Текст книги "Рыжик"

Автор книги: Алексей Свирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Вечером благодаря Герасиму Рыжик был спасен. Его в бессознательном состоянии доставили в деревню и с большим трудом привели в чувство.

Так закончился первый день нового и трудного пути.

XV
Конец пути

На первый день пасхи Герасим и Рыжик пришли в Москву. Восторг Саньки невозможно передать словами. При виде Москвы его охватила безумная радость. Да и сама Москва встретила пришельцев праздничным весельем. Не успели они войти в город, как какая-то полная купчиха сама подозвала их и подарила по яйцу и по двугривенному.

– Вот так Москва! Вот это, я понимаю, город! – во весь голос кричал Санька.

А Герасим молча ухмылялся.

Друзья три дня прожили в Москве, собрали на церковных папертях около пяти рублей и ушли в Нижний Новгород.

Им сопутствовало яркое, теплое солнце, а весна молодой зеленью, будто бархатом, устилала путь. Весело и легко было путникам. Они с улыбкой вспоминали о мучительной, но уже пройденной дороге до Москвы и упивались чудными весенними днями. Свободные, как птицы, они не шли, а точно прогуливались. Время летело незаметно, и оба они немало удивились, когда в один знойный летний день подошли к Нижнему Новгороду.

– Вот оно, времечко, как бежит, – проговорил Герасим, подымаясь с последнего «отдыха». – Ведь больше трех месяцев ушло, как мы Москву оставили.

– Летом завсегда скоро время идет, – заметил Рыжик, – летом и полежишь, и покупаешься, и вздремнешь в лесочке, ну, и не видишь, как время бежит… Так это вон тот город и есть Нижний? – переменил он разговор.

– Он самый, голубчик. Город наш хороший и древний. На двух реках стоит.

– Как – на двух?

– На Оке да на Волге. Обе они, как сестрицы, подошли друг к другу и слились вместе.

– А какая из них больше: Ока или Волга?

Герасим при этом вопросе рассмеялся тихим мелким смехом.

– Экий ты какой! – проговорил он сквозь смех, и вся его фигура, медленно выступавшая вперед, закачалась, как маятник. – Да разве можно Волгу и вдруг с Окой сравнить? Ока – река, Волга – царь-река! Вот она какая, наша матушка Волга! Такой реки во всем мире не найти. По дороге она нам не такой казалась, а вот придем сейчас в Нижний, да поднимемся на Косу, да оттуда как глянем вниз, вот тогда и ты поймешь, какая такая есть на свете река Волга, про которую, как про мать родную, говорят.

– А какая это Коса? – спросил Рыжик.

– В кремле она, ужо увидишь.

Часа через два Санька стоял на знаменитой Косе и в безмолвном восхищении смотрел на необъятную равнину, убегавшую в бесконечную даль. Здесь было на что смотреть.

На широкой поверхности обеих рек, точно по стеклу, скользили тысячи судов. С высоты кремля огромные, как дома, пароходы казались маленькими, а лодки – игрушечными. Сама Волга широкой сверкающей полосой мчалась в степь, разрезав землю на две части.

– А куда она идет? – после долгого молчания спросил у Герасима Рыжик.

– Волга-то? Она, голубушка, далеко ушла, до самого моря…

– Вот так река! Даже глазам больно стало глядеть, – проговорил Санька, а затем спросил: – А где же ярмарка?

– Ярмарка вон где, за мостом…

– Ты пойдешь туда?

– Пойду, голубчик, потому мне домой через ярмарку надо: мы за вокзалом живем.

– Ты сегодня домой пойдешь?

– Сегодня, голубчик, сегодня.

Санька взглянул и умолк. Ему вдруг сделалось невыразимо грустно. Сегодня он должен был расстаться с Герасимом, к которому уже успел привязаться всей душой.

«Вот он домой пришел, а я?..» – думал Рыжик про себя, и чувство зависти невольно овладело им. «У всех есть дом, – продолжал он думать, – есть дорога, а у меня ни родных, ни пути, ни дороги…»

Печаль росла в душе Саньки, и он всю дорогу до самой ярмарки слова не вымолвил.

– Вот и ярмарка! – сказал Герасим, когда они прошли мост.

– Какая это ярмарка!.. – недовольным тоном проговорил Санька. – В Москве на любой улице больше народу. Да и дома здесь как в городе, а не как на ярмарке…

Его настроение духа немного улучшилось только тогда, когда они стали подходить к балаганам. Еще издали Санька услыхал какое-то гуденье и невольно ускорил шаги. А когда он увидал площадь, битком набитую людьми, увидал флаги на шестах балаганов и услыхал барабанный бой и хриплые звуки шарманки, он схватил Герасима за руку и врезался в толпу, как камень в воду. Громадная, многочисленная толпа слилась в одну плотную живую массу и почти незаметно двигалась то взад, то вперед. Перед толпой выстроилось в ряд не менее десяти балаганов, театров, каруселей.

Перед каждым балаганом на высоких деревянных помостах стояли «артисты» и зазывали публику.

Среди «артистов» были и клоуны с выпачканными мелом и сажей лицами, и певцы, осипшие и мокрые от пота, и певицы в коротеньких юбках, и музыканты-гармонисты, и фокусники, и балалаечники в лаптях… И на всех этих «артистах» и на их костюмах, на самих балаганах лежала печать нищеты и убожества. Толпа, обожженная горячим июльским солнцем, с жадностью ловила каждый жест паяцев, каждое слово. Стоило какому-нибудь клоуну упасть или высунуть язык, как она немедленно отвечала ему одобрительным смехом. Сначала первые ряды засмеются, потом волна смеха прокатится дальше и вся толпа загудит так, что и не разберешь: смеется эта масса людей или рычит. Только по отдельным лицам можно было догадаться, что толпе весело. Вон молодая круглолицая баба, в ситцевом платочке с красными, как кровь, цветами, быстро, как белка, грызет подсолнухи белыми, крепкими зубами и смеется тихим внутренним смехом. Она заражает стоящую рядом старуху, у которой смех густо сбил морщины на впалых, сухих щеках и обнажил беззубые десны. А вон, как безумный, заливается молодой деревенский парень, а ему вторит маленькая босоногая девчонка, которую смешит не клоун, а этот наивный парень.

Площадь вся залита ярким, знойным светом, живет полной жизнью.

Смех и говор толпы, песни и крики «артистов», оглушительные марши шарманок и военных оркестров, барабанная дробь и крики осла из зверинца слились в один сплошной сильный гул, в котором нет возможности разобраться.

Санька, попав в это царство зрелищ, смеха и веселья, почувствовал себя, как рыба в воде. Бедный Герасим едва за ним поспевал.

– Вот здесь посмотрим… А гляди-ка, что такое?.. Вот так рожа!.. – беспрерывно повторял Рыжик, перебегая от одного зрелища к другому.

Перед одним из балаганов на узеньких деревянных мостках проделывали разные штуки акробаты – отец и сын, как говорили в толпе. Отец был старик высокого роста, лысый и костлявый, а сын – малокровный, бледный мальчик лет семи, с большими наивными глазами и синими жилками на исхудалом лице. Старик был одет в убогое трико, которое прилипло к его мокрому, потному телу. Это трико когда-то было кремовое, но от времени и грязных пятен оно сделалось серым; во многих местах оно было заштопано, зачинено и свидетельствовало о крайней бедности. Тело акробата от старости уже не гнулось, и он, как легко можно было догадаться, нестерпимо страдал, когда из-за куска хлеба в угоду толпе должен был сгибаться и ходить колесом. Когда Санька подошел к балагану, старый акробат, стоя затылком к толпе, медленно и с трудом выгибал назад туловище. На оголенных загорелых руках жилы вздулись и сделались синими, лицо опрокинулось к спине. Лицо это, плохо выбритое, с жидкими длинными усами, по мере того как опускалось к ногам, становилось коричневым, а глаза, смотревшие в небо, и острый подбородок наливались кровью. С большим трудом старику удалось достать помост и таким образом представить из себя нечто вроде колеса. В этой неестественной позе старик был ужасен. Его лысая голова почти касалась досок, на которых он стоял; сухие ребра, будто обручи, отчетливо выступали сквозь мокрое и грязное трико. Акробат тяжело дышал, и выгнутые в дугу живот, грудь и длинные, худые ноги лихорадочно и нервно дрожали… Вдруг сын акробата всплеснул ручонками, вскрикнул и одним прыжком вскочил отцу на живот, где и принялся показывать разные штуки. Толпа приходила в восторг от этих жалких людей и как будто радовалась их страданиям. А рядом с акробатом стоял толстый, безобразный клоун с выпачканным лицом и дурацким колпаком на голове. Он рукой вертел перед животом своим, изображая шарманку, и хриплым голосом выкрикивал песню собственного сочинения, глупую и чрезвычайно бессмысленную.

А рядом, перед другим балаганом, лезли из кожи «артисты»-конкуренты, всячески стараясь привлечь внимание зрителей на свою сторону.

У Рыжика глаза разбегались, и он не знал, на что раньше смотреть. У него даже зародилась надежда самому попасть в число «артистов».

– Послушай, голубчик, – обратился к нему Герасим, – мне домой пора. Прощай и не поминай лихом…

– Ты что, домой? – на минуту остановился Санька. – Ну, прощай, спасибо!.. А я, кажись, поступлю куда-нибудь здесь, – добавил Рыжик и указал глазами на балаганы.

Спутники расстались.

Санька крепко пожал другу руку и сейчас же повернул в другую сторону. Но не успел он сделать и двух шагов, как услыхал позади себя какой-то гул и необычайный шум. Рыжик оглянулся и увидал, что толпа чем-то встревожилась. Санька, как большой любитель всякого рода скандалов, бросился назад. На бегу он успел схватить несколько отдельных восклицаний и фраз:

– Фокусника задавило…

– Не одного… Весь тиятер провалился…

– Доски-то проломились, ну и того…

Эти отрывочные разговоры еще сильнее раздразнили любопытство Рыжика, и он энергичней заработал локтями. Минуты через две он был уже на месте происшествия.

Случилось вот что. Вся труппа «франко-русского театра» стояла на мостках и зазывала публику. Вдруг доски обломились, и вся труппа вместе с помостом упала на землю. Все думали, что все обошлось благополучно: «артисты» со смехом вскочили на ноги и посылали воздушные поцелуи, делая вид, что все случившееся входило в «программу». Толпа неистово захохотала, а некоторые захлопали в ладоши и закричали «бис», как вдруг из-под досок раздались чьи-то стоны. Сухощавая кассирша, в маленькой шляпке с гусиным пером, первая услыхала эти стоны и подняла тревогу. Оказалось, что фокусник того же театра проходил под мостками в тот момент, когда последние обломились. Он не успел отскочить и был задавлен.

Санька прибежал в ту минуту, когда несчастного усаживали в экипаж, с тем чтобы отправить в ярмарочный барак.

Без содрогания нельзя было взглянуть на пострадавшего. Этот маленький, тощий человек был измят, исковеркан до невозможности. Старенький фрак клочьями висел на узеньких плечах. Бумажный воротничок «монополь» был расстегнут и одним концом упирался в острый подбородок. Лицо было окровавлено и безжизненно. Руки и ноги, когда его несли, болтались, как плети.

Рыжик забежал вперед и заглянул в лицо фокуснику. Дикий, нечеловеческий крик вырвался из груди Саньки: в раздавленном, изувеченном человеке он узнал Полфунта!..

Только на другой день, и то после долгих просьб и слез, Рыжика впустили в барак к Полфунту. Своего лучшего и единственного друга Санька нашел при смерти. Он лежал на койке весь забинтованный, с полузакрытыми глазами. Когда Рыжик подошел к кровати, Полфунта приподнял веки и слабо, едва заметно улыбнулся. Санька смахнул рукой слезы и подошел к изголовью. По всему было видно, что больной мучительно страдал. По лицу его то и дело пробегали корчи, а глаза плакали. Прошло несколько секунд. Ни тот, ни другой не промолвил ни слова. Но вот Полфунта как-то особенно взглянул на Рыжика и чуть слышно прошептал:

– Я искал тебя… Саша…

Больше он ничего не мог сказать. Лицо его исказилось от боли. Рыжик стоял перед койкой и угрюмо молчал.

Собравшись с силами, Полфунта снова заговорил тихим, прерывающимся голосом:

– Вот и конец пути… Саша… Я умираю… Слушай… Не надо так жить… Иди домой, сделайся человеком… Жить для жизни надо… Пойми, мы около жизни ходили, а в середине ее не были… Трудись… будь полезен другим… Вот счастье… Шататься не надо… Бродяги не нужны миру… Саша…

Рыжик наклонился к больному, но ничего не услыхал: он уже не мог говорить.

Санька до самого вечера пробыл у больного. Полфунту с каждым часом становилось хуже.

На другой день Санька чуть свет прибежал в больницу, но не успел он переступить порог, как ему сообщили о смерти друга.

– В самую полночь скончался, – несколько раз повторил сторож.

Рыжик прижался к стене, закрыл лицо руками и заплакал жалобным, тихим плачем.

1901