355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Бачинский » Облака
(Поэма)
» Текст книги (страница 3)
Облака (Поэма)
  • Текст добавлен: 3 сентября 2017, 14:00

Текст книги "Облака
(Поэма)
"


Автор книги: Алексей Бачинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

VI

Огонек папиросы мерно вспыхивал, и тонкая струйка дыма капризными извивами уносилась и исчезала в вечерних сумерках. Борисоглебский сидел перед столовой лампой и строчил, думая, передумывая, вспоминая, спеша и волнуясь. А затылок его сливался с вечерними сумерками.

«Всякий совершенно непосредственно познает только одно существо – свою собственную волю в самосознании. Все же другое мы познаем лишь косвенно и судим о нем по аналогии с волей, и эту аналогию каждый из нас проводит тем дальше, чем глубже его мысль. Уже и это обстоятельство в своей глубочайшей основе вытекает из того, что, собственно говоря, есть только одно существо: иллюзия множественности (Майя), обусловленная формами внешнего, объективного восприятия, не могла найти себе доступа в глубину естественного сознания, и оттого последнее всегда знает только одно существо».

Сегодня утром вернулся он с афинского вечера, устроенного им при содействии двух сердобольных и снисходительных девиц, сердобольно подобранных им на тротуаре, сверкавшем красными огнями электрических фонарей. Но, конечно, этого не было, ибо есть только одно существо: откуда же было взяться троим?

В голове точно раздавался мерный шум работающей мельницы, и мерно, размеренно стекал с пера огневой мысленный ручей; рядами ложились искромечущие слова, испепеляя старые предрассудки; точно Некто мощный и грозный сек розгами глупых демонов, враждебных несвязанной оковами, ясной мысли, уничтожающей преграды, видящей недра земли и высь звездных сфер.

«И он подобен зрителю, созерцающему зрелище в зеркале и уединенному от всего».

Волнуясь, строчил Борисоглебский, озаренный лучами лампы, сливающейся с сумерками… и вдруг раздался стук… Как будто тяжелое упало, подчиняясь тяготению.

Уже Борисоглебский лежал на земле и бился в судорогах. Губы пенились и белели. Воздух хрипел.

Звезды зажигались одна за другой. Огненная полоса прорезала тьму, и железный кусок, заблудившийся предтеча Леонид, с треском ударился о землю, рассыпаясь на миллионы пылинок.

Что здесь начиналось? и что кончалось? и что было посредине?

Пятница приближалась к концу.

VII

Козьмодемьянский, приятель Борисоглебского, приходил к нему по субботам в семь часов вечера с аккуратностью часов или кредитора.

Временами они играли в шахматы. Иногда Борисоглебский воспроизводил Бетховена, а Козьмодемьянский в это время прогонял табачные кольца одни сквозь другие. Иногда сообща бранили отечественных литераторов и ученых. Иногда Борисоглебский восторгался, а Козьмодемьянский был слушателем и публикой. Иногда отправлялись в легкомысленное заведение Шарля Омона.

Козьмодемьянский был учитель арифметики. У него был зычный голос, ужасные вращающиеся глаза, моржовые усы и мочальная бородка. Он походил на дьячка, а не на учителя арифметики, и потому ходил в форменной фуражке Министерства народного просвещения.

Был Козьмодемьянский в свое время оставлен при университете, но теперь называл себя «отставленным от университета». Бранил профессоров бездельниками и чинодралами.

По временам от него пахло спиртным. Он носил писчебумажное белье и обтрепанные внизу панталоны, злоупотреблял калошами, курил вонючие папиросы и занимался фотографией как любитель. А впрочем, он был неглуп и очень сведущ в своей части. Уже в немецких учебниках цитировались его работы. Вот и сегодня нес он Борисоглебскому свежий оттиск своей ученой статьи с надписью: «Дорогому другу Антону Антоновичу Борисоглебскому от автора».

VIII

Оттиск не был даже вынут из кармана, и через час Козьмодемьянский, выходя, уносил его с собой. Стало не до того.

Борисоглебский лежал раздетый в постели, когда к нему вошел приятель. Приветствовали друг друга. Мало говорили; Козьмодемьянский чувствовал себя растерянным, а Борисоглебский был каким-то чужим.

Поговорили; помолчали. Вдруг Борисоглебский, сотрясаясь, замолотил ногами по постели… Одеяло сползло, и ступни, скрючиваясь, молотили бестолково, ненужно и обидно, и хрип срывался с побелевших губ.

Это было зрелище горькое и обидное: точно грубая чернь сапожищами топтала драгоценную, золотошвейную ткань, раздирая ее, смешивая с грязью.

Козьмодемьянский ушел, не стал дожидаться паузы. Ему было жалко и грустно.

IX

Еще прошло несколько дней. Многое изменилось с тех пор.

Осенние настроения осыпались с дерев и, шурша, стаей летели по желтому песку бульвара, насыщая волнением осеннюю прозрачность.

Последняя муха жужжала в комнате, освещенной косым золотым снопом… И это жужжание не переставало ни на минуту и тянулось все в одном тоне, без перерыва.

Только место менялось. От одного окна перелетала она к другому; то билась о потолок, то о стекло книжного шкапа. Бывают такие мухи осенью.

Живой человек, быть может, не вынес бы этого неугомонного, зудящего звона. Но Борисоглебский лежал на столе и ему было все равно.

Воздух спирался и засыпал.

X

Тут был и похоронный катафалк и испитые, рябые, дурно пахнущие люди в черных кафтанах, перевязанных белыми кушаками, в нечищеных сапогах и резиновых калошах, и бледные маленькие певчие, и равнодушный заикающийся дьякон: весь унылый, ненужный и истасканный обиход.

Вот повезли катафалк с гробом; за гробом шла женщина, поднимая юбки от пыли… Она забыла застегнуть один башмак, и кожаные лопасти трепались… А заплаканные глаза не замечали этого.

Было и дальше… Все это лишнее и относится к категории вещей горьких и ненужных – может быть, даже оскорбительных. Оставим эту тему похоронным бюро. А когда я умру, предайте мое тело земле, но сделайте это ночью и втайне, чтобы не оскорблять Великой Матери – Жизни.

Небо нахмурилось и изрешетилось. Мелкий дождик посыпался частой сеткой. Кончились пурпурные золотисто-желтые, задумчиво-сонные деньки. Наступала октябрьская гниль и серость.

XI

Когда в следующую субботу, в семь часов вечера, пришел Козьмодемьянский, он не сразу был понят глухой кухаркой. Наконец она отвечала: «Вчерашний день барина свезли на кладбище».

И отвела вылинявшие глаза.

Козьмодемьянский ушел, унося оттиск в кармане.

Наткнувшись, чуть не опрокинул он лестницу, прислоненную к фонарю. На него заорал фонарщик. Он ковырял в фонаре, и пятерня его копошилась на скользкой мостовой, подобно огромному спруту.

Козьмодемьянский бродил по улицам, подбирая изморось на пальто и фуражку.

Наконец, проходя мимо, завернул под памятный, гостеприимный кров Шарля Омона.

Было уже за двенадцать. Дивертисмент кончался. Мулатские мисс, ухарски взвизгивая, отхватывали последний кек-уок. В воздухе мелькали огненные панталоны и черные подвязки.

Понадобилось взять отдельный кабинет, чтобы в сообществе четырех стен залить расплавленный свинец, евший сердце.

Стрелки часов бежали…

С громом и звоном посыпались осколки в соседнем кабинете. Это известный Петр Дебелев расшиб зеркало, метнув в него бутылкой из-под шампанского.

Козьмодемьянский же не обращал внимания, покуда не сказали, что пора.

У выхода смотрел на его нетвердые шаги зевающий околоточный; но Козьмодемьянский скоро затерялся в ночной темноте.

XII

О, неумирающий носитель неумирающей красоты, о, сама неумирающая красота! Оглянись, посмотри, оглянись на меня, пробегая, быстро пробегая, белоногий, пробегающий на белых ногах. Я умираю от любви, от любви к тебе, умираю от любовной жажды; я люблю тебя, жажду тебя и любовь моя жаждет тебя, а она – неумирающая. Долго и напрасно искал я красоту, искал идол, кому я мог бы поклоняться; женщину хотел я возвести на пьедестал; увы, обманчивы они, притворны, и глаза их струят обманы, и лживо дыхание речей их. Пустынна душа их, суха и немощна; бессильно желание их; это – как призрак, что витает сумеречной порой над лагуной, издающей нездоровые испарения; это – как иссохший и колючий кустарник, выросший на почве Аргоса, сожженного губительными стрелами июльских лучей. Ты же мудр и прекрасен лицом и телом; ты глубок и искусен в упражнениях духа твоего, и веяние тайн родственно тебе, и высоты и глубины доступны познанию твоему. Строен ты и гармоничен; мощно желание твое, и кротость твоя мягка и ласкающа, как кротость молодой антилопы, и яростен гнев твой, как гнев льва. Хищен ты, но обилен любовью; улыбка твоя лазурна, смех твой разгоняет облака, веселье твое двигает вершины гор, и ярость твоя колеблет пространное небо. Я люблю тебя, остановись, пролетающий на белых крыльях, остановись, белокрылая птица; я люблю тебя, остановись, я жажду видеть тебя. В тебе сочеталось все, что манит меня, все, что, не умолкая, зовет алчущий дух мой, все, чем неудержимо и вечно влечется желание мое; неудержимо влечение, жизнь поглощена им. Жизнь, остановись, не продолжай течение свое: я нашел его, я нашел моего бога белоногого, белокрылую птицу; в нем все, чего жажду я искони. Я люблю его, я сгораю любовью, растворяюсь в желании, я истаиваю в любви моей, я люблю, я люблю тебя, белокрылый, ибо силен дух твой, и прекрасно лицо твое, и ляжки твои округлы, и изящен голос твой, и взгляд очей твоих – ласкающий.

Об авторе


Алексей Иосифович Бачинский родился в 1877 г. в Холме (Люблинской губ.) в семье учителя математики; его отец, украинец, переселился в Россию из Австро-Венгрии. В 1895 г. окончил с золотой медалью холмскую гимназию и поступил на математическое отделение физико-математического факультета Московского университета.

По окончании университета в 1899 г. Бачинский был оставлен при кафедре физики и в 1900 г. опубликовал первые работы. В 1901 г. был командирован в Геттинген. В 1907 г. был утвержден приват-доцентом Московского университета. В 1900-х – 1910-х гг. также преподавал в гимназиях, писал статьи для энциклопедического словаря «Гранат».

В 1900-х гг. Бачинский сблизился с кружком московских символистов, группировавшихся вокруг издательства «Гриф», и Г. Г. Шпетом. В 1905 г. выпустил поэму в прозе «Облака»; критики отмечали ее сходство с «симфониями» А. Белого («физик Бачинский вдруг выпустил книжечку „Облака“, подражающую симфонии Белого: под псевдонимом „Жагадис“» – отмечал в «Воспоминаниях о Блоке» сам Белый).

С 1906 г. выступал со стихами, литературно-публицистическими статьями и рецензиями в журналах «Золотое руно» и «Перевал», газ.; позднее публиковался также в «Русской мысли» (научно-популярные статьи) и других периодических изданиях.

С 1918 г. Бачинский состоял профессором физики МГУ, опубликовал в общей сложности более 60 научных трудов, основные из которых посвящены вопросам молекулярной физики и термодинамики, в частности изучению поверхностного натяжения и вязкости жидкостей; еще в 1912 г. он вывел закон вязкости жидкости («закон Бачинского»).

С 1920-х гг. много занимался вопросами преподавания физики, составил ряд задачников, учебников и учебных пособий для средней школы. В 1926–1931 гг. состоял научным редактором «Рабочей школьной библиотеки», включавшей книги по физике и технике.

В 1930 г. в результате тяжелой болезни Бачинский потерял зрение, однако с помощью дочери продолжал научную работу и составление учебников вплоть до своей кончины в 1944 г.

Поэма «Облака» публикуется по первоизданию (М.: «Скорпион», 1905) с исправлением ряда устаревших особенностей орфографии и пунктуации. В оформлении обложки использована обложка оригинального издания работы Н. Феофилактова.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю