Текст книги "Бриллиантовый маятник"

Автор книги: Алексей Ракитин

Соавторы: Ольга Ракитина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ясно, – кивнул Дронов, – О чём разговаривали с Мироновичем?

– Ну дак он шьет у меня, – Гершович запнулся, – пиджак. Говорит – поторопись, Сруль Маркович, мне надо скорее. А я что? – я еврей – закройщик и портной, а не волшебник! Я говорю Ивану Ивановичу: Иван Иванович, примерить надо, а вам все недосуг заскочить ко мне. А мне недосуг дошить… Разве можно сшить без примерки? А господин Миронович мне говорит: завтра сам зайди ко мне до обеда… А мне что? Я зайду, Сруль Маркович не гордый. Просто накину пятьдесят копеек за работу и зайду.

– А Миронович ничего не говорил о своих планах на вечер? – прервал словесный поток Дронов.

– Нет, ничего.

– А в каком настроении был Миронович?

– Да в обычном.

– А где Вы с ним расстались?

– Да у его же дома. Мне – то дальше идти до 61–го нумера! Миронович в подворотню к себе направился, а я ещё зашёл на другую сторону проспекта в мелочную лавку – мела купить.

– А после Вы его не видели?

– Нет, не видал – с. А что, Вы думаете, это он беккерову дочку… того…? – глаза Сруля Марковича округлились и стали еще больше за стеклами очков.

– Не болтайте лишнего, г – н портной! – осадил его Дронов, – Что думает по этому поводу полиция Вас в настоящую минуту волновать не должно. Вот ещё что: город не покидайте, в ближайшие дни Вас вызовут для снятия официальных показаний помощником прокурора. Вы ему повторите слово в слово всё, что говорили сейчас мне.

Дронов вышел на Невский проспект, вдохнул полной грудью прохладный воздух. Свежий ветер задувал с Невы. Помощник пристава поймал себя на мысли, что очень хорошо иметь чистую совесть и не бояться завтрашнего дня. А вот убийца Сарры Беккер должен сейчас испытывать большие волнения. Хотя Дронов не занимался сыском и о состоянии расследования мог судить только по обрывочным разговорам коллег, он прекрасно понял важность полученной от Гершовича информации. Миронович утверждал, будто покинул судную кассу около девяти часов вечера, но теперь – то оказалось, что он в кассу вернулся! «Похоже, Вы здорово влипли, господин Миронович!» – с неожиданным глубоким удовлетворением подумал Дронов.

Как и планировал Александр Францевич Сакс в 16 часов в помещении Московской полицейской части была проведена процедура медицинского освидетельствования Ивана Ивановича Мироновича. Проводил её полицейский врач Штейкель в присутствии как самого следователя Сакса, так и пристава Рейзина и помощника последнего Чернавина; помимо полицейских в кабинет были приглашены двое понятых. Миронович к этому часу приехал в часть, а вместе с ним из его квартиры был доставлен тюк с носильными вещами. Помощник пристава Чернавин съездил на квартиру Мироновича и в ворохе грязного белья, отложенном для прачки, отобрал вещи, которые могли принадлежать подозреваемому.

Привезённый в полицейскую часть Миронович был мрачнее тучи, но когда он вошёл в кабинет и увидел ожидавших его людей, помрачнел ещё больше, на щеке задергался мускул.

После проведения необходимой процедуры подтверждения личности доставленного, следователь приступили к главному:

– Господин Миронович, разъясняю Вам цель Вашего доставления в полицейскую часть…

– Мне уже сказали: врачебный осмотр, – отозвался Миронович, – Я уже официальный подозреваемый?

– Не перебивайте! Норма закона требует чтобы о цели своего появления Вы услышали от меня. Итак, Вам предстоит пройти процедуру медицинского освидетельствования на предмет обнаружения следов полового контакта, а также следов борьбы на теле и одежде, – официальным голосом объявил Сакс, – Помимо визуального осмотра Вашего тела и одежды, в которую Вы облачены сейчас, подвергнется осмотру и Ваша же одежда, изъятая по месту жительства. Осмотр проведёт полицейский врач Штейкель.

– Валяйте! – с кривой ухмылкой отозвался Миронович, – В конце – концов, это Ваша работа: доведение до абсурда любого разумного дела.

Видно было, что ему не по себе.

– Пройдите за ширму, пожалуйста, и там разденьтесь, – скомандовал доктор устало – равнодушным голосом. Его только что привезли из тюремной больницы после дневного обхода. Вообще – то, он не был тюремным врачом, но в последние дни ему приходилось замещать внезапно заболевшего коллегу. Штейкель был голоден, чрезвычайно раздосадован неприятным разговором с тюремным начальством и этим неожиданным вызовом в полицейскую часть.

Миронович угрюмо обвел взглядом присутствовавших, мрачно крякнул «эх – м – ма – а!», но спорить не стал. Сам бывший полицейский, он прекрасно знал, как проходят подобные процедуры. Пройдя за ширму, он разделся догола. Доктор, нацепив пенсне, отправился следом.

Штейкель внимательно осмотрел все кожные покровы Мироновича, даже на самых интимных местах. От взора эскулапа не укрылись ни родинки, ни прыщики на теле Мироновича; обнаружил он и большой звездообразный шрам на боку, похожий на след пули.

– А это у Вас что? – поинтересовался доктор.

– Это в 56–м, в Крыму меня англичане подстрелили. Я ведь до того, как стать полицейским, успел послужить царю и Отечеству на воинской службе. – в голосе Мироновича сквозил едкий сарказм; он поглядел на следователя поверх ширмы, – Это в меня летела английская шрапнель! В меня, не в Вас!

– Да – да, я слышу, – сухо кивнул Сакс.

– Но в недавней Балканской войне я поучаствовать не сумел, стал уже стар, – продолжал рассуждать Миронович, – Может быть Вы, господин следователь, записались в добровольцы и поехали на Балканы освобождать наших православных братьев от турецкого ига?

Сакс молчал.

– Что Вы молчите, господин следователь, я же к Вам обращаюсь, – не унимался Миронович, – Я такой же подданный Российской Империи, как и Вы, так отчего Вы не отвечаете на мои вопросы?

– Нет, я не поехал на Балканы… – отозвался Сакс.

– Понимаю, Вы должно быть, как раз закончили университет и готовились к поступлению в прокуратуру… Вы не возражаете мне?

– Нет. Вы всё правильно понимаете.

– Хотя знаете, многие лучшие молодые люди бросили всё и поехали в действующую армию. Вместе с армией был и Наследник престола… Вместе с армией был писатель Гаршин. Все честные и достойные молодые люди, лучшие люди столичного общества, бросив всё, устремились…

– Довольно! – рявкнул Сакс, – Замолчите! Ваши инсинуации неуместны и никого здесь не интересуют.

– Я всё понял, господин Сакс, – усмехнулся Миронович, – Вы лютеранин, поэтому мучения православных народов не трогали Ваше нордическое немецкое сердце!

Сакс негодующе смотрел на Мироновича и, казалось, был готов разорвать его на кусочки. То, с каким азартом Миронович дразнил следователя выдавало в нём человека бесстрашного, не робеющего перед начальством и умеющего постоять за себя. Каким бы мерзавцем Миронович не был, трусом никто бы из присутствующих назвать его теперь не осмелился.

Осмотр не занял много времени. Врач не обнаружил на теле Мироновича никаких ссадин, царапин, синяков – ничего такого, что можно было бы расценивать как следы борьбы.

– Занесите в протокол: на теле осматриваемого не обнаружено синяков, царапин, ушибов, каких – либо иных повреждений, могущих произойти в результате борьбы, – будничным равнодушным голосом заключил доктор.

– Так и запишите это в протокол, – невозмутимо подтвердил следователь, обратившись к секретарю, примостившемуся за канцелярским бюро в углу, – Господин Миронович, когда в Вашем доме банный день?

– По пятницам.

– Стало быть, на Вас сейчас должно быть то же исподнее бельё, что и в ночь гибели Сарры Беккер, – подитожил Сакс.

Миронович ничего не ответил. Усевшись нагим за ширмой на стул, он терпеливо дожидался, пока врач осмотрит его бельё. Штейкель неспеша, сантиметр за сантиметром, исследовал всю одежду подозреваемого, как ту, что он снял с себя, так и ту, что Чернавин привёз из квартиры на Болотной улице. По мере окончания осмотра доктор откладывал осмотренную вещь в сторону, благодаря чему Миронович постепенно облачался в свой прежний вид. На его исподних штанах внимание Штейкеля привлекло маленькое круглое бурое пятнышко, по виду кровавое.

– Что это за пятно? – спросил он у Мироновича.

Тот посмотрел сумрачно, буркнул:

– Должно быть, клопа раздавил или комара. Докажите обратное! Тоже мне, след борьбы отыскали!

Доктор и сам видел, что это пятно никак «не тянет» на «след борьбы». Однако больше ничего примечательного на одежде Мироновича обнаружить ему не удалось – никаких пятен крови, никакой спермы. Ничего не было порвано, все пуговицы были на месте, даже потайные на внутренних карманах. Самая обычная одежда допропорядочного гражданина.

– После окончания осмотра все вышеназванные вещи возращены господину Мироновичу в целости, – спокойно диктовал Сакс секретарю текст протокола, – Далее: вещи по списку получены, подпись «Миронович», и затем подписи должностных лиц и понятых.

Александр Францевич Сакс сохранил полное самообладание. В его голосе не было слышно ни разочарования, ни сожаления, ни смущения.

Миронович же, облачившись в свой костюм, обрёл рисущую ему уверенность. Никогда ранее ему не доводилось быть в подобной весьма унизительной роли – сидеть голым, пусть даже за ширмой! – в комнате, полной другими, одетыми, людьми, подвергаться унизительной процедуре осмотра, отдавать незнакомому мужчине свои исподние штрипки, ожидая каких – то комментариев и разоблачений. Отвратительное состояние, полное стыда и дискомфорта. Внешне Миронович старался ничем не выдать своих переживаний, но внутри он весь клокотал от гнева и нервы его натянулись, как готовые лопнуть струны.

– Ну, что, господин судебный следователь, – с невеселой усмешкой спросил Миронович своего мучителя, – Вам помогли Ваши пинкертоновские изыскания? Вы нашли, что искали?

Сакс посмотрел на него в упор, откровенно неприязненно, даже не пытаясь придать взгляду приличествующую дозу вежливости:

– Еще не вечер, господин Миронович! Если что было – найдем, не сомневайтесь. Дайте срок.

Он сказал это до такой степени враждебно, что сердце Мироновича ёкнуло. Однако, не подавая вида, он снова улыбнулся:

– Ну – ну, Бог, как говорится, в помощь. Да только вы не там ищите.

– В самом деле? А где же, по – вашему, нам надо искать? Может научите? – не без ехидства и с показной заинтересованностью спросил Сакс.

– Уж кабы я был судебным следователем, так исподние штрипки человека с железным alibi не осматривал бы… С соседей надо начинать, с дворников, искать свидетелей… Концы сводить: почему воск на полу? Ведь все мои свечи на месте! Почему мебель переставлена? Ведь накануне она стояла иначе. А Вы… Что это за пятнышко крови на кальсонах, а – а?! Тьфу, противно смотреть, взрослые люди, казалось бы, а чем занимаетесь…

– Вот – вот, – Сакс с усмешкой переглянулся с полицейским приставом, – Спасибо Вам за ценный и добрый совет. Я Вам очень скоро всё объясню: и про воск, и про переставленную мебель. Дайте только срок. А что касается Вас: чтоб из города ни ногой, г – н Миронович. Иначе статья 419 Устава уголовного судопроизводства применена будет немедленно! Сразу же отправитесь в тюремный замок и не говорите потом, что я Вас не предупреждал!

5

После доклада следователю о результатах опроса Семёна Константинова, сыскной агент Викентий Черняк вернулся на Невский проспект и весь остаток дня занимался обходом квартир дома N57.

Подходили к концу вторые сутки с момента гибели Сарры Беккер. Хотя ещё рано было говорить о выдвижении конкретных обвинений в адрес Мироновича, тем не менее, следствие уже существенно продвинулось в понимании той обстановки, что окружала погибшую девочку в последние дни и недели её жизни. Как оказалось, не все жильцы большого дома знали Сарру Беккер, но даже те, кто не был с ней знаком, отвечали на вопросы полиции с готовностью – весть об убийстве ребенка разнеслась по округе мгновенно и никого не оставила равнодушным.

Следовало признать, что сведения, полученные от жильцов дома касательно взаимоотношений Мироновича с Саррой, оказались противоречивы. Так, ремесленица Потапова, женщина солидного возраста и столь же солидной комплекции, жившая «окна в окна» с кассой ссуд, рассказала, что ей нередко приходилось наблюдать (в основном через окно, которое она в летнее время чаще всего держала открытым), как хозяин ссудной кассы ласкал девочку. По словам свидетельницы Миронович то гладил Сарру по голове, то обнимал за плечи. А уж как в шарабан свой подсаживал, так по её словам, «то была целая картинка!» И хотя никаких прямо развратных действий в отношении девочки Потапова не видела, сделанный ею вывод был однозначен: «Я, молодой человек, не вчера родилась, уж вы мне поверьте. А только он на нее облизывался, как кот на сметану!»

Однако другой сосед, живший за стенкой кассы ссуд, по соседней лестнице, старичок – краснодеревщик Лопатников, рассказывал нечто совсем иное. Он частенько общался с Мироновичем, который приглашал мастера то шкатулку лаковую починить, то проконсультировать о какой – нибудь вещице по своему профилю. Благодаря этому краснодеревщик имел возможность наблюдать общение Мироновича и Сарры Беккер в естественной обстановке. Лопатников рассказал, что Иван Иванович относился к Сарре действительно ласково, но по – отечески и абсолютно нормально. «Да как иначе – то? Ведь она была его правой рукой, первой помощницей по кассе. Смышленая, исполнительная. Она помогала ему ковать деньги. Не надо делать Ивана Ивановича глупее, чем он есть. У него касса – золотое дно! – работай тихо, не гневай Бога. Мироновичу только скандала с евреями не хватало. Справных женщин в округе полно, зачем ему ребенок – то? Не поверю никогда, что он чегой – то этакого от Сарры добивался».

По той же лестнице, где располагалась касса ссуд только этажом выше, жил старший приказчик магазина скобяных товаров Игнат Ипатов. Он был как раз из тех немногих жильцов, которые не были знакомы с Саррой Беккер. Ипатов только неделю назад въехал в эту квартиру и не успел свести знакомство со всеми обитателями дома N57 и двора – колодца. Это был внушительного вида мужчина с окладистой черной бородой, широкий в кости; глаза его смотрели неулыбчиво, а в голосе проскальзывали повелительные интонации. По всему было видно, что это человек основательный, строгий, ответственный за большое и дорогое хозяйство. Подчиненные Игната ходили, наверное, все по струнке и говорили только шёпотом. «Наверное, его любимое выражение – «у меня не забалуешь!» – решил про себя Черняк на второй минуте общения с Ипатовым.

Свидетель дал довольно любопытные показания, которые сводились к тому, что вечером 27 августа он видел на лестнице девочку, по – видимому, Сарру Беккер, да притом и не одну.

– Я возвращался из бани домой, было уже поздно, часов около 11 вечера, – рассказал Ипатов, – Поднимаюсь по лестнице, вижу – сидят прямо на ступеньках две женщины еврейского вида, только одна молоденькая совсем, девочка, а вторая постарше, но тоже молодая. Ну, я и прошел выше, к себе. А дома спохватился, что остался без папирос, и спустился вниз, в мелочную лавку. Опять, значит, прошел мимо этой парочки. Купил папиросы, через 5 минут поднимаюсь, гляжу – опять сидят. Ну, тут я и не выдержал, говорю – нечего тут сидеть на проходе, шли бы вы куда – нибудь в другое место сидеть. Замечание, значит, сделал. А девчонка мне ответила так непочтительно, знаете ли, с раздражением: «А Вам что за дело, где я сижу, я Вам отчётом не обязана». Я ей спокойно, без сканадала отвечаю: «Я не требую от Вас отчета, да Вы не на месте сидите, на дороге, мешаете ходить, и потом, я не знаю, кто вы такие». Как Вы считаете, г – н сыскной агент, я здраво рассудил?

– Разумеется, г – н Ипатов, – кивнул Черняк, – Непорядок налицо. Я бы тоже не смолчал.

Приободренный поощрительной репликой полицейского, старший приказчик продолжил свой рассказ:

– И вот тогда девочка показала рукой на дверь ссудной кассы и заявила: «Я вообще – то здесь живу». Честно скажу, меня это возмутило. Так ведь можно на любую дверь ткнуть пальцем и сказать, что там живёшь. Я девочке заметил, что, дескать, шли бы Вы в свою квартиру, да там бы и рассуждали. И с этими словами я ушёл к себе наверх. А давеча мне дворник рассказал про убитую, и я сообразил, что, наверное, это она – то мне и встретилась.

– А как выглядела эта парочка?

– Девочка черноволосая, с косой. Одета была в какую – то накидку без рукавов, у нее еще руки высовывались из прорезей. А женщина… сравнительно молодая, не старше 30. Да нет, впрочем, что ж это я говорю? – ещё моложе, лет 25. Одета была в черное платье и черный платок, росту среднего, сама такая худая, на подростка похожа.

– А как вам показалось, они были хорошо знакомы?

– Да уж и не знаю. Как тут сказать? Разговаривали оживленно, когда я вниз по лестнице спускался. А о большем судить, право, не могу.

– Скажите, а Мироновича, хозяина ссудной кассы вы в субботу вечером видели? – задал Черняк вопрос, казавшийся ему самым важным.

– Да я ж вам русским языком объясняю – въехал только недавно, еще не успел знакомство свести. Я даже не знаю кто это такой, – резонно заметил Ипатов, – Может и видел, только откуда мне знать, что это был Миронович?

Зато двое других свидетелей были точно уверены, что субботним вечером 27 августа видели именно Мироновича. Один из них, некий Егор Тарасов, малый лет 30–ти, был служащим в конторе домовладельца, располагавшейся как раз рядом с ссудной кассой Мироновича, что называется дверь в дверь. Был он неказаст, его и без того некрасивое лицо ещё больше портили крупные оспинки. Под стать лицу был и голос – резкий, каркающий. Тарасов рассказал, что столкнулся с Мироновичем у подъезда:

– Мы перекинулись с г – ном Мироновичем парой слов. Я сказал: " А вы уже домой? Что – то рановато сегодня.» Было это ровно в 21 час.

– А откуда такая точность? – тут же уточнил Черняк.

– Напротив нас на Невском магазин Дателя, так он аккурат в 9 вечера закрывается. Я прошёл по тротуару Невского проспекта, повернул в наш двор и тут повстречался с Мироновичем. Надо сказать, что он обычно уходил получасом позже.

– И что же Миронович? – направил разговор в нужное русло Черняк.

– Он ответил, дескать, не рано, а поздно.

– Вы же говорите, что он нобычно уходил получасом позже. Почему он в этот раз так сказал?

– Ну уж, не знаю. Может, потому, что день был субботний, многие кассы вообще по субботам закрыты. А так он почти всегда уходил позже.

– То есть, Вы повстречались с Мироновичем, перекинулись парой фразой и разошлись. А как он вышел на Невский Вы видели?

– Видел, – Тарасов задумался, – Да, видел. Но только он потом вернулся, – свидетель хитро посмотрел на сыскного агента.

Черняк чуть было не подпрыгнул от неожиданности. В тот момент он ещё не знал, что Дронов уже получил от портного Гершовича информацию о том, что Миронович возвращался назад.

– Как «вернулся»? Вы видели, как он входил в кассу? – спросил Черняк.

– Про кассу не скажу – не видел, – самодовольно продолжал Егор, – а то, что в подворотню входил – точно. Я с ним там опять столкнулся. Мне нужно было в парадный подъезд зайти, хозяин с поручением послал в бельэтажную квартиру, а вход туда через Невский, значит, гляжу, а мне навстречу опять Миронович. «Мы с вами неразлучны, Иван Иваныч, куда Вы – туда и я, как иголка с ниткой!» Н – да, посмеялся, значит.

– А он что?

– Да только поморщился и что – то буркнул в ответ – я и не разобрал. Иной раз ласков и приветлив, а иной – черт чертом, честное слово.

– А куда он потом пошел, видели?

– А зачем мне? – ответил Тарасов вопросом на вопрос, – Я по своей надобности, он по своей. Да только к кому ему ещё и идти – то в нашем дворе, кроме своей кассы? Сами подумайте, г – н полицейский!

– А как после Миронович выходил из подворотни, видели?

– Не – а, больше он мне на глаза не попадался.

– А вы потом где были и чем занимались?

– Как поручение хозяйской справил, в домовую контору вернулся – я ведь там и живу. Вскорости и спать пошел.

– Показания Ваши представляют для следствия ценность, – заверил свидетеля Черняк, – Поэтому в ближайшие дни Вы будете вызваны на допрос к следователю, где сообщённое Вами будет официально зафиксировано. Не покидайте город. Если возникнет потребность уехать – обязательно поставьте в известность пристава Рейзина, надеюсь, где находится полицейская часть, Вам известно?

Агафон Иванов при всём желании не смог бы получить из полицейского архива именной формуляр Ивана Мироновича до тех самых пор пока последний не стал бы обвиняемым по уголовному делу. Лишь после официального выдвижения обвинения и ареста Мироновича следователь мог бы запросить выписку из формуляра. Разумеется, на исполнение подобного запроса ушло немало времени, да и полученный документ, скорее всего, оказался бы малоинформативен. Сакс желал получить такую информацию о Мироновиче, для которой в официальном документе места, скорее всего, не нашлось бы.

Что же можно было сделать?

Иванов знал, что Иван Иванович Миронович долгое время служил в Нарвской полицейской части. Агафон был в прекрасных отношениях с чиновником, также изрядно проработавшим там же причём примерно в то же самое время. Звали этого пожилого уже человека Виктор Афанасьевич Новицкий. Года два тому назад он вышел в отставку в весьма невысоком для его лет чине титулярного советника (9–й класс по «Табели о рангах») и неожиданно сделался домовладельцем. Официально считалось, будто Виктор Афанасьевич получил недвижимость в наследство после скончавшегося дядюшки, но Агафон Иванов подозревал, что на самом деле в этом приобретении немалую роль сыграла заначка, отложенная за годы полицейской службы.

Свои розыски относительно прошлого Мироновича сыскной агент решил начать именно с разговора с Новицким. Доходный дом последнего в Столярном переулке – довольно большой, в 3 этажа, недавно отремонтированный – по всей видимости, приносил своему хозяину неплохую прибыль. Квартира Виктора Афанасьевича оказалась просторной, светлой, с алебастровой лепниной на потолке, внушительным камином и окном – фонариком в гостиной. Вероятно, это была лучшая квартира в доме. «Не жмот», – отметил про себя Иванов, дожидаясь, пока лакей позовёт хозяина, – «Иные домовладельцы все приличные квартиры сдают, а сами жмутся в тесных и холодных чуланах, и все ради лишней копейки. А этот – эвон как обустроился!».

Хотя Новицкий был на тридцать с лишком лет старше Иванова, встретились они словно старые друзья и даже обнялись. Виктор Афанасьевич с момента их последней встречи четыре года назад заметно располнел, сделался совсем лыс и как – то сдал, хотя, кого из нас годы красят? Он засуетился, извлёк из горки полуштоф перцовой водки, не поленился лично сходить на кухню, откуда вернулся с большим блюдом нарезанной копчёной рыбы: «Вот, Агафон, сёмгочка, вот – стерлядка со слезой….»

– Большим барином зажили, Виктор Афанасьевич. Всей душою за Вас рад… – заметил Иванов после первой рюмки.

– Вот что мне в тебе искренне нравится, Агафон, так это твоя учтивость. Я ведь сам провинциал и по большому счёту нигде не учился. И столичную нахрапистость на дух не переношу. А в тебе есть вот это чувство… как бы это сказать… ты видишь в человеке человека. Это большой дар для полицейского. И большая редкость. Ты мне сына напоминаешь, – в глазах Новицкого блеснули слёзы и он умолк.

– Да, Виктор Афанасьевич, я знаю, – отозвался сыскной агент и наполнил рюмки, – Давайте вторую за него.

Сын Новицкого погиб во время Балканской войны на Шипкинском перевале. И отец, видимо, до сих пор не мог перебороть боль утраты. Но тост Иванова он переиначил:

– Давай, Агафон, за всех русских героев! Их на каждой войне многие тысячи головы свои кладут, всех поимённо и не перечислить…

Выпили по второй рюмке, на этот раз не чокаясь. Помолчали.

– Я ведь к Вам по делу, Виктор Афанасьевич.

– Да я понял, – усмехнулся Новицкий, – Давай уж, выкладывай!

– Миронович… – кратко уронил Иванов.

– Значит, думаешь, всё – таки Миронович? – спросил Новицкий и задумался, – Читал я про убийство девочки в сегодняшней «Северной пчеле». Неужели так всё на нём и сходится?

– Сходится, Виктор Афанасьевич. Прям мозаика какая – то получается: всё одно к одному ложится, один кусочек дополняет другой.

– Ну – ну, – Новицкий помолчал, раздумывая, как лучше начать, – Я служил вместе с ним в Нарвской части три с половиной года. У него был поднадзорный участок, а у меня свой. Но мы все равно довольно часто сталкивались, ведь, почитай, соседями были. Знаешь, в России есть два типа полицейских: одни – это те, кто делают карьеру и готовы ради чина идти по головам людей, другие же – никогда не хотят расти и предпочитают оставаться на своём месте. Вот ты, Агафон, к какому типу относишься?

– Никогда об этом не думал. Полагаю, к первому. Только по головам людей, уверен, я ради чина не пойду.

– Я тоже думаю, что ты относишься к полицейскому первого типа. А насчёт того, пойдёшь ли ты по головам или нет, я так скажу: тебе сейчас это знать не дано, ты об этом узнаешь позже, когда большое искушение появится. А без искушения говорить об этом – пустое дело.

– А вот Вы, Виктор Афанасьевич, к какому роду полицейских себя относите?

– Ко второму, Агафон, ко второму. Как и Мироновича. Мы на «земле» работали, нас «земля» кормила. И вверх расти мы не хотели. Нам внизу было лучше, вкуснее.

– У вас с ним были хорошие отношения?

– Не совсем чтобы дружеские, но и нельзя сказать, чтоб плохие. Он умел держать дистанцию, в друзья не набивался, но всегда был рад помочь, если от него зависело оказать услугу сослуживцу.

– Что Вы имеете ввиду?

– Да был один случай… Сейчас уже дело прошлое, рассказать можно. А тогда я, знаешь ли, так разволновался – хоть в петлю. У меня однажды казус пренеприятный случился – куда – то запропастился один важный вещдок, портфельчик свиной кожи – его только пару часов назад воришка попытался тиснуть в трактире, хозяин заметил, схватил его, а воришка, значит, хозина ножом пырнул. То есть дело уже выходило вроде как не воровское, а разбойное, а такие дела, сам знаешь, всегда на особом счету… Урядник бандита с этим портфельчиком и сцапал – с поличным, получается. Всё вроде бы просто. Оформили задержание, изъятие вещей, дело возбудили, оно, как ты понимаешь, в городскую сводку попало, одним словом – всё, часики закрутились, пути назад нет. И вот надо оформлять передачу портфеля как вещдока, а я не могу его найти – обыскался весь. Может кто в кабинет мой заходил из посторонних, может кто – то из своих умыкнул… народ – то разный слоняется… но только нет чемоданчика. Без него – то и «дела», почитай, нет, а «дело» уже не остановить! Думаю – ну, всё, с позором выгонят, без выходного пособия! А тут рядом Иван Иваныч оказался – как Бог мне его послал. Спрашивает – что да как? Я ему всё, как на духу выложил. Он говорит: «Погоди печалиться, потяни время до вечера, не оформляй передачу». Я набрался наглости, сбежал из части сославшись на то, что должен в секрете сидеть, в засаде, то бишь. А на следующее утро Миронович приносит мне точно такой же портфельчик. Только другой, новый. Я – к нему: как, откуда?! А он, оказывается, поднял на ноги всех торговцев на своём участке, всех старьевщиков, лавочников, всех скупщиков краденого и они снесли ему на показ всё, что было похожего. Он и выбрал. Вот так – то! Очень мне тот случай в память врезался.

– Этот случай о многом говорит, – согласился Иванов.

– Да уж, – усмехнулся Новицкий, – Я так полагаю, Миронович знал подноготную каждого на своем участке. А людей безгрешных ведь не бывает, почти у каждого грешок какой – нибудь за душой водится, за что его можно прижать – кто – то налог не доплачивает, кто – то постояльцев неучтенных пускает, кто – то брагу «коньячную» бодяжит тайком. Можно прижать сильно, можно – не особенно сильно, а можно ведь и вообще не прижимать… тем более, если это никому особенно не вредит. С этой работы многие дуреют, теряют всякий разум, жадничают. Перестают уважать чужой интерес. Поэтому таких полицейских местные обитатели не уважают и прямо презирают. Так вот Миронович был не из таких. Он свои дела обделывал, при этом понимал, что и другие жить должны и про долг службы не забывал. Участок у него был, почитай, самим тихим. Ничего не происходило.

– А может, просто наружу не выходило? – уточнил Иванов.

– А в полицейском деле это ведь одно и то же. Дела не возбуждаются, жалоб населения нет, трупов безхозных никто не находит и – тишина. Только такую тишину ещё устроить надо! Тут особый полицейский талант нужен.

– Да уж, – согласился Иванов, – Интересно получается.

Конечно, рассуждения Новицкого были циничны, но своя правда в них была. И спорить тут было не о чем.

– И что же, он закрывал на многое глаза? Небескорыстно, разумеется… – сказал после паузы Иванов. Слова его прозвучали скорее утверждающе, нежели вопрошающе.

– Это грубо, Агафон. Если на многое тупо закрывать глаза, то долго на своём месте не протянешь. Пойдут доносы, случится «подстава» и вмиг слетишь. Ты же знаешь, как это делается в нашем ведомстве. У Мироновича, как я понимаю, всё иначе было организовано. Ты вот что, обратись – ка к человеку, который поработал под Мироновичем уже когда тот в силе был… Я тебе напишу сейчас к нему записку – это мой большой должник и через меня он попал в полицию. Он будет с тобой откровенен, но только с одним условием… – Новицкий примолк, дабы его собеседник проникся сознанием важности момента, – Никаких официальных ссылок на него или меня. Ты можешь мне это обещать?

– Обещаю, Виктор Афанасьевич, истинный крест, – Иванов осенил себя знамением, – Нигде в деле фамилии ваши упомянуты не будут.

Новицкий вышел из комнаты, отправился строчить записку. Иванов прекрасно понял манёвр старого полицейского: привычка всё делать чужими руками была неискоренима. Безусловно, Новицкий знал что – то такое о Мироновиче, что считал важным для следствия, но прямо сообщить об этом не захотел. Решил донести информацию, так сказать окольным путём, через своего доверенного человека. Наверное, это было не очень хорошо, поскольку отнимало время, требовало лишних разъездов, да и вообще, выглядело как проявление недоверия Иванову. Вместе с тем, в подобном поведении была своя логика, его оправдывающая: Новицкий побоялся быть неточным и дабы не вводить в заблуждение сыскного агента дал выход на человека, который знает больше него. Что ж, тут грех было жаловаться, на самом деле, и такой результат был совсем неплох.

Когда хозяин вернулся в комнату, в его руках был небольшой синий конверт, который использовался для официальной полицейской переписки. Иванов не сдержал улыбку:

– Виктор Афанасьевич, Вы уж сколько на пенсии, а конверты у Вас всё ещё казенные.