Текст книги "Вырванное сердце"

Автор книги: Алексей Сухаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А как же ты там оказалась? – Осторожно, словно сапёр на разминировании, она приступила к выяснению необходимой ей информации.

– Да как и все другие отказники, – пожала плечами Мария, не совсем понимая этот вопрос.

– Отказники… – задумчиво повторила Зинаида Фёдоровна, словно пробуя и смакуя на вкус это звучащее для неё по-новому слово.

– Ну да, от кого отказываются родители. – Мария всмотрелась в больную, понимая, что старая женщина начинает волноваться. – Ой, да что с вами? Не надо было мне об этом говорить.

Царькова ненадолго ушла в себя. Погрузилась в свои мысли, пытаясь сообразить, как лучше и какие вопросы задать бывшей воспитаннице детского дома, но память бурным водным потоком утянула её в водоворот, и она против своей воли стала погружаться в эту кошмарную воронку воспоминаний, на выходе из которой опять становились слышны звуки родильного отделения: скрип медицинских тележек, крики рожениц, плач новорождённых…

…В Великие Луки они с мужем приехали поздно ночью. С поезда в центральную гостиницу города. Был забронирован номер люкс. Администратор гостиницы, женщина предпенсионного возраста, с морковной помадой на губах и большим шиньоном на голове, похожая на церемониймейстера дворца бракосочетания. Она уставилась восторженными глазами на известную спортсменку, надежду СССР на предстоящей Олимпиаде, как на кинозвезду. Затем глаза администраторши оторвались от её лица и скользнули по одежде столичной модницы, упёрлись взглядом на выпирающий живот. На лице отразилось недоумение, почти трагедия. Словно страна уже проиграла конную выездку. Было видно, что женщина еле сдерживает себя, чтобы не спросить о сроке беременности.

Она проводила супругов в номер и долго не уходила, словно ждала на чай. Наконец осторожно спросила у «тренера», воспользовавшись, что чемпионка мира зашла в ванную, и когда услышала, что срок девять месяцев и «жена успеет и родить, и на Олимпиаде побороться за медали», с облегчением покинула номер, словно сама разрешилась от бремени.

Ночью, несмотря на усталость, Канцибер стал приставать. Он не думал о возможных последствиях и хотел своего – секса, прекращения её беременности, поездки на Олимпиаду, получения золотой медали. Именно в такой последовательности, ничего не упуская, ничего не меняя. Несмотря ни на что! Подобно культу их ежедневных тренировок, нарушить расписание которых было подобно предательству, измене их браку.

Она уступила мужу, тренеру, мужчине, терпеливо ожидая окончания и прислушиваясь к поведению плода. Женщина боялась, что это может раньше времени спровоцировать схватки. Но обошлось.

Наутро в ресторане гостиницы на завтраке к их столику подошел импозантный статный мужчина с богатой шевелюрой волос и необычайно насыщенным цветом зелёных глаз.

– Главный врач родильного дома Центральной городской больницы Лев Петрович Звягинцев, – длинной прозаической строкой представился приятный мужчина.

Он оглянулся по сторонам, словно шпион, боявшийся разоблачения.

– Вас все в городе, наверное, знают? – догадался о причине его беспокойства Владлен Канцибер.

– Меня в горкоме партии предупредили, что вы приедете инкогнито, и не хотели, чтобы по городу поползли слухи о целях вашего визита, – пояснил Звягинцев.

– Вот моя карта беременности. – Царькова протянула врачу-гинекологу тоненькую медицинскую карту, заведённую в женской консультации.

Лев Петрович, словно на календаре, перебросил несколько листочков, задержавшись на результатах недавних анализов, и удовлетворённо кивнул.

– До Олимпиады осталось пять недель, а ещё нужно прийти в себя. Набрать форму для выступлений, я бы сказал – для победы, – напомнил Канцибер. – Хватит ли у нас времени, доктор?

– У вашей жены прекрасное здоровье, думаю, что если завтра, 6 марта, начнём стимулировать роды, то вполне… – оптимистично заверил главврач роддома. Муж достал из дипломата дорогой французский коньяк и попытался подарить врачу.

– Ни к чему не обязывающий презент, так, в честь нашего знакомства – оттарабанил Владлен подготовленную заранее фразу.

– Нет, я такой дорогой подарок взять не могу, – вспомнил о разговоре в горкоме Звягинцев, но чтобы не обидеть известных гостей, добавил: – Мне и нести бутылку не в чем.

– Тогда прошу к нам в апартаменты, выпьем по рюмочке, – настаивал тренер, чтобы закрепить контакт с будущем врачом-акушером своей жены.

На этом и сошлись, плавно переместившись в большой двухкомнатный номер, и расположились на мягком диване в гостиной. После нескольких рюмок дорогого напитка врач немного расслабился и заговорил о предстоящей Олимпиаде. Канцибер стал с жаром говорить о перспективах Царьковой на золото.

– Лев Петрович, тут всё одно к одному, и опыт Зинаиды, и Буран в лучшей форме, и Европа стала привыкать к её победам, – горячился, наливая очередную рюмку, муж и тренер. – Если выигрывать, то только сейчас.

Звягинцев посмотрел на молчащую «надежду страны Советов». Царькова не принимала участия и даже не высказывала интереса к беседе мужчин. Было видно, что сейчас её занимало только то, что жило внутри неё.

– А может, не стимулировать роды? – неожиданно предложил врач. – Предоставить всё природе. Пусть всё идет своим чередом? А? В конце концов будут и другие чемпионаты.

– Ты что, Петрович? Не понял, о чём тебе в горкоме говорили? – вспыхнул тренер, переходя на фамильярное обращение. – Нашей стране нужно это золото. Мы должны занять первое место в общем командном зачёте. Победить Америку. А потом какие у неё будут ещё старты? Ей уже тридцать пять. Выиграет Олимпиаду и уступит дорогу более молодым спортсменкам. Уже возраст. Ещё четыре года до следующей Олимпиады она не сможет лидировать. Я хочу своей жене сделать самый лучший подарок – сделать её олимпийской чемпионкой. Ты что, против?

Врач опрокинул очередную рюмку коньяка и отрицательно завертел головой. То ли был не против такого шикарного подарка, то ли «не пошёл» вражеский коньяк.

– А это не опасно? Стимулирование ваше! – подала наконец голос молодая женщина, словно вышедшая из длительной спячки. – И вообще, я боли боюсь.

Мужчины одновременно повернулись к ней, удивляясь, что она так неожиданно заговорила.

– Я вам могу пообещать, что это не опасно и не больно, – поспешил успокоить роженицу Звягинцев. – У нас самые передовые препараты. Наш родильный дом оснащён австрийским диагностическим оборудованием. Мы укомплектованы лучше Москвы. К нам едут рожать все ваши актрисы и жёны руководителей страны. Так что ваши страхи напрасны.

В роддоме, казалось, всё уже знали и ждали её приезда. Её, чемпионку Советского Союза и Европы, положили одну в двухместную палату, чтобы оградить от любопытных, но желающих поглядеть на столичную знаменитость от этого меньше не стало. Поочередно в палату к выдающейся спортсменке приходили врачи, бесконечно справляющиеся о температуре и самочувствии, медсёстры, проверяющие установленную капельницу и катетер, санитарки, поправляющие один и тот же край одеяла. Следующим эшелоном пошли беременные и разродившиеся мамочки, которым стало известно о такой знаменитой соседке. Царькова уже не обращала внимания на заглядывающих в палату бесцеремонных любопытных женщин. Свыклась и теперь не поворачивала голову на каждый скрип двери.

Беременная женщина в ожидании, когда стимулирующая жидкость спровоцирует родовую деятельность, стала смотреть, как капающий из капельницы физраствор бежит по прозрачной трубочке к катетеру и далее через вену поступает в её организм. Кап, кап, кап – словно часовой механизм или метроном, ведущий отсчёт секундам, складывающимся затем в минуты и неизбежно приближая начало…

…Всё это промелькнуло в вихревом потоке памяти за несколько секунд. Мелькнуло и снова вернуло Царькову в её старую квартиру, подаренную ей за победу на той самой Олимпиаде.

Мария продолжала озабоченно вглядываться ей в лицо, пытаясь предугадать желания пожилой женщины.

– А ты какого числа родилась? – словно под гипнозом, продолжила свой пристрастный «допрос» Зинаида Фёдоровна, уже не в состоянии остановиться.

– Шестого марта, – раздался ответ молодой женщины.

– Какого? – Царьковой показалось, что она ослышалась, поскольку такого просто не могло быть.

– Шестого. – Мария с недоумением посмотрела на странную реакцию больной женщины. – Прямо в канун женского праздника. Правда, хорошо, что не восьмого? А то бы на один счастливый день у меня было бы меньше.

«Этого не может быть! Столько же лет, сколько и моей дочери! Родилась 6 марта – как и моя дочь! И она на меня чем-то похожа в молодости! Как же я этого не заметила?! Неужели она и есть моя потерянная дочь?! Ой, что же теперь делать? Признаваться ей, что я её мать или нет?»

Сердце пожилой пенсионерки моментально откликнулось на волнение острой колющей болью. Царькова схватилось за него, заохала, но больше даже не от боли, от того нового для себя состояния, в котором оказалась впервые за свою долгую и насыщенную жизнь. Мария моментально накапала сердечных капель, но Царькова отвела её руку.

– А ну-ка, подай мне альбом с фотографиями! – потребовала бывшая чемпионка решительным тоном. – Он вон там, в тумбочке!

Патронажная сестра моментально исполнила просьбу, передав ей большой альбом, обтянутый малиновым бархатом. Царькова торопливо пролистала первые страницы, остановившись посередине, на своей фотографии тридцатипятилетней давности.

– Ну, вот я в твоём возрасте. Почти одно и то же лицо. – Она в изнеможении откинулась на подушку, словно выступившая с последним словом в ожидании приговора, и прикрыла глаза, прислушиваясь к раздающимся рядом звукам.

«Вот она взяла альбом и теперь смотрит на мою фотографию. Наверное, посмотрела на меня. Видит моё волнение и уже, наверное, и сама начинает догадываться о том, в чём мне предстоит ей признаться. Да, но как она догадается без моей помощи?»

Женщину начало колотить так, что, казалось, сердце выскочит наружу.

«Ну что же она молчит? Наверное, увидела наше сходство и теперь не знает, что сказать».

—Да нет, вовсе не похожа, – раздался неожиданный ответ Марии. – Ну где же тут схожесть со мной? Вы были похожи на киноактрису.

Она перевернула страницу и стала внимательно рассматривать другое фото.

– Странно. А вот лицо у этого мужчины мне кажется знакомым, а где я его могла видеть, не припомню.

– Это фотография моего мужа. И ты, конечно, на него похожа, а не на меня, – выдохнула Зинаида Фёдоровна, продолжая собираться с духом.

– Да, вы, наверное, правы. Словно я эти черты уже не раз видела в зеркале, – задумчиво произнесла сбитая с толку сестра милосердия.

– А он, мерзавец, меня клятвенно заверил, что тебя удочерили и поэтому тебя невозможно найти, поскольку существует тайна усыновления. – Царькова поспешила принять сердечные капли, чтобы хоть как-то унять подпрыгивающее до гортани сердце.

– Не пойму, а какое отношение ко мне имеет этот человек? – Молодая женщина была взволнована настолько, что её небольшой румянец на лице сменила матовая бледность. – Он что, меня искал? А зачем?

– Потому что он твой отец, – сделала половину признания Зинаида Фёдоровна.

– Ваш муж – мой отец? – Бледность лица Марии уже достигла цвета ватмана. – А как же ваша дочь?..

– Ведь я дочку оставила в роддоме. – Царькова ещё не собралась с духом, чтобы сказать – «тебя».

– В каком? В том, в котором была я?.. – Казалось, Мария стала улавливать нить разговора, и от этого в ней произошла метаморфоза.

Её губы сползли вниз, а брови сошлись домиком. Она изменилась до такой степени, что стала похожа на маленького обиженного ребёнка, который собирается плакать. Словно ей протянули конфетку, а она, уже много раз обманутая пустышкой, взвешивает её на ладони, пытаясь угадать, что на этот раз. Есть ли под фантиком шоколад или это очередной обман судьбы, которая решила над ней посмеяться?

– Глупая была. – Царькова, видя её состояние, заторопилась со своей исповедью. – Всё боялась не успеть Олимпиаду выиграть. Чемпионат Союза выиграла, Европу взяла, а тут и Олимпиада подошла. Мужу надо заслуженного тренера получать. Он же тренером моим был. А тут ещё врачи говорят, что ребёнок больным родится. Муж стал уговаривать отказаться от ребёнка. Говорил – последняя попытка, возраст у тебя не для спорта. Вот и уговорил. А потом я стала её разыскивать, а дочки и след простыл. Тайна усыновления. А возраст у меня не только для спорта большим оказался, но и для будущих беременностей. Не смогла я больше ребёночка родить. Словно Господь меня наказал.

– Если этот мужчина с фотографии мой отец… – Мария, задыхаясь от волнения, стала увязывать в логическую цепь всё, что услышала от пожилой женщины, – …а он был вашим мужем… Значит, вы… моя мама?!

Она произнесла это с таким надрывом, словно лопнувшая скрипичная струна, успевшая перед этим исполнить последнюю ноту. Теперь для неё уже ничего не было так важно в этой жизни. Всё самое важное уже случилось и теперь сконцентрировалось на этом пожилом человеке. Её маме. В голове же у её мамы в это время проносились варианты разных ответов: от простых – «да» до более сложных – «да, доченька, я твоя мама», и она никак не могла остановиться ни на одном из них. Первые были словно равнодушное согласие или констатация факта – холодные и сухие, а вторые были и вовсе непривычны, поскольку там было это слово «доченька». Царьковой и хотелось, и было страшно первый раз произнести «дочка» в полноценном смысле этого слова, обращенное к своей нежданно обретённой кровиночке. От одной только мысли назвать эту взрослую женщину дочкой во рту моментально испарялась вся влага, язык со страху прилипал к нёбу.

– …Мама? – переспросила в ожидании затянувшегося ответа Мария.

– Если то, что я сейчас представляю, можно назвать матерью. – Вместо планируемых ответов Царькову «вырвало» словесным суррогатом.

Но молодой женщине и такого признания оказалось достаточно. Сразу после него Мария прильнула к пенсионерке и обхватила её своими руками. Больная почувствовала на своей щеке тёплые слёзы дочери. Это передалось моментально, словно вирус. Она тоже заплакала, подмешивая в этот эмоциональный коктейль свои старческие слёзы.

– Ну ты что? Успокойся, – всхлипывая, успокаивала свою обретённую дочь пенсионерка. – Ты должна меня презирать и ненавидеть.

Царькова растерялась, не зная, что ей делать дальше. Руки зависли над волосами дочери, словно боялись причинить ей боль своим неловким движением.

– Как ты так можешь, мама, ну как тебе не стыдно? – Улыбка Марии уже начинала пробиваться на её лице, словно солнечный лучик из-за дождливой тучи. – Ты лучше обними меня. Я так мечтала о твоей ласке.

Руки Зинаиды Фёдоровны наконец-то легли на голову Марии и сделали первые, робкие поглаживания волос дочери. Она почувствовала тепло родного человека, своего выросшего ребёнка. Его запах. Это были непередаваемые ощущения. Она такого не испытывала никогда в жизни. Это давало ей жизненные силы, которые словно переливались из этого молодого тела в её немощное и больное.

Ею овладела настолько сильная эйфория, что захотелось тут же встать с постели и закружиться в радостном танце. Впервые за долгие годы она почувствовала себя полностью счастливым человеком. Теперь она знала, что уже не одна на этом свете. На сердце её лилась песня, благодарящая Господа Бога за такое счастье.

«Отче Наш, благодарю тебя, Иисусе Христе, за Твой подарок мне под конец жизни. Как я рада, что Канцибер забрал эту дурацкую подкову. Иначе я не смогла бы сейчас посмотреть в Твои глаза, наполненные любовью и всепрощением. Я благодарю Тебя за это нежданное, истинное счастье, от которого так бездумно отказалась тридцать пять лет назад в Великих Луках».

* * *

Настя приготовила отцу традиционную овсяную кашу, а затем покрошила туда отваренную сосиску. Получилось красиво.

«А если отец выберет только сосиску, а кашу есть не станет?» —подумала девочка, вспомнив, как пёсик поначалу выхватывал языком отдельные сосисочные кружочки.

Дочка решительно перемешала кашу с кусочками сосиски. Теперь получилось не так красиво, зато появилась надежда, что отец вместе с сосиской будет есть и кашу.

Егор чувствовал себя виноватым перед дочерью. Он всё не мог отойти от вчерашней стрельбы, когда чуть не случилась непоправимая трагедия. В голове с самого утра был полной кавардак и хаос мыслей, поэтому когда он сел завтракать, то очистил всю тарелку, даже не поняв, какую тайну хранила в себе овсяная каша. После завтрака он первым делом залез в свой тайник, сооружённый в полу, в самом углу комнаты, под отстающей половицей, и достал из железной коробочки «Монпансье» недостающие в пистолетной обойме патроны. Теперь можно было идти в отделение на работу, не боясь проверок руководством его оружия. Смущало только подавленное состояние дочери. Грусть в её глазах.

«Надо бы чего-нибудь дочке сказать хорошего. Может, спросить про школу, про её успехи? Похвалить её. Пообещать в воскресенье сходить в кино и в её любимое кафе-мороженое. Нет! В воскресенье я дежурю в отделении. Не пойдёт… Тогда, может, спросить её, не хочет ли она, чтобы приехала моя мать? Она, наверное, соскучилась по бабушке… Я совсем перестал с ней разговаривать по душам. Всё некогда. Эти два года мы все меньше и меньше проводим время вместе. Она то у подружек, то одна в комнате за книгами. Никогда не жалуется, лапулечка. А может, просто сказать, что я её люблю? Просто люблю, и больше ничего».

—Тебе сегодня каша удалась, я просто язык проглотил, когда ел, – неожиданно вспомнил отец, что каша была посолена в меру.

– Тебе понравилось? – оживилась дочь. – И пёсику тоже понравилось, он вчера миску дочиста языком вылизал.

Грачёв еле сдержался, чтобы не повысить голос. Он не собирался возвращаться к разговору о хромоногой дворняге, поэтому заторопился на работу. В дверях он вспомнил о вечернем рандеву с Петровной.

– Я сегодня поздно вернусь, ты ложись спать, не жди меня, – скороговоркой проговорил он дочери, чувствуя сильные угрызения совести и прилагая неимоверные усилия для их преодоления.

Он спустился во двор, точнее, сбежал, понимая, что всё делает не так. Не так говорит, не о том думает, не то делает. Уже сидя в своем жигулёнке, он стал анализировать. А собственно почему? Почему он не делает так, как подсказывает ему совесть? Неужели во всём виноват основной инстинкт, побеждающий в нём отцовское чувство? А почему он так ревновал свою сбежавшую жену? Почему он извёл её своей ревностью и подозрениями? Может, он не любит свою дочь? Грачёв понял, что до сих пор не вывел из своей головы старые мысли и подозрения. Вопросы, вопросы, вопросы – как стая ворон, свивших гнёзда на одном дереве и превративших его в своё шумное общежитие. И никаких ответов, никакого просветления в этой серой каркающей массе. Он вспомнил свою вчерашнюю игру с пистолетом и представил Настю, разбуженную выстрелом. Её душераздирающий крик, на который сбежится вся общага.

«Сука, какая я сумасшедшая сука и тварь! Держу дочь словно падчерицу. Растёт без матери и от меня ласки не видит. Мало того что мать её смертельно обидел, так ещё и ей рассудок повредить могу. Нет, без женщины я точно дочь не вытяну. Надо идти Петровне на поклон. С серьёзными намерениями. Делать ей предложение? А как? Я же ещё со Светланой не развёлся! Вот попал в ситуацию! Где выход? Господи, Боже мой, помоги! Не за себя прошу. Ради дочки!»

В отделении сразу по приезде капитана «обрадовали» новым «глухарём», произошедшим на его территории.

Некие мошенники, оформив у пожилого и одинокого ветерана войны доверенность на квартиру, продали её ни о чём не подозревающим покупателям. Обман выглядел классически. Ветерану предложили пожизненный уход с содержанием взамен его жилья. Старик доверился благотворительной организации и оформил доверенность якобы на оплату коммунальных услуг, проведение ремонта и других услуг от имени собственника жилья со сторонними организациями. На самом деле он подписал доверенность с правом продажи квартиры, которая быстро нашла себе новых хозяев.

Всё это обнаружилось, когда покупатели стали въезжать и столкнулись нос к носу с ветераном войны, который был, что называется, ни сном ни духом… Покупатели пошли в суд, а обманутый старик, оборонявший Москву и бравший Берлин, стал участником новой войны. На этот раз за свою квартиру, и эту войну, судя по всему, выиграть у него шансов не было.

Дед сидел в дежурной части, уставившись на доску «Их разыскивает милиция!», словно надеялся найти среди фотографий и фотороботов своих обидчиков. Его колючие глаза-буравчики из-под кустистых бровей всматривались немигающим взглядом в лица преступников, словно ловя их в снайперский прицел. Но тщетно: людей, укравших у доверчивого старика жилплощадь, среди них не было и быть не могло. Когда оперативник привёл потерпевшего в свой кабинет и подробно его опросил, выяснилось, что, кроме молодого человека, на которого ветеран выписал доверенность, была ещё и молодая женщина. Именно она по его договору с преступниками должна была ухаживать за участником войны.

Капитан знал, что паспорт, на который выписана доверенность, поддельный. Мошенники просто вклеили в чужой паспорт свою фотографию и спокойно провернули сделку. Кроме того, судя по фотографии в поддельном паспорте, у преступника были наклеенная борода и усы. При такой ситуации не только разыскать, но и опознать преступника было бы невозможно, даже если его удалось бы предъявить обманутому ветерану на опознании.

Понимая это, Грачёв стал подробно составлять фоторобот молодой женщины – сообщницы квартирных мошенников. Опытный опер понимал, что она – слабое звено преступной схемы. Наверняка местная жительница, возможно, даже из этого района. Дед, на счастье оперативнику, обладал хорошей образной памятью. Он придирчиво перебирал варианты глаз, бровей, овал лица, накладывал один слой прозрачной пленки с элементами портрета на другой, неуклонно приближаясь к искомой внешности. Не удавалось найти только похожие глаза.

– Красивая женщина была, – вспоминал внешность сообщницы мошенников ветеран. – Здесь таких глаз не найти, но вот если эти…

Он сделал ещё одну попытку заменить глаза фоторобота, чтобы наконец добиться оптимального сходства портрета. Грачёв наложил очередную пару глаз и обомлел. Составленный фоторобот как две капли воды был похож на его пропавшую жену.

– Вот, совсем другое дело! – довольно крякнул ветеран войны. – Она! Вылитая. Ух, шельма. Был бы я помоложе, уж я бы ей юбку задрал, мерзавке.

«Может, это та молодая проститутка? Да нет, она по возрасту не подходит. Больше десяти лет разницы с преступницей. А вот Светка и по возрасту, и внешне просто копия с мошенницей! Странное сходство. Прям мистика какая-то».

Ветеран ушёл держать оборону квартиры от новых собственников, а Егора вызвал начальник отделения. Подполковнику Козлову доложили о его вчерашней стрельбе у гаражей, и он был вне себя от ярости.

– Ты чего по собакам палишь? Ты что, в отстреле бездомных животных работаешь? – Начальник отделения полиции был настроен очень сурово и решительно.

Так бывало всегда, когда Алексей Иванович не смотрел в глаза своему подчинённому и распекал его за какой-либо проступок. В отделении уже знали: если смотрит в глаза, то отчитывает для проформы, если нет – выговор обеспечен. А тут он ещё крутил в руках зажигалку. Значит, не просто сильно нервничал. Подполковник не так давно с огромным трудом бросил курить и, когда не справлялся с нервами, всегда хватался за подаренную ему на сорокалетие большую настольную зажигалку.

Отчаянно крутя колёсиком, словно раз за разом прикуривая вожделенную сигарету, он ещё больше распалялся, злясь на себя за проявление минутной слабости. Соответственно, виновному в доведении начальника до такого состояния приходилось ожидать для себя самые неприятные последствия. А уж если начальник вновь закурил бы, то виновнику, несмотря на стаж работы и должность, точно пришлось бы увольняться.

– Простите, товарищ подполковник, нервы подвели, – честно, как на духу, признался оперуполномоченный.

– И что мне теперь предложишь делать? – развёл руками начальник. – В институт Сербского тебе направление выписать? Или Ганнушкина? Пусть дадут заключение, что можно тебе оружие доверять. А то ведь ты человека убьёшь, а отвечать и мне вместе с тобой придётся!

– Этого больше не повторится, – заверил начальника капитан.

– Да что ты? – сделал удивлённое лицо подполковник. – Хочешь сказать, что это было первый и последний раз?

– Так точно, – подтвердил Грачёв.

– Тогда скажи, а что за стрельба была у семейного общежития в тот же день вечером? Туда наш наряд вызывали, только никого там уже не обнаружили. Ты ведь уже дома был?

– Да, я был дома. У меня же дочь без матери растёт… – собирался с мыслями оперативник, не зная, что ответить.

– Ну и… – поторопил его Алексей Иванович в ожидании ответа на свой вопрос.

– Да, это я, – признался, опустив голову, капитан. – На улице увидел ту же собаку рядом с дочерью, испугался, что она её покусает.

– Убил? – играя желваками и не смотря в лицо подчинённому оперативнику, чиркнул колёсиком зажигалки подполковник.

– Чего? – растерялся сотрудник.

– Застрелил псину, в конце-то концов? – повысил голос начальник отделения, учащая добывание огня.

– Нет, убежала, – понуро пробормотал капитан, вглядываясь в лицо начальника и пытаясь предугадать его дальнейшую реакцию.

– Вот это-то и хуже всего, – словно сам себе произнёс начальник.

– Не понял… – Капитан полиции не знал, как реагировать на его слова.

– Сдай мне оружие, – неожиданно приказал командир.

– Алексей Иванович, товарищ подполковник… – просительно затянул Грачёв, – да как же я без работы?

– А ты на что рассчитывал? – взорвался подполковник. – Что я позволю своему чокнутому сотруднику бегать по городу и стрелять по собакам?

Начальник торопливо выхватил из рук подчинённого табельное оружие, которое тот, словно в замедленной съёмке, не торопясь доставал из кобуры.

– Грачёв, сейчас стоит вопрос о твоём психическом состоянии и твоей дальнейшей работе в органах, – решительно тряхнул головой начальник. – Я не хочу больше сидеть на мине с замедленным действием и ждать, когда она разнесёт мою задницу в клочья. Я и так терплю тебя с твоей плохой раскрываемостью преступлений, выпивкой на рабочем месте…

«Кто настучал? Наверное, Власов, сука, заложил меня. Предатель! Недаром фамилию такую носит».

—…Мало того что у тебя на территории квартирные мошенники уже пятое преступление совершают, так еще до стрельбы дело дошло! Два года тебя терплю. С того момента как у тебя произошла семейная трагедия. Понимал, что отец-одиночка. Хотел, чтобы ты до пенсионного срока дотянул. А теперь вижу, что каждый день может случиться непоправимое. Поэтому пиши заявление по состоянию здоровья.

– Мне всего год остался до выслуги, – напомнил Грачёв.

Начальник чиркнул кремнем, зажигая пламя зажигалки.

– А что до банды мошенников, так я уже напал на след… – не моргнув глазом соврал оперативник.

Начальник моментально оторвался от зажигалки, внимательно посмотрев в глаза сотруднику.

– Ну да, – подтвердил Грачёв, сам себя пытаясь убедить в сказанном. – Там у них слабое звено. Женщина. Соцработник из благотворительной организации. Осталось считаное время до установления её личности. И я сразу потяну эту верёвочку, размотав весь преступный клубок.

– Ладно, я подумаю несколько дней. – Начальник махнул рукой, указывая Грачёву на дверь. – Попробуй. Раскроешь квартирные мошенничества – дам доработать год. Оружие оставлю при дежурке.

Капитан Грачёв вернулся в свой кабинет в удручённом настроении. С одной стороны, он был доволен, что его ещё не уволили, с другой стороны, понимал, что всё равно ему не избежать повторного «повешения». Ведь то, что он наврал про ниточку в уголовном деле, подполковник поймёт очень скоро. По сути, его положение не многим отличалось от сорвавшегося с верёвки висельника. Тот также испытывает радость от того, что остался жив, и горестное отчаяние от сознания, что ему предстоит ещё раз засунуть голову в петлю.

Придя к себе, он застал на рабочем месте своего «сожителя» по кабинету Власова и, несмотря на его предупреждающие жесты, со всей силы, до хруста в суставах, пожал ему руку.

– Идиот, ты мне руку сломал! – взвыл молодой коллега.

Он выскочил из кабинета и побежал в умывальник, где подставил кисть под струю холодной воды.

«Не поможет, гнида. Теперь ты долго не сможешь рапорта строчить, уж я постарался», – с удовлетворением отметил мозг Грачёва.

Он посмотрел на составленный фоторобот преступницы и ещё раз подивился разительной схожести с пропавшей женой.

* * *

Нотариус пренебрежительно смотрел на пожилую женщину, которая долго и тщательно отсчитывала денежную сумму в уплату за его выезд на дом, где предполагалось оформление дарственной на квартиру. Женщина пересчитала два раза и собралась пересчитывать третий, когда он не выдержал.

– Я уже вместе с вами пересчитал, – нетерпеливо протянул он руку, – давайте деньги, сколько можно, меня другие клиенты в очереди ожидают.

– Деньги любят счёт, – проворчала Митрофановна. – Мне ваш выезд в половину моей пенсии встаёт. Как же не пересчитать?

Выйдя из кабинета, пенсионерка выдохнула с облегчением. В оплату выезда нотариуса ушли все деньги, вырученные ею в антикварном магазине за проданный накануне мельхиоровый подсвечник.

«Теперь осталось получить от Зинаиды дарственную на квартиру, а там можно уже и прикидывать, как лучше жизнь сыну устроить. Поначалу я бы к Фёдоровне переехала, а Андрюшка один бы остался. Глядишь, и женщину какую приведёт. Барыне год-другой, и в могилу! Если у сына детишки пойдут, то он в двухкомнатную с женой и внучатами переберётся, а я в свою обратно. Опять таки рядом буду. Всегда при внуках».

Пребывая в приятных мечтаниях, она невольно замедлила шаг и присела на скамейку. Ей хотелось продлить себе удовольствие и подольше насладиться пусть пока иллюзорной картиной своей будущей жизни, но уже имевшей под собой достаточно подготовленную материальную почву.

«Интересно, а сколько Андрюшка мне внучков подарит? Хотелось бы двоих. Мальчика и девочку. Может, в честь моего отца, а своего деда сына назовёт? Митрофаном! Нужняк Митрофан Андреевич! А чего, красивое имя. Сейчас модно возвращаться к старым именам… Ой, чего это я расселась. У меня же барыня некормленая. Надо ее супчиком покормить. Теперь мне с неё пылинки сдувать надо, чтобы к приходу нотариуса она ещё, чего доброго, не передумала бы. Да и потом не обижу, но сейчас особенно задобрить её надо».

Митрофановна торопливо поднялась со скамейки и целеустремлённо направилась к своей подопечной. По дороге она почувствовала какую-то необъяснимую тревогу и поэтому, проходя мимо церкви, решила подать милостыню.