Текст книги "Натюр Морт (сборник)"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Бугай, посчитав дальнейшие споры бесполезными, свистнул. В прихожей возник опасного вида гориллоид с мобильником в кулаке.

– Выбирай, – сказал здоровяк. – Или ты сию секунду колешься, или тебя никто никогда не найдет.

Гориллоид улыбнулся, призывая быть откровенным.

Александр Терентьевич вздохнул и опустился на корточки, потому что устал стоять. Глядя в пол, он приступил к рассказу. Он монотонным, равнодушным голосом рассказал про все, что с ним происходило на протяжении последних дней. Его не перебивали, а обратить очи к слушателям и взглянуть на их отношение к поступающей информации Клятов не посмел. Когда безумное повествование подошло к концу, первый лоб спросил:

– Отговорился, что ли?

Клятов кивнул. Молодые люди расхохотались.

– Тебе лечиться надо, – посоветовал первый. – У тебя крыша поехала, ты в курсе?

– Больше мне сказать нечего, – Александр Терентьевич стиснул зубы. Тут в беседу вмешался гориллоид:

– Мужик при бабках, продай ему, что просит, – пробурчал он со скукой и меланхолией.

– Ты что? – опешил его товарищ. – Он же конкретно засветится и нас сдаст!

– Не факт, – покачал головой тот. – Кто ему поверит? Ствол чистый, на нем – ничего. Пускай сдает.

– Мочилово устроит, – озабоченно напомнил бугай. – Реальное.

– Ну и ладно.

Наступило молчание. Решившись, Александр Терентьевич поднял глаза.

– Посиди здесь, – приказал гориллоид и скрылся в комнате, откуда доносились скорбные мужественные речи и звон посуды. Вернулся минут через десять: с кем-то совещался. Все это время бугай караулил полоумного гостя на случай чего.

– С тебя пятьсот гринов, – изрек он с иронией, достойной уважения в подобной личности.

Понимая, что он зря отворачивается и это не спасет, Александр Терентьевич все же отвернулся и срывающимися пальцами отсчитал деньги. Их взял опять-таки бугай – помусолил, помял, просмотрел на свет.

– Это Пендаля деньги, – напомнил Клятов.

– И что с того? – хмыкнул бугай. – Все нормально, – сказал он гориллоиду. Тот протянул Александру Терентьевичу тяжелый сверток.

– Получи, терминатор, – его слова прозвучали еще ехиднее, чем до того. – Что-нибудь еще? Помповая пушка? Крылатая ракета?

– Не нужно, – отозвался Клятов. – Я теперь пойду, если можно. Спасибо вам. Ваш поступок зачтется обоим.

– Ишь ты! – Бугай даже отодвинулся. – Ладно, разбежались. Погоди, нехотя он остановил Александра Терентьевича, который похолодел и приготовился к беде. – Запоминай телефон – вдруг пригодится. Но будешь болтать – голову откусим!

– Дайте, на чем записать, – попросил Клятов.

– Козлина! Запоминай, тебе сказано, пока я добрый!

Александр Терентьевич покорно прослушал номер, кивая после каждой цифры.

Но, естественно, забыл его сразу, едва покинул квартиру. Его голова была занята другим. Запихнув сверток в карман пиджака, он отправился в хозяйственный магазин. Там он долго выбирал и, наконец, купил два страшных кухонных ножа с лезвиями около полуметра длиной. В другом отделе приобрел топор. "Хорошо бы саблю", – пришло ему на ум, и он какое-то время всерьез намеревался навестить антикварную лавку, но передумал. Если ночные гады станут уязвимыми, с них будет довольно и того, что уже есть.

Теперь – парикмахерская. Ночью его, как он отлично запомнил, таскали за волосы, и он не собирался позволять противнику столь роскошного удовольствия. Поэтому часом позже Александр Терентьевич вышел из салона с обритым наголо черепом.

В основном он подготовился неплохо. Возможно, следует сделать что-нибудь еще? Точно! Клятов звонко хлопнул себя по лбу. Растяпа! Самое-то главное…Настало время позаботиться о путеводном коктейле – достаточно крепком, но и не таком, чтоб сразу окочуриться. Александр Терентьевич присел на скамейку и снова погрузился в раздумья. Слабый ветер покачивал ветви акации; Клятов машинально взглянул на почки и отметил, что времени у него в обрез. Вскоре химический состав эликсира предстал перед ним во всей ясности. Александр Терентьевич зашел в магазин бытовой химии и вышел оттуда с покупками.

Больше искать было нечего, но Клятов невольно оттягивал момент свидания с обитателями флигеля. Кроме того, ему захотелось пошалить – хлопнуть, так сказать, на прощание дверью. Он завернул на вещевой рынок, где разжился армейским камуфляжем, десантными ботинками и баночкой гуталина. Больше тянуть было нельзя – опасно шляться по городу с его-то ношей. Александр Терентьевич, боясь общественного транспорта, пошел домой пешком.

Войдя в квартиру, он остановился на пороге и окинул затравленным взглядом пустой коридор. Во флигеле царила гробовая тишина. Ни одна из комнат не подавала признаков жизни, но Клятов точно знал, что враг на месте, и Двенадцать Месяцев всего лишь затаились, выжидая.

15

…Кухонную бутылку кто-то уже заботливо наполнил доверху.

На сей раз Александр Терентьевич не стал пить тут же, на месте. Он подцепил бутыль и отнес к себе в комнату. Поставил в изголовье и стал переодеваться. Очень скоро своим внешним видом Клятов стал достоин цирковой арены.

Бритая голова, мешком сидящее обмундирование. Два ножа за ремнем строго по бокам, на бедрах, чтобы не напороться. В правом кармане – готовый к бою пистолет. Благодаря военным сборам, на которых Клятов был в незапамятные времена, он смутно представлял, как обращаться с этим предметом. Топор покоился на матраце, на расстоянии вытянутой руки. Гуталином Александр Терентьевич измазал себе лицо: начертил широкие косые полосы. Поскольку осанка и манера держаться выдавали в нем человека сугубо штатского, Клятов выглядел полным пугалом.

Однако лично Александр Терентьевич считал иначе. Он чрезвычайно серьезно относился к своим действиям и не видел в них ни капли смешного. Закончив перевоплощение, сунул руку в очередной пакет и достал оттуда несколько бутылок – как стеклянных, так и пластиковых. Он приобрел инсектицид двух разновидностей, с высоким содержанием атропиноподобных фосфорорганических соединений. Какой-то лак, в состав которого входил ацетон. Вещество для чистки металлических поверхностей, а также обезжиривающее моющее средство.

Сочинив нужную комбинацию, вспомнил, что у него нет ни кружек, ни стаканов – пришлось опять возвращаться в кухню и брать чужое.

"Ничего, – подумал Клятов, переполняясь яростью. – Им посуда ни к чему".

Он налил из бутыли полстакана ядовитого спирта, пшикнул инсектицидом, добавил несколько капель лака. Поставил рядом второй стакан, проделал то же самое. Прикинул, стоит ли ставить третий: сможет ли он хотя бы удержать его в руках и донести до рта? «Смогу», – сказал себе спокойно Александр Терентьевич.

Первая порция пошла на удивление легко и беспрепятственно. Не делая перерыва, Клятов проглотил вторую и поспешно взялся за последнюю. "Что-то не берет", – заметил он себе и выпил опять. Сделалось тепло и весело, ноги наполнились инертным газом. Александр Терентьевичу показалось, что именно так должен чувствовать себя воздушный шар. Он настежь распахнул дверь и громовым голосом крикнул:

– Ну, дьяволы болотные, заходите! Я вас жду с нетерпением!

Но никто не откликнулся на его призыв.

– Ага! – вскричал Александр Терентьевич исступленно, в предвкушении скорой победы. От полноты нахлынувших чувств он не сумел подобрать других слов и ринулся по коридору, потрясая топором. Толкнул первую попавшуюся дверь, ворвался в комнату, где стояла детская кроватка. В ней кто-то спал, укрывшись одеяльцем с головой.

– Якобы детки? – провыл Клятов, спрашивая зловещие пространство и время. – Чертова колыбель!

Он улыбнулся тому, что скрывалось под одеялом.

– Почка, – удовлетворенно произнес Александр Терентьевич, замахнулся и пополам перерубил лежавшего – вместе с перилами. Увидел, что жертвой оказался заботливо уложенный плюшевый мишка. И в ту же секунду в квартире дико заголосили изо всех щелей:

– Павлушку рубят! Павлушку рубят! Вяжи его! Зови милицию! Допился!

Неизвестно откуда ворвался Игорь. Глаза его сверкали, пальцы скрючились, рот приоткрылся. Клятов раскроил ему пасть до зева, дышавшего межзвездным холодом. Влетел Андреев.

– Благодетель пожаловал, – процедил Александр Терентьевич, переложил топор в левую руку, правой выхватил пистолет и выстрелил демону в сердце. Андреев схватился за грудь, уронил голову, упал на колени. Клятов радостно смотрел, как черная жидкость струится между сарделечных пальцев соседа. Все шло, как задумано; останавливаться нельзя, необходимо добраться до остальных. В коридоре его поджидал Альберт – вооруженный, с финским ножом в кулаке.

– Шут гороховый! – прошипели Весы. – Как вырядился!

И выбросил руку – сверкнуло лезвие, но Клятов успел отскочить. Альберту досталась вторая пуля: она угодила в левый глаз. Александр Терентьевич похвалил себя за удивительную меткость, недоумевая, откуда она вдруг взялась. Двери комнат отворились разом, словно по команде. Оставшиеся друиды вышли в коридор и стали наступать; при этом они угрожающе скандировали:

– Идет, гудет Зеленый Шум! Идет, гудет Зеленый Шум!

Впереди всех крался Неокесарийский; его лицо удлинилось, руки превратились в рачьи клешни. Клятов махнул топором и отрубил правую. Инкуб пронзительно заорал и отбежал в сторону, собираясь зайти с фланга. Александр Терентьевич отложил его на потом. На него надвигался более опасный противник: Гортензия Гермогеновна, пыхтя вечной папиросой и уподобляясь паровому катку, переместилась во главу отряда и катила, приготовив для Клятова смертельные объятия. Он выстрелил дважды, попав в солнечное сплетение и грудь, но Дева приближалась, и лишь лицо ее сделалось очень бледным и неподвижным. Экономя боеприпасы, Александр Терентьевич выдернул из-за ремня нож и насквозь проткнул мощную шею. Гортензия Гермогеновна споткнулась и начала падать; тут же Неокесарийский, подобравшись сбоку, вцепился Клятову в плечо. Едва он это сделал, как получил вторым ножом в живот. Пот стекал по лицу Александра Терентьевича крупными теплыми каплями. Не стало Рака, Весов, Девы, Водолея и половины Близнецов, так что работы еще было невпроворот.

Входная дверь сорвалась с петель, в квартиру хлынула милиция.

– Уже вылупились? – крикнул Клятов отчаянно и прицелился. Но ему не позволили выстрелить: прыгнули как-то хитро и сбили с ног.

– Ой, ой! – причитала Анна Леонтьевна, убиваясь над мертвым Неокесарийским.

– Пусть его расстреляют! – кричала Юля. – Пьет без просыпу, как въехал! Черти стали мерещиться! Пусть его посадят в клетку, на цепь! Пусть кастрируют!

Клятов извивался, тяжело дыша. На его запястьях защелкнули наручники; из комнаты Александра Терентьевича уже несли будущее вещественное доказательство – бутыль со спиртом. Ее держали двумя пальцами за самый верх, чтоб не стереть отпечатков.

– Ох, Нилыч, Нилыч! – никак не могла успокоиться Анна Леонтьевна.

– Не слушайте их! – зарычал Клятов, уложенный на пол ничком. – Они вовсе не люди.

– А кто же они? – спросил над ним насмешливый голос.

Клятов дернулся, но ему наступили сапогом на шею.

– Это чудовища. Они приходят по ночам, живут с деревьями. Вы знаете, что спрятано в почках на улице? Там спят их личинки, туда они откладывают яйца.

– Понятно, – ответил голос сверху и обратился к кому-то, находящемуся рядом: – Бригаду уже вызвали?

– Так точно, специализированную, – гаркнул невидимый человек.

– Сколько народа положил, сволочь, – проговорил третий невидимка и ударил Александра Терентьевича по ребрам. – Рейнджер, мать его так. Откуда оружие взял?

Клятов безмолвствовал.

– Теперь прославишься, – пообещал сапог на шее. – В газетах про тебя напишут. Но ты не прочитаешь: там, где ты теперь будешь, газет не дают.

– Прославлюсь, – прошептал Александр Терентьевич. – Это верно. Потом, не сейчас. Потомки оценят, не вы.

– Что ты там лепечешь? – последовал новый удар. – Совсем борзой? Вот сейчас уйдем и оставим тебя одного, с твоими соседями. Пусть они с тобой сделают, что захотят. Согласен?

– Оставьте, – попросил Петр Осляков. – Мы тебя, командир, не подведем. Все будет шито-крыто. Умер от отравления суррогатами алкоголя. Годится?

– Отставить, не положено, – вздохнул старший наряда. – Будем вывозить.

– Очень жаль, – сказал Осляков.

…Александра Терентьевича увезли в больницу, поскольку состояние его здоровья внезапно резко ухудшилось. Упало давление, наросло забытье. В больнице к нему приставили милицейский пост, и два омоновца томились, покуда в Клятова вливали всевозможные живительные растворы. Однако милиционеры не дождались: Александр Терентьевич умер. Он так и не пришел в себя, у него остановилось сердце – так объяснили врачи.

Старший был прав: в желтой прессе действительно появился подробный репортаж о побоище, которое обезумевший пьяница учинил в коммунальной квартире.

Когда номер увидел свет, уже цвела сирень. Шумела свежая листва, и сотни одуванчиков приветливо желтели в густой ароматной траве.

май – июнь 1999

Натюр Морт

Любое совпадение с реальными событиями – случайно, произошло не по вине автора, и последний не намерен нести за это никакой ответственности.

1

Проснувшись, Антон Белогорский сразу понял, что со сном ему повезло. Впечатление от сна осталось настолько сильное, что Антон, очутившись по другую сторону водораздела, какие-то секунды продолжал жить увиденным. Возможно, он слишком резво выпрыгнул в утро. Сознание вильнуло хвостом, и гильотина ночной цензуры лязгнула вхолостую. Антон запомнил не очень много, но запомнил в деталях – он не сомневался, что ни единое стеклышко не выпало из капризной мозаики сновидения. Сюжет был прост: какая-то закусочная, он клеит сразу трех девиц, которые – после недолгих раздумий – согласны отправиться, куда он скажет, вот только подождут четвертую подругу. Антон записывает их имена в записную книжку – одни лишь начальные буквы имен. Четыре буквы, вписанные почему-то в четыре клеточки квадрата, образуют слово «mort» – смерть, и он, сильно удивленный, открывает глаза. Ему удается сохранить нетронутым полумрак телефонной будки, где он записывал в книжку; при нем же остаются розовый, лиловый и сиреневый цвета платьев, а сами платья, помнится, были легчайшими, из воздушного газа.

Прочие подробности, сливаясь в цельную мрачноватую картину, служили фоном и поодиночке неуклюжим разумом не ловились. То и дело выскакивали разные полузнакомые, размытые лица – на доли секунды, и тут же кто-то сокрытый оттаскивал их назад, за кулисы. Антона эти неясности оставляли равнодушным, ему хватало девиц и квадратика с буковками. Исключительно правдоподобный сон – знать бы, чем навеян. Возможно, этим? – Белогорский поднял глаза и начал в сотый раз рассматривать висевшую на стене картину. Это был натюрморт, изображавший фрукты, овощи и стакан вина. Картина была куплена по вздорному велению души, недорого, и провисела в комнате Антона не меньше года. Накануне – в ночной тишине, засыпая, – он тщился угадать во мраке знакомые очертания груш и огурцов. Конечно, «морт» приплыл оттуда, больше неоткуда плыть. А что касается незнакомых девиц – они, наверно, второстепенное приложение и сами по себе ничего особенного не означают. Итак, разобрались, и хватит с этим, пора отбросить одеяло и заняться каким-нибудь делом.

Дела, собственно говоря, не было. Антон Белогорский состоял на учете на бирже – его сократили и вынудили жить на пособие. Сократили, между прочим, не как-нибудь в стиле Кафки – не было безликого государственного монстра, который равнодушно отрыгнул мелким винтиком. Бушевали страсти, и вполне живые, во многом неплохие люди так или иначе принимали участие в судьбе Антона, да и сам он скандалил, сражаясь за место под солнцем, и даже – совсем уж вопреки кафкианским обычаям – мог всерьез рассчитывать на победу. Но только не повезло, и теперь Антону было совершенно все равно – Кафка или не Кафка. Литературных аналогий было много, а суть свалившейся на него беды нисколько от них не менялась. На первых порах Белогорский еще держался орлом, но постепенно начал опускаться, выбирая в качестве жизненного кредо апатию и все с ней связанное. Он слегка отощал, перестал пользоваться дезодорантом, сапожную щетку засунул куда подальше, усов не ровнял и перешел на одноразовые услуги «бленд-а-меда» – пока не кончился и «бленд-а-мед». С каждым разом, после возвращения с биржи, от него все явственнее пахло псиной. Из зеркала взирал на него исподлобья угрюмый коротышка с зализанными назад редкими черными волосами, неприятно маленьким, острым, шелушащимся носиком и обветренными губами.

Поэтому в то утро, поскольку важных дел и встреч – повторимся – не было, Антон решил вообще не подходить к зеркалу. А заодно и не есть ничего – ну ее в парашу, эту еду. Выпил холодной воды из-под крана, как попало оделся и вышел из дома, нащупывая в кармане огорчительные мятые десятки. Он плохо себе представлял, на что стоит израсходовать наличность – в его положении с соблазнами уже не борются, их просто не замечают, а если исключить соблазны – что останется? Крупами да макаронами он предусмотрительно запасся, за квартиру, озлобленный донельзя, не заплатит из принципа, даже если появятся деньги – пусть попробуют выселить. Тут Антон Белогорский поморщился – что за убогие мысли и образы! интересы – те просто насекомьи, а тип мышления – какой-то общепитовский. И в петлю не хочется тоже. Петля как идея обитала в сознании Белогорского с самого момента увольнения, но эта идея оставалась холодной, абстрактной и абсолютно непривлекательной. Будто компьютер, рассмотрев варианты решения проблем, вывел их все до последнего на экран монитора, не забыв и про этот – простого порядка ради.

Короче говоря, Антон направился в центр. В конце концов, туда ведут все пути. Конечно, кинотеатры, «Баскин Роббинс» и «Макдональдс» исключались – в центре Белогорский не мог себе позволить даже стакана чаю. Но он вдруг с чего-то решил, что сама геометрия родного Петербурга подействует на него исцеляюще, хотя многочисленные отечественные писатели не раз предупреждали его об обратном. Дойдя до метро, Антон, после небольших колебаний, потратился на газету бесплатных объявлений и в течение двадцати минут езды с трагической усмешкой штудировал раздел вакансий. От него требовали опыта работы с каким-то ПК, категорий В и С, водительских прав, физической закалки, длинных ног, вступительных взносов, двадцатипятилетнего возраста и принадлежности к женскому полу. Желательным условием было также знание языков, лучше – двух, и вдобавок не худо бы было ему разбираться в бухгалтерском учете – будучи, естественно, женским длинноногим полом в возрасте до двадцати пяти лет. Плюгавые лысеющие брюнеты спросом не пользовались. «Водительские права! – Белогорский желчно хмыкнул. – Якобы все прочих прав уже полна коробочка – не хватает лишь водительских. Самой малости не хватает».

Тут к нему пристало помешавшееся существо неопределенного пола – как будто женского, но Антон не был в этом уверен. С нескрываемым безумием в голосе существо спросило:

– Ты думаешь, водяной умер? С ним все в порядке, не беспокойся. Он в Одессе. Сейчас мы поедем к нему на аэродром.

Плюнув, Антон поднялся и пошел к дверям.

Покинув поезд, он поискал глазами урну, не нашел и с мелочным злорадством, несколько раз оглянувшись, швырнул газету под лавочку. На эскалаторе вел себя смирно и лишь провожал мрачным взглядом проплывающие мимо лампы-бокалы, наполненные до краев тусклым коммунальным светом. Балюстрада глухим голосом соблазняла пассажиров: «Снова в городе пиво Чувашское! Попробуйте только один раз – и вы наш постоянный клиент!» Антон вышел на улицу, шагнул, хрустнул зеркальцем подмерзшей лужи и принял подношение, которое раз и навсегда решило его судьбу. Обычно подозрительный и осторожный (так ему казалось), он снова, в который раз, зазевался и машинально взял красочную листовку, которую вложил ему прямо в руку какой-то молодой человек. Ни о чем особенном не думая, Антон поднес листок к глазам, замедлил шаг, остановился. Его начали толкать, он бочком отодвинулся и продолжал рассматривать незнакомую эмблему. Большое, ярко-алое сердце взрывало изнутри опешивший череп и победоносно сияло в кольце из костных обломков. Кости были нарисованы черным, а всю картину в целом заключили в белый круг на красном фоне. Белогорский перевернул бумажку и обнаружил текст. Прочитал он следующее:

вы – никто? вы – некрасивы? вы – изгой общества?

вас выгнали, унизили, растоптали, оклеветали?

у вас нет родины? нет таланта? нет достижений?

короче говоря – вам нечем гордиться?

нет никаких проблем!

приходите в «УЖАС»!

это:

– Утверждение

– Жизни

– Активным

– Способом!

СОБЕСЕДОВАНИЕ ЕЖЕДНЕВНО ПО АДРЕСУ:

УЛИЦА ПУШКИНСКАЯ, Д. 10, В 12. 30

Антон снова перевернул листок и повторно изучил рисунок. Потом посмотрел на раздатчика пригласительных билетов – то был парень лет восемнадцати, одетый в гимнастерку, галифе и высокие сапоги, затянутый в ремни, лицом неинтересный и с нарукавной повязкой, где красовалось все то же сердце, взрывающее череп. Помимо листовок, были у юноши еще и газеты – целая пачка листов, перекинутых через согнутое левое предплечье. Красно-бело-черная гамма пробудила в Белогорском совершенно недвусмысленные ассоциации. Однако заложенное в эмблему содержание казалось вполне благопристойным. Разбитый символ смерти, торжествующий символ жизни… Нет – разумеется, Антон не сомневался ни секунды, что ему предлагают посетить очередную западню. Он успел приобрести богатый опыт по части «Гербалайфа», «Визьона», «Ньювейса», сайентологии и прочих структур, где все начинается с уплаты колоссальных сумм за право деятельности. Но он, как ни грустно признать, сделался своего рода наркоманом и на подобные мероприятия ходил, измученный бездельем, будто на службу. Он знал все уловки и хитрости, на которые пускались устроители презентаций с целью околдовать своих безмозглых гостей; он стал, между прочим, приличным экспертом по части рекламы и именно в этой области мог быть полезным, но общество не испытывало недостатка в подобных специалистах. Антон рассудил, что шокирующая, примитивная аббревиатура «УЖАС» является основной приманкой – не самой, кстати сказать, высокой пробы. Призванная, казалось бы, отпугивать посетителей, она, напротив, оборачивается главным, что будет их привлекать. Но, как бы он ни относился к уровню ловушки, крючок Антон хапнул – жадно и бездумно. У него, во всяком случае, появилось занятие.

Белогорский вернулся к раздатчику.

– Сколько придется заплатить? – спросил он в лоб, показывая, что зазывала имеет дело с человеком бывалым.

– Нисколько, – ответил тот, не удивляясь, поскольку привык к этому вопросу. Его задавал каждый второй.

– Ну, не надо, молодой человек, – протянул Антон скучным голосом. – Не задарма ж вы тут стоите. Какой вам резон?

Парень ловко выдернул из пачки газет один экземпляр и подал занудному типу со словами:

– Вот, возьмите – почитаете, и все станет ясно.

Раздатчик дежурно улыбнулся и бросился с листовкой к очередной вороне, глазевшей по сторонам. Антон посмотрел на часы – была половина двенадцатого, он успевал с большим запасом. Криво улыбаясь, Белогорский встал в сторонке и впился глазами в газетный лист. Печатное издание называлось: «УЖАС» России», а передовица была озаглавлена так: «До победы – рукой подать». Антон, прежде чем начать чтение, заглянул в конец и обнаружил, что статья подписана неким кандидатом философских наук по фамилии Ферт. Отметив, что писал кандидат, а не, скажем, профессор, что позволяло косвенно судить об уровне организации, Антон взялся за сам текст. В частности, он прочитал:

«…Социальный статус индивида во многом зависит от самооценки, и если последняя изначально занижена, то это является причиной большинства жизненных неурядиц. Снижение самооценки может быть обусловлено как субъективными, так и объективными факторами. Среди субъективных отметим Адлеровский комплекс, органические заболевания нервной системы, иные физические, конституциональные дефекты – мы не ставим себе целью рассматривать все эти моменты. Наша задача – подробнее остановиться на факторах объективных. Любое общество располагает, в зависимости от господствующей идеологии, теми или иными ценностными стандартами. К ним можно отнести личную инициативу, коллективизм, показатели интеллекта, национальность, принадлежность к той или иной расе, вероисповедание, физическое совершенство, партийность и так далее. Встает вопрос: как следует вести и чувствовать себя личности, интеллектуальный уровень которой можно оценить как средний, инициатива отсутствует как таковая, работа в коллективе не приносит удовлетворения, национальность и раса – не поймешь, какие (к примеру, еврейский отец и киргизская мать, притом оба – наполовину, поскольку бабушки и по той, и по другой линии были хохлячками)? Как жить и чем гордиться субъекту, который не имеет каких бы то ни было достижений и заслуг, не верит в Бога, плюет на политические партии, а телесно – немощен и слаб, вдобавок же – не отличается внешней красотой в общепринятом смысле? Разве перед нами не человек?»

Антон невольно покачал головой – словно про него написали. Ниже Ферт заявлял:

«Итак – что осталось после удаления шелухи? Нет ни веры, ни идей, ни национального самосознания. Нет ничего, на что мог бы опереться простой человек – человек, каких большинство! Но мы беремся с этим поспорить. Мы утверждаем, что – есть! есть предмет, которым вправе гордиться действительно любой из живущих! Потому что предмет этот – сама жизнь. Мы гордимся жизнью как таковой, мы превозносим тот факт, что мы попросту живы, и кто обвинит нас в каком-то заблуждении, если больше гордиться нам нечем? Мы не делаем из этого обстоятельства никакого секрета, мы не видим в основе нашего достоинства ничего постыдного…»

Антон, которому выводы Ферта показались нелепыми и далекими именно от жизни, с нарастающим раздражением перешел к другой статье. Эту написал некий церковный деятель, чей титул ни о чем не говорил Белогорскому. Белогорский вообще не интересовался вопросами религии, поэтому он лишь бегло просмотрел статью, речь в которой шла об иллюзорности смерти, предстоящем торжестве вечной жизни, равной в сущности самому бытию. Прочитанный бред его успокоил – в том успокоении присутствовала известная извращенность неудачника. Ему не придется принимать решений. Организация «УЖАС» полностью скомпрометировала себя в глазах Антона, этим психам не поверит даже ребенок, и значит, Белогорскому не придется мучиться, гадая – прав он был или не прав, когда отверг предложение. Теперь он со спокойным сердцем мог пойти и поглазеть на бесплатный цирк.

2

До места, указанного в листовке, оставалось пройти квартал; Антону начали попадаться люди, одетые по-военному и с повязками на рукавах. Они оживленно беседовали друг с другом, курили «Лаки Страйк» и демонстрировали нарочитое безразличие к прохожим. «Стар приемчик, – улыбнулся про себя Антон. – Дескать, много их. А раз много – не все же они дураки. Присоединяйтесь! Они еще посмотрят, взять ли нас. А сами спят и видят, как бы окрутить побольше козлов». Он шел не спеша, готовый потешиться всласть. Возможно, он даст охмурялам надежду, проявит нерешительность. Они возьмутся за него с утроенной силой, начнут уговаривать и убеждать, предложат взять кредит – да прямо у них! Прямо тут же, не отходя! Если нет у него с собой денег на вступительный взнос! Да! Как будто он не знает, что все упирается в деньги! Иначе зачем наряжаться, как пугала! Печатать газетки и листовочки! А как же! Ясно, у них контора самая лучшая. Только-только открылась. Ваше процветание обеспечено, уважаемые гости! Только доверьтесь! «Хрен вам», – пробормотал Антон мечтательно и переключился на простых прохожих. Сутулые спины и опущенные плечи выдавали потенциальных гостей. Антон приосанился. «Так называемая биомеханика позвоночника, – подумал он. – Человеческая жалкая тварь гуляет не хер гордо выпятив, а задницу отклячив, как предвечно замыслено», – Антон додумывая мысль, закончил ее оборотом из только что просмотренной религиозной статьи. Он подошел к парадному подъезду; там толпился народ – большей частью бесцветные соколы «УЖАСа». Двое торчали у самых дверей, один из них задержал Антона и вежливо спросил, к кому он направляется.

– Не знаю, – пожал плечами Антон, слегка растерявшийся от очевидной наглости вопрошавшего. Даже не скрывают, что нужно прийти не вообще, а к кому-то! Ведь система известна: кто вербовщик, тот и получает куш! Хоть бы подождали чуть-чуть, попытались запудрить мозги, а уж потом показывали истинное лицо компании.

Краснорожая обезьяна в гимнастерке взяла у Белогорского пригласительный билет.

– Вот же написано – вам к господину Ферту, – медленно, словно дебилу, объяснил часовой.

– Неужели к самому Ферту? – издевательски поразился Антон, обнаружив, что верно! мелкими буквами внизу было приписано – «инструктор Ферт».

– Вы с ним знакомы? – краснорожий благожелательно осклабился.

– Шапочно, – ответил Антон и отобрал билет. – Куда мне пройти?

– В конференц-зал, на втором этаже.

Антон вошел в здание, спившийся сокол крикнул ему вдогонку:

– Гардероб – сразу направо, за углом! У нас принято снимать верхнюю одежду!

«Обойдешься», – пробормотал Белогорский себе под нос и начал подниматься по лестнице как был – в грязно-коричневой куртке и вязаной шапочке «Seiko». Поднимаясь, он намеренно разжигал в себе гнев: «Что творится! Явные фашисты – и пожалуйста! помещение в центре города, милиции нет…Рано или поздно доиграемся!» На втором этаже его встретила очередная гимнастерка. В руках у воина был серебряный поднос с канапе и фужерами, полными белого вина.

– Только куртку придется оставить внизу, – молвил угощатель с сожалением, но непреклонно.

Антон сбился с шага. Вином его пока что нигде не встречали. После двухсекундного раздумья гонор слетел с него, и Белогорский покорно отправился в гардероб. Оставшись в нестиранном свитере, он вновь поднялся по ступеням, где строгий встречающий с легким поклоном пригласил его выпить и закусить. Антон взял фужер, неловко подцепил канапе и оглянулся, не зная, куда со всем этим податься. Бесстрастная гимнастерка терпеливо ждала. «Он ждет фужер», – догадался Антон, быстро выпил, поставил посуду на поднос и с канапе в руке проследовал в конференц-зал. Там к тому времени собралось уже много народу – в основном, типичные читатели «Из рук в руки» – газеты бесплатных объявлений. Их затрапезный внешний вид возбуждал желание немножко изменить заголовок и зарегистрировать газету под более справедливым названием – «Из брюк в руки». Динамик величиной с добрый комод гремел незнакомым маршем. Литавры, барабаны и трубы наводили на мысли о седобородых вояках со шрамами, затупившихся мечах и ратной доблести как форме бытия. Мелодию Антон слышал впервые, зато слова на музыку ложились какие-то знакомые. Что-то из школы…Черт побери, да это же Блок! «О, весна без конца и без края! Без конца и без края мечта! Узнаю тебя, жизнь, принимаю! И приветствую звоном щита!»