Текст книги "Мастера сыскного дела"

Автор книги: Алексей Куйкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Алексей Куйкин
Мастера сыскного дела

Выстрелы в городском саду Блонье

Вечером пятницы 19 ноября 1909 года его высокоблагородие надворный советник Василий Николаевич Ефремов, исполняющий должность судебного следователя по важнейшим делам Смоленского окружного суда, с тяжким вздохом отставил на край большого письменного стола стакан с чаем и раскрыл пухлую папку с документами. Лежавшие поверх других документов два протокола допросов, заставили интеллигентного чиновника Министерства Юстиции, благообразного дородного мужчину слегка за пятьдесят, громко подсердечно выругаться, да такими словами, что впору лишь извозчикам, обретавшимся на Молоховской площади Смоленска. Показания двух молодых сестёр-портних в одночасье развалили дело об убийстве Николая Воронкова, казавшееся Ефремову уже готовым для передачи в суд. Но и эти же показания подвигли Василия Николаевича к новому вдумчивому исследованию и разбору всех фактов. Если дело разваливается, значит именно он, судебный следователь по важнейшим делам, при проведении расследования упустил что-то важное. И он же должен это самое важное найти в материалах уголовного дела. Ещё раз, тяжело вздохнув, Ефремов принялся листать протоколы.

8 сентября 1908 года около девяти часов вечера в городском саду «Блонье» раздались три глухих выстрела. Гуляющие по аллеям и отдыхающие на лавочках обыватели не обратили на них никакого внимания. Один из свидетелей пятидесятидвухлетний преподаватель Смоленской Духовной Семинарии Епифаний Григорьевич Нестеровский, сидевший со своим коллегой Фёдоровым напротив Реального училища, показал, что принял выстрелы за звук детских хлопушек. И только когда возле полянки, обсаженной молодыми ёлочками стали собираться зеваки, господа преподаватели заинтересовались случившимся. Кто-то, проходящий по аллее, разглядел на лужайке лежащего человека и бегом отправился в первую пожарную часть, откуда по телефону позвонил в полицию. Все находившиеся на тот момент в канцелярии 1-й полицейской части городовые во главе с помощником пристава титулярным советником Юлием Владимировичем Ашенбреннер и старшим городовым Ильёй Давыдовым побежали в городской сад. На небольшой полянке напротив здания Контрольной палаты лежал в луже крови раненый в голову молодой человек. Он был ещё жив и тихо стонал. Городовые перенесли его в ближайшую аптеку, откуда перевязав голову, отправили на извозчике в Губернскую Земскую больницу. Ашенбреннер осмотрев место происшествия, оставил одного из городовых охранять вещественные доказательства, вернулся в полицейскую часть.

Утром пришло известие из больницы, что раненый скончался, не приходя в сознание. В 1-ю часть Смоленска доставили его личные вещи и документы. Помощник пристава, разобрав бумаги, на некоторое время впал в ступор, после чего принялся писать рапорт на имя судебного следователя по важнейшим делам. В кармане убитого обнаружилось удостоверение на имя сына священника Николая Семёновича Воронкова, подписанное начальником Губернского Жандармского Управления генерал-майором Громыко. В эту ночь на Блонье застрелили жандармского секретного агента.

Получив материалы дела, следователь Ефремов направил запрос в жандармское управление о службе и делах Воронкова, а сам вместе со следователем по городу Смоленску Брониславом Антоновичем Захаревичем отправился осматривать место преступления. Из протокола: «…лужа запёкшейся крови 4 вершка длины и в три вершка ширины находится на лужку напротив здания Контрольной Палаты в 35 шагах от аллеи, идущей вдоль Контрольной Палаты и Реального училища, и в 17 шагах от дорожки, идущей наискось от здания Городской Управы к Классической Гимназии».

По указанию городового Давыдова, убитый Воронков был поднят им именно на этом месте. Пальто же цвета моренго с чёрным бархатным воротником лежало у ёлок, находящихся от лужи крови в трёх шагах. У этого мести были обломаны как кусты малины, так и сучки ёлок на высоте ¾ аршина от земли. Под ними на земле видны два глубоко вдавленных в землю следа от высоких каблуков женских ботинок, размером 4 ½ сантиметра по верхнему слою земли, находящиеся на расстоянии друг от друга на вершок. С правой стороны от этих следов на расстоянии одного шага была обнаружена пистолетная гильза. С левой стороны от следов найдены крупные лиловые лепестки от цветка, по-видимому, георгина или пиона.

Елки в этом месте густо посажены кружком, молодые, высотой 2 ½-3 аршина, по окружности 29 шагов. В кругу ёлок стоит тумба. Место это очень засорено».

Воронков снимал комнату в квартире Брайны Гуревич в доме Жукова на Свирской улице. Следователи удивились отсутствию в комнате каких-либо вещей Николая, но хозяйка квартиры объяснила, что Воронков снимает у неё комнату только с 22 августа. До этого он жил на квартире Павловой в Козловском переулке. Съезжая к Гуревичам, бывший семинарист не смог заплатить за жильё, и поэтому оставил на квартире в залог свои вещи и книги. Рассказала Брайна и о вечере 8 сентября. Около 17 часов к Воронкову пришёл в гости незнакомый ей молодой человек. Невысокого роста, русоволосый, одет в чёрный пиджак, черные брюки в сапоги и черный картуз. В руках держал суковатую палку. Гость пробыл у Воронкова до восьми часов вечера, как раз до того времени как с работы вернулись старшие сыновья Гуревич. Уходя, как он сказал по делам, Николай попросил у Бориса Гуревича его пальто, так как на улице было прохладно, а у Воронкова кроме семинаристской тужурки верхней одежды не было. Братья Гуревичи подтвердили слова матери. Они продают газеты и книги в киосках, после работы непроданную прессу сдают в контору «Посредник» от лица которой работают. 8 сентября братья вернулись домой на Свирскую улицу около восьми часов вечера и после ухода Воронкова весь вечер были дома.

Гостя Николая Воронкова в доме Жукова видел также и рядовой Софийского пехотного полка Стюгаев. Денщик квартировавшего в другой части дома подпоручика Ранчинского заметил молодого человека в чёрном, стоявшего у окна Воронкова. Они о чём-то громко говорили, но солдат расслышал лишь фразу хозяина комнаты «.. два раза был на Блонье, но никого не встретил». Через некоторое время, вышедши во двор, Стюгаев видел лишь два стакана чая, стоявших на подоконнике комнаты Воронкова.

В тот же день полиция изъяла вещи Воронкова на квартире Павловой в Козловском переулке. Среди вещей оказались:

Две книги сельскохозяйственного обзора Смоленской губернии за 1903 и 1904 годы, программы и правила мужских гимназий и прогимназий. На этих книгах чернилами написано «Константин Зборовский»

Черновик донесения от жителей города Ельни товарищу Обер-Прокурора Святейшего Синода о неблагонадёжности правления Смоленской Духовной Семинарии ректора архимандрита Досифея Виноградского, Самецкого и Преображенского. Донесение подписано жителем города Ельни и вместо фамилии стоит именной штемпель Николая Воронкова «Н.В.»

Черновик письма Начальнику Жандармского Управления, в коем Воронков излагает свои агентурные действия, жалуется на недостаточность денежного содержания в 15 рублей в месяц, пишет что принуждён искать побочных занятий и отказаться от агентуры, завершивши до конца дело со Смоленской организацией

Письмо Николая Воронкова к некому Андрею Ивановичу о том, что Воронков уезжает в Гжатск и Брянск, за квартиру уплатив сполна за месяц

Черновик письма Николая Воронкова к отцу, где он укоряет за отказ в денежном пособии, обещается позаботиться об определении отца и псаломщика в монастырь, только създит в Санкт-Петербург для переговоров с Митрополитом и товарищем Обер-Прокурора Святейшего Синода

Открытое письмо Воронкова к Борису Гуревичу в Солдатскую Слободу 3-я линия дом Волоткевича: «Боря довожу до твоего сведения что завтра я еду в Рославль. Приди ко мне. Николай» и поставлен штемпель Николая Воронкова. На этом письме почтового штемпеля нет

Письмо со штемпелем Николая Воронкова к Василию Кузьмичу Ефремову: «Друг и товарищ Вася иди на Блонье. Я там со всеми». Подписи нет

Картонка для визитной карточки со штемпелем Николая Воронкова. На ней карандашом написано: «Прошу Вас на свидание в беседку, где стояли лодки».

Визитная карточка со штемпелем Николая Воронкова. На ней карандашом написано « Казённая питейная лавка № 7, Захарьевская улица, г. М».

Заметка «Все свои слова обратно возьму тогда, когда меня не будет на этом свете. Всё что мною написано так, написано под гнётом тоски и печали. Ни одного слова здесь нет лжи. Вопрос покончить со счетами интимными удастся только при личном свидании, сколько не будет препятствий».

Черновик письма Николая Воронкова по видимому к отцу. В письме он укоряет, что на его письма не присылают ответа, согласиться со всеми требованиями он не желает; осенью приедет проститься, остановиться думает у какого-нибудь мужика.

Черновик донесения о Смоленской Губернской Организации социалистов-революционеров, из коего видно, что основателями этой организации в 1903 году считаются Борис Гуревич с братом, а также их старший товарищ по имени Залмон. Поддержку партия получала от детей купчиков, землевладельцев и прочих. Ораторов организация выписывала из Санкт– Петербурга и Москвы. Главные действия организации были в Бельском, Рославльском и других уездах. Главными поверенными в Бельском уезде у «товарищей» были Василий Захаров крестьянин деревни Леоново Мольнинской волости, Тимофей Волков, бывший депутат Государственной Думы, который подписал Выборгское воззвание, Сеченков, крестьянин Каменецкой волости и Энгельгард, сын помещика Каменецкой волости. Ранее в Смоленск приходили материалы из Центральной организации эсэров, теперь же смоленская организация имеет собственную типографию. Среди членов смоленской организации есть офицеры, инженеры, солдаты, даже чиновники высокого класса такие как г. Турже-Туржанский, духовные лица, рабочие.

Заметка с адресом Соломона Гуревича на которой написано «Узнать где живёт Кузьма Рыжиков. Николай Петрович Карпачев».

Заметка 4-го августа 1908 года: «Отлучился на Покровскую улицу с 1 часу 45 минут до 5 часов 50 минут».

Две записные книжки со штемпелем Николая Воронкова. Записи в них сделаны специальным шрифтом-азбукой. В одной из книг приклеено письмо к Николаю Воронкову семейного характера. В письме отец зовет Николая домой.

Печатное воззвание партии социалисто-революционеров к крестьянам с призывом к вооружённой борьбе.

Печатная программа Партии социалистов-революционеров на 32 страницах.

Ефимов решил обратить пристальное внимание на братьев Гуревичей. Уж очень их много в этом деле. И в социалистической деятельности подозреваются Борис с братом Соломоном, и квартиру Воронкову сдаёт их семья. 14 сентября вызванные вновь на допрос Гуревичи, слово в слово подтвердили свои показания на предмет Воронкова и вечера 8 сентября. Младший брат их, четырнадцатилетний Гутман, который в тот вечер был дома и находился в зале, вспомнил, что Воронков несколько раз в беседе называл своего гостя Яшей. А когда, взяв пальто Бориса, выходил из квартиры произнёс «Пойдём, Цирлин». Допрос проходил в канцелярии 1-й полицейской части, и околоточный надзиратель Панкратий Кузьмин заявил, что хорошо знает Якова Цирлина и его семью. Следователь Ефимов отправил околоточного на Благовещенскую улицу в дом Павловой, где проживали Цирлины. Якова дома не оказалось. Пятидесятидвухлетний монастырщинский мещанин Лейба Цирлин только разводил руками. Мол, Яша, позавтракав дома, ушёл в город по своим делам. Работает он у слесаря Гусева. Кузьмин просидел на квартире Цирлиных до вечера, но так Якова и не дождался. В семье, однако, не было никакого беспокойства. Яша часто ночует у друзей. Но и на следующий день Яков Цирлин домой не вернулся. Так у следствия появился главный подозреваемый.

Каждый день Кузьмин отправлялся на смоленский вокзал ко времени отправления поездов. Он искал среди отъезжающих Якова Цирлина. Тем временем дело об убийстве Воронкова пополнялось. Протоколы, заключения, свидетельства. Прислал сообщение о Николае и инспектор Смоленской духовной семинарии иеромонах Антоний, в миру Фёдор Васильевич Воронин. Николай Воронков поступил в семинарию в 1906-1907 учебном году. Считался воспитанником до 28 августа 1908 года, когда за третью неявку на переэкзаменовку был отчислен. Несколько раз весной 1908 года Воронков предупреждал инспектора семинарии о возможных нападениях на него, инспектора, семинаристов старших классов. С удивлением прочитал в сообщении следователь о том, что и инспектор семинарии и некоторые её студенты знали, что Николай Воронков служит агентом в жандармском управлении.

Заведующий оружейным магазином Виннер Пётр Иванович Некрасов и оружейный мастер Иван Евдокимов, исследовав пулю и гильзу, найденную на месте преступления, дали заключение, что Воронков был застрелен из пистолета системы «Браунинг». По указанию жандармского управления полицией был задержан мещанин местечка Татарск Мстиславльского уезда Могилёвской губернии Залман Смулевич Каган, тот самый Залман, упоминавшийся в донесении Воронкова и почитавшийся им как организатор смоленского отделения партии социалистов-революционеров. Тут следователей ждало разочарование. Как выяснилось, и это подтвердили коллеги Залмана и его работодатель купец Аграненко, Каган на две недели уезжал в Татарск и Мстиславль, для представления уездному воинскому начальнику. Вернулся в Смоленск Залман только 10 сентября, сопровождая две подводы с токарными изделиями, предназначенными Аграненко. Итак всё снова сходилось на Цирлине. Но чёртов Янкель как сквозь землю провалился.

Полицейские сбились с ног разыскивая подозреваемого в губернском городе. Околоточный Кузьмин, перевернув вверх дном всю Благовещенскую улицу, доложил следователю, что есть сведения о том, что Яков Цирлин скрывается на станции Ярцево у своего родственника кузнеца по прозвищу «Жак». Духовщинскому уездному исправнику было направлено предписание выяснить живёт ли человек с таким прозвищем на станции Ярцево, и если таковой имеется, установить за его квартирой негласное наблюдение. Через неделю из Духовщины доложили, что кузнец Жак на станции работает, но в живет в квартире совершенно один и гостей у него нет.

Из Монастырщенского полицейского управления пришло известие о запросе Лейбой Зеликовичем Цирлиным выдачи паспорта на имя его сына Янкеля (Якова). Значит Яшка ещё где-то в пределах досягаемости, хоть и собирается куда-то уехать. Полиции было приказано утроить усилия по поиску младшего Цирлина.

Протоколы, протоколы, протоколы. София Сецилиевна Левицкая, девятнадцати лет, рославльская мещанкак, иудейского вероисповедания, грамотная, проживает на Соборной улице в доме Подлуцкого. «Я продаю газеты на углу Блонье и Пушкинской улицы. 8 сентября закрыла киоск в семь часов вечера. Около восьми или даже в начале девятого, когда сдавала непроданную прессу в конторе «Посредник» там были оба брата Гуревичи. 9 сентября утром к киоску подошла незнакомая мне девушка, блондинка, хорошо одетая и спросила, нет ли в «Смоленском вестнике» сообщения о вчерашнем происшествии в городском саду. Я ответила, что есть. Барышня купила газету, и как бы невзначай произнесла «Говорят, что это Гудков стрелял»». Следователям пришлось отрабатывать и эту версию.

Епифаний Григорьевич Нестеровский, 55 лет, статский советник, преподаватель Смоленской Духовной семинарии, проживает на Большой Благовещенской улице в доме Волковой. «В 9 вечера 8 сентября мы с моим коллегой Фёдоровым Николаем Михайловиче сидели на скамье напротив Реального училища. Выстрелы были не громкие, и мы приняли их за детские хлопушки. Через некоторое время на аллее появился молодой человек в серой тужурке. Он очень быстро шёл по аллее, после свернул к решётке сада и побежал вдоль неё в сторону здания Городской Думы. Нет, молодой человек, я хоть и стар, но могу отличить серую тужурку от черного пиджака… Среднего роста, фигура вовсе не полная, простоволосый…»

20 сентября 1908 года Смоленский окружной суд удовлетворил прошение следователя по важнейшим делам Ефремова об объявлении Якова Цирлина в розыск. Во все полицейские управления империи разосланы ориентировки, приметы подозреваемого напечатаны в газетах. «Янкель (Яков) Лейбов Цирлин, 20 лет, монастырщинский мещанин. Блондин, выше среднего роста, цвет волос красноватый, лицо немного весноватое. Иногда носит синие выпуклые очки. Одет в чёрную двубортную ученическую тужурку, чёрные брюки, штиблеты со шнурками».

23 сентября из Орши доложили, что человек с приметами Цирлина замечен городовым на улицах города. Пристав 1-й части Смоленска командировал околоточного надзирателя Панкратия Васильевича Кузьмина, знавшего Якова в лицо, в Оршу для опознания. Но и тут пустышка.

« Телеграмма № 248 от 11 октября 1908 года. Смоленск, следователю по важнейшим делам Ефремову. 8 октября на станции Бологое задержан вооружённый револьвером молодой человек. Лет девятнадцати, выше среднего роста без усов и бороды. Одет в черный пиджачный костюм, подпоясан синим поясом, в чёрной круглой шапке с белым верхом. Решительно отказался назвать себя. Ротмистр Шамлевич». Что, не уж то Цирли? Однако задержанный оказался брюнетом с чёрными глазами. Позже выяснилось, что это житель Великого Новгорода, подозреваемый в революционной деятельности.

В феврале 1909 года всё тот же неугомонный околоточный Кузьмин доложил Ефремову, что Лейба Цирлин получает письма из Америки, а по околотку ходят слухи, что в Америку убежал Яшка. Следователь запрашивает в окружном суде разрешение на вскрытие всей корреспонденции приходящей на имя Лейбы Цирлина. И действительно письма из Соединённых Штатов имеют место быть. Вся беда в том, что они на еврейском. Для перевода писем окружным судом был привлечён общественный раввин Авраам Юдович Фридман. За перевод двух писем, пришедших на имя Лейбы Цирлина и задержанных по решению окружного суда в Смоленской почтово-телеграфной конторе, оный Фридман затребовал шесть рублей. Одно из писем оказалось от сестры Лейбы, проживающей нынче в Филадельфии, а вот другое гораздо интереснее. Письмо без подписи начиналось словами

«Здоровья вам дорогие мама и папа…»

Василий Николаевич уверился, что в ближайшее время Цирлина найти не удастся. 10 февраля наконец-то пришло сообщение из Смоленского губернского жандармского управления. Начальник управления генерал-майор Громыко сообщал, что Николай Воронков «…состоял членом в местной группе социалистов-революционеров, в которой также были зарегистрированы: Клавдий Пашин, Илья Пляшкевич, Яков Цирлин, Бенциан Гуревич и Николай Белавенцев. По неизвестным Управлению причинам, Воронков с августа прошлого 1908 года изменил своё отношение к группе и давал сообщения о намечавшихся в группе мероприятиях, хотя и не прерывал с группой партийной связи. На кануне 25 августа Воронков сообщил, что состоялось соглашение между поименованными сочленами устроить собрание на квартире Белавенцева 25 августа во главе с центровиком, прибывшим из Витебска, и ему, Воронкову, поручено охранять оное собрание с улицы. Часов в 9 вечера, Воронков оставив свой пост, дал знать в 1-ю полицейскую часть, где были собраны чины для ликвидации, что группа в сборе. Когда прибывший отряд оцепил дом, никого в квартире Белавенцева не оказалось, кроме Пашина и самого хозяина квартиры Николая Белавенцева. Очевидно входившие во двор проходили огородами на соседнюю улицу. Такой приём практикуется в организациях революционеров для проверки заподозренного в измене товарища, а потому отлучка Воронкова с поста и последовавший за тем обыск, убедили группу в измене Воронкова, что по уставу карается смертью».

Прочитав сей опус, следователь Ефремов схватился за голову. Господа жандармы, если ж вы знали, что Воронков ещё 25 августа раскрыт эсэрами, то почему не вывели его из организации? Почему было не спасти молодому человеку жизнь? И что это за секретность такая в письме к следователю, состоял, мол, членом группы…изменил своё отношение? У Воронкова в кармане удостоверение от Управления, так бы и писали «внедрён… освещал деятельность». Что как есть, намудрили господа в голубых мундирах, ох намудрили.

В другом сообщении от жандармов была информация об отправке в ссылку в Архангельскую губернию Бенциана (Бориса) Гуревича, осуждённого на 2 года за революционную деятельность.

В начале апреля 1909 года из Могилёвского губернского жандармского управления в Смоленск пришло сообщение. В Могилёве в составе группы социалистов-революционеров задержан Владимир Андреевич Браулинский, по приметам соответсвующий объявленному в розыск Янкелю Цирлину. «Браулинский Владимир Андреев, нелегальный, проживающий в Могилёве по поддельному паспорту; партийная кличка «Володя»; член Могилёвского комитета партии социалистов-революционеров Северо-Западной области происходит из Смоленска; в Могилёв прибыл в 1908 году, как профессионал, для усиления деятельности партии; заведывал архивом (библиотекой) комитета и организовал, так называемый «Луполовский кружок рабочих»; собирался нелегально перейти границу, опасаясь за своё прошлое». К рапорту были приложены фотографии Браулинского в трёх ракурсах. Городовой первой части города Смоленска Яков Павлович Картазунов, работодатель Цирлина слесарь Василий Иванович Гусев и жена его Марфа Никитична, хорошо занвшие Янкеля соседи по Благовещенской улице Роза Елисеевна Цигельман, Евдокия Ивановна Скачкова и Роса Исаковна Гуревич уверенно опознали в Браулинском Якова Цирлина. Лейба Зеликович Цирлин, монастырщинский мещанин пятидесяти двух лет, Либэ Самойловна Цирлина, монастырщинская мещанка, пятидесяти двух лет и Вениамин Лейбович Цирлин, семнадцати лет, не смогли уверенно опознать на представленных фото своего сына и брата Янкеля.

Предъявить фото для опознания Ефремов решил и главным свидетелям по делу денщику Стюгаеву и Брайне Гуревич с сыновьями. Однако оказалось, что семья Гуревичей после ареста Бенциана (Бориса) съехала с квартиры на Свирскойц улице. Пожив некоторое время у родственников в 3-й части Смоленска, Брайна уехала в неизвестном направлении. Из штаба Софийского полка пришёл ответ, что рядовой Стюгаев в списках полка не значится. Матеря на чём свет стоит тупорылых полковых писарей, Василий Николаевич запросил в штабе дивизии информацию о том, где находится подпоручик Ранчинский. Выяснилось, что оный обер-офицер поправляет здоровья в имении какого-то доктора в Краснинском уезде. Пришлось Ефремову ехать в Красный. Ранчинский рассказал, что его денщик ещё в конце ноября демобилизовался. Тут выяснилась ещё более интересная информация. Совершенно непонятно почему при допросе денщик назвался Стюгаевы, когда по всем спискам и документам он проходил как Никита Андреевич Чугаинов. В Чердынское уездное полицейское управление Пермской губернии был направлен запрос с приложенными фото Браулинского. Крестьянин деревни Сюльковой Усть-Золинской волости Никита Чугаинов в присутствии полицейских чинов опознал по предъявленным ему фотографиям молодого человека, которого видел 8 сентября 1908 года во дворе дома Жукова на Свирской улице Смоленска.

Следы семьи Гуревичей затерялись в бескрайних просторах Российской империи. Однако и имевшихся показаний было достаточно. Якова Цирлина этапировали из Могилёва в смоленскую тюрьму. На допросах Яшка во всю «включал дурака». Несколько, мол, у меня знакомых Николаев в Смоленске, может и Воронкова знаю. 8 сентября вечером на Блонье не был. На Свирской улице около шести был, не отрицаю. Что там делал? Шёл в гости к знакомым портнихам, сёстрам Левитиным на Богословскую улицу. Соня и Люба Левитины, хиславичские мещанки, проживающие на Богословской улице в доме Чернышёва, показали, что 8 сентября около восьми часов вечера к ним зашёл Яков Цирлин, с которым они отправились на прогулку. Дошли с ним до Большой Благовещенской улицы, где и расстались. Девушки направились в городской сад Блонье, а Яков сказал, что идёт к сестре на Сенную площадь. Хая Лейбовна Бойко, 28 лет, дорогобужская мещанка, грамотная, под судом и следствием не была, подтвердила, что 8 сентября вечером, придя к себе на квартиру из шляпочного магазина Борискиной в дом Зельнина на Сенной площади, нашла в своей квартире гостившего брата Якова Цирлина. Уголовное преследование Якова Цирлина по делу об убийстве Николая Воронкова Смоленский окружной суд прекратил, и Янкеля этапировали обратно в Могилёв, где он был приговорён к ссылке по делу о Могилёвском комитете.

Цирлин никак не мог убить Николая Воронкова. Это следователь Ефремов принял, как состоявшийся доказанный факт. Ну, так и что же у нас есть? Только пальто цвета «моренго» с чёрным бархатным воротником, запачканное кровью и рвотными выделениями убитого. Пальто принадлежит Бенциану (Борису) Гуревичу. Вся семья Гуревичей в один голос утверждала, что пальто попросил сам Воронков по причине прохладной погоды, уходя в начале девятого из квартиры. Стоп, стоп, стоп… А ведь вот вам и нестыковочка. Василий Николаевич полистав дело, нашёл протокол допроса Софьи Левитиной. Ага, вот оно. Быстро одевшись, надворный советник отправился на Вознесенскую улицу. Возле дома Баранова, где находится контора «Посредник» от которой братья Гуревич продавали газеты, Василий Николаевич засёк время по серебряным карманным часам и скорым шагом направился на Свирскую. Весь путь от перекрёстка Вознесенской и Почтамтской улиц до дома Жукова занял у следователя, шедшего достаточно быстрым шагом, так что встречные смотрели на хорошо одетого солидного господина с бородкой с нескрываемым удивлением, почти двадцать пять минут.

В канцелярию окружного суда на Большую Благовещенскую улицу в дом Рачинского Василий Николаевич возвращался уже спокойным шагом, задумчиво разглядывая брусчатку под ногами. Как же умно господа социалисты разыграли с ним всю эту партию. Ах, какой красивый гамбит устроили. Смоленское отделение партии, заподозрив Николая Воронкова в измене, провело проверку, и по её результатам приговорило провокатора к смерти. Собираясь отправлять «опытного товарища» Янкеля Цирлина, кстати, это когда же господа революционеры начинают распропагандировать молодёжь, если к 20 годам Яшка уже опытный подпольщик, на нелегальную работу в Могилёв, именно его и решают предъявить полиции как главного подозреваемого. Цирлин приходит к Воронкову, общается с ним через окно, стараясь, чтобы его заметило как можно больше людей во дворе дома Жукова. Назначает Николаю встречу в городском саду, и уходит к Левитиным, делать себе алиби. Воронков появился на Блонье. На полянке напротив Реального училища смоленские социалисты-революционеры привели приговор в исполнение. Однако случилось непредвиденное. Падающий Воронков запачкал пальто Бориса Гуревича, расстеленное на траве. Его пришлось оставить на месте преступления и быстро придумывать историю о просьбе Николая. Поэтому и не сходятся показания денщика Чугаинова и Брайны Гуревич. Чугаинов видел Цирлина во дворе, а Брайне кровь из носу нужно было уверить следствие, что Янкель заходил в комнату Воронкова. И ведь почти получилось. Цирлин спокойно себе уехал в Могилёв, полиция, высекая искры из брусчатки, ищет его в Смоленске, считая последним кто видел Воронкова живым. Чтобы интерес у следсвтия не угасал, и внимание его, Ефремова, не обратилось на владельца главной улики, пальто цвета «моренго», полиции постоянно подкидывают информацию о Цирлине. То он в Ярцево, то в Орше, а то и вовсе сбежал в Америку. Но никак не могли братья Гуревич, замеченные свидетелями в конторе «Посредник» около восьми часов, оказаться к уходу Воронкова на своей квартире.

Смело можно утверждать, что братья Гуревич, Бенциан и Соломон, были 8 сентября 1908 года в городском саду Блонье на полянке напротив Реального училища, где погиб Воронков. А вот следы женских ботинок неподалёку от выброшенной «Браунингом» гильзы, вполне себе можно привязать к определённой особе. В смоленской группе социал-революционеров женщин жандармами не замечено, а вот в выписке из приговора Киевской судебной палаты по делу Могилёвского комитета фигурирует Лея-Рейза Ошерова Эберлих, двадцати пяти лет, мещанка города Могилёва. И если выяснится, что оная Лея покидала Могилёв в августе-начале сентября 1908, то всё становится на свои места. Завтра Василий Николаевич отправится на Никольскую улицу, доложит свои резоны начальнику жандармского управления Громыко, и тот уже по своим каналам будет выяснять, почему солгал на следствии ссыльный Бенциан Гуревич, была ли в Смоленске в 1908 году Лея-Рейза Эберлих, объявлять в розыск семью Гуревич. Василия же Николаевича ждёт любимое кресло-качалка у трещащего огнём камина, тёплый плед и большой бокал шустовского коньяка.