Текст книги "Синдром Феникса"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Куры, кролики.

– Никогда этого не понимала: держать одно животное, чтобы ему других скармливать.

– Природа так устроена, – улыбнулась Ирина Сергеевна.

Георгий тоже улыбался и бормотал:

– Красавец ты мой… Умница ты моя…

И даже начал тянуть руку сквозь прутья решетки, чтобы погладить крокодила. Тот замер и приготовился.

Рената испугалась и оттолкнула Георгия от клетки:

– Ты что? С ума сошел.

– Любите животных? – спросила Ирина Сергеевна.

– Не знаю… Похоже, да…

После этого они пошли пить чай. Георгий заинтересовано расспрашивал Ирину Сергеевну о животных, чем окончательно растопил ее сердце.

Уходили поздно.

Ирина Сергеевна, улучив момент, шепнула дочери:

– Не будь дурой, не упусти! Таких мужиков – один на миллион!

– Да сама знаю!

В машине Рената сказала Георгию:

– Ты, наверно, ветеринарный врач был. Или в цирке укротителем работал.

– Очень может быть…

Георгий был разнежен, почти умилен. Поэтому, когда Рената подвезла его к своему дому и предложила выпить по коктейлю, он не отказался.

И остался у Ренаты до утра.

И не то чтобы она ему очень нравилась. Сказать по правде, Татьяна ему нравилась больше. Он вообще к ней испытывал сложные чувства – близкие, возможно, прямо скажем, к любви. Но в том-то и дело, что людям такого необычного склада, как он, гораздо легче и проще переночевать с нелюбимой (или не вполне любимой) женщиной, чем с любимой. Потому что в первом случае это приключение, а во втором – поступок. К приключению Георгий чувствовал себя готовым, а поступков пока остерегался. Ответственности больше.

24

С утра он взялся за работу. Потом вознамерился идти к Татьяне.

– Это еще зачем? – спросила Рената, которая в этот день махнула рукой на все свои дела и либо отдыхала в доме, постоянно находясь у окон, чтобы не выпускать Георгия из вида, либо слонялась по двору, как бы контролируя ход работ (близившихся к завершению).

– Вещи взять, – сказал Георгий.

– Какие вещи? Документов у тебя нет, а барахло твое ничего не стоит! Другое купим!

– Купить я сам в состоянии, – твердо сказал Георгий. – И надо же поговорить с женщиной. Нехорошо – жил у нее…

– Обойдется, говорить еще с ней! Или – только со мной. То есть в моем присутствии!

– Я пойду один! Ясно? – сказал Георгий, прямо посмотрев в глаза Ренате – так, как никогда и никто не смел на нее смотреть.

Она зарделась. И ответила:

– Ясно. Не сердись.

Георгий ушел, а она повалилась на диван и зарыдала в три ручья – впервые с того дня, когда получила четверку по сочинению на выпускных экзаменах и это лишило ее надежд на золотую медаль, которую она уверенно собиралась получить, но помешали интриганы, гады, завистники, и в первую очередь директриса школы, которой надо было в том году дать две медали – родной дочери и племяннице районного прокурора. А третью медаль гороно не выделило, имея свои квоты. И все это знали, и все смолчали… Обидно…

– Не вернется… – шептала Рената. – Не вернется!

И, не выдержав, она умылась, подкрасилась, подпудрилась, села в машину и помчалась к дому Татьяны.

Татьяне в тот день надо было на работу, но она не смогла пойти, позвонила хозяину и попросила заменить ее ввиду болезни.

Ждала Георгия.

Чувствовала, что придет.

Знала, что изменил. То есть не изменил, она же ему не жена и не любовница, а… обманул? Оскорбил? Нет, все-таки изменил!

Откуда она это знала – мне не понять, хоть я и автор.

Татьяна готовилась выгнать его – навсегда.

Потому что нельзя так мучиться.

Она жила без него прекрасно, спокойно – и без него будет жить так же.

Детей услала в кино. Они удивились, но не дураки же, выпросили денег еще на воздушную кукурузу и сладкую воду.

Главное – без крика. Спокойно.

Уходи, мол, и никогда не возвращайся.

Чтобы занять себя, стала чинить старую паяльную, или, как дети ее называли, палильную лампу – на днях собиралась позвать специалиста забить откормленного борова, потом надо разделать тушу, пропалить шкуру, вот лампа и нужна.

Сходила, кстати, в хлев, где дала борову Тишке особенно много корма, сказав:

– Извини, брат, но завтра или послезавтра тебе каюк. Жалко тебя? Конечно. Но люди так устроены – им жрать надо. И жрут, и жрут… Не одну же капусту. Есть вегетарианцы, но я не знаю… Как без мяса? В нем протеин, жиры и еще что-то. Понимаешь? Так что не сердись. Эх, Тиша, Тихон, – почесала она бок борова, отчего тот хрюкнул, получив добавочное к пище удовольствие. – Ты вот в хлеву живешь, не разговариваешь, безмозглый вообще, хотя и не дурак, это правда. Ну и что? Другой в доме – а хуже, чем в хлеву. Разговаривает – а лучше бы хрюкал. И, главное, пользы никакой, наоборот, даже вред… До тебя тут Жиган жил, черный был, большой, одного сала бочку насолили огромную… А я с мужем жила бывшим, с Валеркой, собачились каждый вечер. Пособачимся – я к Жигану, плачу, как дура, все ему рассказываю. А он смотрит, как ты тоже иногда, и будто все понимает. Это до чего доехать, Тиша, ты подумай! От живого человека, от мужа – к свинье общаться уходила! То есть человек хуже свиньи оказался. Его бы, Валерку, прирезать, все бы только вздохнули с облегчением. Нет, нельзя – тюрьма будет. А тебя, такого хорошего, зарежем вот – и никакой тюрьмы. Как ты это оцениваешь, Тиша?

Тиша был увлечен едой и никак не оценил. Вернее, казалось, что оценил положительно. Не боится смерти тот, кто не знает о ней.

25

Татьяна, сидя за столом, возилась с лампой. Налила туда для пробы керосина. Подкачала, попыталась поджечь. Никак. Встряхнула, осмотрела со всех сторон. Иголкой прочистила дырочку форсунки. Еще раз подкачала. Поднесла спичку.

Пламя полыхнуло чуть не на метр именно в тот момент, когда Георгий открыл дверь.

Он отшатнулся от огня, поднял руку.

И осел у косяка.

Татьяна закричала:

– Георгий! Гоша! Я не нарочно!

Когда Георгий открыл глаза, он увидел, что сидит у порога на полу в каком-то доме. Перед ним склонились две женщины. Обе красивые, одна полная, ярко одетая, с сильным запахом духов, вторая попроще, потоньше, а глаза у обеих похожи – расширенные, испуганные, ждущие.

– Вы кто? – спросил Георгий.

Часть четвертая

1

Рената перепугалась:

– Что с тобой, Гошенька? Тебе в больницу надо! Пойдем, я отвезу!

– Не трогай человека! – довольно резко сказала Татьяна. – У него уже все в порядке. Да, Георгий?

– Какой Георгий? Что происходит?

Георгий тряхнул головой, потер ладонями глаза, встал, осмотрелся.

Рената, увидев, что с ним действительно все в порядке – по крайней мере, внешне, обрадовалась:

– Это оттого, что ты работаешь много. Да ночь почти не спал, – напомнила она ему, приятно улыбнувшись. И метнула, конечно, быстрый взгляд на Татьяну.

– Садись и поешь, – посоветовала Георгию Татьяна, проигнорировав этот взгляд. – А потом поспать хорошо бы.

– Здесь, что ли? – брезгливо огляделась Рената. – Он ко мне переехать собрался, между прочим. Какой ты встрепанный у меня! – Рената протянула руку к голове Георгия, но тот уклонился и сказал:

– Извините, я вас не знаю!

– Что?! Это у нас шутки такие?

– Какие шутки, не знаю я вас, сказал же!

– Вот мы как себя ведем! – закричала Рената. – Способ известный: сначала голову заморочил, залез в постель, вел себя безобразно, попользовался, а потом – ничего не знаю, ничего не помню! Дружок, со мной такие номера не пляшут! – Рената забыла о своей интеллигентности, которую так старательно в себе воспитывала, и перешла на привычный торговый лексикон. – Не хочешь по-хорошему, будет так, как я захочу, понял? Сейчас пойду на экспертизу к гинекологу, а потом со справкой – в милицию! И сядешь у меня за изнасилование!

– Очень красиво! – закричала и Татьяна. – Мужчину обманом затащила к себе, а теперь тюрьмой грозит! Ясно, он с такой шалашовкой только по решению суда будет жить! – она тоже перешла на знакомые и ей не хуже Ренаты торговые интонации. – Он со мной живет – нормально, как муж, поняла? А тебя просто пожалел один раз!

Татьяна брякнула это, то есть насчет того, что Георгий с нею живет, как муж, не подумав. Мысленно охнула, но тут же решила: сказано – так сказано. Надо держаться теперь этой линии.

– Ах ты… – Рената набрала воздуха, чтобы выпалить все, что думает о Татьяне, но тут Георгий громко и внятно сказал:

– Помолчите обе!

Женщины умолкли. Смотрели на него. Вернее, всматривались.

В глазах Ренаты он остался прежним: сильным, разумным, уверенным.

Татьяна же видела больше. Если раньше Гоша был сперва сущим ребенком, потом превратился в порывистого подростка с малоосмысленными поступками, потом – в задумчивого мужчину, решающего про себя серьезные вопросы, то теперь, она сразу поняла, стал уже человеком не размышлений, а дела. И Георгий это тут же подтвердил своим поведением.

– Так, – сказал он. – Без крика, без эмоций. Что случилось?

– Случилось то, что ты пошел за вещами, а она тут что-то с тобой сделала! – поторопилась объяснить Рената.

– Что сделала? – спросил Георгий.

– Ничего я не сделала! – отрицала Татьяна.

Она понимала, что Георгия в теперешнем состоянии интересуют не детали, а общее положение вещей. И поспешила это положение обозначить:

– Суть такая: ты сейчас опять потерял память. А до этого тут жил. У меня. Фактически моим мужем.

– Почему?

– Потому что тебя это устраивало.

– Да не устраивало его это! – возразила Рената. – Он ко мне собрался уйти!

– Он тебя не знает, ты разве не слышала? – напомнила ей Татьяна.

– А тебя?

– Конечно! – уверенно ответила Татьяна. – Ведь знаешь, Георгий? Да?

Георгий переводил взгляд с одной женщины на другую.

– Вас – точно не знаю, – сказал он Ренате. – А вас… Припоминаю…

– Ну, а я что говорила! – обрадовалась Татьяна. – Давай садись, поешь – и окончательно все вспомнишь! Моего борща никто забыть не может!

Георгий, недоумевая, машинально сел за стол – не ради борща, а ради более устойчивого положения, потому что голова у него слегка кружилась.

Это прибавило Татьяне уверенности.

– Извините, до свидания! – сказала она Ренате. – Как-то странно вообще: в чужой дом ворвались, чужому мужчине претензии предъявляете! А если что было, то не придавайте значения, у Георгия случается: что-то сделает, а потом не помнит. Болезнь такая. А вы этой болезнью воспользовались!

Рената растерялась.

– Совсем ничего не помнишь? – спросила она Георгия.

– Нет.

– Нет, но как же… Так с тобой… Всю ночь… Ну, ладно. Я никогда не напрашивалась! – вспомнила Рената наконец о своей гордости.

И, опустив руки, пошла к двери.

Там остановилась и, не оборачиваясь, жестко сказала:

– Работу чтобы закончил мне! В три дня!

2

Она вышла, а Георгий спросил:

– Какую еще работу? Женщина, объясните, как я сюда попал?

Татьяна объяснила. Она рассказала все, не упомянув только о деньгах, потому что не знала, как подступиться к этому вопросу, зато на свой страх и риск добавила то, чего не было:

– Ну, и получилось так, Георгий, что по причине, что тебя найти и опознать не смогли, ты тут остался, прижился, работаешь… Ну, как муж мне, получается.

Жили бы они где-нибудь в безлюдной глуши или на необитаемом острове, Татьяна могла бы сочинить Георгию вообще всё: дескать, как родился, так тут и находишься, и я давно твоя жена, и дети – твои. И были бы они счастливы всю оставшуюся жизнь. Но Чихов не безлюдная глушь и не остров, кругом соседи, они все Георгию объяснят и расскажут. Кроме, конечно, одного: кем он был по отношению к Татьяне, это дело личное, семейное, никому не известное, можно смело фантазировать.

Георгий выслушал и начал задавать вопросы:

– То есть я даже не выяснял, кто я?

– Почему? Мы к врачу ходили. Милиция розыск объявила.

– И?

– Результатов нет. Харченко Виталий, он этим занимался, начал сочинять, будто ты чуть ли не преступником был.

– Я?! Что за чушь!

– Думаешь, нет?

– Да быть того не может! Я совсем без вещей пришел?

– Совсем.

– И денег не было?

Опять эта тема…

Предыдущим Гоше и Георгию Татьяна соврала бы, а тут почувствовала – не может. Очень уж прямо и твердо смотрит мужчина. Такому не соврешь, а соврешь – тебе же будет неприятность.

Татьяна принесла из тайника деньги.

Георгий не удивился. Ворошил в руках.

– Было десять тысяч, я взаймы брала, но вернула, тысячу ты израсходовал, остальное цело, можешь посчитать.

Георгий быстро пролистал пачку, умело мелькая пальцами. Татьяна сама имела дело с деньгами, но чтобы так ловко считали, не видела.

– Больше не было? – спросил он.

Татьяна обиделась.

– Если ты думаешь…

– Не думаю, не обижайся. Просто ощущение, что было больше. Значит, куда-то раньше подевал…

– Что-то вспоминаешь?

– Не знаю. Мелькает что-то. Говоришь: я был обгоревший?

– Вроде того.

– Что-то было, да… Пожар какой-то… И почему Георгий?

– Ты на это имя отозвался.

– Может быть. Ну, пока пусть так.

Тут прибежали Костя с Толиком. Они сегодня ушли из дома чуть свет и три часа околачивались около магазина, где продавались велосипеды. Накануне Георгий выдал им зарплату (получил от Ренаты по договору за очередной этап выполненной работы), они присоединили эти деньги к накоплениям и решили, что пора уже что-нибудь купить.

Дождались открытия, стали выбирать.

Конечно, к таким велосипедам, которые рекламировались в журнале “Mountain Bike”, они не могли и подступиться, но подобных и не было в чиховском спортивном магазине, стоял только один в витрине как рекламный экземпляр, заманивал и попусту дразнил.

И вот подлая штука: как какой велосипед понравится братьям, он оказывается обязательно дороже, чем они могут купить. И второй вопрос: взять ли на двоих один хороший или похуже, но обоим?

– Уж вещь так вещь! – рассуждал Костя. – Эти тарахтелки, они не лучше наших.

– Как это не лучше? – не соглашался Толик. – Вот – пять скоростей все-таки. А у нас по одной. Ты сравнил!

– Пять скоростей по нашей местности – фигня! – морщился Костя. – Восемнадцать – как минимум!

– Рама, главное, крепкая должна быть. А то будет хоть восемнадцать, хоть пятьдесят – крякнется на первом камне!

– Так, – остановился Костя. – Мы что пришли покупать – велосипед или игрушку?

– Велосипеды, – уточнил Толик. – Два.

– Почему два-то? Лучше один, говорю тебе, но чтобы уж велосипед!

– А кто ездить будет? – ощетинился Толик, почуявший, чем все может обернуться.

– По очереди!

– Ага! Знаю я твою очередь! Тебе весь день, а мне полчаса!

– Гад буду, поровну! – клялся Костя.

Но Толик ему не верил.

Да Костя и сам себе не верил. Знал: стоит только сесть на такую красоту – силой не сгонишь. Придется обидеть брата, а не хочется: он его любит все-таки, несмотря на несомненную вредность его характера.

Помог продавец, молодой человек, который, услышав разговор братьев, сказал:

– Мелкие, не загоняйтесь. Я вам так скажу: вот у меня был велик три на девять, двадцать семь скоростей. И толку? Я заметил: на трех скоростях гоняю, аж звездочки на них съело, а на остальные даже не переключаюсь.

– Три – это как-то совсем мало, – засомневался Костя.

– А вот, смотрите, пять. Девать некуда. Рама отечественная, на тракторном заводе делают, отличный металл, втулки из хорошего сплава, ободья на кочках не восьмерят – если только с разгону о стенку не стукаться.

Братья переглянулись. Цена указанных двух велосипедов была как раз такая, что денег хватало. И даже остаток намечался: взять большую бутыль сладкой шипучки и отметить.

…И вот они ворвались в дом, крича, радуясь, схватили Татьяну за руку, потащили на крыльцо – смотреть.

Татьяна вышла. Они вскочили на велосипеды и начали кружить, петлять, вставать на дыбы – хвастались.

– Спасибо, дядя Гоша! – закричал Костя.

Татьяна оглянулась. Георгий с улыбкой смотрел на пацанов.

– Мне-то за что? – спросил он.

– А они с тобой работали. Помогали. Ты им и заплатил.

– Да? Говоришь – ландшафтный дизайн? Ничего в этом не понимаю. Ладно, хватит лирики, пойдем разбираться.

3

У Татьяны было ощущение, что не она ведет Георгия, а он ее ведет. То есть идут рядом, вместе, Татьяна показывает дорогу, но при этом направляющая сила исходит от него.

Захватив из дома деньги, Георгий разменял пару сотен в первом же обменнике.

– Не люблю без наличности ходить.

После этого купил сигарет – самых дорогих.

Почувствовав жажду, купил бутылку пива – тоже самого дорогого. Впрочем, сделав два глотка, больше не стал:

– Теплое.

И сунул бутылку в урну.

И вот они опять в кабинете Кобеницына. Татьяна взяла на себя рассказ о случившемся.

– Как вы помните, у нас уже все стало налаживаться, жили, работали, все нормально, – начала она. Кобеницын не помнил этих подробностей, но кивнул. – И вот опять – случайно огонь я на него направила, лампу паяльную чинила, ну и…

– Синдром Феникса! – радостно воскликнул Кобеницын. – То есть опять ничего не помните, Георгий?

– Нет.

– Что ж, придется по новому кругу. Задавать вопросы и приближаться к истине. Заодно сравним с вашими предыдущими ответами.

Кобеницын раскрыл историю болезни, которую он держал у себя, не отдавая в регистратуру.

Но Георгий не стал дожидаться вопросов, протянул руку:

– Разрешите?

Взял папку, внимательно читал.

Вернул:

– Ничего определенного. Синдром Феникса какой-то… А лечили как?

– Собственно, лечения как такового в подобных случаях не предусмотрено. Если бы у вас были нарушены, к примеру, вазомоторные реакции или…

– Что значит не предусмотрено? – перебил Георгий. – Есть же какие-то лекарства для стимуляции памяти! Потом – снимок сделать головного мозга, эту… магнитно-резонансную томографию. Обследовать вообще. Вы это делали?

– У нас нет такого оборудования. И потом обычно в таких случаях никаких патологий и нарушений нет, так что…

– Короче, лечения не было, – поднялся Георгий. – До свидания!

Он вышел, а Татьяна, задержавшись, торопливо сказала:

– Вы не обижайтесь, сами понимаете, кому понравится то и дело память терять. Вы как думаете, он когда больше настоящий был? Сейчас или раньше?

– Не знаю, – хмуро сказал уязвленный Кобеницын. – И он не знает. Кроме “эго” у человека есть “суперэго”.

– Это как?

– Ну, есть человек как он есть, и есть человек как идеальное представление о самом себе.

– Ясно, – сказала Татьяна, ничего не поняв. Но переспрашивать не захотела – побоялась еще больше запутаться.

4

После этого пошли к Харченко.

– Ты вот что, – советовала по дороге Татьяна. – Ты лучше не говори, что снова память терял. Просто: как, мол, дела, как идет розыск? А если он начнет без доказательств тебе что-то предъявлять, ты с ним строже.

Но Георгий не нуждался в инструкциях насчет строгости, и без того вел себя вполне уверенно.

– Вы куда запросы разослали? – спросил он Виталия.

Харченко удивился:

– Даже так? Я еще и отчитываться должен?

– Не отчитываться, а информировать. Не собака потерялась, а человек. И что у вас за информация о моей якобы преступной деятельности?

Недюжинное чутье Харченко всегда подсказывало ему (практически безошибочно), когда человек, разговаривающий с ним, имеет право требовать, а когда попусту хорохорится. Теперь он видел: Георгий не хорохорится, чувствует за собой правоту и силу (неизвестно, правда, откуда эти правота и сила взялись и чем подтверждены). Однако сдаваться лейтенант не собирался:

– Есть данные вообще-то.

– Какие?

– Проверяем.

– Значит, конкретных данных нет, – сделал вывод Георгий. – А подозревать можно кого угодно в чем угодно. – (Харченко не мог не согласиться с этим.) – Вы сами-то сделали что-нибудь по установлению моей личности? Женщина вот рассказала: я пришел пешком, обгоревший. Вы хотя бы узнали, может, где-то пожар был поблизости?

Татьяна насторожилась: произнесенное Георгием постороннее по отношению к ней слово “женщина” могло вызвать у Харченко ненужные сомнения.

Но тот не обратил внимания: задели его профессиональную честь.

– Вы не из бывших следователей случаем? – спросил он.

– Я не знаю, из кого я, но порядки жизни мне известны! – ответил Георгий. – Если не хотите этим заниматься, я обращусь к вашему начальству, пусть примут меры. Вы, кстати, оформили это как-то? Или в устном порядке все происходит?

– А что оформлять?

– На вашем участке обнаружен человек с потерей памяти. Вы это как-то зафиксировали? Расследование начали? Или только в порядке личной инициативы запросы посылаете? Без отчетности?

Харченко и злился, и недоумевал. Он впервые видел человека, который требовал, чтобы на него завели дело и расследовали его жизнь. Жизнь всякого человека, знал Харченко, не безгрешна, и, если копнуть, непременно до чего-нибудь докопаешься. Следовательно, либо Георгий чист, что невозможно, либо он – значительная личность, хоть и не помнит этого. Шут его знает, может, он какой-нибудь политик, миллионер или еще что-то в этом роде? Придет в память – так отомстит, что на всю жизнь хватит. С другой стороны, почему, если Георгий в самом деле значительная личность, его до сих пор не опознали? А потому, сам себе ответил Харченко, что запросы были по Москве и области, а страна большая. И еще вариант: исчезновение некоторых персон до поры до времени настолько не афишируется, что милиция получает указание от высокого руководства помалкивать. И на запросы не отвечать.

Пока Харченко собирался с мыслями, Георгий вдруг сменил гнев на милость.

– Я понимаю вас, конечно, – сказал он, оглядев скудно обставленный кабинет. – Служба трудная, финансирование плохое. У вас даже компьютера нет. Ты выйди-ка на минутку, – велел он Татьяне, – а мы тут побеседуем.

Беседа длилась около часа.

Наконец Георгий вышел.

– Подняли сводки пожаров по району, – сказал он. – Сейчас подадут машину, поедем смотреть. Может, что вспомню.

– Как ты его уговорил? – поразилась Татьяна.

– А я не уговаривал. Просто напомнил о должностных обязанностях.

И так Георгий это сказал, что Татьяна тоже вспомнила о своих должностных обязанностях: ей вечером на смену выходить, хорошо бы отдохнуть перед этим. Но очень хотелось поехать с Георгием, посмотреть. И на места пожаров, и на его реакцию. Поэтому она все-таки попросилась:

– Может, я с тобой?

– Зачем?

– Ну, как хочешь…

Вышел Харченко.

– Скоро там, Виталя? – спросил Георгий лейтенанта совершенно по-свойски.

– Шоферов нет.

– А сам не водишь машину разве?

– Вожу, конечно. Лишь бы в гараже свободная нашлась…

– Найдется! – уверенно сказал Георгий.

Татьяна пошла домой, дивясь.

Настроение было смутным.

Если перевести ее мысли в слова, то выразилось бы примерно следующее: что ж это такое? Доведешь мужика до ума, до кондиции – а он опять как бы исчезает! Опять все заново начинать! Надоест, пожалуй. А главное – ради чего? Чтобы он себя вспомнил? Ну – вспомнит. И уйдет. Как пить дать уйдет, вон у него какой настрой – сплошная энергия!

5

Весь день Харченко и Георгий ездили по местам пожаров, которые случились перед тем, как Георгий появился в Чихове. Осмотрели остов коровника в селе Жмыри, обугленную котельную в соседнем городе Кобельске, восстановленную уже почту в деревне Лиски, дачу в Коротаеве. Везде опрашивали людей. Безрезультатно. Ни Георгий ничего и никого там не вспомнил, ни его не вспомнили. Уже темнело, утомленный Харченко заскучал, запросился домой.

Георгий согласился, что за день все не осмотришь, договорились выехать завтра спозаранку.

И выехали – когда Татьяна еще не вернулась с ночной смены.

Объезжая сгоревшие объекты, все ближе подбирались к Москве. Выдохся Харченко, выдохся шофер, которого лейтенант взял сегодня, помня вчерашнее тяготы дороги, выдохся “уазик”, все тяжелее мучаясь мотором на подъемах, только Георгий был если не свеж, то по-прежнему тверд и смотрел вперед целеустремленным взглядом, словно готов был хоть всю жизнь ездить, отыскивая самого себя.

После одного из подъемов машина забастовала, пар повалил из-под капота, шофер, взяв ведро, пошел в низину, где кустились невысокие деревья и предполагался ручей или болотце. Харченко сел на траву в тени машины, разулся.

По дороге приближался всадник на коне. Нет, всадница, разглядел Харченко. С интересом дожидался приближения. С разочарованием увидел: на коне веснушчатая и не очень симпатичная девчушка лет четырнадцати, плотная, плечистая. Крикнул ей – просто так, лишь бы убить время:

– У вас тут пожара нигде не было?

– Был! – улыбнулась девчушка замечательной белозубой улыбкой.

И Харченко простил ее, подумав, что через пару лет из нее может получиться, пожалуй, девушка ничего себе. Он с этим уже сталкивался: бегает мимо соседка-школьница, платье болтается на ней – прильнуть не к чему, волосы пыльного цвета, опаленные солнцем блеклые ресницы глупо моргают… И вдруг из-за угла – девушка в расцвете прелести, со всем тем, что так дорого сердцу и темпераменту Виталия. “Ты кто?” – изумится он. “Настя”. – “Какая Настя?” – “Очень приятно, – девушка в обиде, – на соседней улице живу!”. – “Надо же!” – “А что?” – “Да ничего”, – отвечает Виталий, мысленно намечая новый объект – и душа дрожит от предвкушения и радости жизни.

– Был пожар? Где? – спросил Харченко, тоже улыбнувшись.

– А на конюшне у нас. Вон там.

Примерно в километре виднелись строения.

Виталий, крикнув шоферу, чтобы ехал за ними, когда приведет в чувство машину, пошел с Георгием к конюшне.

Девушка медленно ехала рядом и рассказывала:

– Меня самой еще не было, я тут только полтора месяца. Хотя мне уже Аргуса дают, – похвасталась она, – а он не всех на себя берет, надо, чтобы характер был, он и понести может. А эта вот тоже новенькая, как и я, – похлопала она по шее лошади, – мы с ней друг другу сразу понравились!

– Ты о пожаре расскажи, – напомнил Харченко.

– Я и говорю – ничего не знаю. Сама конюшня не горела, а сарай, где овес, хомуты, ну, упряжь всякая, он горел.

– Жертв не было?

– Вроде, нет. Подробностей я не знаю.

6

Дошли до конюшни.

Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.

– Это на свадьбу некоторые берут, – не преминула пояснить словоохотливая девчушка. – Для оригинальности. – И крикнула: – Дед Борис, тут про пожар спрашивают!

Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул:

– Горелый? Ты живой?

Стали расспрашивать старика.

Выяснилось: весной, в начале мая, пришел человек неизвестно откуда. Был растерян, напуган, одежда подпаленная. Ничего не помнил. Ну, приютили его. А до этого тут подвизался на общих работах некто Гоша, малый лет тридцати, веселый, глупый и пьющий. Он погиб: мучаясь с похмелья, пошел на свалку, что за бугром, хотел собрать бутылок или цветного металла, чтобы сдать и получить денег на выпивку, свалочный люд его поймал и забил до смерти за вторжение в их бизнес; они давно за ним охотились. Поэтому дед Борис и приблудившегося стал звать Гошей, тот привык. И еще – Горелым. Горелый неожиданно оказался сноровистым в обращении с лошадьми – что уход, что выездка. Остался тут. Документов никто у него не спрашивал: работает человек и работает. Жил при конюшне в сарае.

Сарай загорелся ночью, от сухой молнии, как выразился дед Борис.

– А какая еще бывает, мокрая, что ли? – спросил Харченко.

– Сухая – это когда дождя нет. Потрещит, бывает, посверкает, а дождя или нет, или в сторону уходит. А в этот раз так долбануло, что сарай сразу вспыхнул. Мы тушить. Потуши его! – все сухое, жаркое. Крыша почти сразу рухнула. Потом все разбирали, смотрели. Остатки твои искали, – рассказывал Георгию дед Борис. – Ничего не нашли. Решили, что сгорел без следа.

– Так не бывает, – возразил Харченко. – Кости остаются, череп.

– А ты откуда знаешь, горел, что ли? – с усмешкой посмотрел на молодого лейтенанта старик.

– Чтобы это знать, гореть необязательно.

– Милицию не вызывали? – спросил Георгий.

– Зачем? Позвали бы, начались бы вопросы: кто такой был, да то, да се. А мы и сами ничего не знаем.

– Наверно, я до этого в другом месте попал в пожар, – вслух размышлял Георгий. – Потерял память, пришел сюда, а тут опять пожар. Наверно, я испугался и убежал. Куда глаза глядят.

– Получается так, – согласился дед Борис. – На Карего не хочешь посмотреть?

– Карего?

– Карий, жеребец. У вас такая дружба была, прямо любовь.

– Посмотрю…

Георгий пошел в конюшню, а дед Борис, следуя за ним, говорил Харченко:

– У лошадей – как у людей. За другой кобылой или жеребцом ухаживаешь, кормишь, скоблишь, гладишь, а все равно рыло от тебя воротит. Не нравишься ты ему почему-то, да и все. А другой с первого раза на тебя глаз положит и ходит за тобой, как собака. Хотя собака глупей – кто ее первый возьмет, тот и хозяин, тот и друг. Карий как увидел Гошу, заржал – и все, любовь с первого взгляда!

Харченко никогда не был в конюшне и с интересом озирался. У каждой лошади свое стойло, огороженное крепкими досками. Сильный, приятный запах, не то, что в коровнике – пахнет навозом, терпким потом, особенным кожаным духом сбруи. Тяжелое перетаптывание копыт, от которого земля подрагивает под ногами; ощущается мощь больших тел, созданных для движения, бега, но заточенных в узком пространстве.

Харченко вздрогнул: заржал конь в углу, забил копытами о настил, ударился грудью в загородку.

Георгий, растерянный, стоял перед конем, который высоко задирал голову и утробно, гулко ржал, обнажая крупные и страшные, как показалось Харченко, зубы. На стойле была табличка: “Карий” – и мелкими буквами другие данные, какие обычно бывают: мать-отец, год рождения, высота в холке, вес.

– А конюшня чья? – спросил Харченко. – А лошади?

– Конюшня Трегубского, есть такой человек, – охотно объяснил дед Борис. – А лошади по-разному. Половина общая, то есть того же Трегубского, на них девчонки в город ездят, людей катают. На это лошадей кормим. А есть лошади частные: человек коня покупает, платит за содержание, за фураж, а сам приезжает, когда хочет, и ездит для удовольствия. Если человек в городской квартире, а лошадей любит, для него это выход! В ванной же не поставишь! – засмеялся старик, хвастаясь тем, что, несмотря на возраст, сохранил остроумие. – Не поставишь же в ванной, – повторил он, – правильно?

– Правильно, – сказал Харченко, думая о том, что хорошо бы разбогатеть, завести личную конюшню или хотя бы купить коня вот здесь и приезжать к нему – чтобы ржал и радовался, как ржет и радуется этот Карий. И – по лугам, по утренней росе… Хорошо!

Харченко даже улыбнулся своим мыслям, хотя понимал, конечно, что конюшню он не заведет и коня не купит, это одно из обычных мимолетных приятных мечтаний, свойственных человеку, на тему “а хорошо бы…”. Они быстро проходят.

– Да выведи ты его, он же все ноги обобьет! – крикнул дед Борис.

Георгий растерянно оглянулся.

Старик сам подошел, взял уздечку, влез на перекладину перегородки, взнуздал Карего и после этого вывел.

– Оседлать, может? – спросил он Георгия. – Или сам попробуешь?