Текст книги "Поход на Югру"

Автор книги: Алексей Домнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Не шмякнул он тебя, атаман?

– Зашиб малость. Не забуду помощи твоей, Савка, – пикнуть зверю не дал. Век не забуду. Сбежались ратники. Савка отошел и принялся свежевать зверя.

Яков тряхнул головой и подмигнул Омеле:

– Хочешь, мы тебя над Югрой князем посадим?

– Ни к чему, – огрызнулся Омеля.

– И правда, ни к чему. Проешь все царство за раз.

Омеля покраснел, губы его скривились.

– Не расторопен, говоришь! Едой попрекаешь? – он двинулся на Якова.

Тот улыбался.

Омеля мрачно огляделся вокруг.

– Уйду!

Первый раз увидели воины этого добродушного детину в такой ярости. И с чего? С шутки рассвирепел.

«Самое время не дать ему отстать, – смекнул Савка, – самое время».

На стоянке, будто ненароком, он бросил Омеле:

– Замыслил что-то атаман. Ласков стал. Неспроста.

Омеля молчал. Савка не знал, с чего начать разговор.

– Я бы на твоем месте не простил обиды, – снова начал он. – Яков думает, что мы без него пропадем. Да не пропадем! Дорога теперь нам известная.

Омеля обхватил колени и сидел, не двигаясь.

– А что Яков супротив тебя? – пел Савка. – Да ничто. А тайга – она все укроет.

Омеля удивленно покосился на Савку, поморгал светлыми ресницами.

– Ты о чем это?

– Тайга, говорю, все укроет.

Омеля насупился, потер лоб грязной рукавицей.

Угрюмо спросил:

– Ты вроде бы про смертоубийство?

Савка похолодел. Он увидел, как поджались у Омели губы. Непонятно устроена у него голова: вдруг вычудит такое, чего не ждешь.

– Какое смертоубийство? – заюлил Савка. – Перекрестись, Омеля. Я говорю, тайга – она страшная, все пропасть можем. Придумаешь – смертоубийство! – И задом, задом попятился от Омели. Тот провожал его тяжелым подозрительным взглядом.

«Пошто он мне про обиды толкует? – соображал Омеля, – со своей корыстью, поди, толкует. „Тайга – она все укроет…“ Не доброе у него на уме…»

Трое ушкуйников ушли по следу лосиного стада и не вернулись. Ждали их день и двинулись дальше. Пал мороз, обжигавший горло и легкие. Воздух шуршал при дыхании. Под снегом и льдом была топь. На широких сугробах-кочках стояли чахлые премерзшие сосенки. По сосенке на кочке.

Молодой ратник, протаптывавший путь, вдруг взмахнул руками и провалился под снег. Он барахтался в черной жиже, которая дымилась белым густым паром и расползалась, съедая снег. Ушкуйники отступили.

Ратнику бросили вывороченную сосенку. Он не мог ухватиться за нее побелевшими пальцами, вцепился зубами. Глаза у него были желтыми и безумными.

Он погружался в топь без крика. Вода подернулась ледком, а под ним колыхались белые пузыри.

Теплые ключи!

Ушкуйники уходили от этого места торопливо, не чувствуя усталости.

Пока не пала ночь.

А с нею пришел страх, от которого немели руки и ноги и мутился разум.

На кочках горели маленькие костерки, и люди жались друг к другу – только бы не уснуть, только не уснуть.

Савку знобило. Он сжался в комок, чтобы сохранить тепло.

Завел непутевый атаман. Никому не выйти из этой пустыни, нет ей конца. Так пусть сперва сам хлебнет черной водицы.

Сейчас людям только шепни, взбудоражь их – разорвут Якова.

Но Савка медлил. Слипались веки.

Виделось ему, будто в сенокосный зной, разомлев от работы и жара, прилег он под копной у дороги. А сынок Тишата поднес к его губам жбан с ледяным квасом. У. Тишаты облупленный от загара нос и широкие, как у матери, белые зубы. Он смеется, квас пахнет сухими цветами хмеля. Савка силится улыбнуться и не может. Лень и дремота растекаются по телу.

Как в ямке сжались маленькие люди, а над ними опрокинулось огромное звездное небо и тишина. Ужас и трепет проникал в сердце от этой огромности мира и беспредельного холодного безмолвия. Яков запел молитву. Он был похож на колдуна у сиротливого костерка, с возведенными к небу руками. Ушкуйники, охваченные глубоким чувством торжественности и одиночества, глухо повторяли его слова. Они стояли на кочках у маленьких кострищ, закутанные до носов. Это была странная молитва христианскому богу и водяному, взявшему в жертву белозубого ратника, звездам и белому безмолвию.

Она была похожа на стон, на немую песню.

Яков сорвал голос. И тогда запел Зашиба, сын колдуна Волоса.

 
Во долинушке – злой пустыне,
Не лебедушка криком кричит —
Беспортошные люди-ушкуйники
Из полона-неволи идут.
Ты укрой меня, злая пустыня,
Чтобы ворог меня не настиг,
Он мне вырежет печень и сердце —
Встрепенется оно на ноже.
 

Яков хрипло приказал собираться в путь. Они будут идти день и ночь, пока не пройдут пустыню. Иначе – смерть.

Беспредельным и синим было небо в холодных огоньках звезд. И густая краснота углей на кочках казалась холодной.

Войско шло в темноту, в холод.

Через два дня, когда вышли в чистый сосновый бор, Яков позволил отдохнуть вконец измотанным людям.

ЛЕШИЙ

Якову приснилось, будто пузатая в его рост жаба вылезла из-под корня и уставилась на него тусклыми, как сырые камни, глазами. Она коснулась его щеки теплой шершавой лапой. Яков стряхнул ее и открыл глаза. Громадная губастая морда склонилась над ним и шумно втянула воздух. Широкий, как лопата, рог качнулся на фоне темного неба.

Искра пронизала голову и тело. Яков совсем очнулся, на миг онемел. Вдруг стало жарко, а под лопатками побежал озноб. Тень громадного зверя метнулась в ельник. И будто еще тень человека исчезла за нею. Они убегали, ломясь сквозь заросли, тяжело поднимая снег.

Якова трясло. Он вырвал из-под изголовья топор и вцепился в рукоять до боли в пальцах.

Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег. Мгновенная тишина отдавалась в ушах тонким звоном. И вдруг застонал кто-то, заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст.

И опять напряженный звон тишины.

Тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что свистят со всех сторон.

Ушкуйники сбились группами и не смели дышать. Были напряжены, как тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.

Всю ночь хохотал и свистел леший. То продирался сквозь чащобу, то осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:

– Уходите! Уходите!

С рассветом он ушел. Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.

Разговаривали шепотом.

Проснулся Омеля и не мог понять, чем встревожены люди. Настоящего лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.

В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла свежая широкая лыжня. Словно охотник прошел за лосем.

– Вдвоем был с лешачихой, – сказал Савка.

– А может, он сразу два облика может принять, звериный и человечий, – шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.

– Руки, говорят, у него длинные, до пяток и лохматые.

Ушкуйники мрачно переговаривались:

– Закружит.

– Здешний он, не наш.

– Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.

– Ясное дело. Ежели крови лизнет – отступится. Омеля, прижатый к тонкой осинке, непонимающе моргал.

Лица ушкуйников были красны, они напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.

– Чего вы, – хихикнул Омеля. – Я ж ничего…

– Еще и ржет!

Савка стоял позади Омели. На него напирал и подталкивал дядька с заросшим до глаз лицом. Наплыл на глаза красный туман, только клочок белого мха видел Савка, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы. Еще миг, и Савка вцепится в этот клочок. Или в шею. Не сознавая, что делает.

– Братцы, смотрите, кого я поймал?

Яков держал за уши зайца. Тот трепыхался и вращал глазами. Яков бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть не до носа Омели, выскочил из-под чьих-то ног и метнулся под ель.

Омеля вдруг остался один у осинки. Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.

– Я вам покажу самовольничать, – со сдержанной злостью произнес Яков. – Слышите? Кто трусит – не держу. – И захохотал. – Рожа у тебя, Омеля, как у того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь с тобой вместе к лешему в гости – авось горячих щей подаст.

Приказал Яков достать по два сухаря из тощих котомок и оставить на поваленном кедре. Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по краям овражков, лосиный след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги. Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки и молодые побеги сосны.

Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.

Вдруг вышли на утоптанную широкую лыжню.

– Наша лыжня, – сказал Яков.

Было видно и кострище, где они ночевали.

– Закружил, проклятый.

На лыжне стоял рыжебородый человек с голубыми глазами. Он несмело двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:

– Братцы, русичи!

Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь. Омеля попятился.

Яков спросил:

– Кто ты?

Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:

– Свои, родные, мужики…

– Далеко до Югры?

В глазах рыжего метнулся испуг.

– Уходите, – мрачно потупился он. – Зачем грабить нищих.

…Есть на Вятке два поселения – Хлынов и Никулицын, их срубили беглые из Суздальской Руси мужики.

Из Хлынова и ушел рыжий Ждан с женкой искать обетованную землю. С верховьев Камы спустились они до быстрой студеной реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На высоком камне, откуда всюду видать, выдолбил Ждан могилу и поставил желтый смолистый крест. И сам тут остался.

Старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя. Достал тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался человечьим голосом и затряс рыжей бородой. Перед ним на суке шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.

Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.

Спрыгнул и заплясал под березой. У него было перекошенное распухшее лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.

– Эй, – позвал он Ваха. – Чего рот разинул?

Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.

Потом они хлебали у костра уху, смеялись и хлопали друг друга по спине.

Рыжий умел делать железо и ткать из крапивы полотно, ведал, каким потом надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила рожь. Он умел приручать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.

Он поставил избу с крытым двором на лысой рел-ке и выменял у Ваха двух собак на топор. Вах прищелкивал языком и не мог нахвалиться дружбой с рыжим чужаком.

Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:

– Куда пришел один – придут и другие.

Старый Вах замахал на нее руками:

– Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на нем землю, когда тот вырастет. Он научит нас делать железо и выращивать хлеб. Пусть он будет нашим другом.

Князек племени сказал:

– Пусть жжет сигнальный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую часть от меда, хлеба и добычи.

Рыжий Ждан выходил на скалу, сидел на камне возле креста, разговаривал с могилой, смотрел туда, где просыпается солнце. Он ждал своих. Пять весен и зим.

Много ли человеку надо? Клочок поля и баньку, чтоб пропарить уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность, что ты сам себе хозяин. А еще – живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнать свободы.

Югорские охотники пугливы, как дети, и подозрительны, как старухи. Поклоняются женщинам, не в силах постигнуть тайну рождения ребенка, почитают серебро, луну и медведя и приносят жертвы рубленным из кедра идолам. Как дети.

Однажды увидел рыжий Ждан далекие костры и людей.

Это было новгородское войско. Ждан не зажег сигнальный костер. Ждан ухал лешим вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.

– Земля здесь не меряна, – сказал он сгрудившимся ушкуйникам. – Вместе обживать станем. Югры, если к ним по-соседски, не тронут. На первый случай избенка есть у меня, баня. Красную степную корову выменял у югры, хоть молока от нее, как от козы. Собаки есть у югры для упряжки и олени – от самояди их приводят, с севера. Новгородцы слушали молча, у каждого есть она – мужицкая тяга к вольной земле.

А семьи как? А дом?

– Правда, что серебро югра лопатами гребет? – спросил Савка.

– Про то не ведаю, – нахмурился Ждан.

– Для чего ты все это сказываешь? – прищурился Яков. – Чтоб смуту в людях посеять? Кто тебя подослал?

– Никто не слал. Сам зову – оставайтесь добром, здесь воля.

– Ишь, – усмехнулся Яков. – Леший. Ведь это ты нас пугал? Ночью. Ты закружил, чтоб с дороги сбить?

– И верно, – насторожился Зашиба. – Вона сотоварищ его за елушником.

Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.

Ушкуйники много дней не ели мяса.

– Лоська, беги!

Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на дыбы. В шею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула в несколько широких струй. Сохатый упал на передние ноги и выворотил рогом пень, вскочил, бросился вперед, где только что стояли люди. Ждан шел ему навстречу, бормоча:

– Лосенька, лосенька.

Сохатый смял его и отбросил копытом. Он топтал сумки и лыжи, бил рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и хрипел, поливая снег кровью.

Наконец, встал на колени, зашатался и опрокинулся.

ЗОЛОТАЯ СЕРЬГА

Яков решил подняться на вершину ближайшей горы, осмотреться.

С ним увязался Савка.

На лысой плоской вершине снег был плотен, как наст. Он навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз и отшатнулся – далеко внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись – и разобьешься не сразу.

Яков стоял близко от обрыва, придерживаясь за куст кедрового стланика.

Гудел ветер – здесь всегда гудит ветер. Внизу плыли лохматые, как дым, облачки. Они цеплялись за вершины кедров и казалось, что гора дымится. Солнце было очень ярким – слепило до боли в глазах, а проплывшая тучка невиданно синей.

– Вон югорские городища, – показал Яков.

Голубоватые горбы гор сливались с небом. Внизу, как дорога меж скал и леса, виляла река. Далеко на север, где черный лес становился синим, были видны дымки.

Яков улыбался.

– Земли сколько.

Он снял лохматую собачью шапку, подставив ветру лицо. Вырвал серьгу из уха, медленно размахнулся и бросил ее, как камешек, в солнце. Она сверкнула над пропастью, и Савка подался за ней. У него тряслись коленки.

– Ого-го! – хрипло, отчаянно кричал Яков и хохотал.

– Не пойму тебя, атаман. Чудишь… – сказал Савка.

– Тоскливо, если не чудить.

Савка смотрел на спокойную спину Якова и чувствовал, как надуваются на шее жилы. Он ненавидел Якова люто и страшно. Баловень! Савка ползет к богатству, обдирает ногти. А тот швыряет золотом и хохочет.

Толкнуть сейчас… Да, самое время исполнить боярский наказ.

Потными и тяжелыми стали руки.

– Вольно здесь, – сказал Яков.

– Вольно, – беззвучно шепнули посиневшие Савкины губы. Он вытянул руку и толкнул в широкую спину. Дрогнула рука, не силен был толчок.

Яков, качнувшись, шагнул вперед и упал на спину, вдавив локти в снег. Ноги висели над краем снежного карниза.

– Держись.

Скачками летел к обрыву Омеля. Карниз хрустнул и разошелся трещиной. Яков сильней вдавливал в него локти.

Савка отступал, не помня себя. Видел, как упал Омеля, схватив Якова за ворот. Карниз рухнул и Яков повис над пропастью.

Савка бежал с горы, проваливаясь, падая, продираясь сквозь буреломы и заросли. Бежал, не зная, куда и зачем. Только бы дальше от своих, от Омели.

Он потерял шапку, разбил в кровь лицо, вывернул ногу. Но не было боли. Был страх, леденящий душу.

Опамятовался он у реки. Стал жадно хватать пригоршнями снег и есть. Потом упал в снег и застонал. Громко и отчаянно, как раненый зверь.

На том берегу тоже кто-то громко простонал. Савка замер.

На другом берегу была только серая изъеденная трещинами скала.

Тихо.

– Наваждение! – ругнулся Савка.

– Ждение, дение, ение, – повторилось на том берегу.

Савка торопливо и крадучись стал отходить от колдовского места. Он уходил к югорскому городищу.

СТРАНА СНЕГОВ И СУМРАКА

Есть древние китайские карты. На них указаны проходы с Оби на Печору. По Оби шел торговый путь в Китай.

По Дону и Волге поднимались в земли камских булгар византийские гости. Через местных торгашей вели торг и мену с жадной до серебра югрою. Арабы и персы приходили через пустыни и степи по Яику и Белой.

В древнем Риме рассказывали о счастливейших людях, не знающих раздоров и рабства. Они живут якобы у Рипейских гор, где падает, как лебяжий пух, густой, мягкий и холодный снег. Там солнце не заходит много дней, и много дней бывает ночь.

О загадочной земле Биармии пели скандинавские сказители. Вот, сказ, мало похожий на вымысел о походе в Биармию братьев Карли и Гюнстейна и Торера-Собаки.

Это было веке в десятом:

«Пришли они на место, на большом пространстве свободное от деревьев,

где была высокая деревянная ограда с запертой дверью;

эту ограду охраняли каждую ночь шесть сторожей из местных жителей.

По два человека на каждую треть ночи.

Когда Торер и его спутники подошли к ограде, сторожа ушли домой,

а те, которые должны были их сменить, еще не пришли в караул…

Торер сказал: „На этом дворе есть курган, насыпанный из золота и серебра,

смешанных с землей; к нему пусть отправятся наши; на дворе стоит бог Биармов, который называется Иомаль, пусть никто не осмеливается его ограбить“.

Затем, подойдя к кургану, собрали сколь можно больше денег, сложив их в свое платье.

Потом Торер велел им уходить, отдав такое приказание:

„Вы, братья Карли и Гюнстейн, идите вперед, а я пойду самым последним и буду защищать отряд“.

После этих слов все отправились к воротам.

Торер вернулся к Иомалю и похитил серебряную чашу, наполненную серебряными монетами, стоявшую у него на коленях».

Была ли Биармия, и где она, – и сейчас спорят ученые.

С юга теснили югру булгары и степные народы. На севере отчаянно дралась самоядь. С запада приходили новгородцы.

Летопись упоминает о неудачном походе новгородцев на Каменный пояс в 1030 году. А в конце века новгородец Гурята Рогович уже говорит о югре, платящей дань Новгороду. Киевский летописец Игумен Сильвестр перемешал его рассказ с собственным вымыслом:

«Послал я отрока своего на Печору, к людям, которые дань дают Новгороду, пришел мой отрок к ним и оттуда пошел на югру. Югра – народ, говорящий непонятно, и живет в соседстве с самоядью в северных странах. Югра рассказывала моему отроку: удивительное мы встретили новое чудо, о котором мы до сих пор не слыхали, а началось это третий год; есть горы, заходящие в морскую луку, им же высота до небес; в тех горах громкий крик и говор, и прорубают гору, желая прорубить; в той горе высечено оконце маленькое, и оттуда говорят, но нельзя понять языка их, но показывают на железо и махают руками, прося железа, если кто даст им железа, нож или секиру, то они взамен дают звериные шкуры. Путь к тем горам непроходим из-за пропастей, снегов и лесов, так что не всегда доходим до них, есть и подальше путь на север».

Я ответил Гуряте Роговичу: «Это – люди, запечатанные Александром Македонским…»

Другой летописец, нимало не сомневается в чудесах, которые случаются в загадочном краю:

«…Вот старики наши ходили на югру и самоядь, сами видели в полуночных странах: спадала туча, а в той туче спадала балка молодая, только что рожденная, вырастала и расходилась по земле: и бывает другая туча, спадают в ней олени маленькие, вырастают и расходятся по земле». Этому рассказу у меня свидетель Павел, посадник Ладожский и все ладожане.

А что касается серебра закамского, то было оно причиной многих раздоров и крови.

В ЮГОРСКОМ ГОРОДИЩЕ

Крытый берестой дом югорского князька с двумя крохотными оконцами стоял отдельно от других, на широкой площадке, окруженной рвом.

На Савку бросились лохматые белые лайки; и сопровождавшие его югры отогнали палками злобных псов. У дома стояла старуха с круглыми глазами, закутанная в меха – шаманка Тайша. Она обошла Савку кругом, пристально осматривая, и приказала войти.

В доме было полутемно. На земляном полу был выложен очаг из серых камней. В нем тлели уголья, из котла над очагом шел вкусный мясной парок. У Савки дрогнули ноздри, и он проглотил слюну.

У стены была устлана рысьими шкурами невысокая лежанка. С нее поднялся маленький старый князек с редкой бородкой и черными, как спелая смородина, глазами. Разрисованная красными узорами куртка, пошитая мехом внутрь, была подхвачена серебряным пояском. На груди у князька легли ожерелья из серебряных монет.

Савка поклонился князьку, коснувшись пальцами земли.

Шаманка Тайша присела на корточки у очага и смотрела на уголья.

У князька затряслись губы. Он что-то спросил Савку на непонятном языке и, подумав, повторил, неуверенно выговаривая каждый слог:

– Кто ты?

– Прежде спроси – зачем пришел, – дерзко ответил Савка.

– Зачем пришел? – спросил князек.

– Как друг, – ответил Савка. – Идет к тебе войско новгородское, за данью.

Князек обхватил голову и заметался:

– Ай-ай, беда идет.

Монеты у него на груди мягко звякали.

Савка струсил.

Уходили последние надежды. Он торопливо выпалил:

– Невелико войско-то. Полторы сотни топоров осталось. Да и притомились люди – их теперь голыми руками взять можно. – Он вытянул свои ручищи с узловатыми цепкими пальцами.

– Пол-то-ры со-тни, – не понимая, спросил князек.

– Ну да, сто, еще сто без половины. Много.

– Много, ой, ой, – запричитал князек.

– Голыми, говорю, руками.

Князек остановился, что-то соображая. Недоверчиво глянул на Савку.

Тот загреб руками воздух, сжал кулак и придернул им:

– В мешок заманить и стянуть.

Князек покачал головой.

Шаманка резко вскочила и уставилась на Савку круглым черным глазом.

Он оробел, голова вжалась в плечи.

– Наши люди доверчивы, ежели с ними ласково…

Князек опустился на лежанку и долго сидел так, медленно покачиваясь.

Шаманка ткнула Савку пальцем в грудь и захохотала:

– Не бей первых оленей – они приведут стадо.

У нее были редкие желтые зубы и темное похожее на сморщенный гриб, лицо.

Югры держали совет. Самые старые и достойные охотники пришли к очагу князька.

– Вах привел рыжего, – сказала Тайша. – Рыжий привел чужаков. Пусть ответит Вах.

Вах пожевал губами. У него были ясные глаза ребенка!

– У сохатого не бывает клыков. У рыжего не было хитрости.

– Он не зажег сигнальный костер, – прищурился князек.

Вах не ответил.

– Рысь не дерется с медведем, – сказал самый старый охотник. У него слезились глаза и тряслась голова. – Пусть возьмут свое и уходят.

– Они ограбят святилище! – закричала шаманка.

– Это так, – сказали старики.

А самый старый из них сказал:

– Крот не знает солнца, а гуси летят и видят всю землю. Лес и горы проглотили наши племена, как стены чума. Мы боимся чужих людей и леса. Страх не учит быть сильным. Дайте пришельцам, что они просят, но пусть расскажут они, почему народы за лесом сильнее нас.

– Ты хочешь пустить волка к оленям? Они перебьют нас поодиночке и сожгут городища, – зло насупился князек.

– Это так, – сказали старики.

А самый старый из них ответил:

– Не так. Пока мы будем жить, как медведи в берлоге, к нам будут ходить охотники с рогатинами. Много веков назад югры были единым народом и кочевали в степи, как вольные кони. Они никому не платили дани. Но пастбища скудеют, а люди мечтают о лучшем. Югры поклонялись солнцу и пошли вслед за солнцем в страну, куда уходит оно ночевать. Они продирались через леса и болота, а солнце все дальше и дальше уходило от них. За то, что они дерзнули его догнать, леса разделили народ на малые племена. Мы деремся друг с другом из-за лучших земель и боимся чужого глаза. А все скопленные богатства кладем к ногам золотой женщины. А другие народы ставят большие города, меняют друг у друга товары. Они, как юноши, растут и мужают. А мы дряхлеем и старимся. Пусть идут с пришельцами в их земли наши и учатся быть молодыми.

– К старости люди становятся детьми, – фыркнула шаманка Тайша. – Ты хочешь нарушить заветы богов и предков? Они жестоко отомстят нам. Все будет так, как хотят они!

И старуха трижды ткнула пальцем на небо и горы.

…Новгородцев удивила странная тишина в городище. Они взломали ворота.

Тепла была зола в очагах, но лабазы распахнуты и пусты.

Возле домов валялся нехитрый скарб. Югры ушли.

Ушкуйники метались из дома в дом – поживиться здесь было нечем. Кто-то схватил рысью шкуру, кто-то нашел связку мороженой рыбы, и бронзовые подвески, и пояс. Из-за поношенной меховой шапки завязалась драка.

Из-за частокола испуганно выглядывало оранжевое солнце. По багровому снегу и стенам легли резкие тени.

Яков с недоумением осматривал низкие, похожие на длинные землянки дома. В каждом, наверное, человек по сорок живет. И это хваленая Югра, о богатствах которой складывают легенды? Куда же они девают серебро и меха, ежели даже поселения их похожи на бедные новгородские деревни?

Рыжего Ждана положили у очага, раздув огонь, над ним хлопотал Зашиба. Ждан крякал от боли и дрожал. У него было разбито плечо и помяты ребра.

– Что замышляет югра? – спросил Яков.

Ждан отвернулся. Яков подсел к нему.

Час назад рыжий рассказал ему о братьях Помоздиных. Ждан их не видел и не знает. Только слышал, будто ушли они вслед за солнцем, за Каменный пояс – сказывают югры, что есть там счастливая земля, где люди не знают вражды. Ушли и сгинули.

Куда только не занесет человека судьба. Путь племен по земле ищи по безымянным крестам и могильникам и по именам рек, поселений и гор. Сгинет избенка, но останется у места имя Помоздинова погоста.

– Зачем вы пришли сюда с бедой? – заговорил Ждан, пытаясь приподняться. У него клокотало в горле. – С бедой и колчанами, полными стрел? Для вас незнаемый народ – все равно как не человек, нет к нему жалости. А ты приглядись к нему, узнай, пойми. Югру обступают леса и горы, из болот выходит гнус, с полунощного моря и летом налетают вьюги. Здесь всего вдоволь – зверя и рыбы, камня и золота. У югры не хватает сил рубить лес, нет умения пахать землю, добывать железо и медь, но…

В слюдяном оконце метнулся алый отсвет – кто-то с досады запалил дом.

У Якова раздулись ноздри – разгулялась вольница! Он вдруг понял, что уже не в силах ее унять, не в силах сдерживать больше людей. Он почувствовал усталость.

Все стало безразличным. И югорские соболя, и дом, все на свете. Словно пришел не туда, куда так стремился.

– Останови стрелу в полете, – усмехнулся он Ждану. – Тебя же и повалит, – и выбежал из дому.

– А ты не грудь подставляй, а щит, – прохрипел вдогонку Ждан.

Пламя расползалось по углу дома, шипело, облизывая снег на низкой крыше. Яков обошел вокруг дома и приказал выступать. Отозвал в сторону Зашибу.

– Коли со мной что случится – на тебе все заботы. Сохрани людей. Обратный путь будет еще тяжелее.

– С чего приуныл, атаман?

– Так. Повитуха мне когда-то нагадала греть костями мерзлые камни у конца земли, где ночует солнце.

Яков был мрачен, подавлен.

Дым пожарища стелился низко по зубьям частокола, скрывая оранжевое солнце.

Второе городище тоже нашли покинутым. Заночевали, к полудню подошли к третьему.

Оно стояло на крутом холме в изгибе реки.

Прибыли послы от югорского князька. Их было трое. Старый охотник Вах передал Якову серебряное блюдо, с соболиными шкурками.

– Югра русь не ждал, – Вах смотрел себе под ноги, словно был чем-то обижен. – Югра дань не готовил, серебро не собрал, соболей не собрал. Юрга пошлет за ними, Русь подождет.

Яков встревожился – не затевает ли чего князек? Впрочем, все равно, войско устало, чтобы идти на ссору. И он согласился.

– Хочу посмотреть на рыжего Ждана, – мрачно сказал старый Вах.

Ждан лежал у костра, закутанный в тулуп. Он отвел глаза, когда подошел к нему Вах.

– Ай, у сохатого оказалось сердце хитрой росомахи. И старый Вах поверил росомахе! Ай!

Послы ушли.

Новгородцы ждали, разделив последние сухари. Варили в котлах березовую кору и жевали мерзлые сережки сосны.

А в городище не соболя и серебро – копилось югорское войско. По вечерам перед домом князька полыхал костер и металась вокруг него в диком танце шаманка Тайша. Сначала она долго курила, сидя на корточках у костра, трубку, набитую кусками сушеного мухомора. У нее белели щеки, а взгляд становился мутным. И она вдруг начинала скакать и выгибаться, как молодой зверь. На ней была маска с рогами горного козла. Ленты на ее бубне и поясе метались и вспыхивали в отсветах костра.

Савку усаживали рядом с князьком среди старых югров. У него затекали ноги во время таких игрищ.

У шаманки был грубый мужичий голос. Савка не понимал слов, но чувствовал что-то зловещее в ее каркающих выкриках.

– Э-э, Пор! Ты видел кровь жертвы.

Ты пил ее.

Я говорю тебе.

Пробудись и слушай.

Эта земля принадлежит нам,

Ее пришли грабить.

Иди за тем,

Кто пришел сюда красть.

Сломай ему шею.

Пусть пойдет кровь у него изо рта.

Пусть пойдет кровь у него из носа.

Сломай ему хребет.

Убей!

Убей!

Убей!

– Убей! Убей! Убей! – повторяли воины и тыкали копьями в снег.

Савка страшился подумать о том, что должно случиться. Он ни о чем старался не думать. Разве он виновен, что так запутала его жизнь. Люди запутали. Только один человек понял бы – сынишка Тишата. Если не загиб он еще от хворобы, сверлящей кости.

Тревожно прислушивались новгородцы к игрищу и песням за частоколом. Слишком долго князек собирает дань. Охватывало отчаяние.

Наконец от югорского посла прибыли послы, теперь двое и без даров. Старого Ваха с ними не было.

– Дань приготовлена, – сказали послы, – князек приглашает лучших людей в гости. Просит не брать оружия – на пиру оно не понадобится.

Яков и еще десять воинов ушли с послами в городище. Рыжего Ждана везли на лыжах, как на санках. Он сжал зубы, чтобы не стонать.

У дома князя полукругом у костра на жестких лосиных шкурах сидели князек и старшины. Новгородцам показали место напротив. И только они присели, югры кинулись на них и скрутили всем руки.

Шаманка Тайша подолгу смотрела в глаза каждому и хохотала.

– Зачем ты пришел? – подступил к Якову князек. Он сутулился, будто хотел боднуть Якова. Вах переводил.

– За данью, – удивился Яков.

– Почему мы должны отдать тебе наше добро?

– Не мне – Новгороду. Не своею волей мы пришли. Мы – его люди. И за каждый волосок, что упадет с нашей головы, ты ответишь ему.

– Русь, Югра – равные братья. Югра не платит дань, – закричал князек.

Яков ничего не ответил. Только показал на рыжего Ждана.

– Его не троньте. Он не виноват перед вами ни в чем.

– Что он говорит? – спросил Ждана князек.

Ждан промолчал.

– Он говорит, что рыжий их привел, – сказал Вах. – Это правда, рыжий?

Ждан не ответил.

В стан новгородцев снова прибыл посол. Один. Он сказал, что мужи новгородские пируют со старейшинами и приказали еще тридцати воинам спешно идти в город за данью. Оружие брать не велено.

Другим утром тот же посол, улыбаясь, объяснял новгородцам: запировали их товарищи.

И еще двадцать воинов были приняты в городище.

Они шли сквозь тесный молчаливый строй югров.

Впереди шагал Омеля. Шагал широко, уперев руки в бока.

Остальные едва за ним поспевали.

Вдруг югры расступились. Омеля почувствовал удар в плечо, удивленно покосился – из него торчала стрела. Он вырвал ее. Увидел как рядом упал воин, словно подвернув ногу. Второй, третий…