Текст книги "Стихотворения (сборник)"

Автор книги: Алексей Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Безумно рвет;

Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,

Знай – это я:

В моих устах спокойная улыбка,

В груди – змея!..

_____________

(*) Вариант: на коем фрак.– Прим. Козьмы Пруткова.

[1856]

ПАМЯТЬ ПРОШЛОГО

(КАК БУДТО ИЗ ГЕЙНЕ)

Помню я тебя ребенком,

Скоро будет сорок лет!

Твой передничек измятый,

Твой затянутый корсет...

Было так тебе неловко!..

Ты сказала мне тайком:

"Распусти корсет мне сзади,

Не могу я бегать в нем!"

Весь исполненный волненья,

Я корсет твой развязал,

Ты со смехом убежала,

Я ж задумчиво стоял...

[1860]

* * *

В борьбе суровой с жизнью душной

Мне любо сердцем отдохнуть,

Смотреть, как зреет хлеб насущный

Иль как мостят широкий путь.

Уму легко, душе отрадно,

Когда увесистый, громадный,

Блестящий искрами гранит

В куски под молотом летит!

Люблю подчас подсесть к старухам,

Смотреть на их простую ткань,

Люблю я слушать русским ухом

На сходках уличную брань!

Вот собрались.– Эй, ты, не Мешкай!

– Да ты-то что ж? Небось устал!

– А где Ермил?– Ушел с тележкой!

– Эх, чтоб его!– Да чтоб провал....!

– Где тут провал?– Вот я те, леший!

– Куда полез? Знай, благо пеший!

– А где зипун?– Какой зипун?

– А мой!– Как твой?– Эх, старый лгун!

– Смотри задавят!– Тише, тише!

– Бревно несут!– Эй вы, на крыше!

– Вороны!– Митька! Амельян!

– Слепой!– Свинья!– Дурак!– Болван!

И все друг друга с криком вящим

Язвят в колене восходящем.

Ну что же, родные?

Довольно ругаться!

Пора нам за дело

Благое приняться!

Подымемте дружно

Чугунную бабу!

Все будет досужно,

Лишь песня была бы!

Вот дуются жилы,

Знать, чуют работу!

И сколько тут силы!

И сколько тут поту!

На славу терпенье,

А нега на сором!

И дружное пенье

Вдруг грянуло хором:

"Как на сытном-то на рынке

Утонула баба в крынке,

Звали Мишку на поминки,

Хоронить ее на рынке,

Ой, дубинушка, да бухни!

Ой, зеленая, сама пойдет!

Да бум!

Да бум!

Да бум!"

Вот поднялась стопудовая баба,

Всe выше, выше, медленно, не вдруг...

– Тащи, тащи! Эй, Федька, держишь слабо!

– Тащи еще!– Пускай!– И баба: бух!

Раздался гул, и, берег потрясая,

На три вершка ушла в трясину свая!

Эх бабобитье! Всем по нраву!

Вот этак любо работать!

Споем, друзья, еще на славу!

И пенье грянуло опять:

"Как на сытном-то на рынке

Утонула баба в крынке" и пр.

Тащи! Тащи!– Тащи еще, ребята!

Дружней тащи! Еще, и дело взято!

Недаром в нас могучий русский дух!

Тащи еще!– Пускай!– И баба: бух!

Раздался гул, и, берег потрясая,

На два вершка ушла в трясину свая!

Начало 1860-х годов (?)

ЦЕРЕМОНИАЛ

ПОГРЕБЕНИЯ ТЕЛА В БОЗЕ УСОПШЕГО

ПОРУЧИКА И КАВАЛЕРА ФАДДЕЯ КОЗЬМИЧА П.....

Составлен аудитором вместе с полковым адъютантом

22-го февраля 1821 года, в Житомирской губернии,

близ города Радзивиллова.

Утверждаю. Полковник1.

1

Впереди идут два горниста,

Играют отчетисто и чисто.

2

Идет прапорщик Густав Бауер,

На шляпе и фалдах несет трауер.

з

По обычаю, искони заведенному,

Идет майор, пеший по-конному.

4

Идет каптенармус во главе капральства,

Пожирает глазами начальство.

5

Два фурлейта ведут кобылу.

Она ступает тяжело и уныло.

б

Это та самая кляча,

На которой ездил виновник плача.

7

Идет с печальным видом казначей,

Проливает слезный ручей.

8

Идут хлебопеки и квартирьеры,

Хвалят покойника манеры.

9

Идет аудитор, надрывается,

С похвалою о нем отзывается.

10

Едет в коляске полковой врач,

Печальным лицом умножает плач.

11

На козлах сидит фершал из Севастополя,

Поет плачевно: "Не одна во поле..."

12

Идет с кастрюлею квартирмейстер,

Несет для кутьи крахмальный клейстер.

13

Идет майорская Василиса,

Несет тарелку, полную риса.

14

Идет с блюдечком отец Герасим,

Несет изюму гривен на семь.

15

Идет первой роты фельдфебель,

Несет необходимую мебель.

16

Три бабы, с флером вокруг повойника,

Несут любимые блюда покойника:

17

Ножки, печенку и пупок под соусом;

Все три они вопят жалобным голосом.

18

Идут Буренин и Суворин,

Их плач о покойнике непритворен.

19

Идет, повеся голову, Корш,

Рыдает и фыркает, как морж.

20

Идут гуси, индейки и утки,

Здесь помещенные боле для шутки.

21

Идет мокрая от слез курица,

Не то смеется, не то хмурится.

22

Едет сама траурная колесница,

На балдахине поет райская птица.

23

Идет слабосильная команда с шанцевым

струментом,

За ней телега с кирпичом и цементом.

24

Между двух прохвостов идет уездный зодчий,

Рыдает изо всей мочи.

25

Идут четыре ветеринара,

С клистирами на случай пожара.

26

Гг. юнкера несут регалии:

Пряжку, темляк, репеек и так далее.

27

Идут гг. офицеры по два в ряд,

О новой вакансии говорят.

28

Идут славянофилы и нигилисты,

У тех и у других ногти не чисты.

29

Ибо, если они не сходятся в теории

вероятности,

То сходятся в неопрятности.

30

И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее

Русского безбожия и православия.

31

На краю разверстой могилы

Имеют спорить нигилисты и славянофилы.

32

Первые утверждают, что кто умрет,

Тот весь обращается в кислород.

33

Вторые – что он входит в небесные угодия

И делается братчиком Кирилла-Мефодия.

34

И что верные вести оттудова

Получила сама графиня Блудова.

35

Для решения этого спора

Стороны приглашают аудитора.

36

Аудитор говорит: "Рай-диди-рай!

Покойник отправился прямо в рай".

37

С этим отец Герасим соглашается,

И погребение совершается...

Исполнить, как сказано выше.

Полковник ***.

_____________

(*) Для себя я, разумеется, места не назначил. Как

начальник, я должен быть в одно время везде и предос

тавляю себе разъезжать по линии и вдоль колонны.

П р и м е ч а н и е п о л к о в о г о а д ъ ю т а н т а.

После тройного залпа из ружей, в виде последнего салюта

человеку и товарищу, г. полковник вынул из заднего кармана

батистовый платок и, отерев им слезы, произнес следующую

речь:

1

Гг. штаб– и обер-офицеры?

Мы проводили товарища до последней

квартиры.

2

Отдадим же долг его добродетели:

Он умом равен Аристотелю.

3

Стратегикой уподоблялся на войне

Самому Кутузову и Жомини.

4

Бескорыстием был равен Аристиду

Нo его сразила простуда.

5

Он был красою человечества,

Помянем же добром его качества.

6

Гг. офицеры, после погребения

Прошу вас всех к себе на собрание.

7

Я поручил юнкеру фон Бокт

Устроить нечто вроде пикника.

8

Это будет и закуска, и вместе обед

Итак, левое плечо вперед.

9

Заплатить придется очень мало,

Не более пяти рублей с рыла.

10

Разойдемся не прежде, как ввечеру

Да здравствует Россия – ура!!

П р и м е ч а н и е о т ц а Г е р а с и м а.

Видяй сломицу в оке ближнего, не зрит в своем ниже

бруса. Строг и свиреп быши к рифмам ближнего твоего,

сам же, аки свинья непотребная, рифмы негодные и уху

зело вредящие сплел еси. Иди в огонь вечный, анафема.

П р и м е ч а н и е р у к о ю п о л к о в н и к а.

Посадить Герасима под арест за эту отметку. Изгото

вить от моего имени отношение ко владыке, что Герасим

искажает текст, называя сучец – сломицею. Это все равно,

что если б я отворот назвал погонами.

Д о к л а д п о л к о в о г о а д ъ ю т а н т а.

Так как отец Герасим есть некоторым образом духовное

лицо, находящееся в прямой зависимости от Консистории и

Св. Синода, то не будет ли отчасти неловко подвергнуть

его мере административной посаждением его под арест, ус

тановленный более для проступков по военной части.

О т м е т к а п о л к о в н и к а.

А мне что за дело. Все-таки посадить после пикника.

П р и м е ч а н и е п о л к о в о г о а д ъ ю т а н т а.

Узнав о намерении полковника, отец Герасим изготовил

донос графу Аракчееву, в котором объяснял, что полковник

два года не был на исповеди. О том же изготовил он донос

и к архипастырю Фотию и прочел на пикнике полковнику от

пуски. Однако, когда подали горячее, не отказался пить за

здоровье полковника, причем полковник выпил и за его здо

ровье. Это повторялось несколько раз, и после бланманже и

суфле-вертю, когда гг. офицеры танцевали вприсядку, полк

овник и отец Герасим обнялись и со слезами на глазах сде

лали три тура мазурки, а дело предали забвению. При этом

был отдан приказ, чтобы гг. офицеры и юнкера, а равно и

нижние чины не смели исповедываться у посторонних иереев,

а только у отца Герасима, под опасением для гг. офицеров

трехнедельного ареста, для гг. юнкеов дежурств при помой

ной яме, а для нижних чинов телесного наказания.

* * *

ПОЭМЫ

ГРЕШНИЦА

1

Народ кипит, веселье, хохот,

Звон лютней и кимвалов грохот,

Кругом и зелень, и цветы,

И меж столбов, у входа дома,

Парчи тяжелой переломы

Тесьмой узорной подняты;

Чертоги убраны богато,

Везде горит хрусталь и злато,

Возниц и коней полон двор;

Теснясь за трапезой великой,

Гостей пирует шумный хор,

Идет, сливаяся с музыкой,

Их перекрестный разговор.

Ничем беседа не стеснима,

Они свободно говорят

О ненавистном иге Рима,

О том, как властвует Пилат,

О их старшин собранье тайном,

Торговле, мире, и войне,

И муже том необычайном,

Что появился в их стране.

2

"Любовью к ближним пламенея,

Народ смиренью он учил,

Он все законы Моисея

Любви закону подчинил;

Не терпит гнева он, ни мщенья,

Он проповедует прощенье,

Велит за зло платить добром;

Есть неземная сила в нем,

Слепым он возвращает зренье,

Дарит и крепость и движенье

Тому, кто был и слаб и хром;

Ему признания не надо,

Сердец мышленье отперто,

Его пытующего взгляда

Еще не выдержал никто.

Целя недуг, врачуя муку,

Везде спасителем он был,

И всем простер благую руку,

И никого не осудил.

То, видно, богом муж избранный!

Он там, по oнпол Иордана,

Ходил как посланный небес,

Он много там свершил чудес,

Теперь пришел он, благодушный,

На эту сторону реки,

Толпой прилежной и послушной

За ним идут ученики".

3

Так гости, вместе рассуждая,

За длинной трапезой сидят;

Меж ними, чашу осушая,

Сидит блудница молодая;

Ее причудливый наряд

Невольно привлекает взоры,

Ее нескромные уборы

О грешной жизни говорят;

Но дева падшая прекрасна;

Взирая на нее, навряд

Пред силой прелести опасной

Мужи и старцы устоят:

Глаза насмешливы и смелы,

Как снег Ливана, зубы белы,

Как зной, улыбка горяча;

Вкруг стана падая широко,

Сквозные ткани дразнят око,

С нагого спущены плеча.

Ее и серьги и запястья,

Звеня, к восторгам сладострастья,

К утехам пламенным зовут,

Алмазы блещут там и тут,

И, тень бросая на ланиты,

Во всем обилии красы,

Жемчужной нитью перевиты,

Падут роскошные власы;

В ней совесть сердца не тревожит,

Стыдливо не вспыхает кровь,

Купить за злато всякий может

Ее продажную любовь.

И внемлет дева разговорам,

И ей они звучат укором;

Гордыня пробудилась в ней,

И говорит с хвастливым взором:

"Я власти не страшусь ничьей;

Заклад со мной держать хотите ль?

Пускай предстанет ваш учитель,

Он не смутит моих очей!"

4

Вино струится, шум и хохот,

Звон лютней и кимвалов грохот,

Куренье, солнце и цветы;

И вот к толпе, шумящей праздно

Подходит муж благообразный;

Его чудесные черты,

Осанка, поступь и движенья,

Во блеске юной красоты,

Полны огня и вдохновенья;

Его величественный вид

Неотразимой дышит властью,

К земным утехам нет участья,

И взор в грядущее глядит.

Tо муж на смертных непохожий,

Печать избранника на нем,

Он светел, как архангел божий,

Когда пылающим мечом

Врага в кромешные оковы

Он гнал по манию Иеговы.

Невольно грешная жена

Его величьем смущена

И смотрит робко, взор понизив,

Но, вспомня свой недавный вызов,

Она с седалища встает

И, стан свой выпрямивши гибкий

И смело выступив вперед,

Пришельцу с дерзкою улыбкой

Фиал шипящий подает.

"Ты тот, что учит отреченью

Не верю твоему ученью,

Мое надежней и верней!

Меня смутить не мысли ныне,

Один скитавшийся в пустыне,

В посте проведший сорок дней!

Лишь наслажденьем я влекома,

С постом, с молитвой незнакома,

Я верю только красоте,

Служу вину и поцелуям,

Мой дух тобою не волнуем,

Твоей смеюсь я чистоте!"

И речь ее еще звучала,

Еще смеялася она,

И пена легкая вина

По кольцам рук ее бежала,

Как общий говор вкруг возник,

И слышит грешница в смущенье:

"0на ошиблась, в заблужденье

Ее привел пришельца лик

То не учитель перед нею,

То Иоанн из Галилеи,

Его любимый ученик!"

5

Небрежно немощным обидам

Внимал он девы молодой,

И вслед за ним с спокойным видом

Подходит к храмине другой.

В его смиренном выраженье

Восторга нет, ни вдохновенья,

Но мысль глубокая легла

На очерк дивного чела.

То не пророка взгляд орлиный,

Не прелесть ангельской красы,

Делятся на две половины

Его волнистые власы;

Поверх хитона упадая,

Одела риза шерстяная

Простою тканью стройный рост,

В движеньях скромен он и прост;

Ложась вкруг уст его прекрасных,

Слегка раздвоена брада,

Таких очей благих и ясных

Никто не видел никогда.

И пронеcлося над народом

Как дуновенье тишины,

И чудно благостным приходом

Сердца гостей потрясены.

Замолкнул говор. В ожиданье

Сидит недвижное собранье,

Тревожно дух переводя.

И он, в молчании глубоком,

Обвел сидящих тихим оком

И, в дом веселья не входя,

На дерзкой деве самохвальной

Остановил свой взор печальный.

6

И был тот взор как луч денницы,

И все открылося ему,

И в сердце сумрачном блудницы

Он разогнал ночную тьму;

И всe, что было там таимо,

В грехе что было свершено,

В ее глазах неумолимо

До глубины озарено;

Внезапно стала ей понятна

Неправда жизни святотатной,

Вся ложь ее порочных дел,

И ужас ею овладел.

Уже на грани сокрушенья,

Она постигла в изумленье,

Как много благ, как много сил

Господь ей щедро подарил

И как она восход свой ясный

Грехом мрачила ежечасно;

И, в первый раз гнушаясь зла,

Она в том взоре благодатном

И кару дням своим развратным,

И милосердие прочла.

И, чуя новое начало,

Еще страшась земных препон.

Она, колебляся, стояла...

И вдруг в тиши раздался звон

Из рук упавшего фиала...

Стесненной груди слышен стон,

Бледнеет грешница младая,

Дрожат открытые уста,

И пала ниц она, рыдая,

Перед святынею Христа.

1857 (?)

ИОАНН ДАМАСКИН

1

Любим калифом Иоанн;

Ему, что день, почет и ласка,

К делам правления призван

Лишь он один из христиан

Порабощенного Дамаска.

Его поставил властелин

И суд рядить, и править градом,

Он с ним беседует один,

Он с ним сидит в совете рядом;

Окружены его дворцы

Благоуханными садами,

Лазурью блещут изразцы,

Убраны стены янтарями;

В полдневный зной приют и тень

Дают навесы, шелком тканы,

В узорных банях ночь и день

Шумят студеные фонтаны.

Но от него бежит покой,

Он бродит сумрачен; не той

Он прежде мнил идти дорогой,

Он счастлив был бы и убогий,

Когда б он мог в тиши лесной,

В глухой степи, в уединенье,

Двора волнение забыть

И жизнь смиренно посвятить

Труду, молитве, песнопенью.

И раздавался уж не раз

Его красноречивый глас

Противу ереси безумной,

Что на искусство поднялась

Грозой неистовой и шумной.

Упорно с ней боролся он,

И от Дамаска до Царьграда

Был, как боец за честь икон

И как художества ограда,

Давно известен и почтен.

Но шум и блеск его тревожит,

Ужиться с ними он не может,

И, тяжкой думой обуян,

Тоска в душе и скорбь на лике,

Вошел правитель Иоанн

В чертог дамасского владыки.

"О государь, внемли! мой сан,

Величье, пышность, власть и сила,

Все мне несносно, все постыло.

Иным призванием влеком,

Я не могу народом править:

Простым рожден я быть певцом,

Глаголом вольным бога славить!

В толпе вельмож всегда один,

Мученья полон я и скуки;

Среди пиров, в главе дружин,

Иные слышатся мне звуки;

Неодолимый их призыв

К себе влечет меня все боле

О, отпусти меня, калиф,

Дозволь дышать и петь на воле!"

И тот просящему в ответ:

"Возвеселись, мой раб любимый!

Печали вечной в мире нет

И нет тоски неизлечимой!

Твоею мудростью одной

Кругом Дамаск могуч и славен.

Кто ныне нам величьем равен?

И кто дерзнет на нас войной?

А я возвышу жребий твой

Недаром я окрест державен

Ты примешь чести торжество,

Ты будешь мне мой брат единый:

Возьми полцарства моего,

Лишь правь другою половиной!"

К нему певец: "Твой щедрый дар,

О государь, певцу не нужен;

С иною силою он дружен;

В его груди пылает жар,

Которым зиждется созданье;

Служить творцу его призванье;

Его души незримый мир

Престолов выше и порфир.

Он не изменит, не обманет;

Все, что других влечет и манит:

Богатство, сила, слава, честь

Все в мире том в избытке есть;

А все сокровища природы:

Степей безбережный простор,

Туманный очерк дальних гор

И моря пенистые воды,

Земля, и солнце, и луна,

И всех созвездий хороводы,

И синей тверди глубина

То всe одно лишь отраженье,

Лишь тень таинственных красот,

Которых вечное виденье

В душе избранника живет!

О, верь, ничем тот не подкупен,

Кому сей чудный мир доступен,

Кому господь дозволил взгляд

В то сокровенное горнило,

Где первообразы кипят,

Трепещут творческие силы!

То их торжественный прилив

Звучит певцу в его глаголе

О, отпусти меня, калиф,

Дозволь дышать и петь на воле!"

И рек калиф: "В твоей груди

Не властен я сдержать желанье,

Певец, свободен ты, иди,

Куда влечет тебя призванье!"

И вот правителя дворцы

Добычей сделались забвенья;

Оделись пестрые зубцы

Травой и прахом запустенья;

Его несчетная казна

Давно уж нищим раздана,

Усердных слуг не видно боле,

Рабы отпущены на волю,

И не укажет ни один,

Куда их скрылся господин.

В хоромах стены и картины

Давно затканы паутиной,

И мхом фонтаны заросли;

Плющи, ползущие по хорам,

От самых сводов до земли

Зеленым падают узором,

И мак спокойно полевой

Растет кругом на звонких плитах,

И ветер, шелестя травой,

В чертогах ходит позабытых.

2

Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды!

Благословляю я свободу

И голубые небеса!

И посох мой благословляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму,

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду!

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить!

О, если б мог в свои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

Как горней бури приближенье,

Как натиск пенящихся вод,

Теперь в груди моей растет

Святая сила вдохновенья.

Уж на устах дрожит хвала

Всему, что благо и достойно,

Какие ж мне воспеть дела?

Какие битвы или войны?

Где я для дара моего

Найду высокую задачу?

Чье передам я торжество

Иль чье падение оплачу?

Блажен, кто рядом славных дел

Свой век украсил быстротечный;

Блажен, кто жизнию умел

Хоть раз коснуться правды вечной;

Блажен, кто истину искал,

И тот, кто, побежденный, пал

В толпе ничтожной и холодной,

Как жертва мысли благородной!

Но не для них моя хвала,

Не им восторга излиянья!

Мечта для песен избрала

Не их высокие деянья!

И не в венце сияет он,

К кому душа моя стремится;

Не блеском славы окружен,

Не на звенящей колеснице

Стоит он, гордый сын побед;

Не в торжестве величья – нет,

Я зрю его передо мною

С толпою бедных рыбаков;

Он тихо, мирною стезею,

Идет меж зреющих хлебов;

Благих речей своих отраду

В сердца простые он лиет,

Он правды алчущее стадо

К ее источнику ведет.

Зачем не в то рожден я время,

Когда меж нами, во плоти,

Неся мучительное бремя,

Он шел на жизненном пути!

Зачем я не могу нести,

О мой господь, твои оковы,

Твоим страданием страдать,

И крест на плечи твой приять,

И на главу венец терновый!

О, если б мог я лобызать

Лишь край святой твоей одежды,

Лишь пыльный след твоих шагов,

О мой господь, моя надежда,

Моя и сила и покров!

Тебе хочу я все мышленья,

Тебе всех песней благодать,

И думы дня, и ночи бденья,

И сердца каждое биенье,

И душу всю мою отдать!

Не отверзайтесь для другого

Отныне, вещие уста!

Греми лишь именем Христа,

Мое восторженное слово!

3

Часы бегут. Ночная тень

Не раз сменяла зной палящий,

Не раз, всходя, лазурный день

Свивал покров с природы спящей;

И перед странником вдали

И волновались и росли

Разнообразные картины:

Белели снежные вершины

Над лесом кедровым густым,

Иордан сверкал в степном просторе,

И Мертвое чернело море,

Сливаясь с небом голубым.

И вот, виясь в степи широкой,

Чертой изогнутой легло

Пред ним Кедронского потока

Давно безводное русло.

Смеркалось. Пар струился синий;

Кругом царила тишина;

Мерцали звезды; над пустыней

Всходила медленно луна.

Брегов сожженные стремнины

На дно сбегают крутизной,

Спирая узкую долину

Двойной отвесною стеной.

Внизу кресты, символы веры,

Стоят в обрывах здесь и там,

И видны странника очам

В утесах рытые пещеры.

Сюда со всех концов земли,

Бежав мирского треволненья,

Отцы святые притекли

Искать покоя и спасенья.

С краев до высохшего дна,

Где спуск крутой ведет в долину,

Руками их возведена

Из камней крепкая стена,

Отпор степному сарацину.

В стене ворота. Тесный вход

Над ними башня стережет.

Тропинка вьется над оврагом,

И вот, спускаясь по скалам,

При свете звезд, усталым шагом

Подходит странник к воротам.

"Тебя, безбурное жилище,

Тебя, познания купель,

Житейских помыслов кладбище

И новой жизни колыбель,

Тебя приветствую, пустыня,

К тебе стремился я всегда!

Будь мне убежищем отныне,

Приютом песен и труда!

Все попечения мирские

Сложив с себя у этих врат,

Приносит вам, отцы святые,

Свой дар и гусли новый брат!"

4

"Отшельники Кедронского потока,

Игумен вас сзывает на совет!

Сбирайтесь все: пришедший издалека

Вам новый брат приносит свой привет!

Велики в нем и вера и призванье,

Но должен он пройти чрез испытанье.

Из вас его вручаю одному:

Он тот певец, меж всеми знаменитый,

Что разогнал иконоборства тьму,

Чьим словом ложь попрана и разбита,

То Иоанн, святых икон защита

Кто хочет быть наставником ему?"

И лишь назвал игумен это имя,

Заволновался весь монахов ряд,

И на певца дивятся и глядят,

И пробегает шепот между ними.

Главами все поникнувши седыми,

С смирением игумну говорят:

"Благословен сей славный божий воин,

Благословен меж нас его приход,

Но кто же здесь учить того достоин,

Кто правды свет вокруг себя лиeт?

Чье слово нам как колокол звучало

Tого ль приять дерзнем мы под начало?"

Тут из толпы один выходит брат;

То черноризец был на вид суровый,

И строг его пытующий был взгляд,

И строгое певцу он молвил слово:

"Держать посты уставы нам велят,

Служенья ж мы не ведаем иного!

Коль под моим началом хочешь быть,

Тебе согласен дать я наставленье,

Но должен ты отныне отложить

Ненужных дум бесплодное броженье;

Дух праздности и прелесть песнопенья

Постом, певец, ты должен победить!

Коль ты пришел отшельником в пустыню,

Умей мечты житейские попрать,

И на уста, смирив свою гордыню,

Ты наложи молчания печать!

Исполни дух молитвой и печалью

Вот мой устав тебе в новоначалье".

______________

Замолк монах. Нежданный приговор

Как гром упал средь мирного синклита.

Смутились все. Певца померкнул взор,

Покрыла бледность впалые ланиты.

И неподвижен долго он стоял,

Безмолвно опустив на землю очи,

Как будто бы ответа он искал,

Но отвечать недоставало мочи.

И начал он: "Моих всю бодрость сил,

И мысли все, и все мои стремленья

Одной я только цели посвятил:

Хвалить творца и славить в песнопенье.

Но ты велишь скорбеть мне и молчать

Твоей, отец, я повинуюсь воле:

Весельем сердце не взыграет боле,

Уста сомкнет молчания печать.

Так вот где ты таилось, отреченье,

Что я не раз в молитвах обещал!

Моей отрадой было песнопенье,

И в жертву ты, господь, его избрал!

Настаньте ж, дни молчания и муки!

Прости, мой дар! Ложись на гусли, прах!

А вы, в груди взлелеянные звуки,

Замрите все на трепетных устах!

Спустися, ночь, на горестного брата

И тьмой его от солнца отлучи!

Померкните, затмитесь без возврата,

Моих псалмов звенящие лучи!

Погибни, жизнь! Погасни, огнь алтарный!

Уймись во мне, взволнованная кровь!

Свети лишь ты, небесная любовь,

В моей ночи звездою лучезарной!

О мой господь! Прости последний стон

Последний сердца страждущего ропот!

Единый миг – замрет и этот шепот,

И встану я, тобою возрожден!

Свершилось. Мрака набегают волны.

Взор гаснет. Стынет кровь. Всему конец!

Из мира звуков ныне в мир безмолвный

Нисходит к вам развенчанный певец!"

5

В глубоком ущелье,

Как гнезда стрижей,

По желтым обрывам темнеют пустынные кельи,

Но речи не слышно ничьей;

Все тихо, пока не сберется к служенью

Отшельников рой;

И вторит тогда их обрядному пенью

Один отголосок глухой.

А там, над краями долины,

Безлюдной пустыни царит торжество,

И пальмы не видно нигде ни единой,

Все пусто кругом и мертво.

Как жгучее бремя,

Так небо усталую землю гнетет,

И кажется, будто бы время

Свой медленный звучно свершает над нею полет.

Порой отдаленное слышно рычанье

Голодного льва;

И снова наступит молчанье,

И снова шумит лишь сухая трава,

Когда из-под камней змея выползая

Блеснет чешуей;

Крилами треща, саранча полевая

Взлетит иногда. Иль случится порой,

Пустыня проснется от дикого клика,

Посыпятся камни, и там, в вышине,

Дрожа и колеблясь, мохнатая пика

Покажется в небе. На легком коне

Появится всадник; над самым оврагом

Сдержав скакуна запененного лет,

Проедет он мимо обители шагом

Да инокам сверху проклятье пошлет.

И снова все стихнет. Лишь в полдень орлицы

На крыльях недвижных парят,

Да вечером звезды горят,

И скучною тянутся длинные дни вереницей.

6

Порою в тверди голубой

Проходят тучи над долиной;

Они картину за картиной,

Плывя, свивают меж собой.

Так, в нескончаемом движенье,

Клубится предо мной всегда

Воспоминаний череда,

Погибшей жизни отраженья;

И льнут, и вьются без конца,

И вечно волю осаждают,

И онемевшего певца,

Ласкаясь, к песням призывают.

И казнью стал мне праздный дар,

Всегда готовый к пробужденью;

Так ждет лишь ветра дуновенья

Под пеплом тлеющий пожар

Перед моим тревожным духом

Теснятся образы толпой,

И, в тишине, над чутким ухом

Дрожит созвучий мерный строй;

И я, не смея святотатно

Их вызвать в жизнь из царства тьмы,

В хаоса ночь гоню обратно

Мои непетые псалмы.

Но тщетно я, в бесплодной битве,

Твержу уставные слова

И заученные молитвы

Душа берет свои права!

Увы, под этой ризой черной,

Как в оны дни под багрецом,

Живым палимое огнем,

Мятется сердце непокорно!

Юдоль, где я похоронил

Броженье деятельных сил,

Свободу творческого слова

Юдоль молчанья рокового!

О, передай душе моей

Твоих стремнин покой угрюмый!

Пустынный ветер, о развей

Мои недремлющие думы!

7

Tщетно он просит и ждет от безмолвной юдоли покоя,

Ветер пустынный не может недремлющей думы развеять.

Годы проходят один за другим, все бесплодные годы!

Все тяжелее над ним тяготит роковое молчанье.

Так он однажды сидел у входа пещеры, рукою

Грустные очи закрыв и внутренним звукам внимая.

К скорбному тут к нему подошел один черноризец,

Пал на колени пред ним и сказал: "Помоги, Иоанне!

Брат мой по плоти преставился; братом он был по душе

мне!

Tяжкая горесть снедает меня; я плакать хотел бы

Слезы не льются из глаз, но скипаются в горестном

сердце.

Ты же мне можешь помочь: напиши лишь умильную

песню,

Песнь погребальную милому брату, ее чтобы слыша,

Мог я рыдать, и тоска бы моя получила ослабу!"

Кротко взглянул Иоанн и печально в ответ ему молвил:

"Или не ведаешь ты, каким я связан уставом?

Строгое старец на песни мои наложил запрещенье!"

Тот же стал паки его умолять, говоря: "Не узнает

Старец о том никогда; он отсель отлучился на три дня,

Брата ж мы завтра хороним; молю тебя всею душою,

Дай утешение мне в беспредельно горькой печали!"

Паки ж отказ получив: "Иоанне!– сказал черноризец,

Если бы был ты телесным врачом, а я б от недуга

Так умирал, как теперь умираю от горя и скорби,

Ты ли бы в помощи мне отказал? И не дашь ли ответа

Господу богу о мне, если ныне умру безутешен?"

Так говоря, колебал в Дамаскине он мягкое сердце.

Собственной полон печали, певец дал жалости место;

Черною тучей тогда на него низошло вдохновенье,

Образы мрачной явились толпой, и в воздухе звуки

Стали надгробное мерно гласить над усопшим рыданье.

Слушал певец, наклонивши главу, то незримое пенье,

Долго слушал, и встал, и, с молитвой вошедши в пещеру,

Там послушной рукой начертал, что ему прозвучало.

Так был нарушен устав, так прервано было молчанье.

__________

Над вольной мыслью богу неугодны

Насилие и гнет:

Она, в душе рожденная свободно,

В оковах не умрет!

Ужели вправду мнил ты, близорукий,

Сковать свои мечты?

Ужель попрать в себе живые звуки

Насильно думал ты?

С Ливанских гор, где в высоте лазурной

Белеет дальний снег,

В простор степей стремяся, ветер бурный

Удержит ли свой бег?

И потекут ли вспять струи потока,

Что между скал гремят?

И солнце там, поднявшись от востока,

Вернется ли назад?

8

Колоколов унылый звон

С утра долину оглашает.

Покойник в церковь принесен;

Обряд печальный похорон

Собор отшельников свершает.

Свечами светится алтарь,

Стоит певец с поникшим взором,

Поет напутственный тропарь,

Ему монахи вторят хором:

Тропарь

"Какая сладость в жизни сей

Земной печали непричастна?

Чье ожиданье не напрасно?

И где счастливый меж людей?

Все то превратно, все ничтожно,

Что мы с трудом приобрели,

Какая слава на земли

Стоит тверда и непреложна?

Все пепел, призрак, тень и дым,

Исчезнет все как вихорь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны и бессильны.

Рука могучего слаба,

Ничтожны царские веленья

Прими усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья!

Как ярый витязь смерть нашла,

Меня как хищник низложила,

Свой зев разинула могила

И все житейское взяла.

Спасайтесь, сродники и чада,

Из гроба к вам взываю я,

Спасайтесь, братья и друзья,

Да не узрите пламень ада!

Вся жизнь есть царство суеты,

И, дуновенье смерти чуя,

Мы увядаем, как цветы,

Почто же мы мятемся всуе?

Престолы наши суть гроба,

Чертоги наши – разрушенье,

Прими усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья!

Средь груды тлеющих костей

Кто царь? кто раб? судья иль воин?

Кто царства божия достоин?

И кто отверженный злодей?

О братья, где сребро и злато?

Где сонмы многие рабов?

Среди неведомых гробов

Кто есть убогий, кто богатый?

Все пепел, дым, и пыль, и прах,

Все призрак, тень и привиденье

Лишь у тебя на небесах,

Господь, и пристань и спасенье!

Исчезнет все, что было плоть,

Величье наше будет тленье

Прими усопшего, господь,

В твои блаженные селенья!

И ты, предстательница всем!

И ты, заступница скорбящим!

К тебе о брате, здесь лежащем,

К тебе, святая, вопием!

Моли божественного сына,

Его, пречистая, моли,

Дабы отживший на земли

Оставил здесь свои кручины!

Все пепел, прах, и дым, и тень!

О други, призраку не верьте!

Когда дохнет в нежданный день

Дыханье тлительное смерти,

Мы все поляжем, как хлеба,

Серпом подрезанные в нивах,

Прими усопшего раба,

Господь, в селениях счастливых!

Иду в незнаемый я путь,

Иду меж страха и надежды;

Мой взор угас, остыла грудь,

Не внемлет слух, сомкнуты вежды;

Лежу безгласен, недвижим,

Не слышу братского рыданья,

И от кадила синий дым

Не мне струит благоуханье;

Но вечным сном пока я сплю,

Моя любовь не умирает,

И ею, братья, вас молю,

Да каждый к господу взывает:

Господь! В тот день, когда труба

Вострубит мира преставленье,

Прими усопшего раба

В твои блаженные селенья!"

9

Так он с монахами поет.

Но вот меж ними, гость нежданный,

Нахмуря брови, предстает

Наставник старый Иоанна.

Суровы строгие черты,

Главу подъемля величаво:

"Певец,– он молвит,– так ли ты

Блюдешь и чтишь мои уставы?

Когда пред нами братний прах,

Не петь, но плакать нам пристойно!

Изыди, инок недостойный,

Не в наших жить тебе стенах!"

И, гневной речью пораженный,

Виновный пал к его ногам: