах дырки.

Между частями я почти всегда делал тонкую ватную

прокладку, обильно смоченную клеем БФ2. Соединив

части, я их накрепко связывал веревкой, чтобы они лучше

склеились. Так шел этот своеобразный «монтаж».

По ходу работы возникали вопросы: какое движение

придать ногам? Какой наклон головы у Росинанта?

Какую позу придать рукам Дон-Кихота? Надо было

постоянно воображать мою скульптуру законченной, как бы

видеть перед собой необходимый для такой работы

нарисованный заранее эскиз. Но я довольствовался одним

воображением, делал все начисто, не представляя четко

окончательного результата.

Но, конечно, мой образ Дон-Кихота не рождался из

ничего. Классический портрет Дон-Кихота, сделанный

знаменитым французским художником Доре, был для меня

отправной точкой.

Так как скульптура получалась довольно большая,

то надо было подыскать к ней и соответствующую

подставку.

...Сильный ливень, по-видимому, зарядил надолго. Все

небо кругом обложено – ни единого просвета. Я ехал на

«Победе» по проселочной дороге. Шофер искусно

выруливал, чтобы не попасть в угрожающие, полные воды

колдобины.

Едем мимо какого-то дровяного склада.

Вижу—среди дров лежат несколько сосновых бревен. На одном из

них – огромный наплыв. Решил: «Возьму с собой. Вот и

подставка!» Но как это сделать? Пилы под руками нет,

склад закрыт.

Неподалеку видны какие-то строения. Подъехали.

Зайдя в один из домов, спрашиваю у какой-то

женщины:

– Где найти хозяина дровяного склада?

– Идите в контору, вон там... – И женщина указала

в окно.

Шлепая по грязи, под проливным дождем, ринулся к

конторе. Директора не оказалось: уехал в Москву. Едва

разыскал завхоза.

Когда я попросил отдать мне наплыв с сосны, завхоз

посмотрел на меня несколько встревоженно:

– Ну, а как вы его возьмете? Там пилить надо... Да

вам, собственно, зачем?

Дело затягивалось; надо было найти убедительный

ответ.

– Я из наплывов портсигары делаю.

Завхоз оживился:

– Хорошо, берите. А пила-то есть у вас?

– Есть ножовка...

– Ножовкой тут делать нечего... Афанасий, – сказал

он одному из рабочих, окруживших нас, – возьми

двуручную пилу, поди помоги...

Я поблагодарил его, и вместе с Афанасием мы

направились на дровяной склад.

Дождь стал утихать.

Шофер с Афанасием отпилили наплыв. Он был

громадный – килограммов на пятьдесят.

Мы водрузили его на заднее сиденье машины и тронулись в путь. Прохожие с

удивлением поглядывали на странного «пассажира», развалившегося в машине.

Уже в мастерской я долго примеривал мою новую находку ко всей фигуре. Но, как

бы я ни вертел наплыв, как бы мысленно ни «отпиливал»

его в разных местах, решения не находилось. Наплыв ко всей фигуре не подошел.

Его шарообразность никак не вязалась с корявыми

формами всей остальной скульптуры.

Надо было искать

что-то еще – это после-то

таких усилий и хлопот!

Работа над Дон-Кихотом была в полном разгаре.

Фигуры Росинанта и Дон-Кихота постепенно собрались.

Дело было за подставкой; из-за этого задерживалась работа

над скульптурой – без подставки ее трудно представить

себе в целом.

У меня в мастерской давно лежал пень «без дела» —

большой березовый комель с вычурными наплывами

с разных сторон. Начал примеривать его и подогнал

так удачно, как будто бы он был нарочно сделан для

этого.

Хотя все уже было решено и осталось только собрать

фигуру, работа шла медленно.

Бывали и такие случаи: просматривая запасы корней,

я вдруг обнаружил заднюю ногу Росинанта почти в

готовом виде, значительно более выразительную, чем уже

сделанная нога.

Решаюсь на сложную операцию. «Ампутировать! —

командую сам себе. – Прирастить!» И операция совер

шена.

Но вот подготовлены все части, вплоть до мелочей. Все

тщательно подобрано, многое уже склеено, и казалось,

что дело идет к концу. Но вышло не совсем так. До самого

конца работы возникали какие-то вставки и замены. Так,

я решил по-другому сделать лицо Дон-Кихота, то есть, по

существу, самое главное. Почти нетронутый

темно-коричневый сучок, который был до сего времени лицом

Дон-Кихота, я заменил светлым сучком, доработанным ножом.

В новом лице я обострил и сделал более выразительными

портретные черты образа.

Наконец, приготовив все детали, я окончательно

собрал скульптуру воедино.

Так же я сделал Санчо Панса и осла.

В самом начале моего увлечения корнями я

совершенно случайно узнал, что есть большой энтузиаст этого дела,

инженер по профессии, создавший огромную интересную

коллекцию. Товарищ, который рассказал мне об этом, был

сам у этого инженера, но забыл его фамилию и смог

только рассказать, как к нему пройти. Собирался я пойти к

этому моему соратнику не год, не два, а может быть,

целых три.

Но вот наконец я в походе. Нашел парадное, затем,

как мне было сказано, дверь. Звоню. Приоткрывает дверь

какая-то женщина. Через цепочку спрашивает:

– Вам кого?

– Не тут ли живет инженер, который корни... из

древесных корней что-то делает?

Женщина недоверчиво взглянула на меня, продолжая

держать дверь на цепочке.

– Это старичок Чувеляев? Он умер в прошлом году,

а вскоре умерла и его жена...

Женщина уже хотела захлопнуть дверь.

– Простите! – остановил я ее. – А не знаете ли вы,

где все его работы из дерева?

Женщина с явным раздражением буркнула:

– Не знаю... Всё увезли куда-то, кажется, его

родные... – и захлопнула дверь прямо перед моим

носом.

Я был огорчен и озадачен. Хорошо, что хоть фамилию-

то его узнал. Теперь надо начинать поиски коллекции

покойного инженера Чувеляева.

Направляюсь в адресное бюро. Тут Чувеляевых

вообще не оказалось. Явилось предположение: может быть,

коллекцию увезли родные его жены? Тогда ведь и

фамилия другая.

Следы обрывались в самом начале поисков...

Что предпринять, как искать дальше? Может быть,

Чувеляев публиковал в печати что-нибудь о своей

коллекции? Если так, то, пожалуй, скорее в печати для детей...

Я вспомнил, что когда-то видел что-то подобное в детском

журнале.

Сев к телефону, я начал звонить в редакции и

довольно быстро напал на след.

В журнале «Пионер» мне ответили, что заметка о

работе из корней была опубликована лет семь назад. Тогда

я попросил разрешения пересмотреть все комплекты

«Пионера» за последние несколько лет.

Это была нудная работа. Запестрели страницы за

страницами, месяц за месяцем, год за годом. Но мое

старание было вознаграждено: на одном из разворотов

журнала за 1933 год я увидел очертания корешков.

Но статья была подписана не Чувеляевым, а Кучумо-

вым. Кто это такой? Придется познакомиться с Кучу-

мовым.

Надо его искать. В редакции документов с адресами

не сохранилось. Под фотографиями корней была

подпись: «Фото X.». Я знал, что X. – ныне известный

фотограф.

Вскоре я уже звонил к X. Рассказал ему о своих

поисках и затруднениях и спросил, нет ли у него адреса Ку-

чумова. Фотограф любезно обещал мне найти его. Через

некоторое время адрес был в моих руках.

Нахожу улицу; вижу уже знакомый дом, стучусь в

квартиру – ту самую, где перед моим носом не так давно

захлопнулась дверь. Это квартира Чувеляева! Дело

приобретало загадочный оборот. Что за совпадение?

Случайности тут быть не могло: либо Кучумов сосед Чувеляева,

что показалось мне не очень-то вероятным, либо Кучумов

и Чувеляев одно лицо. Ведь существуют же псевдонимы!

Последнее предположение окрылило меня. И вот я снова

в адресном бюро. Кучумовых оказалось несколько. Я

переписал адреса и, вооружившись терпением, стал

объезжать их и надоедать совершенно незнакомым людям

моими расспросами.

Одни из Кучумовых неожиданно оказались дальними

родственниками Чувеляева и сообщили мне, что у него

есть замужняя сестра, и даже любезно дали мне ее адрес,

но о заметке в «Пионере» они никакого представления не

имели.

Так мне удалось познакомиться с родной сестрой

Чувеляева. От нее я узнал многое.

Федор Куприянович Чувеляев был

инженером-льноводом. Он страстно любил природу и особенно лес. Все

свободное время он посвящал странствованиям по лесам,

собиранию корешков и обработке их. Делал он это с

большой любовью и мастерством. Постепенно у него

набралась целая коллекция лесных диковинок, которые

он нежно называл «чувелями». После смерти Чувеляева

коллекция осталась у родных.

Федор Куприянович давал заметки в журналы,

подписываясь «Кучумов» – по фамилии матери (вот она,

разгадка!), показывал «чувелей» в соответствующих

организациях, чтобы превратить свое узкое любительство

в общеполезное увлекательное занятие.

В свое время в деревне Взвоз, возле города Семенова,

он организовал среди местной молодежи специальные

бригады по сбору этих лесных ценностей. Даже

некоторые кустари-резчики стали увлекаться этим. О Чувеляеве

писали в местных газетах; в Семеновском музее до сих пор

находятся плоды его увлекательного мастерства.

Мне захотелось побывать в этом музее, побеседовать с

людьми, знавшими Федора Куприяновича.

Основная коллекция «чувелей» сохранялась в семье

второй сестры Чувеляева, которая жила в Егорьевске.

Через несколько дней я ехал в Егорьевск.

Стоял октябрь – ясный и светлый. За окном машины

тянулась нескончаемая панорама розовато-золотистых

лесов и перелесков Подмосковья.

В середине пути я остановил машину среди леса,

Вышел на полянку поразмяться.

Нити светлых паутин летали по воздуху, тут и там

лоснились на солнце маслята.

Я сел на ствол огромного выворотня, облокотился на

изгиб мощного корня. Как удобно отдыхать на таком

кресле!

Около дороги стояла старая черемуха. Ее ствол и

сучья были сильно изуродованы. Всюду следы

многолетних увечий – следы человеческих рук.

Каждую весну проезжие и прохожие обламывают ее на

букеты. Чтобы сорвать цветущую веточку, нагибают и

ломают огромные сучья. Но время залечивало раны.

Черемуха росла и все-таки продолжала радовать глаз.

«Послушай, гражданин} – хотелось обратиться мне

к неведомому человеку с холодным, зачерствелым

сердцем. – Понимаешь ли ты, что сделал? Ты не сберег,

оскорбил то, что получил в дар как любовь и ласку самой

матери-природы...»

Но время ехать дальше. Солнце было на исходе.

Стояла необыкновенная тишина, и лишь дятел дробно

постукивал где-то о сухой сук.

Подъезжая к Егорьевску, я заранее готовился

объяснить поудачнее цель своего приезда. Но, как бы я ни

прикидывал в уме, на деле все оказалось значительно

сложнее.

Муж сестры Федора Куприяновича встретил меня

недоверчиво. Мне даже пришлось предъявить паспорт,

напомнить о моих книгах и иллюстрациях. Но этого было

недостаточно.

Тогда я попытался рассказать ему о моем увлечении.

Постепенно недоверие ко мне ослабло. Мне показали

всю коллекцию Чувеляева. Из двух больших сундуков на

широкий обеденный стол хозяин стал любовно (мне было

приятно это почувствовать) выкладывать лесные

диковины. Стол сразу ожил. На нем появились необыкновенные

существа. Тут были невиданные, сказочные звери и

птицы, танцовщицы, лесовики, фавны и русалки. Были и

предметы быта, целые большие блюда, сделанные из

наплывов дерева, и много-много другого.

Это были сучки и корни, превращенные искусной

рукой мастера в драгоценные вещицы. Природные свойства

дерева Чувеляев не преодолевал, а возвеличивал.

Помимо этого, чувствовался тщательный отбор

материала. Видимо, художник собирал только корни

безукоризненной сохранности.

Чувеляев всегда с предельной осторожностью снимал

кору со своих корней. Оставляя на поверхности дерева

каждый бугорок или выемку, он полировал его особым

сухим способом, натирая костяной палочкой. Дерево

приобретало вид слоновой кости.

Федор Куприянович не допускал сочетания нескольких

сучков в одно целое, составления фигурок из частей, а

лишь дорезывал некоторые места для обострения

выразительности фигурки.

«Чувели» произвели на меня большое впечатление.

Напоследок я расспросил хозяина о самом Чувеляеве. Тот

рассказывал очень тепло и сердечно, хотя, вероятно,

родные частенько не принимали всерьез вдохновенную

одержимость и увлечение художника.

Я сфотографировал несколько «чувелей», дружески

распростился с хозяином и его семейством и двинулся в

обратный путь.

Чувеляев не был одинок в своем увлечении. В его

записках, которые мне удалось просмотреть в Егорьевске,

упоминается о некоторых таких же, как он, любителях,

среди которых он особенно отмечает писателя Леонида

Леонова.

Но все-таки не знал Чувеляев, что круг его

единомышленников довольно широк.

Как-то на пароходе мне довелось познакомиться с

одним инженером. Он был охотником и постоянно

проводил лето на Оке. Увидев, что я с жадностью, даже на

расстоянии, рассматриваю выброшенные волной на берег

разнообразные сплетения древесных корней, пней и

прочего «сырья», он дружелюбно заметил:

– И вы тоже? У меня брат давно «болен

корешками».

Я заинтересовался и по приезде в Москву

познакомился с его братом, Николаем Николаевичем Черниковым,

который страстно всю жизнь любил искусство.

Заниматься скульптурой из корней он стал не так давно. Но

коллекция его очень интересна. Прием его работы сильно

отличался и от чувеляевского и от моего.

Николая Николаевича привлекали преимущественно

живописные и декоративные качества материала дерева.

Мне очень понравились его изобретательные и

оригинальные скульптуры – преимущественно головы сказочных, а

иногда и литературных героев. Среди них особенно

интересны голова «Лешего» из березового наплыва,

«Кикимора», «Актер», «Васко да Гама», «Пьеро».

Однажды в Детгизе я встретил художника Евгения

Рачёва. Разговорились о том о сем.

– Да!.. – воскликнул Рачёв. – Ты, говорят, уже

давно увлекаешься корешками? Этим летом я тоже

попробовал... Преувлекательное дело! «Заболел», ей-богу

«заболел»! И, как всегда это бывает, за одной фигуркой

другая, а там и пошло!

– Это меня радует.

Пусть растет, распространяется такая прекрасная «болезнь», но я тебе в ней

не соболезную, а сорадуюсь. У меня уже набралась порядочная

коллекция. И с каждой новой удачной вещью хочется понять одно любопытное

явление: фигурки из корней кажутся более выразительными и даже по ощущению

живыми, чем аналогичный добросовестный рисунок с

натуры.

– Вот-вот! – оживленно ответил Рачёв. – Это же самое приходило на ум и

мне: какие-то свойства фигурок из корней создают

впечатление необыкновенной их жизненности. Ведь, казалось бы, и пропорции в

них часто нарушены, ну и цвет, конечно, не тот, и все– таки...

– В том-то и дело,– перебил я. – Видимо, зрителя волнует

преимущественно образность, острота характера изображения.

И это все, по-видимому, в искусстве важнее точности.

Но этот сложный вопрос требует длительного

обсуждения. Восточная

– Алексей, давай друг другу покажем свои корешки!

Ведь дело-то больно занятное.

– Да, это просто необходимо, – подхватил я...

Время шло. Как обычно, дела оттягивали встречу, но

все-таки показ совершился: Рачёв выставил свои фигурки

на персональной выставке иллюстраций, я экспонировал

часть своей коллекции на четвертой академической

выставке, а «Дон-Кихота» – на юбилейной выставке к

40-летию советской власти.

Стоя у витрины с моими фигурками, художник

Аркадий Пластов, с интересом разглядывая их, заметил:

– Мы с сыном Николаем в Прислонихе тоже любим

заниматься этим. У нас уже порядком набралось

корешков. Мы их так и называем: «лесные боги». ТаАм у нас одна

русалка есть. Ну и занятная же!.. Да, надо их привезти

показать, – кончил он неопределенно.

– А из чего bj>i их делаете?

– Из корней бересклета – есть такой кустарник. Они

крепки, как слоновая кость; кожуру-то у нас там

собирают, как каучуконос, а корни выбрасывают. Выбирай,

что душе понравится...

Встречаю как-то товарища юности П. Сначала общие