Текст книги "Больше боли. Книга 2. Дроздовый пай"

Автор книги: Алексей Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Алексей Левин
Больше боли. Книга 2. Дроздовый пай

1

«Sing a song of sixpence… Sing a song of sixpence…».

Я стоял, опустив голову и глядя в восковое лицо отца. Sing a song of sixpence. Как они это сделали, он почти блестит. Кажется, я наклонился слишком близко, потому что почуял исходящий от него запах… A song of sixpence. Запах формальдегида. Запах воска. Sing a song of sixpence. Запах смерти.

Какую-то ленточку на него нацепили. Можно подумать, он ходил в церковь. Пожалуй, он был там однажды, когда зачем-то крестили и меня. Зачем-то крестили. Это мать так решила. Чтобы я был крещеный. A song of sixpence. Зачем ему эта лента? Я протянул было руку к его лбу, я хотел до него дотронуться, мне казалось, он ждет меня. Как только мои пальцы опустятся и уберут эту ленту, уголки его сухого рта поползут вверх, он приоткроет один глаз и глянет на меня с хитрецой. Попался, малек? Здорово я тебя разыграл, а? Ладно, давай доставай меня отсюда, у меня уже вся спина затекла. Ну, чего смотришь? Помоги отцу выбраться из этого ящика.

Но моя рука не двинулась, лента так и осталась бежать змейкой поперек его лба. А молчащие и стонущие вокруг люди все продолжали и продолжали свое круговое брожение. Кто-то похлопал меня по плечу. Кто-то звучно высморкался в платок. Отец лежал и не открывал глаза.

Он умер как-то очень быстро. Помню, летом, на каникулах, я заметил, что он зачастил в поликлинику. Он отмахнулся тогда, сказал, диспансеризация. Он уже тогда знал. Знал об опухоли, которая разрослась в его желудке. Потом была рвота. Жидкая диета. Потом я уехал. В этом году я заканчиваю обучение. Я бакалавр.

– Ничего, Артем. Это ничего. Теперь у него все хорошо. – Это Сергей Викторович, сотрудник папы и его ближайший друг. Папе оставалось всего два года до пенсии. Немного не дотянул.

– Да, Витя теперь уже на небе сидит и смотрит на нас, какие мы маленькие и глупые. – Подхватила его тон какая-то женщина, я уже не запомнил имени. – Царствие тебе небесное, Витя. Хороший ты был мужик.

По папиному лицу было не понять, действительно ли он уже на небе. Да и мне представлялось все это очень глупым, по-детски наивным. Мы все умираем. Мы все уходим в землю и просто гнием там. Черви растаскивают нашу плоть, превращают ее в слизь и черную кровь. Это случится скоро и с папой. Когда-нибудь это со всеми нами случится. И без всяких сказок о Боге.

Что-то в груди метнулось и подкатило к горлу, когда сотрудники ритуального бюро стали закрывать папу крышкой. Я дернулся было вперед, чтобы прогнать их, сказать, что они ошиблись, он просто спит, это просто мы с ним играем в Ленина, я должен его охранять, я бравый красноармеец, а он Ленин. Ленина никто не хоронит, никто не хоронит! Что же я за красноармеец, если на моих глазах закапывают вождя?! Но Сергей Викторович, рослый, пухлый добряк, перехватил меня и остановил.

– Тише-тише, Артем, – послышалось сбоку, – так надо. Так надо. Потерпи.

От этих его слов только сильнее захотелось реветь в голос. Я что есть силы сжал зубы и кулаки. Меня обдало жаром. Я честно врезал бы тому, кто бы тем же успокаивающим, снисходительным тоном сказал бы мне сейчас: «Поплачь, Темочка. Так надо. Поплачь, как маленький мальчик».

Я, Сергей Викторович и еще двое полных мужчин подняли гроб и медленно понесли его вслед за едущей газелью с надписью «Ритуальное бюро «Память». Что это за название вообще? Память. От этих клише тошнит. За нами растянулось человек двадцать папиных сотрудников. И еще шесть каких-то мутных родственников, которые прибыли на похороны и поминки с Юга. Я и не знал, что у нас есть родственники. Откуда они только узнали. Может быть, почуяли запах мертвечины и дармовой еды, как стервятники? Мама на похороны не приехала.

Потом мы молча тряслись в газельке. Я смотрел перед собой на темный гроб с крестом и не мог заставить себя протянуть руку и положить ее на крышку. Мне очень хотелось. С другой стороны, мне было стыдно за собственную сентиментальность. Мне казалось, я должен быть бесстрастным и суровым. Кремень. Я сука кремень. Кремень, кишащий изнутри ленточными червями. Кремень, сука.

Среди тех, кто пришел попрощаться с папой, я знал от силы пятерых. Это были те, которые частенько приходили к нему побухать. Остальные прошли мимо меня неопределенным смазанным пятном. Уже после всего, когда мы вернулись с кладбища в столовку, ко мне подходили какие-то морщинистые люди, смотрели на меня снизу вверх, заглядывали в глаза. Приговаривали: «Как же ты, Артемочка, вырос, а мы ведь тебя вот таким помним». А я никакими их не помнил. Я оглядывался вокруг и искал хотя бы одно знакомое лицо. Я видел всех их впервые. И я не видел мамы.

Когда давали первое, я оглядывался на двери. Ждал, что вот-вот, они распахнутся, и влетит ее миниатюрная фигурка. У нее будут растрепанные волосы, растерянное лицо и перекошенный от жуткой вести рот. Она увидит меня, всхлипнет «Темочка!», и прижмется ко мне. А я стану ее утешать. Говорить, что так надо, что он смотрит на нас с неба, что ему уже хорошо. Никаких сводящих с ума резей в животе. Никакой кровавой рвоты. Никакой боли.

Когда все произносили прощальные слова, я держал перед собой рюмку водки и тоже смотрел на запертые двери. Образ мамы все еще стоял перед глазами, но уже не такой отчетливый. Может быть, она и не будет плакать, а просто спокойно подойдет ко мне и возьмет мою ладонь холодной, дрожащей рукой. А я налью ей водки.

После горячего я на двери смотреть перестал. После сладкого водка совсем залила мне глаза. Я отключил мозги, они чертовски сильно мне мешали.

Проснулся на следующий день на папиной квартире в окружении нескольких его собутыльников. Голова просто раскалывалась. Шатаясь, я выудил из куртки пачку сигарет и вышел в коридор. Вот и все. Папы больше нет. Больше нет ни одного человека, который чистосердечно будет звонить и поздравлять меня с праздниками. Высылать мне денег, если у меня кончились. Ждать меня из универа домой на каникулы. Больше нет никого, близкого мне.

Я включил телефон. Думал, вдруг я кому-то понадобился вчера, и этот кто-то изжевал всю мобильную сеть, очень хотел услышать мой голос, поддержать меня. Но телефон глянул на меня пустым экраном.

«Ну и чудно», – пронеслось у меня в голове. Ну и чудно. Я оперся спиной о стену и закурил. Я никому больше не нужен.

Антон вышел на производственную практику, она у специалистов дольше длится, чем у нас. Ему сейчас было не до меня. Он работал переводчиком на металлургическом заводе. Для меня места переводчика не нашлось, поэтому я отбыл практику в школе. Смешно. Паша ведь так и говорил: если ничему не научился, иди учить других. Не светит мне, по ходу, работать в переводческом бюро. Школа – максимум моих возможностей. Крышка в лягушатнике.

Телефон в руке зазвонил. Я глянул на экран и почему-то с облегчением увидел, что это был Паша. Икалось ему, что ли. Ответил.

– Привет, – немного растерянный голос, – ты как?

Паша, как и Антон, знал о смерти отца. Паша, в отличие от Антона, позвонил сразу же на следующий день после похорон. Какой Паша молодец.

– Нормально. – Я закашлялся.

– Ты опять там куришь?

Я бросил курить в прошлом учебном году. Честно не курил все лето и первые два месяца осени. Но вчерашние события заставили меня купить в ларьке через дорогу пачку. Пачку с двадцатью маленькими феями, отбивавшими до кровавых синяков мои легкие. Мне нравилась эта ноющая, давно забытая боль в груди с каждой затяжкой.

– А ты бы не закурил? – Спросил я, вспомнив, что Паша все еще на том конце связи.

Он замялся немного. Наверное, не ожидал, что я огрызнусь. Я, по его мнению, должен был сейчас сопли по локтям размазывать. Такой бабой я был вчера, когда надрался вместе с этими заводскими мужиками. Сегодня я проснулся уже новым человеком. Практически сиротой.

– Да я никогда не курил… – Промямлил, наконец, Паша. И, помолчав немного, опять спросил. – Как ты?

– Нормально, сказал же. – Выцедил я сквозь зубы. И снова предательски закашлялся.

– Ладно. Когда ты домой?

Домой. Нет у меня больше дома.

– Не знаю. Завтра надо явиться к нотариусу насчет завещания. Подать заявление. – Мысли отказывались ворочаться в моей голове. Я затушил окурок в консервной банке и зашел обратно в квартиру. Отец оставил для меня записку, в которой написал, что и как делать, чтобы вступить в наследство. Моим наследством была двухкомнатная чумазая квартира на первом этаже в далеком, маленьком, северном городе. Со всем скарбом. С ворохом выцветших фотографий. С протертыми обоями и несбывшимися мечтами о единственной любви.

– Понятно. – Паша чем-то зашуршал. – Ладно, отпишись, как поедешь. Мне с тобой поговорить надо. А по телефону это как-то… Не получится.

– Угу. Давай. – Я отключился и сунул телефон в карман. Поговорить. Знаю я, о чем он хочет поговорить. Собрался валить на квартиру в городе. Нашел себе какого-то великовозрастного педрилу. Будут теперь там жить в своем Сан-Франциско. Городе стиле диско. Будут щупать друг друга за жопы и судорожно смеяться. Хы-хы-хы. Хи-хи-хи. Тьфу.

На душе было очень паршиво. Хотелось всех выгнать, выкинуть все эти бутылки, выбросить весь хлам, советский хрусталь, какие-то дурацкие мягкие игрушки, сорвать с окон пыльные шторы. Все, все выбросить. Себя самого выбросить. Очиститься.

Какие-то проснувшиеся тени бродили по квартире, заглядывали в бутылки, искали, чем бы похмелиться. Я стал понемногу всех выпроваживать. К четырем часа дня я остался один в гулкой квартире. Как и думал, выбросил весь мусор. Советский хрусталь все-таки пришлось оставить. Да и мягкие игрушки тоже, никому же не мешают.

Я сидел на полу и разбирал наши старые фотографии. Смешно, буквально полгода назад я смотрел на черно-белые лица и думал о папе, о том, как он тоскует. А сейчас он уже ни о чем не тоскует. Сейчас ему уже хорошо. Мне на глаза попалась фотография папы и мамы со свадьбы. Почему она не приехала? Ведь она была первым человеком, кому я позвонил. Она помолчала после того, как я выдавил из себя, что папа умер. А потом сказала чуть дрогнувшим голосом: «Темочка, я на работе сейчас. Я перезвоню». И не перезвонила.

Я взял телефон и набрал ее номер еще раз. Долго и усиленно слушал гудки. Не берет. Конечно, ведь ей звонил всего лишь сын. Нежеланный, ненавистный сын, чтобы сообщить, что ее нелюбимого, нежеланного, ненавистного мужа вчера закопали!

Зажмурившись, я бросил телефон подальше от себя. Поднялся на ноги, зашагал по комнате, собирая вещи и одеваясь. Надо съездить к отцу на кладбище. Обычно вроде бы ездят на следующий день. Почему в школе не преподают, как вести себя, как жить, что думать после того, как родители умирают?! Ведь я же полнейший неуч в этой теме.

На улице было ужасно холодно. Моя куртка меня совсем не грела. Я отоварился в том же ларьке через дорогу бутылкой коньяка и трясся в автобусе, изредка ее попивая. Коньяк не грел. Меня ничего не грело в этот день. Когда я шел по грязи на кладбище, на меня опрокинулся дождь. Могила отца показалась какой-то другой, как будто из фильма или сна. Я присел возле свежей еще земли и отер фотографию на памятнике от дождевых брызг. Я знал эту фотографию. Интересно, когда он фотографировался в этот день, думал ли он, что именно это изображение будет висеть потом на его надгробии?.. Может быть, где-то есть и моя такая фотография.

Я практически прикончил бутылку и сидел на краю могилы, слегка покачиваясь. На голодный желудок всегда дает очень быстро. Говорят, души мертвых ходят по земле еще сорок дней. Привет, папа, это я. Единственный, кто пришел проведать тебя на следующий день после похорон. Выпей за свою смерть, раз за здоровье уже не получается. Видимо, слишком мало пили за твое здоровье, тосты не уберегли от агонии на больничной койке. Прости меня. Я не знал. Я думал, это не та болезнь, после которой не возвращаются домой. Я думал, это просто язва…

Я задрал голову к небу. Дождь омывал лицо. Наверное, сейчас, когда никого рядом нет, действительно можно поплакать. Я зажмурился, стараясь выдавить из себя пару капель. Ничего. Именно в этот момент плакать действительно не хотелось. Я тяжело вздохнул. Опрокинул остатки коньяка на землю отца. Он любил выпить. Потом достал две сигареты. Одну положил ему рядом с цветами и венками. Другую закурил сам. Почему-то в этот момент мне стало гораздо легче. Как будто бы вместе с дымом из легких выходила боль, досада, разочарование, тоска. Прищурившись, я смотрел на тлеющий кончик сигареты. Мне казалось, в этих клубах дыма я смогу увидеть его лицо в последний раз. Он обнимет меня и скажет какое-то напутствие. Ну, знаете, как Паркеру говорил его дядя о силе и ответственности. Во всех чертовых фильмах главному герою умирающие родители говорили напутствие. Но, видимо, я опять попал не в то кино.

Пришлось подняться и, не прощаясь с отцом, пойти к выходу с кладбища, чтобы успеть на последний автобус. Я совсем промок и к тому же вымазался в грязи. Наверное, выглядел как восставший из мертвых. Впрочем, никого, кроме кондуктора, в салоне больше не было, и я благополучно доехал до своей остановки.

Дома разрывался на части телефон. Я совсем забыл про него. Очень удивился, когда увидел несколько пропущенных от Антона.

– Где тебя черти носят?!

От его рыка я немного протрезвел. Как был, сел в мокрых джинсах на диван. Носки противно облепили холодные ноги.

– Я был на кладбище.

– Какого хера, телефон тебе нахера? Говори адрес.

На меня нашла дрожь. Очень мне не хотелось впускать его в нашу с папой квартиру.

– Ты что, в городе?

– Нет, бл*, для общего развития хотел спросить. Конечно, в городе. Уже пару часов! На чем добраться до тебя?

Вздохнув, я сообщил ему номер автобуса и остановку, где надо выйти. На дорогу у него ушло минут десять. За это время я исследовал пропущенные звонки и обнаружил, что мама так и не перезвонила. Опять. Я перевел взгляд на пол и поспешно стал сгребать фотографии в кучу и прятать их в комод. Мне представилось, как Антон смакует шуточки, глядя на пятилетнего меня и на счастливых родителей рядом.

Я снова вздрогнул, когда телефон зазвонил. Это был Антон.

– Впусти меня.

Домофон у папы не работал, поэтому я пошел вниз, открыть ему дверь.

– Ну, ты как? – Он вошел со стороны дождя. – Пи*дец у вас тут дубак, у нас в городе теплее градусов на восемь.

Здесь всегда холодно. Но я промолчал, поднимаясь на свой этаж.

– И это, значит, квартира твоя? – Антон очень по-хозяйски стал осматриваться. Я внутренне скривился. – Че, подал заявление?

– Завтра подам. Сегодня воскресенье. – Отозвался я, опускаясь на стул на кухне. Антон впервые глянул на меня внимательно.

– Да ты вымок до нитки. Тебе разве не холодно?

Мне было никак. Я смотрел в сторону и думал о том, как же хочется курить. Последнюю сигарету я отдал отцу.

– Иди, переоденься во что-то сухое. – Антон кивнул в сторону темной квартиры. – А то простынешь еще.

– Мне пофигу. Дай закурить.

– Переоденься, сказал.

Мы уставились друг на друга с одинаковой неприязнью. Я первым не выдержал этой игры. Я никогда не выигрывал. Поднялся, начал стаскивать с себя мокрую толстовку, под ней футболку. Отвернулся от Антона, расстегивая ремень. Мне не хотелось, чтобы он на меня смотрел. И тем более не хотелось его, когда он, не дав мне до конца раздеться, вжал мое тело в угол за закрытой кухонной дверью.

– Пусти. – Я ткнул его локтями. У него были ужасно горячие руки. Казалось, они оставляют на мне ожоги.

– Тебе полегчает. – Раздалось над ухом.

– Я не хочу трахаться в батиной квартире. Пусти меня!

Он заломил мне руку за спину почти до лопаток. У меня перед глазами полопались белые пузыри от боли. Антон был невыносимо настойчив. И тяжел, как никогда. Мне казалось, он сделан из металла.

– Не н-надо. – Услышал я как будто со стороны собственный дрожащий голос.

– Что я, три часа ехал, чтобы ты мне не дал? – Я почувствовал, как мои штаны сползают на колени вместе с трусами. – Расслабься, тебе полегчает, обещаю.

Но мне не полегчало. Ни тогда, когда он, зажав мне рот рукой, вдолбил меня в кухонную дверь. Ни потом, когда поделился сигаретой. Ни потом, когда пошел в туалет отлить. Напяливая на себя сухую одежду, я стыдливо осматривался, проходя в гостиную. Если ты это сейчас видишь, пап, прости меня… Прости, что я вырос в такого извращенного п*дора. Я этого правда не хотел. Я даже не знаю, зачем он здесь, зачем это все. Я его не звал, правда. Прости меня, папа, прости…

На диване вибрировал телефон. Я взял его в руку, прочитал имя абонента. И захохотал, как сумасшедший, запрокинув голову. Звонила мама.

2.

Мы вместе возвращались в среду в общагу. У Антона в прошлую пятницу закончилась практика. Мы сидели рядом, слушая на двоих одну музыку. Признаться, меня немного отпустило после того, как я сдал нотариусу заявление. Выйти из папиной квартиры было большим облегчением. А уехать из его города и вернуться домой, в привычную общагу, было двойным облегчением. Как будто бы я проснулся от жуткого, тягучего сна. По сути, папа оживал только тогда, когда я созванивался с ним пару раз в месяц. Теперь можно было думать, что он уехал в отпуск, а когда вернется, позвонит сам.

Комната встретила меня опустевшей. Опустевшей по части Паши. Собственно, я так и думал. Когда он звонил, наверное, уже собирал вещички. Я ухмыльнулся, представляя его щенячью радость. Конечно, найти того, кто не будет тебя мучить день ото дня своей нелюбовью – это ли не счастье. Будет ему теперь чай заваривать. И готовить. И будить утром не только японскими приветствиями. И вообще будет у них все зашибись, еще и ребенка усыновят. Вообще классно. Просто супер.

Я не сразу осознал, что остервенело долблю по клавиатуре. Что-то я разошелся. Неужели ревную? Очень он мне нужен. «Я буду ждать тебя». Ага. Ждет он. С чужим *уем на жопе.

Ругнувшись, я встал из-за стола и поднялся в курилку. С этого года ее перенесли на четвертый этаж и сделали общей на всех. Понемногу нам ввинчивали противотабачную кампанию, сигареты в стоимости взлетели до небес, места для курения в кафешках позакрывали. Вот и теперь мне пришлось толпиться вместе с какими-то малолетками в курилке. Но не успел я прикурить, как услышал со стороны балкона какие-то крики и слишком уж радостные восклицания. Толпа малолеток сгрудилась на балконе, глядя за чем-то, происходящим внизу. До меня долетели обрывки фраз: «Смотри!.. Смотри!.. Сейчас она ей вмажет!..», «О, а это кто?», «Да хз, вроде не отсюда даже».

Мне тоже стало интересно посмотреть, и я, пользуясь превосходством более старшего курса, нагло всех растолкал. Внизу действительно творилось что-то несусветное. Под балконами образовалась небольшая группа, состоящая преимущественно из девушек. Они взяли кого-то в кольцо. Те двое кружили друг возле друга, обмениваясь визгливыми ругательствами.

– Класс, сейчас девки подерутся. – Довольно растянул мой сосед, прижавшись к перилам. – Надо им купальники сбросить.

Я прищурился, пытаясь разглядеть борцов. Подумал, может быть, узнаю кого-то. И тут меня как током прошибло, потому что в одной из девушек, совершенно неожиданно, я узнал свою мать.

Знаю, это все звучит как бред. Но для меня, толком не спавшего уже несколько суток, эта мысль показалась совершенно не вызывавшей подозрения. И пока я выбивался из толпы куряг, пока бежал вниз по лестнице, пока подбегал к толпе девушек, я все еще был свято уверен в том, что на мою маму планирует нападение какая-то малолетка в кожаной куртке.

– Стоять! – Я заслонил собой маму и вытянул руку вперед, как какой-то Гарри Поттер. Правда вместо волшебной палочки у меня была дотлевшая до фильтра сигарета, которую я все это время держал в руке. Малолетка в кожаной куртке удивленно воззрилась на меня, как и все ее окружение и, я уверен, мужское население общаги на балконе. Я оглянулся назад, чтобы проверить, как там мама, и тут до меня дошло наконец, что это не она. На меня так же недоуменно глянули совершенно другие глаза с совершенно чужого лица. Сигарета обожгла пальцы.

– Так. – Я бросил сигу и почему-то упер руки в бока, как воспитатель в начальной школе. Все окружающие представились мне первоклашками, глядящими мне в пуп. – Вы это… Вы чего тут… Вы чего устроили, а? Хотите, чтобы коменда ментов вызвала?

– Да ей самой интересно, вон она смотрит. – Сказала какая-то малявка и ткнула в сторону входа. Там за стеклом обрисовалось полное лицо пожилой женщины.

– Да, запоминает, на кого из вас заяву писать, когда они прибудут. – Я плюнул под ноги. – Короче, расходитесь, пока не поздно. И это… В чем вообще причина сходки?

– Калинка у Машки парня увела!

В сторону моей подзащитной сразу взметнулось несколько пальцев. Я снова оглянулся на девушку за спиной. Она не выглядела так, как будто действительно могла бы увести парня. Даже близорукого.

– Очень он мне нужен! – В свою очередь, крикнула та. – Он страшный. И вообще… От него воняет! Он сам ко мне полез!

Кажется, я начал понимать. С этого года наш универ открыл курсы для девятиклассников и даже отдал им два нижних этажа в общаге, поставил им там отдельные стиралки, душевые кабины, пригласил психолога и воспитателя, короче, прямо запарился, чтобы потенциальные ПТУшники не сходили с ума от свободы. И вот именно в этом лягушатнике я теперь оказался.

– Короче, – мой голос прервал взметнувшуюся волну взаимных ругательств, – расходитесь, а не то вам дадут домашний арест и запретят заходить в общагу после 9 вечера. Ну, чего смотрите? Валите!

И я замахал на них, как на гусят. Переглядываясь, они все же стали понемногу расходиться. Щуплая девчушка, которую они называли Калинкой, глядела на меня, чуть ли не открыв рот. Представляю, каким взрослым я ей показался.

– Спасибо, что спасли меня. – Выдохнула она, когда последние обвинители скрылись в подъезде. Мы присели на скамейку рядом. – А Вы откуда это все увидели?

Меня прямо передернуло от этого ее «Вы». Чтобы продемонстрировать, что я не такой взрослый и серьезный, я достал сигарету.

– Ладно мне тут выкать. – Пробубнил я. – Я Артем. С балкона тебя увидел. – Мы помолчали немного. – Я вообще-то учусь еще, на четвертом курсе здесь.

– А-а…

– Почему ты Калинка?

Она пожала плечами.

– Калинка-малинка. Ну, знаете, ой, знаешь, червяки такие есть. Малинки. Вот они меня и дразнят Калинкой-малинкой.

– Да уж. – Я выдохнул облако сигаретного дыма. Калинка закашлялась. – Назовут же… Так что у вас там стряслось? Правда увела кого-то?

– Никого я не увела. – Она стала пинать стоптанными кедами камни рядом. – Этот Никита сам ко мне полез. Он живет в соседней комнате с нами. Я пошла стирку забирать, а он на меня прыгать стал. Ну а потом Машка зашла, и подумала, что мы целуемся.

Я прыснул от такой истории. Стал прыгать на нее? Интересно, как это. В моем воображении Никита был ростом примерно с блоху или клеща, который прыгает на людей с березы. Или как мартышка прыгает, выпрашивая для себя лакомство. И вот эти обезьяние танцы Машка приняла за поцелуи? Вот уж мне Ромео и Джульетта.

Калинка посмотрела на меня и тоже засмеялась. Наверное, ей лет 16, совсем маленькая. Мне-то с моих 22 виднее, безусловно. Куда ей до меня.

От мыслей меня отвлек звонок телефона.

– Да, Паш, привет. – Я бросил окурок в урну. – Чего хотел?

– В смысле? Ты в городе? Договорились же, что ты перезвонишь.

– А… – Видимо, не перезванивать – это наша семейная черта. – Извини, я забыл.

– Так ты в городе? В общаге?

– Ну, почти. У общаги, но пока что не в 326. – Я поднялся, кивнув Калинке, и направился в сторону входа. – А что, ты приехал уже?

– Да, мы заезжаем на территорию.

– Так-то твоего друга никто не пустит в общагу. – За мной хлопнула тяжелая дверь. Вот еще. Своего педрилу решил со мной познакомить.

– Пустят, если паспорт сдаст. Мы же ненадолго. На пять минуточек. – Паша хихикнул.

Я и не думал, что этот хрен может дольше. Я вот, например, однажды два часа не спускал. Кровожадно ухмыляясь, я зашел в нашу комнату. Хотя погодите-ка. Без пяти минут как МОЮ комнату.

– Ладно, я вас жду. – Я бросил телефон на кровать. Поставил чайник. Почему бы не отведать чайку с этим хахалем? Наверняка какой-нибудь загорелый красавчик Малибу. Какие они там в фильмах… С серьгой в ухе. В обтягивающих джинсах со стразами. И в обязательной розовой рубашке.

Когда они зашли, напротив всех пяти пунктов я поставил прочерк. Не загорелый. Не красавчик. Без серьги. Без обтягивающих джинсов. Без розовой рубашки. Обычный такой мужик, в общем. Даже лысый. Его лысина мне кстати самой подозрительной показалась. Он с ней походил на какого-то извращенца. Паша же совсем не изменился. Все такой же анимешник. Впрочем, немного загорел за лето. Этот хрен, наверное, возил его в Анапу. Покатать на банане. Ха!

– Привет. – Прервал мой мысленный демонический хохот в голове голос соседа. – Познакомься, это Георгий. Гоша, это Артем. Мой сосед.

Тут уж у меня в мыслях произошел Петросяний бунт. Так и посыпались вероятные шуточки. И «ваш дружелюбный сосед Пидор-мэн», и «Gayorgy», пожалуй, самое голубое имя на свете для человека со знанием английского языка. И банан этот из Анапы, будь он неладен… Но вместо всего этого великолепия я сказал просто:

– Здорова. – И пожал ему руку.

Щелкнул вскипевший чайник. Однако от чая мои голубки отказались. От сигареты мира Гейорги тоже отказался, вообще он веган и следит за своим здоровьем. Паша поспешил вытолкнуть его на воздух с парой своих пакетов с вещами, пока я не вгрызся ему в глотку.

– Послушай, Тем, я знаю, как это все выглядит.

– Ой, тебе не надо ни за что извиняться. – Я закурил прямо в комнате. Что, теперь ведь можно. Паша же теперь здесь не жилец. – Все правильно. Неизвестно, когда я еще опомнюсь. Нельзя упускать своего счастья.

– Тем, я же вижу. – Анимешник закашлялся, когда я выпустил ему в лицо струю дыма. – Давай, я открою окно, хорошо? Здесь же сигнализация стоит. Сработает. У тебя будут неприятности.

Вместе с воздухом внутрь комнаты просочились звуки улицы. Шум от проезжающих машин, лепет опадающих листьев. Хороший сегодня денек, теплый. По-настоящему осенний, пряный…

– Просто, он очень хороший парень, правда. – Паша слез с моей койки возле окна и в растерянности встал рядом. – А ты ведь за все это время ничего мне не говорил, и я подумал… Между нами же так ничего и не случилось, и поэтому…

Я шагнул к нему. Паша испуганно отпрянул назад и уперся спиной в запертую дверь.

– Слушай, – мое лицо склонилось к его ровно на длину тлеющей сигареты, – забирай вещи и у*бывай отсюда. Ты мне нахрен не нужен, понял? Вали к своему педриле и живите вместе. Совет вам и любовь. Я тебя не держу.

Я, наконец, выпустил его, и он сразу же, как птичка из клетки, засуетился, ища безопасный путь в обход меня.

– Тема, я правда не хотел обидеть тебя. – Он надел рюкзак, взял в руки по пакету. – Ты мой самый лучший друг. – Он заставил себя улыбнуться. – Я не хочу, чтобы из-за Гоши наша с тобой дружба заканчивалась. Из общаги я не выселяюсь, поэтому м-можно?.. Можно я все-таки… Все-таки буду заходить к тебе? Иногда.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Паша, сахарный мой анимешник, братишка Джорджи с отклеенным блестящим глазом. Тихий и мирный сосед, вскрывший себе вены от безответной любви. Уходит от меня к какому-то лысому педриле с самым голубым на свете именем. И просит разрешения заглядывать на огонек, когда ему приспичит.

Я подошел к двери и открыл замок.

– Иди. – Из коридора к нам заглянул Гейорги, растерянный и не знающий, какая буря только что в моей душе переломала остатки мачт, указывавших на остров надежды. – Тебя ждут.

В общем, я опять напился. Часов в десять я, пошатываясь и сжимая в руках бутылку, распахнул дверь в комнату Антона. Тот сидел, скрючившись, над ноутбуком. Писал отчет по практике.

– Чего тебе? – Не глядя на меня, он затушил сигарету в пепельнице. И как только узнал, что это я…

Я оперся о косяк и сделал еще один гигантский глоток из бутылки. Морщась, утер губы тыльной стороной ладони.

– Давай жить вместе.

– А? – Он впервые оглянулся на меня. – Ты надрался опять, что ли? Алкоголик хренов.

– Сука, ты слышал, че я тебе сказал? – Пьяно рявкнул я. – Жить тебя вместе зову.

– Да че ты орешь… – Он затащил меня в комнату и закрыл дверь, предварительно оглядев коридор. – Ну? Че молчишь? Что ты хотел?

Я оттолкнул его, заодно облившись алкоголем.

– Паша съехал от меня. – Я стал рыскать в поисках сигарет, но ничего не нашел. – К какому-то лысому херу. Будут там теперь по*бываться друг с другом. Суки.

– И что? Тебе ли не все равно? – Он обошел меня и снова сел к работе. Тут уж меня окончательно захлестнула злоба.

– Хватит игнорить меня! – Я скинул с его стола все, что лежало правее ноутбука.

– Э, ты ох*ел?! – Он толкнул меня, и я упал к шкафу. Алкоголь не дал мне больше встать. Я стал ползать по полу, напоминая себе червя, который копошится в куче дерьма. Потом, бросив попытки подняться, лег на спину и раскинул руки.

– Отец меня ненавидит, наверное.

Антон снова сел за ноутбук и довольно равнодушно ответил свысока:

– Твой отец умер, Артем. Ему уже все равно, что ты и с кем ты.

– Нет. – Я отвернул голову и стал смотреть под стол. Там горел оранжевый глаз сетевого фильтра. – Он смотрит на меня прямо сейчас с неба и сгорает от *банного стыда. Потому что я зову одного п*дора жить со мной, потому что другой п*дор съехал. И мне от этого очень хреново.

– Началось. – Антон стащил с кровати покрывало и накрыл им меня на полу. – Спи. Завтра поговорим. Не хочу с тобой говорить таким.