Текст книги "Бриллиантовый маятник"

Автор книги: Алексей Ракитин

Соавторы: Ольга Ракитина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ну, уж не знаю. Ищите! Да – с.

Гаевский при этих словах Мироновича улыбнулся и оборотился к Черняку:

– Вот тебе, Викентий, золотое правило допроса!

– Какое правило?

– На дурацкий вопрос всегда следует дурацкий ответ, – сказав это, Гаевский повернулся к Мироновичу, – Иван Иванович, вы составили список похищенного?

– Пока нет.

– Сядьте, спокойно подсчитайте, своей рукой напишите на листе бумаги. Во сколько, кстати, оцениваете ущерб?

– В общей сложности рублей на 400. Да еще вексель Грязнова на 50 рублей. Но это номинал, так – то поменьше он будет стоить, продается – то с дисконтом. Но тем не менее, пара десяток точно. Ну, и наличными 50 рублей, в ассигнациях.

– А вообще – то на какую сумму потянет содержимое всей витрины?

– Ну, как минимум на 1000 рублей, – не без самодовольства ответил Миронович, – Я вообще работаю только с дорогими вещами, барахло всякое не принимаю.

Хозяин кассы сел к столу составлять опись пропавших вещей, а полицейские прошли в кухню.

– Какой же ты дурак, Викентий! – рявкнул Гаевский, плотно притворив кухонную дверь, – Кто тебя тянет за язык? Что ты начинаешь про мебель молоть?

– Но – но, с выражениями аккуратнее! – огрызнулся Черняк.

– Гаевский прав, – мрачно отозвался Иванов, обычно сдержанный и немногословный, – Вам, Викентий Александрович, не следовало упоминать о перестановке мебели. Очевидно, что о перестановке мебели не могли знать многие, скорее всего, только сам преступник. И если бы на официальном допросе Миронович проговорился, что ему известно как именно стоит мебель на месте преступления, то тут бы следователь и притянул его за язык…

– Теперь не притянет, – раздраженно закончил мысль своего коллеги Гаевский, – Теперь Миронович отопрется, сказав, будто о перестановке услышал от господина Черняка!

Черняк негодующе буравил глазами Гаевского, но ни слова в свое оправдание не промолвил. Да, собственно, что тут можно было возразить? Иванов был прав во всем.

– Кстати, раз уж заговорили о расстановке мебели на месте преступления, – продолжил Гаевский, – Настоятельно рекомендую обратить внимание на то, как поставлено второе кресло.

– А как оно поставлено? – спросил вслух сам себя Иванов, – Перед дверью в ватерклозет.

– Вот именно. Не без умысла.

– Брось, Владислав, – махнул рукой Иванов, – в этом умысла нет никакого. Комната маленькая, кресло поставлено так, как удобнее.

– Ничего подобного, Агафон, – возразил коллеге Гаевский, – ватерклозет мог оказаться для девочки убежищем. Убийца, переставляя мебель, отсекал ей путь отхода.

– Я тебя умоляю, Владислав, замолчи, – замахал на него руками Иванов, – Ты сейчас тут наговоришь и только собъешь всех с толку, как это уже не раз бывало. Они же ждут от тебя истины в последней инстанции, – последовал кивок в сторону Черняка и пристава Рейзина, – а между тем, следствие еще толком не начато! Подожди со своими умозаключениями. Еще даже неизвестно, будешь ли ты сам привлечен к расследованию.

Трудно сказать, что возразил бы на это поляк, но Гаевскому не дал ответить громкий голос Мироновича, послышавшийся из – за двери:

– Эй, господа сыщики, вы видели это, в передней?..

Через секунду он приоткрыл дверь в кухню и просунул голову:

– Там пятна воска от свечки на полу. Но вчера, когда я из кассы уходил, их там не было, это точно!

Разумеется, все тут же отправились в прихожую. При взгляде на многочисленные потеки воска на полу прихожей становилось ясно, что действительно кто – то жег здесь свечу возле самой входной двери.

– А вы в кассе обычно свечами пользуетесь или лампой? – спросил хозяина Гаевский.

– Да лампой, конечно. Свечи имеются, но так, на всякий случай. Там, в кухне, в шкафу.

– Пойдемте, посмотрим!

Гаевский с Мироновичем сходили на кухню и там хозяин кассы показал где именно хранил свечи. Полдюжина толстых восковых свечей, схваченная толстой суроой ниткой, оказалась на своем месте.

– Ну что ж, очень хорошо, – бормотал Гаевский, – очень даже хорошо – с. А скажите, Иван Иванович, откуда на кухне взялся кусок трубы?

– Какой? – Миронович обвел взглядом кухню, – Ах, этот… Он тут давным – давно, уж годик – то точно. В подъезде меняли трубы газового освещения, так он валялся ненужный. Не помню уж, кто и принес его. А только я выкидывать его не стал – мало ли, какой недобрый человек зайдет. А труба эта есть не просит – притулилась себе в уголке и стоит тихонечко.

– А сейчас она лежит на плите. Почему, не знаете?

– Да может, это Сарра пол мела, да и переложила?

– Конечно, может, – согласился Гаевский, – А где этот обломок находился обычно?

– Да вот тут, за плитой в уголке, – Миронович подошел к плите и показал рукой.

Дверь из кухни в маленькую комнату была приоткрыта, но Миронович избегал смотреть туда. Он так и не пошел посмотреть на убитую девочку.

2

Полицейские все еще продолжали осмотр комнат, когда приехал Илья Беккер. Его появление никак не было связано с ночными событиями, он вернулся из Сестрорецка с утренним поездом сообразуясь с какими – то своими семейными планами и вплоть до появления на пороге ссудной кассы ничего не знал о гибели дочери.

Это был пожилой тщедушный еврей с впалой грудью, весь какой – то заморенный, озабоченный и суетливый. Картуз с треснувшим лаковым козырьком сидел на его плешивой голове кривобоко, каблуки сапог были стоптаны, а остатки волос с заметной сединой торчали во все стороны нечёсанными космами. Когда его подвели к телу Сарры он, увидя убитую дочь, заплакал, жалко затряс головой и, размазывая по морщинистому, усыпанному мелкими пигментными пятнами лицу, слезы, неожиданно завыл. Спина его еще больше ссутулилась, руки задрожали. Урядник, придерживавший Илью Беккер за локоть, смотрел на него с налитыми слезами глазами и, казалось, готов расплакаться сам.

Отцу дали выпить воды, усадили в кресло. Когда он немного успокоился, сыщик Агафон Порфирьевич Иванов в своей скобарской неспешной манере принялся его расспрашивать: кто знал о том, что Сарра оставалась на ночь одна? как могло получиться, что она, обычно такая осторожная, впустила убийцу?

– Да откуда же я могу знать, кто знал? Да любой! Здесь же невозможно скрыть отъезд – соседи, дворники – все видят. Посмотрите какой двор! А вот впустить постороннего, да еще ночью она не могла. Строга была еще почище меня. Нельзя – значит нельзя, – говорил каким – то пришибленным голосом Беккер.

– Скажите, Беккер, а как насчет ключа от витрины – его легко было отыскать среди других? Может, Сарра его при себе носила?

– Нет, нет, он был в общей связке, висел на задней стнке шкафа. Да чужой и не открыл бы витрину.

– Это почему же?

– Да там замок с изъяном, не зная хитрости, его открыть нельзя. Только три человека и могли с ним справиться – я, Сарра и хозяин.

– А что за хитрость можете объяснить?

– Язычок полностью не утапливался если ключ поворачивать обычным макаром. Поэтому если просто сделать четыре оборота ключом. витрина останется запертой. Чтобы открыть замок последний оборот ключа надлежало сделать как бы с ударом, с определенным усилием. Наблавтыкаться надо, так просто не получится.

Иванов и стоявший подле Гаевский обменялись быстрыми взглядами; оба подумали об одном и том же – Миронович, рассказывая об исчезнувших из витрины вещах, ни словом не обмолвился о секрете замка. Ничего хорошего для Мироновича в этом не было.

– Скажите, а вы ничего странного не замечали в последнее время за хозяином?

– Странного? – озадаченно посмотрел на полицейских приказчик. Слезы его высохли, лицо приняло привычное искательное выражение, – Да. Он подарил Сарре золотые сережки.

Беккер сказал это и замолчал, выжидательно глядя на сыщиков. Видя, что те встрепенулись и явно заинтересовались, приказчик уже смелее продолжил:

– Это было примерно с неделю назад. А еще до этого я как – то раз зашел в помещение кассы и вижу: хозяин сидит в кресле, а Саррочка у него на коленях и он ее взасос целует в губы…

– И как он среагировал на то, что вы так некстати появились?

– А никак, – Беккер смешался, затеребил пальцами край своего сюртука, – Я тихонько вышел и прикрыл за собой дверь. Но тогда клиентов было – ни души, – как бы оправдался он, хотя было непонятно как присутствие или отсутствие клиентов могло повлиять на проявление естественной отцовской реакции на увиденную сцену.

– А какие отношения были у Мироновича с Саррой?

– Ну, знаете, Иван Иваныч – большой охотник до женского полу, особенно до молоденьких. У него, знаете ли, уж третья жена, вернее сожительница. С первой прожил 20 лет, детей нажил, оставил ее, нашел помоложе себя на 16 лет, с ней тоже пятерых родил, теперь вот живет с третьей, еще моложе прежней, значит. Да и помимо этого он еще успевал на стороне поамурничать. Вот. А Саррочка – девочка красивая… у меня… была…, – он опять начал шумно дышать, словно был готов заплакать. – Он с ней вольности всякие, разговорчики да поцелуйчики… иногда позволял.

– Какие такие разговорчики?

– Ну, так я не упомню… Такие… заманчивые. А после того случая я стал ее бранить, дескать, ты уже не маленькая, тебе уже 13 лет, а она мне ответила: «Что я стану делать, когда он вяжется ко мне, призвал меня к себе, обнял и стал целовать». При этом добавила: «Ну его к черту, он мне надоел, отправь меня лучше в Сестрорецк».

– Пристав, подайте, пожалуйста, трубу с кухни, – обратился Иванов к Рейзину и когда тот принес обрезок газовой трубы, показал его приказчику, – Скажите, Беккер, а вам знакома эта труба?

Приказчик мельком взглянул на неё:

– Да, обрезок валялся на кухне, за плитой. Вы думаете, это им её?… Скажите, – вдруг спохватился он, а вы нашли саррочкино портмоне?

– Что за портмоне? – тут же уточнил Иванов.

– Ну, такое, детское, из плюша с вышивкой. Она его всегда с собой носила, там и денежки свои держала.

– И много денег?

– Да нет, что вы, – замахал руками приказчик, – сущая ерунда, на леденцы … копеек 50, не больше.

Но никакого портмоне ни рядом с трупом, ни в карманах одежды погибшей, ни вообще где – либо в квартире найдено не было.

Илья Беккер еще долго причитал, шумно сморкался, но ничего существенного больше сообщить не смог.

– Итак, что мы имеем, – решил подытожить начало расследования прибывший на место преступления следователь прокуратуры.

Александр Францевич Сакс был крупным, холёным, в меру ретивым блондином, с тем своеобразным апломбом, что так был присущ известной части остзейских баронов. Он был еще молод – 31 год – не так давно закончил юридический факультет столичного университета и весь горел служебным рвением, возможно, показным. С первого взгляда на этого помощника прокурора чувствовалось, что он имеет хороший жизненный план, от исполнения которого не отойдёт ни на йоту и никаким жизненным обстоятельствам, случаям и препонам не позволит себе помешать.

Сейчас Сакс закончил составление протокола осмотра места преступления и собрал сыщиков в штатском, пристава, приехавшего полицейского врача Горского в одной из задних комнат кассы, чтобы провести по его собственному выражению «летучее совещание». Поскольку комната была нежилой и стульев там оказалось всего два, присутствующие разместились кто где смог: на подоконнике, на тумбочке, а пристав вообще опустил свой крепкий зад на хрупкий ломберный столик.

– Уголовное дело возбуждено, я назначен следователем, – буднично начал Александр Францевич, – Работать будем много, но быстро и в хорошем контакте, – Сакс стрельнул глазами в сторону пристава и Рейзин понимающе кивнул в ответ, – Господин пристав, начнём, пожалуй, с Вас: что там у нас относительно паспортного режима семьи погибшей? Как – никак, семья из иудеев…

Рейзин живо привстал, одёрнул обшлаги своего синего полицейского кителя. Он, видимо, чувствовал себя чрезвычайно польщенным тем обстоятельством, что следователь начал именно с него.

– Погибшая – Сарра, дочь Ильи Беккера – учтена в нашем участке по паспорту отца 8 июля минувшего года, – бодро отрапортовал пристав, – Паспорт трёхлетний, выдан лодзинским полицейским управлением. Сарра, дочь Ильи от первого брака. Крещена в православие, как и отец, как и все члены второй семьи Ильи Беккера. Так что никаких нарушений, в смысле самовольного оставления черты оседлости, касающейся иудейского населения, нет.

– Прекрасно, – кивнул Сакс, – Можно считать, что одной проблемой у нас меньше. Не хватало нам только на Невском проспекте непрописанных иудеев, правда? Теперь давайте послушаем нашего доктора…

– Пока я могу говорить только в сослагательном наклонении, – начал Горский, – Определеннее выскажусь после анатомирования. Погибшая хорошо развита телесно, никаких признаков недоедания или побоев на, так сказать, бытовой почве. О возможной половой жизни ничего пока сказать не могу. Что касается обстоятельств смерти, то налицо душение, доведенное как minimum до второй степени и, открытая черепно – мозговая травма. Что ж тут сказать, повреждения тяжелые, говорящие сами за себя.

– Что можно сказать об орудии преступления? – спросил Сакс.

– Это не тот обрезок газовой трубы, что был найден на кухне. На нём нет следов крови, а кроме того, круглый отпечаток, хорошо различимый на лице жертвы, не соответствует размеру трубы.

– Тогда чем же ее ударили?

– Чем – то круглым, либо округлым, весьма тяжелым, с диаметром закругления от полутора до двух дюймов. А что именно это за предмет вы сами должны мне сказать, – доктор пожал плечами. – Я лично теряюсь в догадках.

– Может, бутылка? – предположил Гаевский.

– Может, гантеля? – тут же спросил Иванов, – Что это за бутылка с диаметром донышка два дюйма?

– Узкая бутылка из – под венгерского за два рубля с полтиной, – мгновенно отреагировал Гаевский, – И не делай вид, Агафон, будто не знаешь.

– Из – под венгерского за два с полтиной имеет диаметр донышка два дюйма с четвертью, – уверенно парировал Иванов, – Сия бутылка явно не подходит. А вот гимнастическая гантеля подходит.

– О какой гантеле ты говоришь? – не без ехидства уточнил Гаевский, – Каучуковой, что ли?

Иванов не успел ответить.

– А может, это какая – то техническая деталь, – с умным видом высказался Черняк, – Какая – нибудь шаровая опора?

Все замолчали, ожидая, что Черняк продолжит, но тот тоже молчал.

– Вопрос в том, какая? – спросил его Горский.

– Ну… не знаю, – пожал плечами Черняк.

– Викентий, я тебя умоляю, ты только молчи, – не сдержался Гаевский, – не говори ни слова, не путай!

– Господа, тише, – примирительно поднял руку Сакс, – для нас важно то, что на месте преступления не найдено предмета, которым был нанесен фатальный удар. Очевидно, убийца его унес. И мы не можем пока даже предположить, что это был за предмет. Все согласны? Очень хорошо. Господин доктор, что вы можете сказать о душении жертвы?

– Как я сказал, душение доведено до второй стадии, на что указывают следы фекалий, найденные на белье…

– Умоляю, избавьте нас от физиологических подробностей, – перебил говорившего Сакс.

– Отчего же, – подскочил с подоконника Гаевский, – В них – то самая соль! Это означает, что убийца душил жертву не менее минуты, а скорее всего гораздо больше, ибо он не смог сразу перекрыть ей воздух и для этого ему пришлось засовывать девочке в горло платок. Все это время – минуту – две – три – она отчаянно боролась, возможно, травмировала нападавшего, поскольку погибшая была сильной девочкой. У неё обломаны ногти! Доктор, Вы скажете нам о том, что у погибшей обломаны ногти?! Вот что для нас важно, господин Сакс! А вы говорите «избавьте нас от деталей»!

Помощник прокурора открыл было рот, но не найдя аргументов, молча его закрыл. Тирада Гаевского произвела на всех присутствующих сильное впечатление как своей неожиданностью, так и содержанием. Лишь один флегматичный Иванов, видимо, давно привыкший к эмоциональным всплескам своего коллеги, остался равнодушен к услышанному.

– Господин Гаевский иногда бывает слишком горяч и даже страстен, но это не мешает ему говорить порой дельные вещи, – пробормотал Иванов, – Насчет ранения нападавшего я, пожалуй, соглашусь. Это мог быть укус.

– И если мы осмотрим подозреваемого… – Гаевский замолчал, не окончив мысли.

– В том случае, разумеется, если у нас будет таковой, – отозвался Иванов, – Но не будем перебивать доктора!

Горский несколько секунд молчал, видимо, потеряв нить рассуждений.

– М – да, так вот, – наконец, заговорил он, – Я извлек платок из трахеи девочки, он передан господину следователю, и, насколько я понимаю, оказалось, что платок принадлежал жертве…

– Да, на нем вышивка «Сарра Б.», – кивнул Сакс, – Кроме того, платок опознал отец погибшей.

– Полагаю, убийца осуществлял душение руками, во всяком случае выраженной странгуляционной борозды я не увидел. Определеннее выскажусь после осмотра при лучшем освещении. Сам характер душения – при помощи платка и руками – мне представляется несколько необычным. Но это, полагаю, уже поле сыщиков, а не медиков. Ну, а насчёт обломанных ногтей, то… да, ногти девочки обломаны. Но не факт, что убийца оцарапан. Вы же понимаете, что покойная могла обломать ногти о грубое сукно платья преступника, об обивку кресла, наконец…

Никто не стал возражать доктору. Тот говорил здравые вещи.

– Что можно сказать о часе смерти? – спросил доктора следователь.

– Девочку убили поздним вечером, об этом говорит тот факт, что тело уже остыло, а кровь успела подсохнуть. Как вы все знаете на это требуется примерно 12 часов, с поправкой на температуру воздуха, конечно. Полагаю, смерть наступила до двух часов ночи. Определеннее я скажу, понаблюдав за развитием и последующим снятием трупного окоченения. Ну, кроме того, надо посмотреть на содержимое желудка.

– Прекрасно, сегодня же я назначу комиссию, которая будет проводить вскрытие. Тело повезут в детский морг в больнице принца Ольденбургского, будете работать там. Если назначить вскрытие назавтра, на 10 часов утра, вам будет удобно? – спросил Сакс.

– Да, вполне.

– Прекрасно, я тоже подъеду к этому часу на Лиговку, хочу поприсутствовать.

– Еще один момент, – сказал врач.

– Внимательно слушаем.

– Поскольку рана головы серьезна, обширна и имеет принципальное значение для понимания причины смерти, то, полагаю, потребуется декапитация, – сказал Горский.

– То есть, Вы отрежете голову? – уточнил Сакс.

– Думаю, без этого не обойтись. Конечно, решение будет коллегиальным, но думаю, мнение остальных судебных медиков будет таким же.

– Хорошо, действуйте, – кивнул Сакс.

– Но… – Горский запнулся, – тут есть нюанс. Захоронение тела без головы потребует закрытого гроба. Не будет ли эксцессов на этой почве?

– А, это, – Сакс равнодушно махнул рукой, – Эксцессов не будет, работайте спокойно. Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Не будем задерживать господина Горского.

Доктор, раскланявшись с присутствующими, покинул комнату. Следователь продолжил:

– Создается впечатление, что убийство совершил некто, кого погибшая сама впустила в помещение кассы. Ничто не указывает на попытку взлома входной двери, либо работу отмычкой. Сарра вряд ли пустила бы незнакомого человека! Можно предположить, что смелость убийцы объяснялась тем, что он знал, что в эту ночь девочка останется ночевать одна – и без отца, и без дворников. Далее. Убийца запачкался в крови убитой, ибо не запачкаться не мог, когда душил жертву. Господин Гаевский совершенно справедливо заметил, что процесс душения был растянут во времени. Но запачкавшийся кровью убийца, судя по тому, что он не оставил следов крови ни на витрине, ни на столе, ни на каких других предметах в квартире, вымыл руки. Сие указывает на то, что он действовал спокойно и хладнокровно. Замечу: касса все это время стояла незапертая и теоретически в нее в любой момент мог кто – нибудь войти. Далее: убийца сумел отыскать ключи, которые отнюдь не были на видном месте, а были спрятаны. Он стал рыться в столе и доставать вещи из витрины, причем справился с замком, секрет которого знали только двое, кроме самой жертвы, к тому времени убитой! Далее: преступник аккуратно загасил керосиновую лампу, сделав это, вероятно, во избежание пожара. Возражения есть?

Присутствовавшие переглянулись. Никто ничего следователю не возразил.

– Хорошо, – кивнул Сакс, – Тогда пойдем далее. Все вышеизложенное указывает нам на человека: а) хорошо знакомого жертве, б) знающего, что девочка остаётся на ночь одна, в) сумевшего отыскать спрятанные ключи и открыть хитрый замок витрины, г) не боящегося появления на месте преступления постороннего лица и, наконец, д) заботящегося о сохранности вещей в кассе более, чем о сокрытии улик, коему прекрасно мог бы послужить пожар от лампы. Странный набор качеств для обычного грабителя, не так ли?

– Убийца – дилетант, – веско подитожил Иванов, – Кроме того, он не очень силен физически.

– Опытный в таких делах человек, даже слабый телесно, действовал бы иначе, – кивнул молчавший до того пристав, – Стал бы бить головой об стену… А так, гантелей по голове, да притом еще и душить. Дилетант однозначно!

– Да уж, наш убийца оказался человек страстный, – усмехнулся Гаевский, – Осталось только назвать его по имени.

– Так у нас же еще есть клок волос преступника, – вдруг вспомнил Черняк, – они были зажаты в руке убитой! По волосам мы живо его отыщем. Я сейчас, – с этими словами Черняк бросился вон из комнаты.

Вернулся он через минуту с виноватым видом, держа в руке слегка помятый лист бумаги.

– Вот, положил на подоконник, чтоб на него случаем никто не уселся, а его ветром сдуло. Наверно, когда форточку открывали, – пролепетал он. В эту минуту сыщик был похож на побитую собаку.

– Чта – а – а?! – следователь задохнулся от гнева. В течение, наверное, полуминуты он молча поедал глазами Черняка и наливался багровым румянцем, казалось, его сейчас хватит кондрашка, – Вы хотите сказать, что извлекли из руки погибшей улику и оставили ее без присмотра, в результате чего оная оказалась утеряна?!

– Ну да… Я представлю рапорт… Я проводил осмотр, дабы подготовиться и приступить к составлению протокола…

– На каком таком основании вы вообще полезли проводить осмотр без протокола и без участия назначенного следователя?! – казалось Сакс сейчас ударит вызвавшего его негодование сыщика, – Вы искали ценные вещи? Вы спешили их обнаружить до того, как они будут описаны протоколом?

– Помилуй Бог, – Черняк испуганно перекрестился, – В чем Вы меня подозреваете… И в мыслях не держал… Я руководствовался статьей… статьей 258 Устава…

Гаевский, до того молчавший, с шумом выдохнул воздух и пробормотал себе под нос досадливо: «молчал бы ты, Викентий!», до такой степени ответ Чернякя был неудачен. 258–я статья Устава уголовного судопроизводства допускала составление протокола осмотра места преступления и некоторые иные следственные действия чинами полиции только в порядке исключения, когда скорое прибытие назначенных для следствия работников прокуратуры было невозможно, а промедление грозило утерей улик. Эта статья могла быть применима в отдаленной местности, либо в случае производства следственных действий под открытым воздухом, когда непогода могла уничтожить важные следы. Очевидно, что обстоятельства убийства в ссудной кассе в самом центре столицы ни в коей мере не подпадали под действие 258–й статьи. Именно поэтому следователь и заподозрил, что Черняк затеял осмотр с единственной целью: поживиться чем – нибудь ценным до того, как начнется формальная работа по описи имущества и фиксированию следов на месте преступления.

Сакс развел в сторону руки, словно намеревался обнять Черняка, и воззрился на него немигающим взглядом:

– Это не лезет ни в какие ворота. Я официально доложу о происшедшем. И этот факт найдет отражение в протоколе осмотра. Вас, господин коллежский секретарь, после этого инциндента просто – напросто надо увольнять из сыскной части.

Александр Францевич уселся на стул и замолчал, видимо, потеряв нить рассуждений. Выглядел он очень подавленным, было видно, что следователь расстроился ничуть не меньше виновника происшествия.

– Какими хоть были эти волосы: отдельные волосинки или прядь? длинные – короткие? темные? светлые? крашеные? – спросил Иванов.

– Нет, такие короткие, меньше двух дюймов. Ну и цвет такой… темный, – пролепетал Черняк, – Ну, как бы темный… Определенно сказать не могу, не рассматривал, думал, все равно эксперт будет работать. Но точно помню, что волосы были, не как у убитой.

– Да это и ежу понятно, что они были не как у убитой. Не из своей же собственной головы она их надёргала! Но смысла кипятиться нет, – спокойно рассудил Иванов, – В конце – концов, впервой, что ли? Раньше не теряли, можно подумать. Отыщем и без волос… Хотя, конечно, казус.

После продолжительной паузы, собравшись с мыслями, следователь продолжил свои рассуждения:

– Итак, возвращаясь к нашей высокой ноте. Все изложенные мною выше соображения указывают на человека, близкого к кассе ссуд, хорошо знающего обстановку и знакомого девочке. Таковых не могло быть много по определению. Но это только одна версия, исходящая из того, что ограбление действительно имело место. А если все не так? Возможно, никакого ограбления и не было, ведь о пропаже вещей мы знаем только со слов хозяина. Возможна иная версия: девочку убил Миронович после попытки изнасилования, а про пропажу вещей сказал, чтоб от себя отвести. Ведь зачем – то же были приставлены стулья к дивану? В общем так, господа сыскари: надо опросить всех соседей, выяснить поминутно, чем занимались Миронович и Сарра весь остаток вчерашнего дня и вечера. Проверить alibi хозяина, просчитать все возможные маршруты от кассы до его квартиры на Болотной. Ну и само собой, обратить внимание на дворников, вы без меня знаете, что порой именно дворники грешат грабежом с убийством.

Прошло еще не меньше 2–х часов, пока приехал большой крытый черный возок, называемый в просторечии труповозка. Трое пахнущих сивухой санитара – богатыря поднялись в квартиру и забрали тело девочки. Илья Беккер, до той минуты гладивший мраморные руки дочери, порывался поехать вместе с санитарами в морг, но его довольно грубо оттеснили и объяснили, что к телу допуска он более не получит. Несчастный отец понял сказанное так, будто ему даже не позволят похоронить любимое чадо. Он едва не подрался со старшим из санитаров; пришлось вмешаться приставу Рейзину, который разъяснил Беккеру порядок его дальнейших действий. Предстояла процедура медицинского освидетельствования трупа, до проведения которой никто к телу доступа иметь не будет, кроме, разумеется, назначенных прокуратурой анатомов. Только после этого Илье Беккер разрешат похоронить дочь.

Пристав благоразумно ничего не сказал о том, что полицейский врач планировал отделить голову трупа, что соответственно, предполагало похороны в закрытом гробу. Для отца подобное сообщение было бы слишком жестоким ударом и тогда бы рукопашной схватки точно избежать не удалось бы.

Последний неприятный момент произошел тогда, когда санитары, погрузив тело в возок, вернулись в помещение кассы и, представ перед Ильей Беккером этакими мутноокими богатырями, горестно попросили: «Отец, шкалик бы за работу, а – а?» При этом один из санитаров, тяжко вздохнув и бодро шмыгнув носом, добавил от себя: «Мы оченно скорбим».

Пристав снова вмешался в происходящее, взял старшего санитара за локоток и зашипел: «Ты с кого шкалик требуешь, обормот? Ты не видишь, что дело казенное? Может, ты ещё мне скажешь, чтоб я вам налил? П – т – с, брысь отсюда, казна российская на шкалик не даёт!»

После того, как тело убрали с кресла, где оно пролежало всю ночь, полицейские внимательно осмотрели кровяной подтёк на парусиновом чехле. Затем чехол с кресла был снят и взглядам сыщиков предстало кровавое пятно на обивке сиденья, повторявшее очертаниями пятно на чехле.

– Поглядите – ка, кровь прошла через чехол и запачкала обивку. И, что интересно, контуры обоих пятен в точности совпадают, – многозначительно сказал Черняк.

Он изо всех сил пытался быть полезным и, стремясь загладить свой досадный промах, к месту и не к месту комментировал происходившее.

– Ну да, – ответил задумчиво Рейзин, вглядываясь в очертания почти почти сухого и ставшего кирпично – бурым пятна, – Действительно совпадают. А что это может означать? – Он перевел взгляд в окно. Было видно, что он не ждет ответа, а потому что задал вопрос самому себе, и сам же на него ответил:

– А это значит, что с того момента, как кровь стала вытекать из раны на кресло, обивка под телом не смещалась.

– И что это нам дает? – тихо спросил его помощник Дронов.

– Ничего, – ответил ему помощник прокурора, осматривавший кресло, – Либо, наоборот, очень многое.

– Например то, что кресло не было местом убийства, – быстро закончил мысль Гаевский.

– Посмотрим, там видно будет, – уклончиво пробормотал помощник прокурора и, обратившись к писарю, добавил, – А пока что, голубчик, занеси в протокол: при рассмотрении кровяных пятен на льняном чехле и обивке кресла отмечена их идентичность по месту расположения, размеру и форме.

Опрос свидетелей полиция начала с дворников. Петербургские дворники – это особая когорта людей, совершенно необходимых большому и сложному городскому хозяйству. Дворники не только следили за чистотой вверенных им домов и дворов, но и обеспечиваали порядок и покой горожан. Каждый двор закрывался воротами, которые запирались на ночь. Чтобы ночью войти во двор, необходимо было разбудить дворника. Парадный подъезд, как впрочем и все прочие выходы на улицу, тоже запирался на ночь. В каждом доме устанавливалось дежурство дворников по парадной лестнице, чтобы впускать опоздавших жильцов. От внимания дворника не могли укрыться перемещения жильцов, и именно дворники следили за соблюдением паспортного режима – в течение суток с момента появления нового жильца они должны были забрать у вновь прибывшего паспорт и отнести его в околоток для регистрации. Если с жильцами или их имуществом происходила какая – либо непритяность – первым делом на место происшествия вызывался дворник. Обыкновенно в эту категорию работников домохозяева набирали крепких мужчин из отставных солдат. Это были глаза и уши полиции, ее первейшие и самые надежные помощники.

В день, когда стало известно о гибели Сарры Беккер, опрашивать местных дворников отправился помощник пристава Дронов.

В доме № 57 по Невскому проспекту дворников было аж трое – Анисим Щеткин, Варфоломей Мейкулло и Иван Прокофьев. Расположившись в дворницкой вокруг помощника пристава на табуретах, они охотно принялись вспоминать вечер накануне убийства, 27 августа. Но… мало что смогли рассказать. Беда заключалась в том, что работники метлы и совка отмечали в тот день именины Варфорломея и «запраздновались» до двух часов ночи. И по этой весьма понятной причине к своим прямым обязанностям отнеслись без надлежащего усердия.