Текст книги "Ядерный Вий (сборник)"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Мамкин вошла на цыпочках. Оценив обстановку, вернулась в кухню; Папкин положил папиросу и нетерпеливо дернул подбородком.

– Смотрит телевизор, – прошептала сияющая Мамкин.

Не говоря ни слова, Папкин снова схватил папиросу и вытянул добрую треть в одну затяжку.

– Подождем. Подождем, – пробормотал он упрямо.

– В садике сказали, что он играл, – Мамкин уже поверила в свершившееся чудо.

– Ты уже говорила.

– И снова скажу. А знаешь, во что? Давай, говорит, играть, будто мне три года, а тебя еще вообще нет.

Не выдержав, Папкин вышел в коридор, подкрался к двери, заглянул.

– Четыре минуты до конца второго раунда, – сказали в комнате.

– Свин! – позвал Папкин.

– Чего? – Толик сердито повернулся.

– Тебе хоккей нравится? – Ничего, – Толик погладил себя по животу и развалился на диване.

Папкин не нашелся, что бы еще у него спросить, попятился, вернулся к Мамкин.

– Он отвечает, – молвил он деревянным голосом. – Он на меня реагирует.

– Уй! – Мамкин тихо взвизгнула и бросилась ему на шею.

Папкин взволнованно налил себе полную кружку крепчайшего кофе, тут же про нее забыл и стал расхаживать по кухне, бесцельно подбирая и ставя на место разные предметы.

Мамкин схватила телефонную трубку, набрала номер. Прозрачные кнопочки светились подводным светом.

– Я вас слушаю, – послышался голос методиста.

– Добрый вечер, – сказала Мамкин и взволнованно назвалась. – Мы вам звоним… Мы хотим просто сказать, что… Что все у нас лучше и лучше!

– Так и должно быть, – уверенно ответил методист. – Все было проще, чем я ожидал.

Мамкин, хотя она уже звонила методисту и подробно рассказывала о радостных сдвигах в состоянии Толика, сбивчиво повторила сегодняшнюю сводку.

– Все замечательно, – терпеливо ответил тот. – Он что-то положил в свою красную руку… когда с ней встретился… Не знаю, что, это его личный секрет. И вот она убралась. Извините. Ко мне пришел посетитель. Позвоните утром, если возникнут какие-нибудь вопросы.

Последнее условие он подчеркнул.

– Спасибо! – Мамкин уже отключилась, но все продолжала благодарить: – Спасибо… спасибо…

– Пап! Мам! – до них донесся капризный призыв Толика. – Почините кнопку!

Папкин и Мамкин бросились в комнату. Экран был заполнен шуршащим «снегом», а Толик с досадой вертел в руках пульт.

– Дай-ка мне, Свин, – Папкин отобрал штуковину и вернул изображение на место. Толик, облегченно вздохнув, оседлал подушку и начал впитывать рекламу «имодиума».

Охотник целился в огромного медведя, но тот лишь громко хохотал и доставал откуда-то из-за спины пластинку таблеток. "Медвежья болезнь? Забудьте! Примите имодиум!"

Толик восторженно захохотал и задрыгал ногами.

– А-а-а! – вопил он, показывая пальцем на экран. – У него живот прошел – правда, Папкин?

Вместо Папкина улыбнулась Мамкин.

– Ты только сейчас понял? Этого мишку уже месяц показывают.

– Ты что! Я его никогда не видел!

– Да не мог ты не видеть. Сидел в углу, телевизор работал, и мишка через каждые полчаса.

– Нет, не видел!

– Отстань от него, – шепнул Папкин. – Может быть, он не воспринимал. Не спорь.

Мамкин отправилась делать оладушки.

– Дядя доктор передает тебе привет, – осторожно сообщил Папкин. – Он спрашивал, как твои дела.

– Какой дядя доктор? – рассеянно спросил Толик. Он уже отвлекся от экрана и сосредоточенно рассматривал свой нательный крестик.

– Ну, как – какой? Тот, к которому мы ходили.

– Не помню никакого дяди доктора, – пробормотал Толик.

Папкин присел на краешек тахты.

– Ты не помнишь доктора?

– Не-а, – тот продолжал вертеть крестик. – "Спа-си и со-хра-ни", – прочитал он по складам. – Здесь написано "спаси и сохрани", а почему – я не знаю, такая надпись, наверно, так надо…

Весело болтая про крестик, Толик уже не обращался к Папкину и беседовал сам с собой. Папкин поймал себя на мысли, что знание смысла надписи должно представляться великим благом, но он почему-то был рад неведению сына и хотел, чтобы оно продлилось как можно дольше.

Толик, наконец, оставил крестик в покое и потянулся за пультом.

Папкин вернулся на кухню. Там он озабоченно хлебнул чуть теплого кофе и вперился взглядом в спину Мамкин, которая помешивала в миске деревянной ложкой.

– Мамочка! – окликнул ее Папкин. – Он доктора не помнит.

– Да ты что? – Мамкин изумленно обернулась.

– Он тебя дразнит.

– Не похоже.

– Совсем-совсем не помнит?

– Я не уточнял, – огрызнулся Папкин с раздражением. – Какая разница? Хоть бы и не совсем.

– Может быть, это входило в процедуру, – догадалась Мамкин и снова взялась за ложку. – Ему так велели. Загипнотизировали – и приказали все забыть.

– Он говорил, что гипноза не будет.

– Ну, что-то другое было. Позвони и спроси, если это тебя так беспокоит.

– Да нет, – неуверенно сказал Папкин. – Оно и к лучшему. Не то воспоминание, за которое стоит цепляться. Он включил приемник, но слушать не стал. Подсел к столу, забарабанил пальцами по скатерти.

4

– Я должна вам сказать, что у Толика, по-моему, еще остались проблемы, – сказала воспитательница.

Мамкин встревоженно посмотрела на Толика, который прыгал вокруг башни из огромных разноцветных кубиков. Американская фраза перенесла ее в реальность американских же фильмов про серьезные проблемы, решение которых требует особого мужества. Например, у маленького героя обнаруживается лейкемия или СПИД, однако общими стараниями ему все же удается реализовать себя, и победитель безмятежно, с угасающей улыбкой на губах, отбывает в мир иной.

– Он, конечно, изменился к лучшему, – заспешила воспитательница. – Но у него что-то с памятью.

– С памятью, – упавшим голосом повторила Мамкин.

– Две недели назад мы учили стихотворение про зяблика. Он выучил, с выражением прочитал. А сегодня не помнит ни строчки. И утверждает, что вообще никогда не учил этот стих.

– Мы с ним поговорим, – у Мамкин задрожали губы. – Толик! Толик! Пойдем, сынуля, домой, собирайся.

Толик помчался в раздевалку.

На улице он оживленно рассказывал про какую-то черепаху. Мамкин покорно кивала, удивляясь, что ватные ноги каким-то чудом ей служат. С рекламного щита на нее смотрел недобрый Дед Мороз, похожий на дежурного педиатра.

– А что там с зябликом? – спросила Мамкин, когда Толик на миг замолчал, чтобы проглотить слюну.

– Ничего! – легко отозвался Толик. – Все она выдумывает. Я таких стихов не знаю! Ой, что это там, смотри!

Он потащил ее за руку. Мамкин проследила за его взглядом и поняла, что речь шла об открывшемся на днях зоомагазине. Витрина была расписана аляповатыми рыбками и кисками. Ступеньки уходили в подвал.

– Мы же тут были. Тут зверюшек продают, корм для них, клетки…

– Нет, не были! Я хочу посмотреть!

– Да как же не были? Ты хомячка выпрашивал…

– Знаешь, что? – Толик приостановился и топнул ногой. – Если желаешь знать, я вообще никогда никаких хомячков не видал!

Мамкин не сразу поняла, что он такое говорит. Секундой позже она решила, что сейчас потеряет сознание. Упадет без чувств, а Толик будет крутиться рядом. Прохожие будут бить ее по щекам, расстегнут сумку, вынут паспорт… Она вспомнила, что паспорт остался дома.

– Толик, подожди. Сейчас мы туда сходим. Скажи мне сначала: где мы живем?

– Адрес, что ли? – с грубоватой пренебрежительностью уточнил Толик.

– Да. Адрес. Улицу, дом, квартиру.

Толик назвал, и Мамкин стало немного легче.

Но тут она встрепенулась снова:

– А почему ты шепелявишь?

– Потому что я не умею говорить «сэ»!

– Как же не умеешь? Тебя научили, ты все выговаривал правильно!

– Ничему меня не учили! – Здесь Толик расплакался. – Я хочу посмотреть хомячка! Что ты ко мне пристаешь со своими дурацкими вопросами!

Он шепелявил безбожно, что твой англичанин.

Мамкин прислушалась. Помимо «с», пропало недавно поставленное «ш».

"Что же это такое?" – подумала она, безучастно спускаясь в подвальчик.

В вонючей клетке суетились белые и рыжие хомячки, их было штук десять-двенадцать.

– Купи! – потребовал Толик, заранее уверенный в отказе и потому сверх меры хамоватый.

– У меня нет денег, – сказала Мамкин. – В другой раз.

– Тогда рыбок.

– Пойдем отсюда. У нас нет аквариума.

– Ну и что! Я посажу их в банку!

– А ну, шагай! – Мамкин забылась и рявкнула.

Толик в ярости пнул какую-то приступочку.

– Пойдем, сынулечка, – Мамкин потянула его наверх. – Поиграем в песочек. Нам ведь вчера привезли песочек. В песочницу. Самосвал. Дядя приехал и насыпал.

– Нет! Там нет песочка!

Там был песочек. Мамкин беспомощно прислонилась к стене. Она с ужасом смотрела на Толика, но видела одних хомячков.

5

– Нам очень нужно вас увидеть! – кричала Мамкин в трубку.

Папкин кружил по кухне, сжимая в зубах потухшую папиросу.

– Пап! – позвали из комнаты. – Пап, иди сюда! У меня тут что-то не получается!

– Успокойтесь, – сдержанно ответил методист.

– Что случилось?

– Он все забывает! Одно вылечили, а другое сделали!

– Я не лечу… – затянул свою песню упрямый методист. – Я – фаси…

– Верните, как было!

– Я не могу. Вернуть. И разговаривать. Извините, но я переезжаю. Ваш телефон у меня есть, я с вами свяжусь.

– Подождите, подождите…

Папкин остановился:

– Дай я!

– Он отключился, – Мамкин села на табурет. – Он умывает руки.

– Ну, пап! – Толик перешел на визг. – Па-а-а-а-ап! Па-а-а-а-ап!..

– Господи, иду, – Папкин быстро вышел из кухни. Мамкин сидела, как изваяние.

Толик встретил Папкина с коробкой в руках. Детали конструктора были свалены в кучу, на полу накренилось жалкое, недостроенное сооружение.

Папкин присел на корточки:

– Что, никак?

– Ну, да. Помоги.

– Давай, – Папкин вздохнул, уселся на пол и запустил руку в коробку. Вскоре он увлекся. Толик отошел от дел и придирчиво следил за строительством.

Папкин ставил крышу, когда Мамкин снялась с табурета и присоединилась к ним.

Она, конечно, сразу усмотрела неправильность, на которую Папкин по мужскому недомыслию не обратил внимания. Но к конструктору это не имело никакого отношения.

– А что это у тебя за тапки? – спросила она подозрительно. – Где ты их откопал?

– В кладовке, – объяснил Толик с досадой. – Нельзя, что ли?

– Да можно. Но они же тебе давно малы!

– А вот и нет! – Толик с торжеством покрутил ногой. – В самый раз.

Старые, драные тапки пришлись ему впору.

– Сынуля, пойдем-ка со мной, – Мамкин взяла Толика за руку. – На минуточку.

– Пап, ты не напорти! – предупредил Толик и вышел с ней в коридор.

Мамкин поставила его к косяку.

– Измеряться будем? – спросил Толик.

– Да. Мы давно не измерялись.

Но никакие измерения не понадобились. И так было видно, что Толик уменьшился на добрых три-четыре сантиметра.

А ночью надул в постель. В последний раз он описался полтора года назад.

6

– Анализы у него в порядке, – сказали в поликлинике. И в умном институте. – Зачем вы так нервничаете? В прошлый раз, когда вы его измеряли, он схитрил, встал на цыпочки.

– Он, конечно, немного отстает в развитии, – добавили там же. – Но он нагонит. Такое случается.

7

Мамкин перебирала фотографии.

– Вот, – она сунула Папкину снимок. – Вот второй. Вот третий.

– Да, – сказал Папкин, всмотревшись. Снимки были сделаны, когда Толику исполнилось три года. Но сегодняшний Толик ничем не отличался от тогдашнего.

– Свин, – позвал сына убитый Папкин. – Посмотри сюда. Узнаешь?

– Узнаю, – Свин радостно заулыбался. – Это мы на горке. А это я где?

– За городом.

– За каким загородом?

– Покажи мне рот, – потребовала Мамкин.

Толик повиновался и даже высунул язык:

– Э-э-э-э!

– Язык убери. Ты видишь?

– Что там? – с горьким спокойствием спросил Папкин.

– Зуб на месте. Тот, который выпал. Он снова тут.

– Не бойся, сынуля, – встрепенулась Мамкин. – Мы не пойдем к зубному доктору.

– А почему? – в вопросе Толика не было ни страха, ни облегчения.

К зубному врачу он впервые попал в возрасте четырех лет. Непонятности с зубами уже не связывались в его сознании с креслами, сверлами и клещами.

Мамкин смахнула фотографии в коробку, встала и потянула Папкина за рукав.

– На пару слов. Папкин тоже встал и чуть качнулся. От него разило, как от канистры со спиртом.

– Хоть двадцать две пары.

– Возьми себя в руки, – Мамкин вывела его в коридор. – Как по-твоему, чем это все закончится?

– Он исчезнет, – Папкин трагически осклабился. – Его утащит красная рука.

– Я это понимаю. Как он исчезнет?

Папкин задумался.

– Как? Пшик – и нету.

Мамкин закрыла лицо руками. Из-под ладоней послышалось отрывистое взрыкивание, мало чем напоминавшее плач.

– Потом и я пшикнусь, – сказал Папкин. – Достану веревку, подставлю табуретку.

– Заткнись, сволочь! – простонала Мамкин. – Мы положим его в больницу.

– Положим, – не стал спорить Папкин.

Мамкин размахнулась и отвесила ему оплеуху. Папкин схватился за ухо и вытаращил глаза. Он стоял и раскачивался. Мамкин замахнулась снова.

…Толик разглядывал азбуку. Он перелистывал страницы и сосредоточенно мычал под нос знакомые буквы.

Детали конструктора были свалены в коробку, коробка – задвинута в угол. Толик больше не интересовался конструктором.

Рядом с азбукой сидел тряпочный медведь и тоже учился.

– Пойми простую вещь, – голос Мамкин был ровен и бесцветен. – Все произойдет здесь, дома. Никто не даст мне направления в больницу с такими жалобами.

– Ты же только что собиралась его пристроить, – Папкин ничего не понял и остановился на полпути к бару, с занесенной ногой.

– Я о другом, – пробормотала Мамкин. – Позвони Лыковым, попроси у них кроватку.

– Не спеши, не надо гнать гусей…

– Позвони, – упрямо повторила Мамкин. – Скажи, что… что это ненадолго.

– Завтра, – буркнул Папкин и опустил ногу. Все это время он держался за стенку.

– Дай мне руку, – потребовала Мамкин. Тот послушно протянул ладонь. Мамкин взяла ее и приложила к своей груди.

– Отстань, – поморщился Папкин. – Не до того, тошно.

– Идиот, – она покачала головой. – Потрогай.

– Ну, потрогал. Что дальше?

– Набухла, что. Чувствуешь?

Папкин с неожиданной брезгливостью помял грудь двумя пальцами.

– Мерин, – сказала Мамкин уничтожающе. – Не помнишь, какая у жены сиська.

– Тебе мерещится, – огрызнулся Папкин. – Пустишь ты меня, или нет?

– Успеешь. Сначала позвони Лыковым. И… попроси у них какую-нибудь одежду. Мы же все раздали.

– Дай, я пройду!

– Успеешь, тебе сказано. Я забрала его из сада. С ним уже никто не общается. Воспитатели его сторонятся, как чумы.

– Бери отпуск, сиди с ним…

– Я уже взяла. Но не отпуск. Я ушла с работы. Погоди, запойная скотина, скоро до тебя дойдет.

Это подействовало. Папкин снова остановился.

– Что ты мелешь! Рехнулась? – А что мне остается? Не могу же я появиться на службе в таком виде.

– Да в каком-таком виде? О чем ты?

– Увидишь. Немного осталось.

– Я найду эту суку с дудочкой, – Папкин сжал кулаки. – Этого долбаного колдуна. Я засуну ему дудочку в…

– Плюнь на него. Он сам перетрусил и сбежал.

– Неважно! Разыщу экстрасенса, бабку! Его у меня наизнанку выворотит! И Свина расколдуют!

– Позвони Лыковым, – устало повторила Мамкин и скрылась в спальне.

Папкин отпер дверцу бара, наполнил стакан.

– Дай мне, – попросил Толик. – Я хочу соку.

– Это не сок. Тебе нельзя.

– А что это?

– Транквилизатор.

– Тан…кизатол, – повторил Толик удовлетворенно.

8

Папкин стоял перед раковиной и охлаждал бутылочку с кипяченым молоком.

Из спальни доносилось требовательное кваканье.

На столе стояло блюдце с тертым яблоком. Из рациона Толика постепенно исключались взрослые продукты – в той же последовательности, в какой некогда добавлялись, только наоборот.

Горлышко бутылки плотно облегала толстая соска.

У Папкина дрожали руки. Ему казалось, что в квартире поселилось привидение.

Он взвесил в ладони бутылочку, гадая, достаточно ли она тяжела, чтобы проломить пятимесячную голову.

Его передернуло. Конечно, он не сможет этого сделать. И яду не сможет подсыпать.

Когда он вошел в комнату, Мамкин уже держала Свина на руках. Свин корчил рожи, беспорядочно взмахивал ручками, хныкал.

– Я напрасно уволилась, – Мамкин истерично хихикнула. – На все про все хватило бы отпуска. Он завтра исчезнет.

Папкин передал ей бутылочку.

Толик нахмурился, зачмокал; Мамкин приподняла донышко пальцем, чтобы молоко закачивалось быстрее.

Папкин отвернулся.

– Нет, ты смотри, – пропела Мамкин, и в ее пении было больше истерики, чем в смехе. – Это твоя работа. Ты нашел фасилитатора.

– Я найду его снова, – в сотый раз пообещал Папкин.

– Ищи сколько влезет. Скоро ты будешь свободен. Не надо ходить в садик, нянчиться…

– Заткнулась бы ты.

– Сука.

Папкин сжал кулаки. Мамкин довольно улыбнулась.

Толик, прощально чавкая, отвалился от бутылочки. Мамкин машинально оценила, сколько он выпил.

– Умница, – похвалила она: тоже автоматически. – Ложись, отдыхай.

Папкин ущипнул себя за руку. Он много раз читал, что так полагается делать в различных сомнительных ситуациях. В момент щипка он некоторым образом следил за собой со стороны.

"Что я ерундой занимаюсь?"

Он пригляделся к стенам, углам, затененным нишам. Ему казалось, что он сумеет уловить нечто – движение воздуха, вибрацию, скользкую тень. Где-то прячется живой насос. Иначе куда все девается?

– Сходи в аптеку, – приказала Мамкин, поправлявшая Толику одеяло. – Купи побольше ваты, бинтов. Что-нибудь от боли, но не анальгин, покрепче. Йод у нас есть.

– Что это ты надумала?

– Я надумала? Это ты не додумал. Нам гарантировали статус кво.

– Сам знаю, не глупея тебя. Он не уточнил, на какой момент.

– Узнаешь в ближайшем будущем.

– Меня смущает слово «будущее».

– Тебя ничего не смущает. Водку жрешь, сволочь, с утра до вечера, а я крутись.

9

Папкин метнулся к окну. Мамкин так орала, что он боялся свидетелей с улицы. Действительно, под окнами остановились две чинные дамы. Какая-то часть Папкина, назвавшего про себя их дамами, привычно позлорадствовала: определение было формальным, поверхностным.

– Помоги же ему! – прохрипела Мамкин.

Папкин не шевельнулся.

– Расслабься, – процедил он ледяным голосом. – Он справится, можешь не волноваться. Этот не пропадет.

Он продолжал смотреть в окно. За спиной раздавалось настойчивое хлюпанье; Мамкин взрыкивала, то и дело срываясь на пронзительный визг.

Папкин взглянул лишь однажды и больше не пытался. Он успел заметить половину Толика, который отталкивался ручками и забирался в окровавленную Мамкин. Толик молчал, глаза его были крепко зажмурены. Он был мокрый, фиолетового цвета, весь в складках.

– Подтолкни же, – взывала Мамкин. – Сейчас голова пойдет!

Папкин молчал.

Толик сделал отчаянный рывок. Головка по уши втянулась в промежность. Кожа Мамкин натянулась и лопнула. Не глядя, та протянула руку и принялась пальцами уминать осклизлое темечко.

– Все? – осведомился Папкин. К двум дурам подошла третья; все трое с любопытством поглядывали на окно, в котором торчал окаменевший Папкин.

– Ай! Ай! – закричала Мамкин.

Тряпки и простыни внезапно намокли. И это потрясло ее больше всего прочего: воды. Их не было в ней, и не было нигде, и вот они хлынули из ниоткуда, пропитав материю. Сейчас они всосутся, но как им всосаться, когда…

– Смотри! Смотри! Смотри! – Мамкин, судя по странной окраске воплей, сошла с ума.

Папкин не выдержал и медленно повернулся. Он, наконец, увидел то, чего так долго искал. Простыни сами собой свернулись в жгут. Один его конец ткнулся в Мамкин, по жгуту пробежала волна. Ткань начала отжиматься; Мамкин принялась ритмично двигать тазом, усваивая влагу.

Огромный живот шевелился, Толик осваивался.

Кровавые пятна бледнели и испарялись.

Мамкин кряхтела.

Потом Папкин понял, что она молчит, а кряхтение продолжается.

10

– Да, привет, – сказал Папкин в трубку. – Нет, извини. Давай в другой раз. У нас тут мелкие проблемы, – он покосился на Мамкин живот.

– Дня через три, – шепотом подсказала Мамкин. – Тогда уже будет недель четырнадцать, не видно.

На ней было просторное ситцевое платье. Мамкин сидела с зеленым лицом и через каждые полчаса бегала в уборную: токсикоз. Ее так выворачивало, что Папкин морщился.

– Аборт уже поздно, – оправдывалась она.

– Еще рано, – поправлял ее Папкин.

К ним обоим, как это ни странно, вернулось душевное равновесие.

– Осталась неделька, – Папкин пощелкивал пальцами.

Однажды он рассеянно листал записную книжку и наткнулся на телефон методиста.

– Что это за номер? – спросил он озабоченно, обращая вопрос в пустоту.

– Баба, небось, какая, – усмехнулась Мамкин.

…С платьем расстались ровно через три дня – как и хотели.

Пришли гости, про Толика никто не спросил. Выпили, накурили, заводили музыку.

В воскресенье Мамкин заметила, что Папкин ходит вокруг нее кругами.

– Чего ты вьешься?…

И в ту же секунду их швырнуло друг к другу, они даже не успели приготовить объятия. Папкин повалил Мамкин на кровать, думал поиграть, но чуждая сила не позволила ему разводить канитель. Не вышло и ритма; Папкин дернулся дважды и, холодея, почувствовал, как нечто густое, попирая законы природы, устремилось из Мамкин в него. Ему почудился отрывистый всхлип, но это, конечно, чмокнули запоздалые выделения. Та же сила отбросила Папкина от Мамкин.

– Порядок, – прокомментировал Папкин, и сам не понял, к чему он это сказал.

Мамкин пошла подмываться, но тут же вернулась: все было чисто.

– Поздравляю со статусом кво, – сказала она и вздохнула.

– С чем?

– С чем слышал.

– Не знаю, о чем ты.

– А я и сама не знаю.

– Навеяло.

– Навеяло.

– Ну и черт с ним. Что за медведь тут валяется под ногами? Спрячь, пока не убились.

Папкин держался, как взрослый, но в глубине души знал, что ему только пять лет. Он стоит у калитки, глядит на дорогу и ждет гостей. Но кто-то подходит, берет его за руку и навсегда уводит прочь.

Апрель 2001