Текст книги "Жажда. Роман о мести, деньгах и любви"

Автор книги: Алексей Колышевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Она! Она! Ее машина! У Миши с собой был игрушечный, то есть не вполне игрушечный, если говорить о его поражающей способности, но все же смешной в сравнении с настоящим оружием пневматический пистолет. По Мишиному разумению этот предмет для заколачивания гвоздей, предъявленный одинокой женщине темным вечером в гаражной скупой освещенности, должен был выглядеть чрезвычайно убедительным. С его помощью Миша рассчитывал совершить большую часть задуманного, пустив в ход руки лишь для осязания добычи. Засунув пистолет в карман своей коротенькой дутой куртки, он вышел из машины, что было, конечно, совсем не так, как показывают в кино, когда в казавшемся герою прежде безопасным (или, наоборот, опасным) углу вдруг оживают две автомобильные фары и сам автомобиль уж несется на всех четырех к жертве и резко останавливается, словно конь перед барьером, из машины появляется злодей, он все делает резко и скоропостижно. Он стреляет, кричит, ворчит, вводит жертву в состояние отупелости кролика перед удавом, он набрасывает путы, он молниеносен и неотвратим, как очередь за билетами на добротный футбольный матч. А Миша просто заглушил мотор и пошел вперед, и сделал все очень спокойно. Он не сомневался в успехе, он знал, что ударить женщину, оказывается, совсем несложно, и даже готов был начать именно с этого, но к своему удивлению обнаружил, что на машине вместо дамочки приехал какой-то парень. Весьма уверенный в себе, весьма добротно одетый, весьма крепкий и весьма отдаленно напоминающий, а вернее, и вовсе не напоминающий одинокую жертву. Он ловко управился с гаражными воротами, повернулся, увидел стоящего неподалеку Мишу, хмыкнул и сказал:

– Здорово, грабитель женщин!

Миша не успел и словом перемолвиться с этим нарушителем планов, как тот, совершив резкий прыжок, соорудил прямо в воздухе какую-то самурайскую фигуру и с таранной силой въехал в Мишино тело своей ногой.

Что было после, Миша помнил смутно. Его некоторое время били, притом ногами и очень больно. Этот парень уж точно знал свое дело на высший балл, и каждый раз, когда Мише казалось, что уже вот-вот – и этот ужасный снежный человек прекратит его истязать, как тот вновь с прежней силой начинал орудовать обутыми в фасонистые башмаки ступнями сорок седьмого размера, да еще и добавил к ним кулаки величиной со средний кочан капусты.

Но у всего в этом мире есть конец, особенно у неравных поединков. Вот для чемпиона в тяжелом весе прозвучал удар его внутреннего гонга, он наклонился, зачерпнул полную горсть снега, натер им свою разгоряченную физиономию, поднял голову, взвыл совершенно по-волчьи и ударил себя кулаком в грудь. Миша лежал без всякого движения, но снег все еще таял, касаясь его лица, и сознание, пусть и очень смутное, так и не покинуло его. А ловкий здоровяк склонился над Мишей, увидел, что тот вполне пришел в себя, и погрозил пальцем:

– Даже и не думай повторить, грязный орк.

Миша с трудом разлепив губы просипел:

– Ты кто?

– Том Бомбадил, он же морж в рыбьем пальто, – с громогласным хохотом ответил этот веселый толкиенист и пошел себе, хрустя снежком, восвояси. А Миша пополз в другую сторону.

Глава 7

Сергей, улыбаясь, смотрел в надтреснутый гостиничный потолок, вспоминал вчерашнего добряка-дядюшку, его готовность оплачивать квартиру в центре Москвы, его родственные порывы, несомненно, самые искренние. Забота всегда приятна. Конечно, Наташа эта... Наташа – та еще... Ну да бог с ней, с Наташей. Сразу видно, кто главный в том доме. Он перевернулся на живот, уставился в изголовье кровати: в нескольких местах лак протерт до дерева, оно уже потемнело, наверное, от чьего-то пота. Сергей приметил еще и надпись. Какой-то фаталист (считать по-другому было бы опрометчиво) написал фразу, состоящую из двух слов: «Нет будущего». Сергей заслонил спорное утверждение подушкой, сел, пошевелил большими пальцами ног. Запах, который он до сих пор не осознавал, а значит, и не ощущал, запах номеров, казенщины, смесь запахов тысяч людей, прошедших через эту комнату, вдруг проник ему в череп, окутал мозг, устремился в кишечник, и Сергея чуть не вырвало. Он вспомнил, что брезглив, он, наконец, смог позволить себе стать брезгливым теперь, после встречи с дядей, когда понятно стало, что этот вызов в Москву не блажь, не прихоть, а все очень серьезно, и скоро он будет все делать не так, как раньше, как делает он сейчас, давясь спазмом от этого запаха, да и самого запаха никогда рядом не будет.

– Квартиру! Квартира сейчас главное, – он вскочил, выглянул в окно, увидел улицу, машины, людей, садящихся в автобус. У всех есть жилье, и он тоже скоро непременно заведет привычку греметь в кармане связкой ключей. Да, да! И греметь многозначительно, так, чтобы ощутить свою полновесность, утвердиться. Он заведет себе гардероб: шесть пар ботинок, рожок для обуви с длинной ручкой, пузырьки на полке ванной комнаты, нержавеющая мойка, телевизор в половину стены...

Он бегал по своей крохотной комнатке, размахивая руками, будто крыльями, затем долго мылся, в ноздре углядел волосок и ухитрился выдрать его двумя пальцами, заорал от боли и желания чесаться, а после долго, счастливо и бездумно смеялся, но вдруг спохватился и замер. В самом деле, чего смешного? Утро, даже день, но ничего не происходит. Дядя не звонит, дядя не сказал, когда ему в следующий раз можно заглянуть в чудесный дом. Может, он хочет его, Сергея, самостоятельности? В конце концов, в этом ничего такого... Он вышел на улицу. День был бессолнечный, но сухой. Трезвым холодком веяло с низкого, сплошь белого неба. Вокруг теснились коробочки домов, и краска с их стен облетела, казалось, еще больше, будто Гаргантюа, титанический малютка, очищал их, словно сваренное вкрутую яйцо, в сутки отламывая по скорлупке. Улицы были тихие, почти безлюдные, и напоминали провинцию. Сергей старался запомнить их названия, увидел вчерашнюю «Оптику», обрадовался, что не надо идти туда сейчас, да и вообще никогда. Ему не нравилось, что так много простора, муравчатых скверов, кривых тополей и берез, строящихся домов, пустырей со скрипучими качелями. Это уже чересчур напоминало провинцию. Он понял, что здесь, в этом захолустье, в бесконечных номерах Парковых улиц он ничего не увидит нового, ничего не откроет, ему нужно туда, в настоящий город. Туда, где Москва всегда была Москвою, не поглотив еще все эти бывшие деревеньки, чтобы превратить их в новые улицы, которым потом не смогли выдумать даже имя позатейливей. И он опять поехал в центр и долго гулял там, сидел в дешевых кафе, казавшихся ему авторскими ресторанами, мимо авторских ресторанов проходил, думая, что это иностранные посольства или мебельные магазины, побывал в кино. Звонка все не было, он несколько раз проверял телефон, даже всполошился, есть ли на счету деньги, но на счету все было, просто так никто и не позвонил. Сергей спохватился, что вместо кино ему первым делом следовало зайти в контору по найму жилья, но было уже поздно. Выпив две-три кружки пива и приятно захмелев, он вернулся в свою гостиницу, некоторое время разглядывал трещины на потолке, придумал себе план на завтра и уснул.

На следующий день в лифте он разговорился с каким-то показавшимся смутно ему знакомым господином, спросил, не знает ли тот, где можно найти контору, сдающую квартиры. Попутчик посоветовал ему внимательней, а главное, со смыслом глядеть по сторонам и вышел на своем этаже, а Сергей увидел, что своей спиной господин загораживал рекламное объявление, как раз нужное ему. Контора находилась тут же, при гостинице. Он отправился по этому объявлению, и там на него насели две бальзаковские женщины, состряпали какие-то бумаги, вытрясли из него довольно внушительную сумму, взамен снабдили списком адресов на шести листах и пожелали увенчать поиски успехом.

Поиски жилья – довольно тягостное занятие. Приходится сидеть на телефоне, превращая авторучкой список адресов в частокол лишь вначале кажущихся осмысленными словечек, приписок, половина из которых сокращается до такой степени, что потом решительно никакой возможности нет понять, что означают все эти «суб. сив. 4» или «рж. 8. 15. в 15». Через десять минут мозг начинает подтаивать, а спустя полчаса он уже плавает в собственном соку, все уменьшаясь в размерах, похожий на шарик сливочного мороженого, и нет, кажется, никакой возможности восстановить его из этого состояния раскислости мыслей и накатывающего безразличия. Сперва силишься разделить для себя, запомнить тонкости каждого адреса, что кухня там-то девять метров, а комната, скажем, двенадцать, санузел безнадежно совмещен, зато в коридоре стоит кожаный диван эпохи неолита, и очень на этом диване удобно, знаете ли, войдя в квартиру и запахнув за собою дверь, прилечь, да так уж никуда больше и не двигаться, разве что только курсом на совмещеные удобства, и то изредка и при этом с ленцою морщась.

Из всей этой кутерьмы выплыло лицо дядюшки, говорящее что-то про стоимость квартиры. Он тогда пропустил мимо ушей, но ведь Мемзер совершенно четко назвал тот предел, дороже которого нанимать не стоило. Или ничего он не называл?

– Алло, дядя?

– Что? Кто? Ах, это ты, Сережа? Прости, я немного занят, не очень могу говорить. У тебя что-то случилось?

– Да вот, я тут...

– Ну? Говори короче!

– Ищу квартиру, а не помню, сколько она должна стоить, – Сергей замялся. Он побеспокоил дядю в какой-то явно для этого неподходящий момент, он чувствовал, как натянулись меж ними струны, как если бы он был декой, а дядюшка колками, готовыми со скрипом эти струны разорвать.

– Что? Ты о чем? Ах, да, понятно. Так ты уже подыскал что-то?

– Нет. Вот обзваниваю, договариваюсь...

– Ерундой занимаешься. Попроси Наташу, она тебе живо найдет квартиру, – Мемзер поглядел на часы и подмигнул Наму, сидящему напротив. – Позвони ей, скажи, что мы с тобой говорили. Ее наверняка нет дома, уехала к своему гештальт-шарлатану, вот тебе ее номер...

Однако Наташин номер не отвечал, дома ее действительно не оказалось, а в списке на шести листах начала проглядывать робкая ясность. Получалось три адреса, хоть сейчас поезжай и смотри. Так Сергей и сделал.

* * *

Каждая из квартир была в отдельности неплохой и даже замечательной, но совершенно в каждой был какой-нибудь недостаток. В первой квартире было по-московски не прибрано, и, посмотрев в глаза заплаканной старушке в траурном платке, которая со сквозившим отовсюду отчаянием невпопад отвечала на его вопросы, Сергей решил почему-то, что тут, в этой квартире, в одной из комнат недавно умер ее старик, носивший до последнего дня клетчатую байковую рубашку и войлочные тапки, старик с морщинистой худой шеей, с клочками седых до прозрачности волос, и, нарисовав себе все это, Сергей уже не смог справиться с отвратительным образом, да к тому же и запах старости, прежде неслышимый, вдруг появился откуда-то и наполнил все помещения удушливой безнадежностью. Он сбежал из этой квартиры, по пути мельком взглянув на фотографический, с черной ленточкой, портрет. Изображенный на нем старик был точь-в-точь таким, как он себе представил, только моложе и, кажется, шатен.

Другая квартира показалась ему вопиюще дорогой, но при том была идеально обставлена и уютна. Он выслушал цену, покивал головой и только. Решиться нанять такое дорогое жилье он не посмел. В третьей квартире было темно. Хозяева, мать и сын, оба нервные, очень похожие между собой, постоянно курили, вели себя надменно, заявили, что сдают «просто так и точно не знают, на сколько», словом, пошли они к черту...

Он вдруг совершенно отчетливо понял, что искать дальше ни к чему, что лучше той дорогой, превосходно обставленной, где висел на кухне плоский телевизор и стояла чудесная коферодильная машина, трехкомнатной квартиры в новом, под старину выстроенном доме, с окнами, выходящими в тихий арбатский двор, он не найдет, и больше ему ничего не хочется. Однако стоимость ее была выше прочих впятеро и звучала столь ошеломляюще, что Сергей, представив себе удивленную дядину физиономию, приуныл окончательно.

Все это время он размышлял на ходу и не особенно глядел по сторонам, а когда, наконец, очнулся, осмотрелся, то к удивлению своему обнаружил, что место это ему знакомо. Ну конечно! – и сомнений быть не может: вот прекрасный, в семь этажей старинный дом со всеми признаками дореволюционного модерна, вот зеленый особняк... Постойте-ка! Да ведь он был здесь вчера, да ведь это дядюшкин дом! Помешкав немного, он перешел через улицу, хотел было позвонить, но дверь перед ним распахнулась без всякого звонка и на пороге он увидел Наташу:

– Я не суеверна, – улыбнувшись какой-то совершенно не своей улыбкой сказала она, – но второй раз встретиться в дверях с одним и тем же человеком – это верно что-нибудь да значит?

– Н-не знаю, – Сергей очень смутился и хотел провалиться сквозь асфальт, но не в силах был отвести глаз от прекрасного, дышашего прелестью Наташиного лица. Промелькнула даже мысль, что перед ним совершенно другая женщина, так разительно чувствовалась перемена во всем ее облике. Никакой надменности – она, верно, находилась в прекрасном настроении. Сергей, конечно, не знал и не мог знать, что тот самый «гештальт-шарлатан», как его назвал дядюшка, на деле вовсе никакой не шарлатан, а замечательный психолог. На своих приемах он так вправлял мозги всем участникам группы, в которую входила и Наташа, что заряда этого ей хватало пусть и ненадолго, но в день после тренинга чувствовала она себя волшебно. Она вся была перенасыщена энергией, любовью к окружающему миру и как-то однажды с удивлением призналась себе, что в таком состоянии может, чего доброго, отдаться первому встречному приглянувшемуся ей мужичку.

– А я говорю, что все бывает до трех раз, – продолжила дядюшкина жена и рассмеялась, хотя глаза ее были прежними, холодными, – так что все еще впереди. Ты обедал?

– Нет еще. А что, уже обед?

– Вполне. Уже половина второго. Мужа нет дома, обычно он обедает в офисе или где-то еще. Мы едим дома от силы раз в неделю, а то и реже. А ты голоден? Хотел к нам зайти?

– Я присматривал квартиру, вот, надавали мне тут адресов... Я шел, шел и случайно оказался рядом с вами.

– Ах, вот оно что...

Наташу все это очень заинтересовало. Она принялась расспрашивать о его впечатлениях и, услышав о стоимости квартиры в новом, красивом доме, с негодованием всплеснула руками:

– О мой Бог! Сколько?! Не может быть, чтобы было так дорого. На кого там расчитывают?

Сергей пожал плечами:

– Может, зайду туда еще раз, попробую сбавить цену, вдруг получится. Я вообще-то хотел попросить дядю помочь, у него, по-моему, большой дар убеждения.

Наташа вновь рассмеялась, и он увидел, что губы ее были полными, сочными, живыми...

– Дар у него не больше, чем у меня. Я и сама могу поговорить. Где это, далеко отсюда? Пойдем-ка, я с удовольствием пройдусь пешком.

Они потихоньку двинулись и очень медленно пошли по узенькому из-за выступающих автомобильных бамперов тротуару, на котором повсюду, как старые кожаные перчатки, лежали сухие листья. Сергей достал платок, высморкался, оживился и стал рассказывать о квартире.

– Это нонсенс какой-то, – остановила его Наташа, – все-таки, неужели так дорого?! Ну ничего, сейчас мы поторгуемся. Вернее, я поторгуюсь, а ты не влезай, а то все испортишь. Говорить будешь только по моей команде. Договорились?

Сергей решил про себя, что дельце выгорело подчистую, но виду не подал и продолжал вежливо улыбаться. Воспитанный в провинции, в небогатой, а позже и вовсе обедневшей семье, он всегда был очень щепетилен в денежных вопросах, верил в несколько примет – «не говори гоп, не переехав Чоп», «услышит черт, так сделает наоборот» и все в таком духе.

– Там хозяйка женщина, противная такая...

– Посмотрим, – уклончиво ответила Наташа. Они вышли на тротуар пошире и она взяла Сергея под руку.

«Хорошо, что у меня не бывает фальстартов, ходил бы весь обделанный», – подумал Сергей, и враз его обдало жаром, когда он своим бедром нечаянно прижался к ее бедру. У него от возбуждения закружилась голова. На них заглядывались прохожие – это было приятно, как каждому мужчине невероятно приятно гулять под руку с ухоженной, респектабельной дамой, дорого и модно одетой, к тому же настоящей красавицей. Осенняя, звенящая, отточенная, как бритва, прохлада, роскошь и изобилие старой Москвы, проплывающие мимо лаковые автомобили – Сергею все это разом ударило в голову словно молодое дурное вино. Он что-то отвечал ей, говорил чуть заплетающимся языком, сбивался, а она... Она все чувствовала, все знала, все понимала и была собою очень довольна.

* * *

Они поднимались в лифте на пятый этаж. Внезапно Наташа сказала:

– Вот что, я не хочу, чтобы ты рассказывал мужу, что я тебе помогала. Здесь нет никакого подвоха, просто я не хочу, и все. Договорились?

– Как скажете.

Лифт открылся, они вышли на площадку, Наташа осмотрелась.

– Ну что же, чистенько так. Квартира в этом доме – это еще одна ценность среднего класса помимо Гоши Куценко, семьи, двух пухлых детей и большого бриллианта. Не обязательно совсем уж прозрачного, но большого, – повторила она задумчиво и позвонила в нужную дверь. Им ответили, в квартире кто-то был, но сейчас не спешил отворять. Сергей вслушался – нет ли шагов. Все было тихо. Тихо настолько, что слышен был электрический зуммер счетчика, хладнокровно мотающего киловатты. Пожалуй, ничто, не один механизм не превзошел счетчик в его особенном примитивном бездушии: знай себе, крути колесо со стрелкой...

Дверь распахнулась совершенно неожиданно и бесшумно. Сергей не смог сдержать удивленного вскрика, который хоть и получилось на три четверти задушить, но он все же прорвался наружу, и было отчего: еще совсем недавно квартиру ему показывала какая-то женщина, а сейчас дверь отворил человек, как две капли воды похожий на тех двух, один из которых подсказал адрес дядюшкиного особняка, а другой повстречался в гостиничном лифте. Он ничего не сказал, отошел в сторону, запуская их внутрь. Они вошли.

– Я был недавно, – не очень-то уверенно сказал Сергей, – беседовал с вашей... Тут была женщина.

– Она вышла, – коротко ответил хозяин.

– Понятно. Вот я... мы к вам снова, – сказал Сергей, – хотели бы еще раз посмотреть квартиру.

– Дети у вас есть? – обыденно спросил хозяин.

– Нет, – Наташа вышла на первый план, оттеснив Сергея, и сейчас стояла напротив хозяина квартиры, – я просто зашла с ним, я буду здесь бывать нечасто.

– Молодой человек работает? – Хозяин был отменно вежлив и вопросительную интонацию подкреплял позой, превращаясь в знак вопроса.

– Да, – Наташа делала короткие шажки, тесня хозяина вглубь квартиры, дистанция между ними сохранялась, – он работает у меня.

Хозяин поклонился и пропустил их вперед.

Квартира оказалась большой, просторной, светлой, обставленной лаконично, но с большим вкусом. Настоящая полная чаша, есть все необходимое, въезжай и живи. Наташа задержалась в спальне, при взгляде на широкую и с виду очень удобную кровать она улыбнулась, подошла к окну, открыла створку, высунула голову, посмотрела вниз. Проходя мимо кровати еще раз улыбнулась.

– У вас есть постельное белье и другие шторы? Эти слишком темные, – Наташа спрашивала, и голос ее звучал как-то потусторонне, словно она думала совсем об ином.

– И шторы, и белье, – хозяин кивал и теребил пуговицу на своей рубашке, – домработница приходит каждый день.

– Ну, и сколько же вы хотите? – с мастерским равнодушием, приправленным легким вызовом, спросила Наташа, и если у хозяина и были сомнения по поводу того, кто у кого работает, то сейчас он должен был непременно решить, что перед ним самая настоящая деловая женщина, мастерица поторговаться. Он назвал сумму.

– Это дорого, – быстро ответила Наташа.

– Не дороже остальных, – улыбнулся хозяин, – в этом доме все так сдают.

– Это все чушь, квартира не может столько стоить.

Хозяин молча улыбался ей.

– Что ж, как вам будет угодно. Если вы хотите поселить здесь черт знает кого, какого-нибудь жулика, например, которого под окнами будут поджидать автоматчики и которого все равно когда-нибудь застрелят, то это ваше право. Поймите, что, назначая такую цену, вы привлекаете, как бы это сказать, особенных жильцов. Причем особенных в худшем смысле этого слова. А здесь вы все сами видите. Будет жить молодой человек, одинокий, очень порядочный. Да он даже не курит! Ну так что?

– Вы хотите, чтобы я вам скинул? Назовите вашу цену, – хозяин пошел на попятный, и Наташа совсем незаметно, легко коснулась руки Сергея своей рукой.

– Половину.

– Да вы что?! Столько, разумеется, нет. Никогда.

– Очень жаль, – Наташа развернулась. Хозяин не мог видеть ее лица, и она весело подмигнула Сергею. – Идем отсюда, я не люблю, когда из меня делают дурочку. Москвичи делятся на тех, кого можно развести, и тех, кто этим промышляет. К первым мы явно не относимся.

Сергею стало жаль квартиры, жаль было уходить, но делать было нечего. Он покорно двинулся вслед за Наташей и уже у самой двери услышал:

– Хорошо, я вам скину. Сорок процентов. Устраивает?

– Нет. Половину. Пятьдесят, – Наташа даже не обернулась, когда отвечала ему.

– Ладно, – голос хозяина изменился, в нем словно пропала всякая воля. – Половину так половину. Когда вы хотите въехать?

– Сегодня же, – Наташа наконец повернулась и стояла теперь в этом широком, пустоватом коридоре под светом маленьких потолочных лампочек, и выглядела как-то особенно привлекательно. – У тебя ведь там, – она неопределенно повела рукой, – остались какие-то вещи?

– Нет, то есть да, в гостинице, – Сергей улыбался и выглядел, как малыш, которому только что подарили заводной паравозик или машинку. Внешность хозяина перестала занимать его, теперь казалось, что он вовсе и не похож на тех двух. Впрочем, если и похож, то что с того? Мало ли что может быть, что случается? Разные бывают совпадения. Ведь может же быть так, что позавчера этот человек прогуливался вечером и встретился Сергею? Вполне! Могли у него быть дела в гостинице? Разумеется!

Объяснив себе эту странность с разными ипостасями одного и того же человека, Сергей окончательно успокоился. После взрыва он стал обращать на некоторые вещи излишне много внимания. Он смотрел, как Наташа подписывает какие-то бумаги, достает из сумочки конверт, считает купюры. Смотрел, улыбался, и вместе с ним сейчас улыбалась вся квартира...

* * *

Мы вышли на улицу и пошел дождь. Я еще подумал, что впервые вот так на моих глазах дождь начался резко, мгновенно, словно по команде. Обычно, когда выходишь из подъезда на улицу, он уже моросит, и тогда можно поднять воротник и втянуть голову в плечи, приготовиться. А здесь мы готовы не были.

– Ну, всего доброго, – она раскрыла зонт и чем-то напоминала сейчас Одри Хепберн: очень изящное пальто до колен, зонт, который она держала высоко, и сумочка, висящая в изгибе локтя; другую руку, затянутую в перчатку, она протягивала мне:

– До встречи. Теперь знаю, где тебя найти.

И она ушла тем же путем, по тротуару, а я смотрел ей вслед, сжимая в ладони ключ от своего нового, такого уютного пристанища, и вдруг подумал, что ей оно тоже пришлось по душе, поэтому она так настойчиво из-за него торговалась.

* * *

Дождь разошелся. Он барабанил по капотам машин, метил оконные стекла косыми штрихами, играл на водосточных трубах. Мир ее улицы изменился, стал пустынным. Она очень редко прогуливалась одна, в последние несколько лет почти никогда, и сейчас ей очень хотелось поскорей оказаться у себя дома, кинуть зонт на пол, пальто лакею, переодеться в домашний шелковый халат и прилечь. Из нее словно вытащили душу, хорошенько протрясли ее, отжали и небрежно вставили обратно, не попав в пазы. И это болтание души тревожило Наташу. Она поняла, что не дождь и не внезапно опустевшая улица тому причиной. Время пошло как-то иначе с тех пор, как она увидела «этого мальчика» возле своей двери. Впереди, на линии горизонта, что-то появилось, что-то, не имевшее очертаний, но большое, значительное... Она пробовала спросить себя, что все это значит, но ответить ничего не смогла, рассердилась, когда лакей распахнул перед ней дверь, насмешливо сказала ему: «Ты все угодничаешь», поднялась к себе, села перед зеркалом, поглядела на свое отражение и вслух произнесла то, на что в самом деле давно уже решилась:

– Дура ты. Что тут такого? О чем ты беспокоишься? Чему быть, того не миновать. Все идет как надо.

И все сразу стало как-то легко, ясно, отчетливо. Она, мурлыча, как кошка, вызвала лакея и, расспросив его о беременной супруге, надавала кучу разных советов и передала для нее какую-то брошку, купленную в Париже на блошином рыночке; с большим аппетитом пообедала, позвонила сестре и уговорила ее пойти на премьеру в «Ленком». Думала затащить в театр мужа, но тот сказал, что до конца недели безнадежно занят и «может быть, потом». А Мемзер и впрямь был очень занят. Нам заканчивал большую затею с фабрикой под Петербургом и приходилось разрываться между разными делами. Времени у Мемзера не было совершенно, он работал с колоссальным напряжением и получал от этого силы, словно Антей от касания земли. Да тут еще позвонил из лабаратории очень уважаемый Мемзером ученый, сообщил, что финансируемое тем дело вот-вот принесет толк и они начинают опыты над собаками и свиньями, приглашал заехать, убедиться. Во всей этой свистопляске он почти забыл о племяннике, вспоминая о нем крохотными урывками, когда мчался в автомобиле, подносил к губам рюмку коньяку, смотрел из окна своего небесного, в сорок третьем этаже расположенного, кабинета. С тех пор как ему было приказано вернуться в Россию, Мемзер не позволял себе отдыхать больше времени, отведенного для сна, утреннего кофе и газет.

Сергею от этого было, конечно, не легче. Когда первое приятное волнение новоселья прошло – а прошло оно скоро, – он спросил себя, что же делать дальше? Дозвонился Наташе, но та была сильно не в духе, ее одолела привычная хандра, а гештальт-шарлатан был где-то далеко, кажется, улетел врачевать скуку какой-то даме в Эдинбург.

– Я ему передам, что ты звонил, – бросила она и оборвала разговор.

Он слонялся по квартире, не зная, чем себя занять. Он смотрел телевизор, заказывал по телефону пиццу, за которой приходилось спускаться вниз, к подъезду, так как консьерж не впускал разносчика в дом. Он пил пиво, он бесцельно шлялся под дождем и слегка простудился. Он обошел половину центральных дворов и подворотен, изучая Москву с изнанки. Теперь это был его город, и, поначалу гордясь своей принадлежностью к столице, он мало-помалу потерял к ней всякий интерес. Деньги у него заканчивались, и он уже несколько раз задавался вопросом, что будет дальше, когда придет срок очередного платежа за квартиру.

Он часто вспоминал Наташу, то случайное прикосновение на улице, ее рукопожатие, теплоту ее дыхания возле уха. В своих фантазиях он заходил далеко: женщина в вагоне и Наташа силились сойтись в единое целое, он вожделел это целое, но однажды, продрогнув на улице, вернувшись домой, отогревшись чаем и нырнув в постель, он совершенно спокойно подумал: «Мне никогда ее не получить. Это нереально. Она из другого мира, где живет с крепким как скала и несметно богатым мужем. Если бы я решил намекнуть ей на близость, то даже страшно представить, что могло бы произойти. Назад в Сочи – было бы наилучшим вариантом. Все эти мысли от того, что я живу один. Надо с кем-нибудь познакомиться, обзавестись подругой. Только вот где ее взять?»

В клубах Сергей часто видел одиноких девиц, но недолгое их одиночество было частью их же профессии, и это он хорошо понимал. Знакомство на улице могло иметь плачевные последствия в виде внезапной беременности, требования вступить в брак и еще массы отягчающих свободу обстоятельств. По его мнению, знакомиться на улице было то же самое, что играть в жульническую лотерею: пустая трата на билетики без выигрыша.

Спустя несколько дней после знакомства с дядей, в один из вечеров, когда идти никуда не хотелось, да было и не на что, Сергей лежал в ванне и читал какую-то книжку. За содержанием он не следил, думал о своем, и настолько углубился в невеселые размышления, что принял телефонный звонок за сменивший тональность шум водяной струи из крана. Однако звонок заливался не переставая, Сергей выскочил из ванны, мокрым замотался в полотенце и, оставляя на паркете влажные следы, влетел в спальню, снес с тумбочки телефонный аппарат, так что трубка чудом не оторвалась, и, задыхаясь, ответил. Поначалу он никак не мог разобрать голос, который не то лаял, не то булькал, но вот, наконец, совершенно отчетливо произнес, чтобы Сергей как можно скорее приходил.

– Дядя Жора?! Здравствуйте! Как...

Но трубка на другом конце была уже положена, а Мемзер, явившийся домой раньше обычного, составлял список своих дел на завтра. Дома он был один, специально повсюду, кроме кабинета, погасил свет и сидел в тишине, на американский манер забросив ноги на стол, размышлял над тем, чем займется завтра, и от удовольствия, что все так хорошо у него складывается, улыбался совершенно по-детски, наивно хлопая глазами. В столовой ждал ужин, Мемзер был голоден, но все же решил дождаться и племянника, и жену из театра, мысленно пытаясь внушить ей, что не надо тащить к ним в гости Марину. Сестру жены он не любил, даже поморщился, словно от зубной боли, когда вспомнил о ней, – представил, как она вплывает в гостиную, садится в уголок с видом оскорбленного достоинства и не подает признаков жизни до первой порции алкоголя. После этого Марина разительно менялась, всякий раз непредсказуемо, но всегда было одно, от чего Мемзер оказывался на грани потери самоконтроля, – это Маринины рассказы о ее писательстве. Она принимала томную позу, жесты ее становились плавными, голос порой срывался в трагический полушепот.

– Ах, как бы я хотела жить на Манхэттене, в своей небольшой квартирке, высоко-высоко, и писать там роман за романом, – говаривала она.

При этом Мемзера так и подмывало спросить, не хотела бы она поселить на том же этаже литературных записчиков, которые на самом-то деле и были авторами Марининых опусов, но он, конечно, сдерживался.

В явь Мемзера вернул стук двери. Тотчас все оживилось, ворвался в дом свежий уличный бриз, а вместе с ним и Наташа. Одна, одна, без сестры! Какое же это счастье – не видеть Марины...

– Привет, кошка! – бодро воскликнул Мемзер и распахнул объятья.

* * *

Наташа улыбалась. Вообще, последнее время она улыбалась довольно часто, чему Мемзер был несказанно рад. Его жена находилась в приятном положении человека, которому в близком будущем обещано удовольствие, и она была готова подождать, твердо зная, что удовольствие придет непременно, но это потом, не сейчас. Наташа любила жить предвкушением чего-нибудь приятного. В преддверии этого приятного она решила начать с кое-каких изменений, а именно – поменяла прическу и наняла строителей подновить фасад арбатского особняка. После театра ей было хорошо, тепло, немного голодно, и она предвкушала простоватый и милый домашний ужин, сон и никакого Мемзера в своей постели. Меж ними это вообще случалось редко – Наташа исповедовала философию супружеского сексуального голода. Так, она считала (это было ее официальной линией), можно всегда оставаться желанной и интересной собственному мужу. На самом деле Мемзер был ей неприятен. Он был стар, у него на груди росли седые волосы, и иногда (она содрогалась, вспоминая об этом) сквозь парфюмерный обман от него шел этот ничем не истребляемый запах стареющего мужчины, однажды давший кому-то почву для жестокой дефиниции – «вонючий старый козел».