Текст книги "Тьма"

Автор книги: Алексей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

7

В последнее время несколько поутихла полемика о целесообразности возрождения казачества. Ведь полемика – полемикой, а в обществе происходят процессы, неподвластные мнению и желанию книжных мудрецов. Именно возрождение древнего служивого сословия – тому порукой. А ведь десятка два годов тому назад некоторые потомки казаков, во всяком случае, те, кто оторвался от земли предков, получил высшее образование, жил в городах, даже стеснялись вспоминать о своем происхождении. И только в ходе перестройки казачество вновь подняло голову, обретя надежду на возрождение. Однако именно тут и таится некий подвох. Кем были в старое время казаки? Служивым сословием. Казачьи войска считались наиболее надежными и боеспособными частями российской армии после гвардии. До революции существовало одиннадцать казачьих войск по числу мест компактного проживания казаков. Но ныне эти функции утеряны. Казаки, скажем, донские, превратились в обычных земледельцев. Поэтому очень многие смотрят на марширующих, а чаще митингующих молодцов в казачьей униформе, как на неких опереточных персонажей. Даже термин в их отношении появился насмешливо-уничижительный: «ряженые». Однако кое-где новоиспеченные казаки активно участвуют в политической жизни, и даже, случается и такое, захватывают власть. Явление это новое, и свою оценку еще не получило, однако методы, которыми пользуются отдельные представители данной группы населения, частенько далеки от цивилизованных.

Выдержка из статьи

«Мифы и реалии общественного сознания».

Журнал «Российский обозреватель»

Мы уже упоминали, что в Верхнеоральске в новейшие времена появились люди, объявившие себя казаками. Половина из них вообще никакого отношения к казачеству не имела, поскольку их деды и отцы прибыли на эту землю с волнами переселенцев из центральных областей страны уже в советское время, чаще всего после войны. А те, чьи предки щеголяли в шароварах с синими лампасами (синий – отличительный цвет околышей фуражек и лампасов представителей N-ского казачьего войска), вспомнили о своих корнях совсем недавно и записались в казаки в надежде на некие мифические льготы и послабления. Хотя каких послаблений им ждать, они и сами не знали. Но имелись среди новоиспеченных хорунжих и есаулов и идейные хлопцы, готовые грудью стоять за веру, царя-батюшку и исконно-посконные традиции. Таковым был войсковой старшина Тимохин, о котором мы тоже упоминали.

Вообще-то о Тимохине следует рассказать особо, поскольку он еще не раз мелькнет на страницах нашего повествования. Лет ему чуть меньше сорока, и все, независимо от возраста и социального положения, звали его Костей. Это был красивый, черноволосый, кудрявый парень со скуластым лицом и белейшими, сахарными зубами. Легкая курносость придавала его лицу некоторую простоватость, но карие, навыкате, с хитрецой глаза заставляли в этом усомниться. Кроме того, физиономию войскового старшины украшали пышные бакенбарды и хорошенькие усики, которые он постоянно подкручивал. Костя по виду был копией гоголевского Ноздрева, каким его изображают в иллюстрациях к бессмертной поэме. И повадками он соответствовал данному персонажу.

Это была деятельная, кипучая натура. В свое время Тимохин какими-то неведомыми путями сумел стать собственником Верхнеоральского пивзавода. Заводик имел славное прошлое, поскольку был построен заезжим немцем еще в дореволюционные времена и славился своим «Баварским» и «Портером» далеко за пределами городка, но ныне захирел. Однако Костя не унывал. Он поставил целью обеспечить пенным напитком, по крайней мере, всю область. Была организована грандиозная рекламная кампания. С экранов телевизоров, со страниц газет и журналов, да просто со стен домов народ призывали пить пиво «Казак уральский», обещавшее невиданные наслаждения. Пиво и вправду было неплохое, однако «Казак» не выдержал конкуренции с более дешевыми «Клинским» и «Бочкаревым» и пал на пивном поле брани. Еще одним начинанием Кости явилось устройство в Верхнеоральске ипподрома. Состоялись лишь единственные бега, а потом окрестные коннозаводчики, увидев, что ипподром представляет собой огромную, совершенно пустую поляну, на которой даже трибун не имелось, во второй раз приезжать в городок отказались. Тогда Костя решил податься в казаки.

Между прочим, звание «войсковой старшина» при царизме соответствовало званию «подполковник». Каким образом Костя, никогда не служивший в вооруженных силах, столь высоко поднялся в чинах, оставалось загадкой, как и сущность большинства его деяний. Однако факт остается фактом. Войсковой старшина провел казачий сход, на котором провозгласил себя походным атаманом верхнеоральской станицы, сумел выбить помещение под правление и стал жесткой рукой наводить порядок, в основе которого стояла порка провинившихся казачьей нагайкой. Обычно экзекуцию он проводил собственноручно. Лупил за любой, даже мельчайший проступок. Пришел на сход в подпитии – получай шизделей. Пожаловалась баба (жена, по-казачьи), мол, не всю зарплату казак домой приносит – опять шиздели. Вначале подчиненные терпели, видя в наказании нечто вроде игры. Да и удары нагайкой носили скорее символический характер. Однако Костя скоро вошел во вкус и охаживал провинившихся плеточкой так, что они вопили в голос. Апофеозом стало избиение одного есаула за то, что тот якобы спер у соседа четверть самогона. После экзекуции незадачливый воришка попал в больницу, а против Кости было возбуждено уголовное дело, результатом которого явились три года колонии общего режима. Из заключения Костя вышел присмиревшим, но не сломленным. Лупить подчиненных он прекратил, но им овладела другая страсть, а именно – стремление стать политическим деятелем. Однако, как и прочие начинания, политические устремления Тимохина неизбежно терпели крах. В главы городской администрации бравый войсковой старшина не был избран ввиду неснятой судимости, в депутаты областного законодательного собрания не прошел по количеству поданных голосов, а от выборов в депутаты Государственной думы его отстранили, найдя нарушения в заполнении подписных листов.

Несмотря на вздорность характера и фанфаронство, Костя был неглупым человеком. Он прекрасно понимал: в Государственной думе без образования и связей делать нечего, областное собрание казалось ему слишком ничтожной целью, а вот стать главой города – как раз по нему.

Услышав, что Огурец серьезно ранен и вряд ли встанет с кровати в течение следующих одного-двух месяцев, Костя понял – его время настало, и решил захватить власть в Верхнеоральске.

О проходимце, выдававшем себя за чудотворца, он слышал не единожды, даже видел его издали, идущим во главе кучки местных люмпенов. Но поскольку эти люмпены ничего собой не представляли, то и их предводитель был обычной сволочью, каких Костя перевидал в достатке. История про оживление Картошкина вызвала здоровый хохот, а рассказ о событиях в церкви он счел бабьей болтовней. Но вот подробности ранения Огурца вызвали у него острое любопытство. Во-первых, непонятно было, зачем Огурец приперся в дом к Картошкину. Во-вторых, еще более непонятным оказалось поведение Васи. С какой стати он ни с того ни с сего воткнул кол в грудь своего шефа. Впрочем, Костя не стал ломать голову над всякой чепухой. Нужно было использовать момент и захватывать власть. Он немедленно созвал сход, рассказал о возникшей ситуации, о которой и так все знали, и провозгласил себя городским головой. В местную типографию была отряжена группа бойцов с наказом немедленно отпечатать обращение к горожанам, составленное самим Костей, в котором он сообщал, что власть в городе временно переходит к Казачьему кругу. Это же обращение отнесли и в местную газетку. Следующим шагом городского головы стало прибытие в присутственное место, то есть в кабинет, ранее занимаемый Огурцом. Он явился на новое место работы при всем параде, то есть в казачьей форме, золотых погонах и аксельбантах. На боку болталась шашка с позолоченным эфесом, за голенище хромового сапога была заткнута пресловутая нагайка, а на груди, словно елочные игрушки, сверкали бутафорские ордена и кресты.

Нужно отметить: Тимохин был прекрасно известен городским чиновникам. И хотя над ним откровенно посмеивались за его прожектерство и фанфаронство, а также за любовь к казачьей атрибутике и блестящим причиндалам, однако, помня его предыдущие начинания, считали личностью хотя и сумасбродной, но значительной. Узнав, что Костя провозгласил себя главой города, чиновники похихикали, позубоскалили, однако на другое утро все как один явились пред светлы очи городского головы.

Первым же приказом (или как обозвал его Костя – «указом») по городу стал указ о введении в Верхнеоральске телесных наказаний. Указ, опять же, собственноручно составленный Костей, гласил:

УКАЗ

I. В последнее время во вверенном мне городе Верхнеоральске имеют место случаи нарушения санитарной гигиены. В квартирах и домах частных граждан, а также в заведениях общественного питания в огромных количествах расплодились всяческие вредоносные животные и насекомые. Среди них встречаются крысы, мыши, клопы и даже тараканы! Всем давным-давно известно, что эти антисанитарные существа несут на своих плечах заразу эпидемий, а также вызывают желудочно-кишечные заболевания, поскольку являются переносчиками бактерий. В связи со сложившейся ситуацией ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Все силы бросить на искоренение подобной заразы.

2. К лицам, в жилье у которых обнаружатся вышеперечисленные твари, применить высшую меру социальной защиты, а именно – порку.

(При обнаружении крыс и мышей – пять ударов нагайкой главе семьи; при обнаружении клопов – десять ударов нагайкой; при обнаружении тараканов – пятнадцать ударов нагайкой.)

3. Гражданам, знающим граждан, у которых обитает вышеперечисленная мерзость, и вовремя доложившим об этом в соответствующие инстанции, выносится общественная благодарность и вручается ценный подарок (премия).

Телесные наказания должны также применяться против нарушителей общественного порядка на местах. За устроение массовых шествий, демонстраций и т. п. без разрешения властей и лично моего, за хулиганство в массовых местах и местах общего пользования, за публичное распевание нецензурных песен, частушек и произнесение призывов к свержению властей – общественная порка (по двадцать ударов нагайкой каждому нарушителю).

Городской Голова,

Походный атаман Верхнеоральской станицы, Войсковой Старшина Константин Тимохин

Костя перечитал свой первый приказ (указ) по городу и остался собой доволен. Больше всего понравилось, как он умело перескочил от борьбы с антисанитарией к борьбе с инакомыслием. Ничего не скажешь, ловко! Правда, о «даже тараканах» он уже где-то читал, однако, здраво рассудив, что данный оборот только усиливает назидательную суть приказа (указа), он успокоился.

Приказ (указ) расклеили во всех людных местах Верхнеоральска. Граждане читали его и недоумевали. По логике выходило, что пороть придется весь город, поскольку в каждом доме гнездилась какая-нибудь нечисть. Теперь нужно было определиться с первой жертвой. Тут никаких сомнений не оставалось. Именно под нее и создавался данный документ. Этой личностью, по расчетам Кости, должен был стать проходимец, мутивший в последнее время добропорядочный и законопослушный верхнеоральский народец, и от происков которого пострадал предыдущий глава города. Проходимец, насколько было известно Тимохину, обитал в доме Картошкиных.

Поскольку в рядах городской милиции наблюдался полнейший разброд, а ее начальник, по непроверенным сведениям, сам подпал под влияние проходимца, городской голова сделал ставку на своих боевых товарищей, а именно – подвластных ему казаков. Первую акцию по очистке города от швали, возмущающей спокойствие, Костя решил возглавить самолично. В поход к дому Картошкиных отправился десяток наиболее проверенных бойцов. Впереди шагал Тимохин.

Карательный отряд имел довольно грозный вид. Шашки при ходьбе бряцали, каблуки хромовых сапог четко печатали шаг, шпоры позванивали, касаясь мостовой. Время от времени тот или иной казак звонко щелкал нагайкой, а затем засовывал ее за голенище. Не хватало только песни «Любо, братцы, любо…». Но казаки были настроены решительно, и им было не до песен.

Перед выходом Костя вкратце обрисовал ситуацию. Он сообщил: неизвестно откуда явившегося смутьяна, который выдает себя за чудотворца, необходимо арестовать и должным образом наказать.

– Вы же видите, к чему дело идет, – толковал он станичникам. – К полной деморализации. (Костя любил громкие, «умные» слова.) Вторую неделю этот урод трется в нашем городе, а что в результате? В божьем храме он шороху навел, Огурца в больничку уложил, а главное, алкаши подняли головы. Ходят по улицам и права качают. Надо этой анархии положить конец!

Казачки, соглашаясь, качали головами. В настоящий момент они были готовы перепороть хоть весь город.

Среди публики, составившей карательный отряд, находился и уже упоминавшийся на страницах этой книги несчастный отец Гена Соколов. Прошло три дня с тех пор, как он похоронил сына, и теперь пребывал в состоянии несвойственного ему горестного отупения. Гена даже не ожидал, что будет так тяжело переживать смерть малолетнего Славы. Посиневшее личико ребенка не переставало возникать в памяти. Дома творилось черт знает что. Жена Света непрерывно плакала. Ненаглядная теща Гены, Анна Григорьевна, ревела в голос, рвала на голове волосы, обвиняя в смерти внука то себя, то соседскую девчонку, то городскую медицину, а то и придурковатого чудотворца, который и вовсе был ни при чем. Атмосфера оказалась настолько угнетающей, что Гена старался как можно меньше бывать дома. В казаки он записался года два назад. До сих пор к своим обязанностям относился с прохладцей, но в последние дни буквально дневал и ночевал в управе. В душе он поклялся отомстить за смерть Славы. Кому? Он не знал точно. Но больше всего в данный момент ненавидел этого патлатого урода в замызганном джинсовом костюмчике. Он вспоминал убогую горницу в доме Картошкиных, мертвого сына, лежащего на столе в ярком конусе электрического света, свои жалкие попытки всунуть в руку чудотворца деньги, и его передергивало от омерзения. Послушал дуру-тещу, побежал к этим уродам… Тьфу!

Теперь представилась возможность сквитать счеты. И Гена заранее торжествовал.

Двигавшаяся к дому Картошкиных группа захвата привлекала внимание прохожих. Народ, уже зная, что власть в городе перешла в руки казаков, и прочитав первый приказ (указ), радовался и страшился одновременно. Радовались обыватели тому обстоятельству, что наконец-то ими будет править «твердая рука и строгий глаз», а страшился народ телесных наказаний, поскольку мыши, крысы и тараканы имелись в каждом доме. Сейчас население Верхнеоральска, взирая на лихих ребят, шедших посреди улицы, гадало, куда это они направились? Уж не пороть ли первую жертву?

Казаки в окружении зевак подошли к дому Картошкиных.

– Здесь? – спросил Костя.

Соратники закивали.

– Иди, вызови его! – скомандовал он Гене.

Тот бросился в дом и скоро вышел, ведя за руку Шурика. Следом высыпали и другие обитатели дома. В настоящий момент это были мамаша Картошкина, Толик и близнецы Сохацкие. Дашу Плацекину отцу кое-как удалось увести домой, а Иван, ввиду тесноты у Картошкиных, обитал в гостеприимном доме отца Владимира.

– Вот он, этот человек, – объявил Гена.

– В чем дело? – спокойно спросил Шурик.

– Ты народ мутишь?! – грозно спросил Костя.

– В каком смысле?

– Сам знаешь, в каком! Давай собирайся…

– Куда это?

– А туда!.. На суд и расправу!

– Я вас не понимаю.

– Ничего, скоро поймешь. Хватай его, ребята.

Казаки бросились к Шурику, вмиг скрутили ему руки и поволокли со двора.

– Эй, вы чего делаете?! – закричал Толик Картошкин. – Отпустите его сейчас же! – И он бросился на выручку. Близнецы, которые всегда были не прочь подраться, кинулись следом.

– Ах вы, алкашня! – вскричал Костя. – А ну-ка, ребята, всыпьте им!

«Ребята» немедля выхватили из-за голенищ сапог свой плеточки, и дело закипело. Получив по крепкой плюхе, Толик и близнецы тут же поняли: голыми руками против нагаек драться несподручно. Они повыдергивали из изгороди колы, и теперь соотношение сил несколько изменилось. Свист плеток перемежался глухими ударами дубин, и все это сопровождалось воплями и стонами. Однако постепенно численное преимущество казаков начало сказываться. Оборонявшихся удалось разделить и оттеснить к стенам дома и к сараю. Толик сражался как лев. Кол мелькал в его руках подобно цирковой булаве в руках жонглера. Однако казаки не спешили бросаться под грозное оружие. Один из них, а именно Гена, незаметно подкрался сзади и треснул рукояткой нагайки, внутрь которой был залит свинец, Толику по темени. Боец покачнулся. В этот миг на него бросились остальные, прижали к земле и вывернули руки. С близнецами покончить оказалось уже проще. Увидев, что предводитель пал, они побросали свое оружие и подняли руки. Сохацким всыпали по паре горячих и отпустили. Сопротивление было подавлено.

Пока несколько потрепанные казаки собирали с поля боя предметы формы и амуниции, мамаша Картошкина, доселе молча созерцавшая битву, подошла к атаману.

– Ты чего затеял, Костя? – поинтересовалась она спокойно.

– Или приказа не читала! – веско ответствовал атаман, он же городской голова.

– Не читала я твоего приказа, – чуть повысив тон, отозвалась мамаша, – и читать не собираюсь. Ты мне ответь, по какому праву врываешься в частное владение и учиняешь погром? По какому праву отметелили моего сынка? И, наконец, по какому праву схватили этого человека?! – И она указала на Шурика, которого крепко держали за руки двое опричников.

– Я теперь в городе главный, – гордо ответствовал Костя. – Что хочу, то и делаю! А этого… – он тоже ткнул пальцем в Шурика, – будем судить.

– За что же, интересно?

– За нарушение общественного порядка, подстрекательские речи и нанесение тяжких телесных повреждений.

– Каких повреждений? Кому?..

– А тому! Огурцу, например. И попу…

– Огурца его шофер ткнул.

– А кто приказал?

– Не было никакого приказа.

– Разберемся. – Произнеся это сакраментальное слово, Костя обозначил свой истинный статус. А мамаша Картошкина тут же его озвучила:

– Держиморда! – отчетливо произнесла она. – Дорвался до власти, «народный избранник»! Посыплются теперь зубы выбитые…

И действительно. Сколько тайного смысла заложено в слове «разберемся». Вроде хорошее оно. Свидетельствует о благих намерениях. А у того, кому оно сказано, рождает надежду. Человек, взывающий к справедливости, получает некое неопределенное заверение, что она, справедливость эта, рано или поздно восторжествует. И вот, сидя в вонючей, темной камере, он повторяет про себя: «разберутся, наверное, разберутся». Но, увы. Разбирательство обычно надолго затягивается, а иной раз и вовсе приходит через много лет, когда уже и человека того на свете нет. Тогда говорят: «Реабилитирован… посмертно!» И родственники, возможно, немного поплакав, начинают повторять не без гордости: «нашего-то бедолагу оправдали. Написали: «Невинно пострадал. Жертва режима». Разобрались, одним словом…»

Костя по натуре был человек не злой. И выражение «держиморда» его несколько покоробило. И не только покоробило, а заставило задуматься: а то ли он делает? Правильно ли начинает свое правление? По здравому размышлению: конечно, правильно. Инакомыслие крайне опасно. Вверенный ему народ в массе своей послушен. Но послушание тоже бывает разное. Появится вот такой «пророк» и начнет мутить воду, внушать всякие нелепые мысли… И все пойдет вразнос. Поэтому правильнее всего заранее выявлять подобных смутьянов, изолировать их, а если надо, то и ликвидировать. Конечно, некоторые не понимают, что подобные… э-э… мероприятия делаются ради них же самых. Но что на таких обращать внимание. Одно слово, быдло! Взять хоть эту бабку, которая бросила в лицо столь обидное слово. Кто она такая? Мать известного всему городу пьяницы! Какая от нее социальная польза? Да никакой! Так, небо коптит. А с ней приходится возиться, объяснять… Ведь он, Тимохин, все делает ради ее же пользы. Чтобы жить ей было лучше и веселее. Сынку ее звезданули по башке? Так это для острастки. Чтоб место свое знал.

– Куда его, атаман? – спросил один из казаков, державших под руки Шурика.

– В правление. Там и судить будем.

И несчастного поволокли на суд.

В здании казачьего правления, когда-то давно, еще до революции, находилась москательная лавочка. Торговали в ней клеем, олифой, разными красками и прочей строительной дребеденью. При советской власти здесь последовательно размещалось десятка полтора различных организаций и учреждений, начиная с аптеки и кончая правлением местного отделения Всесоюзного общества слепых. Домишко со временем почти развалился, однако в нем по-прежнему ощущался неистребимый запах красок. В конце концов его отдали под казачье правление. Деятельный Костя здание капитально отремонтировал, над входом повесил трехцветный стяг и прибил двуглавого орла, вырезанного из жести и раскрашенного от руки. Обстановка внутри частью походила на штаб общественной организации ДОСААФ (ныне – РОСТО), частью – на экспозицию краеведческого музея. На стенах висели портреты руководителей белого движения Колчака и Дутова, гербы и самодельные знамена казачьих войск вперемешку со схемами устройства различных видов огнестрельного оружия, плакатами, обучавшими, как пользоваться противогазом, и большой, засиженной мухами картиной, изображающей казачью джигитовку. Вот под эту-то картину на табурет посадили несчастного чудотворца, а по бокам у него пристроились два охранника. Вокруг по лавкам расселись члены казачьего круга, а также рядовые бойцы. Атаман и два его заместителя разместились за отдельным столом, на котором лежало огромное старинное Евангелие, а по бокам его шашка и плеть. Все курили. Сизый дым столбом стоял под потолком, и казалось, из табачного облака вот-вот ударят молнии. Так и случилось.

– Вот, значится, какое дело, – сказал Костя, оглаживая смоляные усы, – перед нами, как бы это выразиться помягче, баламут, что ли…

– Нарушитель спокойствия, – подсказал один из заместителей.

– Тебя как зовут, нарушитель? – спросил Костя.

– Александр Александрович.

– Ага. Сашка, значит. А расскажи, Сашка, кто ты таков и откуда в наш город прибыл?

– Второй раз меня об этом спрашивают, – отозвался джинсовый.

– А кто в первый?

– Начальник милиции майор Плацекин.

– Который позже к тебе примкнул… А расскажи, Сашка: почему он это сделал?

– У него спросите.

– И спросим! Ладно. С Плацекиным позже разберемся. Давай-ка о твоем поведении потолкуем. Народ мутил?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Собирал толпы на улицах. Во время первого задержания устроил манифестацию в свою защиту. Потом эта церковь… Тоже бесчинствовал. И, наконец, последние события… Огурца этого несчастного ухайдокал.

– Я его пальцем не тронул.

– Значит, по твоему научению. Что же это получается?! Наш городок всегда был тих и спокоен. Вдруг появляешься ты, и все сразу идет кувырком.

Пленник хмыкнул, но промолчал.

– Чего хихикаешь? – сурово спросил Костя.

– Слова ваши понравились: «Тих и спокоен».

– Слова как слова… Не знаю, что в них уж такого смешного. Но и этот момент отразим. Так и запишем: насмехался над судом. Ладно. А расскажи, Сашка, с какой целью ты все это проделывал? По глупости или злому умыслу?

– Ни по тому, ни по другому.

– Тогда зачем же?

– Хотел немного расшевелить ваше болото.

Станичники гневно зашумели. Костя понял: этот урод почти признался.

– Расшевелить, значит? – переспросил он. – Выходит, умысел все-таки имелся?! А слово «расшевелить» ты понимаешь как организовать смуту.

– Что вам от меня нужно?

– Наказать тебя желаем.

– За что? Чем я не угодил?

И тут Костя, наконец, высказал основную идею не только данного судилища, но и всей акции.

– А тем, – веско произнес он, – что ты не такой, как все. – Присутствующие, соглашаясь, закивали головами. Костя вгляделся в лицо Шурика. – Послушай, – с притворной ласковостью произнес он, – а от каких ты отцов, матерей происходишь? Сдается мне – ты даже не русский?

– Во мне много кровей намешано, – сообщил Шурик.

– Ты – жид?!

– Есть и еврейская кровь, – охотно подтвердил пленник.

– А еще какие?

– Множество.

– А все же?

– И татарская, и мордовская, и немецкая, и китайская…

– Даже китайская?! – делано изумился Костя. – Ну, давай продолжай…

– …и французская, и румынская, и цыганская, и английская, и польская…

– Хватит! – рявкнул Костя, поняв, что над ним издеваются. – Так и запишем – космополит! Да, намешано в тебе много чего. Вот только русской крови нет.

– Ее-то как раз больше всего.

– Сомневаюсь! Да, собственно, какая разница. Не наш ты. И по виду не наш, и по повадкам… и по костюму этому твоему… Носом чую – не наш! Может, ты – шпион? Не похож, однако.

– А на кого я похож?

– На придурка. Бывают такие хитрожопые придурки, которые так и смотрят, где бы нагадить. Вот ты в наш город для этого и прибыл. Гадить тебе нравится на видных местах, как коту шелудивому. А нам ведь здесь жить. Каково каждый день в дерьмо вляпываться. Поэтому мы тебя сегодня должны наказать, чтоб впредь неповадно было.

Произнеся эту короткую, но в высшей степени содержательную речь, Костя оглядел соратников. Он был человеком горячим и нетерпеливым. Говорить долго не любил и не умел. Происходящее стало ему надоедать. Чего рассусоливать… Все и так ясно. Пора выносить приговор.

– Итак, ребята, что скажете? – спросил он.

Тут поднялся самый пожилой член казачьего круга, дядя Коля Горожанкин. Некогда он трудился бухгалтером на молочном заводе, а уйдя на пенсию, завел себе галифе с лампасами, лохматую папаху, кавалерийскую портупею и конечно же нагайку, а громадные, как у Тараса Бульбы, грязно-желтые, прокуренные усы у него и раньше имелись. Дядя Коля Горожанкин считался среди казаков знатоком всяческих законов и постановлений. Не выпуская изо рта кривой трубки-носогрейки с серебряной крышечкой, он возгласил:

– Думается, хлопец заслуживает наказания. Высечь его надоть. Чтобы другим неповадно было. Создать, так сказать, прецедент. Потому как без прецедента нынче никуда. А выпорем одного, и других этим проймем. Поскольку осознают, не шутим мы, а намерены проводить подобную политику и впредь.

– Есть другие мнения? – спросил Костя.

Встал Гена Соколов, обвел мутным взглядом комрадов, и Костя понял: Гена крепко пьян. Когда только успел?! Ведь все время был на глазах.

– Пороть! – страстно произнес он.

– Любо, любо… – закричали присутствующие.

– Ну, тогда приступаем.

– Последнее бы слово нужно предоставить, – заметил дядя Коля Горожанкин.

– Последнее слово? – Костя задумчиво поскреб подбородок. – Это верно. Хорошо, что вспомнил. Ну, давай, Сашка, толкуй последнее слово перед казнью.

– Истинно говорю вам: как аукнется, так и откликнется, – сказал джинсовый.

– Все? – насмешливо спросил Костя. – Похвальная краткость. Я, знаешь ли, не люблю пустой болтовни. А на счет «откликнется» – не пугай, милый! Ой, не пугай! А то как бы тебе хуже не было. Итак, соратники, – уже другим, официальным тоном обратился он к присутствующим. – Предлагаю присудить этого товарища к практикующемуся у нас наказанию, а именно порке. Согласно изданному мной указу, надлежит всыпать ему двадцать плетей. Но!.. – тут Костя обвел соратников суровым взглядом. – Поскольку дело это в масштабах города еще не опробованное, и с учетом довольно наглого поведения подсудимого, предлагаю добавить ему лично от себя еще десяток горячих. Кто – за?

Проголосовали единогласно.

– Теперь еще такой момент, – сказал Костя. – Нам нужен исполнитель наказания. Так сказать, палач. Может быть, найдутся желающие?

– Я готов! – крикнул Гена. – Прошу доверить… Так как через него сильно пострадавши. Сынка моего любимого, Славочку, оживлять не стал, гад!

Костя поморщился.

– Очень прошу! – завопил Гена. – Уж исполню, как надо. Будьте спокойны!

– Ну ладно, – согласился Костя. – Доверим, братья, Гене это почетное дело?

– Пускай лупит… Врежь ему, Геша, по полной программе!

– Тогда пошли, – скомандовал Костя.

– Куда поведем?! Где пороть будем?! – закричали казаки.

– А к Дереву. Самое подходящее место.

В самом центре Верхнеоральска, посреди Площади народных гуляний, издревле стояло громадное, наполовину засохшее черное Дерево. Дереву этому было неведомо сколько лет. Говорили, что оно высилось тут еще до основания города и являлось чем-то вроде тотема у местных племен. Во всяком случае, когда сюда прибыла воинская команда, возглавляемая прапорщиком Карандашовым, для основания пристани и укрепления, солдаты обнаружили, что ветви Дерева усеяны разноцветными полосками ткани, весело трепетавшими на ветру. С тех пор Дерево стало как бы символом города. Оно даже было запечатлено на первом варианте городского герба. Лиственница, а именно к этой породе относилось дерево, имела ствол в три охвата, толстенные корявые ветви и выглядела как монстр растительного царства. По ходившим в городе легендам, на этих самых ветвях в 1735 году восставшие башкирцы развесили защитников захваченного укрепления. Позже, во времена пугачевского бунта, тут рубили головы тем несчастным, кто не пожелал вступить в пугачевское войско, а на самой толстой ветке повесили коменданта крепости. Да, многое повидало Дерево! В его коре застряли пули, выпущенные красными и белыми в Гражданскую, на нем же имелась почти заплывшая надпись «Прощай навеки, милая отчизна!», которую вырезал бежавший в Китай есаул Барабанов… Советская власть публичных казней возле Дерева не производила. Для этого имелись другие места. Зато она прибила к Дереву доску с надписью «Памятник природы. Охраняется государством». И вот ныне традиции начали возрождаться, и «памятник природы» вновь стал местом проведения экзекуций.

Когда Шурика привели к Дереву, вокруг уже собралась порядочная толпа. Новости по Верхнеоральску разносились быстро, и большинство из присутствующих знало: сейчас казаки будут пороть чудотворца.

Костя взобрался на принесенный табурет и возгласил, обращаясь к толпе:

– Граждане и гражданки! Собратья! Вы все читали первый указ нового городского головы, то есть мой, о введении на территории вверенного мне населенного пункта телесных наказаний. Сегодня мы впервые применим его против конкретной личности. Но не за насекомых и мышей мы наказываем этого человека, а за сеяние раздора и смуты среди местного населения. Да вы все об этом знаете. Но и за тараканов будем пороть обязательно! Не сомневайтесь! Сегодня же мы развесим в разных местах ящики с надписью: «Для городского головы». Вы туда бросайте письма, докладайте мне: где обитают эти самые насекомые, а главное, жалуйтесь и обличайте без боязни всякого: и ближнего, и дальнего… Активность нужно проявлять, дорогие земляки. Политическую активность! Начинайте, – крикнул он соратникам.