Текст книги "Бамбуш"

Автор книги: Алексей Балакаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

10

Боря, как и раньше, приходил на станцию, встречал эшелоны, ждал отца. Он ждал его с каким-то тоскливым упорством.

Бывало, уйдет поезд, а он долго-долго смотрит вслед и не отводит свой печальный взгляд до тех пор, пока совсем не рассеется паровозный дым.

В такие минуты я тайно думаю: «Хоть бы наконец приехал отец его».

Однажды он спросил:

– Бадма, как ты думаешь, отец мой вернется живым?

– Как же не вернется, обязательно приедет! – убежденно заявил я.

Лицо мальчика от моих слов просветлело.

– Бадма, ты знаешь своего отца? – спросил вдруг мальчик.

– А как же, знаю, – решительно ответил я и улыбнулся, чтобы подтвердить свою уверенность.

– Ты не смейся. А вот я отца не знаю. Наш папа ушел в армию еще до войны.

– Карточка его есть?

– Есть. Он похож на меня.

– Нет, ты, наверно, похож на него.

Я всегда следил за тем, чтобы Боря правильно выражал свои мысли. Когда что-нибудь говорил неправильно, я тут же его исправлял. Мальчик иногда обижался, но в большинстве случаев соглашался со мной.

11

– Я хочу петь, – заявил на другой день Боря.

– Где будешь петь?

– На станции, когда придет военный эшелон.

– Почему будешь петь? – не понял я мальчика.

– Хочу хлеба заработать.

Я глубоко вздохнул. Боря объяснил:

– Надо маму на ноги поставить. А то опять может слечь.

«Видно, другого выхода у него нет», – угрюмо подумал я.

– Умеешь петь?

– Да, умею.

– А ну-ка, спой!

– Ишь ты!.. Хочешь насмехаться…

– Когда же я над тобой смеялся?

– Ты все время следишь за моими словами…

Я продолжал писать лозунг на красном материале. Боря не сводил глаз с моей работы. Его губы еле заметно шевелились. Мне показалось, что он про себя вспоминает слова песни, которую должен петь. Мальчик подошел ко мне сзади и смирившимся голосом произнес:

– Ну ладно, слушай.

Я продолжал писать свой лозунг, старательно выводя каждую букву.

Мальчик пристал:

– Говорю, слушай!

Я повернулся к нему.

Боря сложил ручонки на груди, чуть подался вперед и начал петь:

 
Алмазом в лучистой оправе
Сверкает на травах роса.
Но ярче, чем солнце и травы,
Твои голубые глаза…
 

Мальчик закончил куплет (где только он выкопал такие складные слова!) и спросил:

– Ну как?

– Недурно. Только, когда поешь частушки, надо приплясывать и разводить руками.

– А если не умею плясать?

– Надо научиться.

– Тогда сыграй губами мотив, а я попробую сплясать, – предложил Боря.

– Я не знаю ни одного мотива.

– Ох, балда, где же ты вырос! – язвительно заметил Боря и, раскинув руки в обе стороны, как делают орлята перед полетом, сам начал подпевать и неумело пустился в пляс.

– Давай! Давай! – стал я подбадривать мальчика. – Надо ногами играть, на носках кружиться…

Вошел Ермотик. Мальчик, плясавший спиной к двери, не видел секретаря парткома. Я хотел остановить Борю, но Ермотик, приложив палец к губам, дал мне понять, чтобы я не делал этого.

– Ну как? – спросил Боря, перестав плясать.

– Очень хорошо, очень! – восхищенно воскликнул Ермотик, хотя Боря спросил меня по-калмыцки.

Мальчик испуганно подпрыгнул и тут же исчез за печкой.

– Не прячься, выходи сюда, – сказал Ермотик. Подойдя к мальчику, он снял с его головы дырявую черную шляпу и нежно погладил по волосам.

Проскользнув у него под мышкой, Боря схватил шляпу и убежал.

12

Первое выступление Бори принесло ему крупный успех. Солдаты нарасхват тащили его к вагонам, извлекали из своих вещмешков кусочки сахара, сухари и все это давали мальчику.

– Боря, Боря, Боря… – раздавались со всех сторон голоса.

Каждый солдат норовил посадить мальчика на плечо, прижать к груди, поцеловать его.

Немолодой усатый офицер дал ему банку тушенки.

Все карманы мальчика были уже набиты снедью. Один солдат, увидев, что мальчику некуда спрятать тушенку, притащил свою солдатскую рубашку, смастерил из нее сумку и переложил в нее все содержимое Бориных карманов.

Когда ушел поезд, Боря, еле взвалив на плечо свою сумку, возбужденный и радостный пришел ко мне в красный уголок.

– Теперь мама не умрет!

Покопавшись в сумке, он достал несколько сухарей и положил их на стол передо мною.

– Вот тебе.

– Спасибо, друг, только они мне не нужны. – Я отодвинул его дары.

– Прекрасно возьмешь, – убежденно, без тени сомнения сказал Боря и предложил: – А ну-ка, закрой глаза.

Я зажмурился.

– Боря, Боря, Боря… – раздавались со всех сторон голоса.

– Открой рот.

Я раскрыл рот.

Мальчик сунул мне в рот что-то сладкое.

– Еще хочешь? – спросил Боря, показывая на сумку.

– Нет, – решительно заявил я и хотел смахнуть в его сумку все сухари со стола.

Мальчик животом прикрыл сумку и упрямо повторил:

– Как миленький возьмешь.

– Ты не нарушай калмыцкий обычай, – объяснил я Боре. – Мужчина весь первый заработок должен принести в свой дом.

– Правда?

– Да, правда.

Мальчик перестал настаивать.

– Пойду домой. Мама ждет.

13

На другой день Боря явился уже с настоящей сумкой, перекинутой через плечо.

В руках – та же березовая палка.

– Брось ты ее.

– Не могу.

– Значит, ты жадюга, – поддел я мальчика.

– Э-э, ты, Бадма, не понимаешь. Когда первый раз пошел пасти коров, я у деда Далчи попросил складной нож и вырезал эту палку. Не брошу.

Его слова тронули меня какой-то своей непосредственной, наивной мудростью. И в то же время встревожили. Бабушка моя говорила: мудрый человек долго не живет. А я хочу, чтобы это было неправдой.

В этот день не было эшелонов с военными. Мальчик до самого вечера крутился возле меня.

Я окончил оформление стенной газеты «Крокодил». Потом мы с Борей долго сидели, забравшись на стол, болтали ногами.

Мечтали. Вслух.

– Когда подрастешь, кем думаешь быть? – спросил я своего маленького друга.

– Как ты, художником, – не задумываясь, ответил мальчик.

– Боря, откровенно говоря, я еще совсем не художник. Только пробую. Никакой школы не кончал.

– А разве то, что ты нарисовал, не картины? – Он показал на оформление стенной газеты.

– Это так себе.

Боря, словно провинившись, съежился и сказал разочарованно:

– А я-то думал, что ты художник…

– Для этого надо много учиться, – оправдывался я перед Борей.

– Это я знаю. Когда выздоровеет моя мама, я тоже пойду в школу. Только у меня нет ни бумаги, ни книг.

– Э-э, Боря, лишь бы голова была, а бумага и книги найдутся! Ты духом не падай! – нарочито весело воскликнул я, чтобы подбодрить своего юного друга.

– Ты, Бадма, будешь учить меня новым песням? – неожиданно спросил Боря.

– Ну хорошо, тогда слушай:

 
Мы пионеры. Красное знамя
Выше! До самой Луны!
Мы пионеры. Смело за нами,
Дети родной страны!..
 

– Ты меня лучше учи песням, которыми можно хлеб зарабатывать.

От этих слов мне стало горько.

14

Военные эшелоны с солдатами весь апрель шли с запада на восток.

Боря теперь стал признанным артистом. Люди нашей станции, как только увидят издали мальчика, останавливаются, стараются сказать ему ласковые слова.

От хлеба, колбасы, рыбы, консервов и сахара, которыми солдаты угощали мальчика, он быстро поправился. Худое лицо его округлилось, тело, как у ягненка, вкусившего зеленой травки, пополнело.

Боря теперь чувствует себя настоящим хозяином земли, походка его стала твердой, голову держит гордо, как подобает мужчине. Но со своей березовой палкой не расстается. И по-прежнему совсем не детская тоска таится в самой глубине его глаз. Но, может быть, только я один замечаю эту грусть. Я знаю, он продолжает ждать отца. Он верит, страстно верит в его возвращение. Он больше никогда не говорит мне об этом. Но я знаю. Я знаю… И ничем не могу помочь.

Плотный сибирский снег стал ноздреватым. Он постепенно, день за днем таял от весеннего солнца, и вскоре по улицам поселка с журчанием побежали ручьи.

Однажды Ермотик спросил у меня:

– У нашего артиста есть какая-нибудь обувь, кроме этих насквозь промокших рваных сапог?

– Не знаю.

– Вы же друзья.

– Я не подумал об этом.

– Эх вы, молодежь, не умеете вникать в судьбу людей!

В это самое время вошел Михаил Александрович.

Увидев мое смущенное лицо, начальник станции спросил:

– Что случилось?

– Надо бы помочь этому мальчишке, – объяснил Ермотик.

– Что за мальчишка? – переспросил Михаил Александрович.

– Артист.

– Да… Дело говоришь. Пальцы его торчат. Чего доброго, еще ревматизм схватит, – сочувственно сказал начальник станции.

– Если бы у него сменная обувь была, сапоги его можно было отдать в ремонт. Рядом со мной живет старик сапожник, – заключил Ермотик.

– Погоди… У моей дочери сохранились старые, совсем неплохие ботинки, – вспомнил Михаил Александрович. – Бадма, приходи возьми эти ботинки.

Приоткрылась дверь красного уголка.

– Бадма, у меня к тебе дело.

Дверь сразу захлопнулась. Я побежал и за руку привел мальчика.

– Здоров, артист! – сказал Ермотик.

Мальчик подал руку сначала начальнику станции, затем секретарю парткома.

– Почему ты избегаешь меня? – прямо задал вопрос Ермотик.

– Когда я избегал тебя? – Боря черными бусинами глаз уставился на секретаря.

– Когда захожу в красный уголок, ты бежишь, как от нечистого духа…

– Есть тому причина, – угрюмо ответил Боря и замолчал, считая, что вопрос исчерпан.

– Что за причина? – вмешался в разговор Михаил Александрович.

Боря с молчаливым восхищением смотрит на начальника станции. Стройная фигура, красивая железнодорожная форма, да еще на плечах серебряные погоны со звездочками. Да, такому человеку можно и позавидовать…

– Вы же будете ругать.

– Кого?

– Моего друга.

– Почему? – удивился Ермотик.

– Что он пускает сюда посторонних…

Взрослые засмеялись. Ермотик схватил мальчика за руки и тепло сказал, вглядываясь в него, точно увидел впервые:

– Ну, артист, ты всегда будь таким… отзывчивым. Это хорошо, что ты так заботишься о своих друзьях… Какое же у тебя дело к Бадме? – вспомнил Ермотик, Мальчик хитровато ответил:

– Этого нельзя говорить. Это наша тайна…

Ермотик и Михаил Александрович ушли.

Боря долго молчал, уйдя в какие-то свои сокровенные нелегкие мысли.

– Знаешь, Бадма, – сказал он наконец задумчиво, – а они ведь не такие плохие люди.

15

В детстве я любил собирать в степи тюльпаны. Вы видели, как цветут тюльпаны у нас в степи? Вряд ли существует более величественная красота на свете.

Цветы, вечером похожие на скромные колокольчики, утром неузнаваемы. Поднимается солнце, и, напившись его тепла, тюльпаны распускают во все стороны свои красные шелковые лепестки. И волнуется и колышется степь, устланная разноцветными коврами. И так хочется утонуть в этих коврах и дышать пьянящим воздухом нашей родной калмыцкой степи.

Мой маленький друг расцвел, как эти тюльпаны.

Мать сшила ему из подаренных солдатами обносков штаны и рубашку. Ботинки, подаренные начальником станции, пришлись совсем по ноге.

Боря теперь сам похож на маленького солдата. Голос его с каждым днем, кажется мне, становится чище, звонче, задушевнее; в свои пляски он вносит все новое и новое, разнообразит движения, придумывает сложные фигуры.

Как-то на станции появилась маленькая русская девочка, со светлыми волосами и голубыми глазами. Стоя на перроне, она изумленно и восторженно следила за калмычонком, а потом тяжело, судорожно вздыхала, видя, как солдаты одаривают Борю хлебом и сластями.

«Эй вы, солдаты, – думаю я, – посмотрите хоть кто-нибудь на эту девочку, подайте ей хоть один кусочек. Солдат, эй, солдат… повернись сюда… Девочка, маленькая девочка, шагни же туда, подойди к тому солдату… Если он увидит тебя, солдат обязательно даст хлеба, сахара… Шагни туда, вперед!..»

Девочка стоит на месте среди суетящихся людей, глотает слюну.

Калмычонок поет и пляшет перед солдатами, его ласкают, обнимают, хлопают в ладоши. Вот он уже старается изобразить что-то несусветное. Переворачивается через голову. Солдаты смеются, подзадоривают.

Вдруг откуда-то появляется немолодой майор, приглядывается.

– Зачем строите из ребенка клоуна? Само горе пляшет перед вами.

Солдаты смущаются.

Гудит паровоз. Разбегаются по вагонам. Поезд трогается с места.

Маленькая девочка, положив палец в рот, стоит и смотрит на Борю восхищенно и завистливо.

Мальчик направился к выходу. И вдруг увидел девочку.

– Ты почему плакала? – спросил Боря.

– Жду папу… – Девочка глубоко вздохнула. Крупные слезы потекли по ее бледным щекам.

– Не плачь. На́ хлеба… Бери вот сахар. – Рука Бори потянулась к сумке.

Маленькая русская девочка и маленький калмычонок вместе пошли в сторону поселка.

Теперь Боря стал кормить не только свою больную мать. А я крепко привязался к мальчику. Мы очень много говорили с ним в красном уголке. И много молчали. А когда мой юный друг уходил домой, я часто думал: «Кем же он будет, когда подрастет? Художником, артистом, ученым, инженером, врачом, учителем, машинистом паровоза, зоотехником, агрономом?.. Кем же он станет?»

Потом я мечтал: кем бы ни стал мой друг Боря, он всегда будет приносить людям радость. Он станет очень умным человеком, с горячим сердцем, доброй душой, смелым и преданным.

– Ты почему плакала? – спросил Боря.

16

Пришел наконец день, которого ждали годы, – День Победы.

Девятого мая люди обнимали, целовали друг друга. Не смолкали радостные песни. Даже поезда, которые проходили в этот день через нашу станцию, гудели беспрерывно, и их гудок вливался в общий радостный гомон возбужденных людей.

Рядом с ликованием жило и горе. Старухи и старики, у которых погибли на войне сыновья, женщины и вдовы, чьи мужья пропали без вести, юноши и девушки, не дождавшиеся отцовских писем. Они безутешно плачут.

Я хочу как-нибудь сдержать себя. Креплюсь. Но это не удается. Слезы катятся сами.

– Не плачь, – утешает меня Боря и нежно гладит мою руку.

У мальчика у самого глаза блестят, как вишни под дождем. Но он не плачет, как я. Борю я считаю своим большим другом. Порою он мне кажется ровесником.

Он тоненькими пальцами смахивает слезы с моих щек и шепчет:

– Не плачь.

– Боря, Боря, – вздыхаю я глубоко.

– Что? – спрашивает мальчик и прижимается ко мне.

– Я никогда не увижу своего отца.

Я задыхаюсь. Мои плечи вздрагивают. Я вспоминаю лето 1942 года. Вижу сквозь сетку слез серую бумажку, которую получила моя мама: «Ваш муж геройски…»

Боря ласково касается моих волос. Его маленькая ручонка кажется мне нежной, как рука моей матери. Когда я был маленьким, меня так же гладила моя мама. А папа… Нет, нужно взять себя в руки.

На мою шею падает жгучая капля. Глаза Бори тоже наполнены слезами. Я не задаю ему вопросов.

Мальчик говорит сам:

– Я, наверно, тоже не увижу папу.

– Увидишь, обязательно увидишь, – убежденно, горячо говорю я, забывая о своем горе.

– До сих пор нет его.

– Война только сегодня кончилась.

Боря вздыхает.

17

В этот выходной день мы с мамой пошли копать землю под картошку неподалеку от поселка.

Работа с непривычки идет тяжело. Самое трудное – это первый день. Молчит мама, молчу и я. Копаем и копаем.

У мамы спина устает быстро, она хочет распрямиться, прогнать боль. Но спина ее, как застывшая, не поддается. Мама долго стоит, согнувшись, как коромысло…

Пора идти на обед, но не хочется прекращать работу. Мы уже взяли разгон.

Мама говорит:

– Еще по одному ряду прокопаем и уйдем на обед.

Заканчивается этот ряд, и я предлагаю:

– Мама, давайте еще по одному ряду…

Вдруг я вижу, что со стороны поселка бежит моя сестренка. Она размахивает руками и что-то кричит. Ее слов не слышно.

– Бор-ря… – наконец разбираю я.

Сердце мое сразу холодеет. Падает к ногам. Лопату свою я втыкаю в землю и бегу навстречу сестренке.

– Что случилось?

– Боря под поезд… – рыдает сестренка.

День сразу превратился в ночь. Со всех сил бегу на станцию. Земля будто растянулась. Кажется, я не бегу, а стою на одном месте. Ноги точно в путах. Наконец окраина поселка. Необычное оживление. Толпятся женщины, дети. «Стало быть, правда…» На бегу кричу незнакомой старухе:

– Это правда?

– Что? – пугается женщина.

Не дождавшись ответа, бегу дальше.

У железнодорожной больницы много народу. Женщины плачут. Не могу разобрать, что они говорят, – уши мои заложены.

Толкнул несколько человек – ничего не вижу, глаза мои ослепли.

– О боже, о горе! – голосит тетя Феня.

Вбегаю в приемную больницы.

– Где Боря? – спросил я у первой встречной санитарки.

Девушка подбородком указала на одну из дверей. Я с силой открыл дверь. В комнате – врачи в белых халатах.

18

– Где Боря? – Я шагнул навстречу пожилому врачу в очках.

– А вы кто? – спросил врач.

– Я… я… я…

– Брат? – подсказал мне врач.

– Да.

– Тогда вы должны услышать правду: мальчик в тяжелом состоянии. Надежды нет. Потерял очень много крови.

– Где он?

– Пойдемте. – Доктор подал мне белый халат и куда-то повел.

Мой друг лежал в крайней комнате. Глаза его были закрыты. Лицо стало белое как молоко: трудно отличить от простыни. Губы еле-еле шевелятся.

Я вдруг сразу ослаб, чуть не упал. Врач удержал меня за плечо.

– Мама, мамочка моя… – чуть слышно произнес Боря.

Я кинулся к нему, но врач резко остановил меня.

– Папа, папочка… иди сюда…

Выдержать это было невозможно.

– Где же ты, Бадма?..

– Я здесь, – сказал я и наклонился над мальчиком.

Веки его едва приподнялись. Глаза, которые всегда излучали живой огонь радости, гасли. Секунду он лежал молча.

– Это ты, Бадма?

– Я, Боря.

Он узнал меня, хотел улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

– Бадма, где же мое пальто? – спросил мальчик.

Я посмотрел на врача.

– Нельзя давать, – шепнул мне врач.

– Дайте мое пальто, – повторил Боря.

– Зачем тебе пальто? – спросил врач.

– Там, в кармане…

Он опять закрыл глаза, заскрипел зубами. Вздулись вены на висках. Дрожь прошла по всему телу.

Врач что-то шепнул санитарке, которая стояла сзади. Девушка вышла и тут же вернулась. Она принесла зеленое пальто. Изорванные полы были в крови.

Боря открыл глаза и увидел свое пальто.

– Подайте сюда, – чуть слышно попросил он.

– Нельзя, – сказал врач. – Что в кармане?

– Бадма… В кармане бумаги… Когда приедет папа, отдай ему.

Он откинулся на подушку. Но дышать стал ровнее, спокойнее.

– Боря мой, как же ты… – сказал я и опустился на колени перед кроватью.

Боря смотрел в потолок. Он почти беззвучно шевелил губами, но я расслышал:

– Девочка была под поездом… поезд тронулся… я ее… Ой, мама моя! – вдруг вскрикнул Боря и потерял сознание.

В дверях стояла его мать – Шарка.

19

Боря, Боря, Борис…

Как же это так…

Я думаю о нем все эти дни. Иду по улице, смотрю вдаль: из-за того дома, кажется, вот-вот выскочит Боря. Работаю в красном уголке, услышу за окном детские голоса: это Боря. Сейчас он зайдет ко мне с березовой палкой своей. Без него не хватает мне ни солнца, ни воздуха.

Сестра из больницы принесла мне бумаги из Бориного пальто. Она слышала последние слова мальчика и выполнила его завещание. Бумаги были сложены вчетверо и завернуты в газету. Три листка плотной серой бумаги. Они были свернуты уже давно и протерлись на сгибах.

Я разложил их на столе. На серых листках – рисунки. Эти рисунки сделаны руками Бори.

Первый рисунок. Степь. Тюльпаны. Из-за горизонта поднимается большое оранжевое солнце. А в небе парит орел.

Родная калмыцкая степь. Я часто рассказывал о ней мальчику. И я не знал, что рассказы мои так глубоко проникли в самое сердце его… А я вот каждый день орудовал кистью и никогда не пытался нарисовать родную степь.

На другом рисунке изображен солдат. Навстречу ему бежит мальчик. Как беззаветно ждал, как верил он в возвращение отца! До самой последней минуты маленькой своей жизни…

А на третьем листке: человек с большой головой, расставив длинные ноги, рисует. В руках у него кисти и краски. Рядом мальчик. У него тоже кисти и краски…

Боря, Боря…

Вот и вся история о трех рисунках. Я храню их уже семнадцать лет.

Иногда хочется эти рисунки прикрепить к стене. Но я боюсь. Боюсь, что они выгорят на солнце, а контуры совсем сотрутся и исчезнут.

Умирая, он сказал:

«Девочка была под поездом… поезд тронулся… я ее…»

Это его последние слова.

Светловолосая девочка с голубыми глазами теперь, возможно, окончила институт. Кем же стала она, эта девушка? Инженером, врачом, учительницей, певицей?.. Впрочем, это не столь важно.

Я бы только хотел, чтобы она, прочтя этот рассказ, вспомнила о маленьком калмычонке, который спас ей жизнь, калмычонке, который отдал людям все – свою песню, свои танцы, свое сердце и свои мечты.

Боря Гаряев похоронен на станции Чернореченской у трех берез.

Если тебе, мой читатель, доведется побывать на той станции, обязательно сходи к тем трем березам и возложи венок на могилу моего и твоего друга.

Он любил цветы.

БАМБУШ

На стене висит портрет. Бабушка каждое утро белой тряпочкой стирает пыль с его стекла и рамки… Иногда она, сняв портрет со стены, долго смотрит на него.

Бамбу́ш тоже любит смотреть на портрет. Говорят, что это дедушка. Но на деда он никак не похож.

Деды бывают усатые, с белыми волосами. А вот дедушка Бамбуша не такой. Молодой, в черном костюме, в белой рубашке с отложным воротником. Волосы гладко зачесаны назад. Улыбается. Дед Бамбуша похож на молодого парня.

Почему?