Текст книги "Пригоршня тьмы"

Автор книги: Алексей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Алексей Григорьевич Атеев
Пригоршня тьмы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Непонятно по какой причине шоссе в то серое утро оказалось пустынным, и, когда первый свидетель подъехал к месту аварии, машина уже догорала.

Была середина апреля. Всю ночь моросил мелкий холодный дождь. Тяжелые низкие тучи повисли прямо над верхушками придорожных сосен. «Жигули», на полном ходу слетевшие с шоссе и несколько раз перевернувшиеся, лежали в кювете вверх колесами. Удушливый чад поднимался в ненастное небо. Но огня почти не было видно. Только колеса еще догорали. Небольшие язычки пламени лениво обгладывали их.

Водитель молоковоза (он-то и оказался первым свидетелем), пожилой коренастый мужчина, испуганно матюгнувшись, притормозил на косогоре, выскочил из кабины и побежал к месту аварии. Приблизившись к «жигуленку», он остановился, созерцая печальную картину, потом резко втянул носом воздух, и лицо его посерело. К запаху гари примешивался другой, учуяв который, шофер отшатнулся, но, пересилив себя, нагнулся и заглянул сквозь разбитое стекло в изуродованный салон «Жигулей».

То, что он увидел, заставило его желудок спазматически сжаться. Внутри сгоревшей машины находилось нечто страшное, отдаленно напоминавшее человеческий торс. Прошелестел легкий ветерок, и запах горелого мяса стал совсем нестерпимым. Водитель отбежал к ближайшему дереву и изверг свой завтрак на только что зазеленевшую траву. Отдышавшись, он снова вернулся к сгоревшей машине, огляделся по сторонам и внезапно заметил метрах в восьми от «жигуленка» какой-то непонятный предмет. Приглядевшись, он понял, что это человеческая фигура, уткнувшаяся головой в кучу песка. Лица не было видно. Некоторое время водитель стоял в нерешительности, потом подошел к лежащему, нагнулся и сбросил с его лица песок. Перед ним оказался мужчина лет тридцати, бледный, но как будто совершенно невредимый. Во всяком случае, видимых повреждений не было заметно.

Шофер расстегнул на незнакомце рубашку и, превозмогая брезгливость, приложил ухо к груди. Сердце, хотя и слабо, но билось. Он легонько потряс лежащего за плечо, но тот не подавал признаков жизни. Шофер в растерянности вскочил, не зная, что делать. С одной стороны, естественно было бы оказать пострадавшему помощь – погрузить его в свою машину и везти в первую попавшуюся больницу. С другой – он опасался последствий. А что, если незнакомец по дороге умрет? Молоковоз не приспособлен под перевозку раненых. Да и можно ли вообще трогать пострадавшего? Пока он думал, что предпринять, на шоссе показалась еще одна машина. Размахивая руками, водитель молоковоза побежал к дороге. Но черная «Волга» промчалась мимо, даже не притормозив.

– Вот гад! – выругался шофер. Он растерянно стоял на асфальте и смотрел на сгоревшую машину. Скрипнули тормоза. Шофер обернулся и увидел знакомое лицо. Это был водитель с его автобазы.

– Что тут, Михалыч? – испуганно спросил тот.

– Ты, Юрка, езжай до первого поста ГАИ, – не отвечая, приказал Михалыч, – а я тут побуду.

Юрка молча кивнул и хлопнул дверцей. Михалыч вернулся к сгоревшей машине. Минут через двадцать он услышал звук сирены.

Милиция и «Скорая» подъехали почти одновременно. По шоссе и вокруг сгоревшей машины забегали милиционеры с рулетками. Пострадавшего погрузили на носилки и понесли. Шофер молоковоза остался давать показания.

– Странная история, – рассказывал вечером жене молодой лейтенант ГАИ, задумчиво ковыряя в сковороде жареную картошку с колбасой.

– Ты ешь. – Жене явно не нравилось равнодушие, проявляемое к ее стряпне.

– Нет, ты только послушай. – Лейтенант подцепил на вилку картошку и начал медленно ее жевать. При этом изо рта у него вылетали нечленораздельные звуки. – История, я говорю, случилась странная… На двенадцатом километре авария.

– Ну и что, – равнодушно протянула женщина, – у тебя каждый день аварии.

– Нет, ты послушай. Шоссе было мокрое, и «жигуль» занесло на повороте. Он рухнул в кювет брюхом вверх и загорелся. В машине ехали двое. Водителя заклинило рулем, а пассажира выбросило через переднее окно.

– Сгорел водитель?

– Сгорел, – досадно кивнул лейтенант, – но не в этом дело… Машина краденая, угнали ее неделю назад. Да не у нас, а под Москвой. А за рулем была баба.

– Что еще за «баба»?! – недовольно пробурчала жена. – Ты и меня называешь бабой, когда с дружками общаешься? Неужели нельзя нормально сказать: женщина. Как был ты «деревня», Вася, так и остался. А еще офицер!

– Так вот, – совершенно не слушая ее, продолжал лейтенант, – баба сгорела.

Супруга обиженно поджала губы.

– Но самое главное, – лейтенант посмотрел на жену, – тот парень, которого выбросило из машины. В нем-то и вся загвоздка.

– А что он? – с деланым любопытством спросила женщина, решив не ссориться с ним по пустякам.

– Ты понимаешь, – лейтенант потряс вилкой перед ее лицом, отчего она испуганно отпрянула, – ни единой царапины на нем нет. Ни единой! Только на голове небольшая шишка. Но при этом он без сознания.

Она пожала плечами, разделяя его недоумение.

– Такое создается впечатление, – запальчиво продолжал гаишник, – что его вроде как вынесли из машины, а потом уже ее подожгли.

– А может, так оно и было?

– Да нет, – сник лейтенант, – на асфальте ясно виден тормозной путь машины, а потом следы от ее кувыркания. А на одежде неизвестного – осколки лобового стекла. Но вот что странно – ни документов, ни каких-либо бумаг и вещей или хотя бы денег в карманах пострадавшего не обнаружено.

– А парень-то молодой?

– Да лет тридцати.

Некоторое время за столом сохранялось молчание.

– Ну а сам ты что думаешь? – наконец спросила жена.

– Не знаю, – неожиданно спокойно промолвил лейтенант и принялся с аппетитом доедать остывшую картошку. Ему хотелось выговориться, он это и сделал. – Разберутся, – неопределенно произнес он.

Личность неизвестного занимала не только молодого гаишника. Сотрудники УВД, куда поступили сведения и материалы о катастрофе, тоже были поставлены в тупик. Этот человек до сих пор не пришел в себя, следовательно, не мог быть допрошен. Он пребывал в реанимации областной больницы. Но самое странное впечатление производила его одежда. Она была совершенно новой, как будто ее надели за несколько минут до происшествия. Стандартный костюм, простая хэбэшная рубашка, шерстяная кофта и сапоги были как будто только что куплены в магазине. Из пиджака, правда, был выдран клок ткани – видимо, это случилось в тот момент, когда пострадавшего выбросило из машины. Карманы его были совершенно пусты. Ни мелочи, ни документов или хотя бы каких-нибудь случайных бумажек в них не было. Не было даже ни крошки табака или другого какого-нибудь мусора. Угнанная машина выгорела полностью. За рулем была женщина, как установила судебная экспертиза, лет сорока – сорока пяти. Труп ее был совершенно обуглен и не подлежал идентификации.

Через день пострадавший пришел в себя. Но попытки добиться от него каких-либо подробностей ни к чему не привели. Первое время врачи думали, что это результат перенесенного шока. Однако шли дни, а этот странный человек оставался в том же состоянии, в каком был и в первый день. На все попытки заговорить с ним он сонно прищуривал глаза, вяло моргал ресницами и изредка открывал рот, словно пытаясь что-то произнести. Но вместо фразы или хотя бы слова у него вырывалось лишь слабое мычание.

Прошла неделя. Неизвестный как будто вполне оправился от перенесенного удара. Но никто не знал, что же с ним делать. Ясно было, что в обычной больнице ему не место. Пригласили психиатра. Тот провел детальное обследование, проверил рефлексы, которые оказались заторможены, долго исследовал его череп, пытался заговорить и в конце концов авторитетно заявил, что налицо типичная травматическая амнезия – то есть потеря памяти. На вопрос: что же с ним делать? – сказал, что лучше всего отправить его к родственникам, но, поскольку установить таких не представляется возможным, нужно определить его в психиатрическую больницу или в интернат для умственно отсталых.

К слову сказать, милиция сделала все возможное, чтобы отыскать хоть какую-нибудь ниточку в этом запутанном деле. Несколько раз в местных газетах публиковали снимок неизвестного с просьбой откликнуться тех, кто хоть что-то знает о нем, но ничего конкретного никто не сообщил. Взяли и отпечатки пальцев, однако в дактилоскопической картотеке личность эта не фигурировала.

Следователь, который вел дело, несколько раз приходил в больницу, подолгу сидел у кровати неизвестного, пытаясь вытянуть из него хоть какой-то звук. Иногда ему казалось, что в тусклых глазах неизвестного мелькает искорка мысли, но, увы, только казалось. Интересно, что в быту этот человек вел себя вполне нормально, ел ложкой, умел пользоваться туалетом, одевался без посторонней помощи. В остальном же он мало походил на разумную личность. Часами лежал, тупо уставившись в потолок, или ходил по коридору как заведенный, пугая своим видом больных.

В конце концов его отправили в психиатричку.

В майский день 1983 года медицинский «уазик» остановился перед дверями приемного покоя психиатрической больницы. Дверца распахнулась, и, поддерживаемый под локоть санитаром, из нее вышел неизвестный. Возле приемного покоя буйно цвела сирень. Ее запах перебивал все прочие ароматы: тяжелый дух нагретого солнцем асфальта, бензиновый чад, вонь соседней помойки.

Санитар и его подопечный в ожидании дежурного врача присели на скамейку перед входом в приемный покой.

Санитар глубоко втянул в себя воздух и улыбнулся.

– Как в раю, – громко сказал он, – пахнет-то, а… – Он толкнул психа в бок. – Чуешь, дурень?

На лице неизвестного появилось подобие слабой улыбки. Он закатил глаза и кивнул головой.

– Смотри-ка, понимает, – удивился санитар, – а говорили, совсем ничего не соображает. – Он внимательно посмотрел на больного. – Что, нравится сирень-то?..

Но лицо того снова приняло обычное тупое выражение. Санитар недоуменно пожал плечами, но как раз в это время пришел врач, и санитар оставил свои догадки при себе.

Врач некоторое время пытался, как и его предшественники, разговорить новичка, но скоро оставил свои попытки и углубился в историю болезни. Потом несколько раз ударил его молоточком по колену, поводил пальцем перед глазами, задумчиво покачал головой, написал что-то в истории болезни и велел препроводить больного в отделение. Перед этим пожилая нянечка подстригла несчастного, отчего на его голове показалась шишка, ранее скрытая волосами. Она же заставила его снять всю одежду и выдала взамен застиранную пижаму, бязевую рубашку и кальсоны. Больной покорно оделся и стоял в предбаннике, тупо таращась в старое, покрытое сетью черной паутины зеркало.

– Ну что, Проша, пойдем, – сказала нянечка и взяла его за руку.

Почему она повеличала его Прошей, так и осталось неведомо. Но с тех пор никто в больнице иначе его не называл. Проша да Проша – и все тут.

Проша был тихим, безобидным больным. Он не буйствовал, не вскакивал по ночам с диким криком, как некоторые его однопалатники. Он не пытался в столовой вырвать у соседа тарелку с кашей. Даже в страшные летние грозы, когда молнии сверкали перед самыми окнами и от раскатов грома тряслось ветхое здание отделения – в такие ночи никто в палате не спал, и большинство больных, придя в страшное возбуждение, толпились у окон, – Проша спокойно лежал на своей кровати.

Это был своего рода образцовый больной. Он понимал почти все, что ему говорили. Охотно исполнял мелкие поручения санитаров и сестер. Главным его недостатком было отсутствие речи. На остальных больных Проша, казалось, не обращал внимания. В психиатрических заведениях народ в основном необщительный, настолько самоуглубленный, что практически не обращает внимания на окружающих. Однако какое-никакое общение все же происходит. С Прошей же не общался никто. Более того, санитары замечали, что его явно побаиваются. Какое-то странное поле окружало этого человека. В отделении обратили внимание, что те, кто спал рядом с ним, становились раздражительными, а иной раз начинали буйствовать. В чем причина этого странного явления, оставалось загадкой.

Заведующего отделением очень занимала личность Проши. Недавний выпускник мединститута, он был полон различных идей и теорий. Внимательно прочитав историю болезни Проши, он пришел к выводу, что первоначальный диагноз, признававший амнезию, неверен. По мнению завотделением, налицо была врожденная патология, а отнюдь не результат травмы. Кстати, шишка на голове Проши так и не прошла. Она заметно выступала из черепа, особенно после стрижки, напоминая маленький рог. С целью разобраться, что же все-таки представляет собой его больной, завотделением решил воздействовать на Прошу гипнозом. Еще в институте он овладел азами гипноза и частенько практиковался на знакомых. Но все попытки загипнотизировать Прошу успеха не принесли. Молодой врач решил, что его способностей явно не хватает, и призвал на помощь профессионала. Тот тоже долго не мог справиться с неподатливым пациентом, но в конце концов все же загипнотизировал больного. Но и в состоянии гипноза тот не стал разговорчивей. Он выполнял простые команды, стоял на одной ноге, ложился на пол, но не произносил ни слова. Только один раз на вопрос: будет ли он говорить, выдавил из себя нечто нечленораздельное. Эти звуки при некоторой фантазии можно было принять за слово «нет».

Пробившись с Прошей битый час, профессионал отпустил его, так ничего и не добившись.

– По-моему, – сообщил он заведующему отделением, – сознание этого парня заблокировано. Но заблокировано искусственным путем. Доказательств нет, но опыт показывает, что именно так оно и есть. Подобный случай был у меня несколько лет назад…

– Я не совсем понял, – удивился завотделением.

– Ну, скажем, какой-то специалист вроде меня поставил на разум Проши, грубо говоря, замок.

– Вы это серьезно?

– Вполне. Только дело в том, что поставивший этот замок должен обладать очень большой гипнотической силой. Я, во всяком случае, не могу этот замок снять. Требуется знать ключевое слово или действие. Тогда сознание можно разблокировать, хотя я убежден, что все не так просто.

– А вы уверены, что его сознание заблокировано?

– Еще раз повторяю, на сто процентов не уверен, однако похоже на то…

– Но кому это нужно?

– Странный вопрос, – гипнотизер усмехнулся.

– И все же?..

– Когда я общался с этим парнем, – гипнотизер задумчиво потер лицо рукой, собираясь с мыслями, – мне показалось, что его окружает мощное психическое поле, причем очень неясно окрашенное. Не могу понять, то ли оно несет заряд разрушения, то ли созидания. Сейчас оно находится в состоянии покоя, но так будет не всегда. Рано или поздно эта сила окажется выпущенной на свободу.

– Мистика какая-то, – принужденно засмеялся молодой врач.

– Всякое в жизни бывает, – гипнотизер тоже усмехнулся в ответ, – на вашем месте я бы нашел какого-нибудь специалиста по черной магии и проконсультировался бы с ним по поводу этого больного.

– Неужели в наш век существуют специалисты по черной магии?

Гипнотизер только пожал плечами.

Как бы то ни было, но Проша продолжал оставаться загадкой.

Некоторое время он был по-прежнему нелюдимым, а потом вдруг сошелся с Графом Шереметевым.

Граф Шереметев был достопримечательностью отделения. Этот высокий осанистый старик, с солидным животом, с пышными седыми усами и бакенбардами, проживал в психушке с незапамятных времен. Некоторые утверждали, что попал он сюда вскоре после войны.

Граф был одним из немногих больных, которому разрешалось свободно перемещаться по территории лечебницы. День-деньской он важно разгуливал то здесь, то там, обозревая свои владения. Очень часто под мышкой или в руках у него была картонная канцелярская папка с надписью «Дело». В нее он складывал найденные на территории бумажки: фантики от конфет, этикетки от консервных банок, обрывки газет, старые рецепты и прочую дребедень. К вечеру папка разбухала. Придя в отделение, он перебирал свою добычу, иногда по полчаса изучая какую-нибудь бумажонку. Отсортировав этот мусор, он на другое утро шел в приемную главврача и требовал от него разобраться с документами и наложить визу. Впрочем, он был совершенно безобиден. Лишь раз или два в год он приходил в странное волнение и собирался ехать судиться с каким-то немцем, отобравшим у него имение. Тогда его запирали, но длилось это неделю или чуть больше.

Вот с этим-то человеком и стали наблюдать Прошу, которому тоже разрешалось свободно гулять по территории. Они мирно сидели на скамейке, и Граф Шереметев что-то оживленно рассказывал своему «собеседнику», а тот, казалось, внимательно слушал.

Эта странная дружба привлекла внимание заведующего отделением. Он попросил санитара выяснить, что же Граф Шереметев рассказывает Проше.

– Белиберду всякую несет, – очень скоро доложил санитар, – про поместье, про каких-то бояр, что кошек ловят и едят… Одним словом – чушь.

– А Проша с ним не разговаривает?

– Да он же не умеет, – удивился санитар.

– А как же они общаются?

– Им не нужны слова. Один сам говорит непрерывно, другой только кивает.

Завотделением пожал плечами. Некоторое время он продолжал наблюдать за Прошей, но очень скоро это ему надоело, появились другие заботы, да и вообще всякие идеи отошли куда-то в сторону, а планы перевернуть психиатрию и вовсе рассеялись, как облачко, – может, и в связи с женитьбой. Интересно, был ли женат старик Фрейд в тот момент, когда разрабатывал теорию психоанализа?

Как бы там ни было, но пытливый психиатр так и остался у порога открытия. А жаль. Однако, женившись, нужно думать о хлебе насущном, искать дополнительные источники заработка, тут уж не до открытий.

Странное все-таки это место – сумасшедший дом. Нет страньше его, как говорил один полоумный псих. Как заладит с утра: «Нет страньше, нет страньше» – так до вечера и повторяет. А может, это он каждую минуту удивлялся – как дошел до жизни такой? Однако он был прав!

Так вот. Жизнь в этом странном заведении как бы застыла.

«Ага, – подумает читатель, – еще один будет рассказывать, что жизнь в дурдоме – не сахар!»

А вот нет. Автор не ставит перед собой такой цели. Он просто пытается объяснить, почему один из его героев выбрал для себя столь экзотическое место обитания. Именно выбрал!

А выбрал он это место потому, что время в нем стоит. Во всяком случае, именно так происходило с Прошей. Время как бы образовало вокруг него защитную капсулу. Уже все, не только врачи, стали замечать. Санитар дядя Миша как-то сказал тете Паше, нянечке:

– Вот ты смотри, Павлина, Прошка-то наш уж который год в отделении, а все как огурчик. Морда – как попка младенца – розовая и гладкая, а на башке ни одного седого волоса.

– Здоровый как бык, – подтвердила тетя Паша и усмехнулась. – Надька-то, парикмахерша, не зря возле него крутится.

– Надька – сука, – спокойно парировал дядя Миша. – К тому же Надька сама чокнутая. Помнишь, что она вытворяла в прошлом году в День медработника?

– Да уж! – поджала губы тетя Паша.

Но не будем отвлекаться на Надьку. Вернемся к нашему повествованию.

Жизнь Проши в сумасшедшем доме не отличалась разнообразием. Изо дня в день – одно и то же. Завтрак, прогулка по территории в компании с Графом Шереметевым, обед, снова прогулка с Графом… Шереметев собирал свои бумажки, Проша, случалось, ему помогал. Однако Шереметев не всегда был доволен качеством Прошиных находок. Обычно он придирчиво изучал их и очень часто отбрасывал прочь. Правда, он мог через пять минут поднять эту бумажку и положить ее в свою папку, однако что в этом странного? Собственные открытия всегда значительнее, чем находки товарища.

Даже времена года не влияли на столь незамысловатое времяпрепровождение. В сильный дождь или мороз прогулок, конечно, не было. Но и тогда неразлучная пара находила себе занятие, скитаясь по длинным коридорам отделения. Граф Шереметев, как всегда, вел горячий и сбивчивый монолог, а Проша изредка кивал головой, подтверждая важность высказываний. Так за прогулками и сбором всякого мусора незаметно прошло десять лет.

2

– Все же надо уезжать, – неожиданно произнес Павел.

– Опять начал, – недовольно поморщилась Марта. – Куда уезжать?

– В Америку!

– Ждут там нас, как же!

– Ничего, с долларами не пропадем.

– Много их у тебя, этих долларов?

– Много – не много, а на первое время хватит. Осмотримся, пооботремся… Да и руки на что? Поначалу посуду буду мыть…

– Посуду скорее всего буду мыть я, – Марта в сердцах швырнула на пол газету. – Ты же, по своему обыкновению, ограничишься диваном, на котором будешь лежать и строить прожекты.

Павел промолчал и снова уставился в телевизор. На экране происходило очередное политическое ток-шоу. На этот раз благообразный пожилой человек с повадками дятла (он непрерывно тряс головой) доказывал двум оппонентам, что капитализм в России непременно должен победить. Те вовсе не возражали. Они лениво смотрели на дятлообразного и задумчиво кивали головами.

Некоторое время Павел и Марта прислушивались к этой «дискуссии».

– Зачем тебе Америка? – неожиданно продолжила тему Марта. – Вон говорят же, что капитализм и так придет на нашу землю. Давай действуй, зарабатывай, шевелись, крутись – как там, черт возьми, у вас это называется?! Дело делай!

– А я разве не делаю?!

– Конечно! – Марта хмыкнула. – Ты у нас крутой. Деловее не бывает. Продал квартиру покойной тещи – и это у тебя называется делом. Да притом продешевил.

– Не продешевил, – возразил Павел.

Марта презрительно отвернулась.

– Я нашел клиента, – не унимался Павел, – провернул все дела с оформлением и документами…

– Молодец!

– Именно! – Павел подскочил к мебельной стенке, достал оттуда пачку зеленых бумажек и помахал перед лицом Марты.

– Что ты все трясешь этими долларами, спрячь их подальше, а то беду накличешь.

Павел, казалось, остыл. Он засунул деньги в карман брюк и снова тупо уставился в телевизор.

В комнату вошла девочка лет десяти и укоризненно посмотрела на родителей.

– Опять ругаетесь?

– Нет, Машенька, – успокоила ее Марта, – это мы так, обсуждаем политическую ситуацию.

– Ругаетесь, – возразила девочка, – а по другому каналу, может, мультики? – Она уселась на диван рядом с родителями. – Переключи, папа, телевизор.

Но и по другому каналу шла какая-то политическая трескотня.

– И тут ругаются, – констатировала Маша, – нигде покоя нет. – И она вышла из комнаты.

– Вот так, – подвела итог Марта, – дочь-то умнее нас.

В последнее время разговоры о переезде в Америку в семействе Глиномесовых возникали довольно часто. Проживала эта семья в небольшой двухкомнатной квартирке недалеко от Центра. Павел Глиномесов, как и многие сегодня, слыл предпринимателем, но занятие это с некоторых пор стало его угнетать.

Еще в ранней молодости он сменил несколько мест работы, порой очень экзотичных. Некоторое время учился в медицинском институте, где и познакомился со своей будущей женой. Медицинская стезя не удалась, но Павла это особенно не огорчало. Его кипучая натура находила множество разнообразных занятий, которые не давали скучать.

Чем только он не пытался заниматься! Поначалу промышлял мелкой спекуляцией, проще говоря, фарцевал джинсами, иностранными дисками и прочей мелочовкой. Но все это было в его представлении ерундой. Нельзя сказать, что Павел безумно любил деньги. Гораздо больше он любил свободную жизнь, не терпел всякого рода начальников и их тупоумные приказы, которые нужно было выполнять. Решить вопрос с независимостью могли только деньги.

Как-то раз, на почве увлечения рок-музыкой, он познакомился с одним парнем, который на лето уезжал работать на Север, в артель золотодобытчиков. За два-три месяца, по его словам, он зарабатывал столько, что потом мог безбедно жить весь оставшийся год. Павел побывал у него дома и был потрясен импортной аппаратурой, о которой сам мог только мечтать.

«Это именно то, что мне нужно», – решил Павел.

Парень без особого восторга встретил сообщение Павла, что он тоже хочет на «золотишко». Он довольно равнодушно выслушал сбивчивые речи и сказал, что с улицы там людей не берут. Впрочем, он может рекомендовать.

Но для этого нужно иметь подходящую профессию.

– То есть? – не понял Павел. Он представлял себе золотоискателя, склонившегося над таежным ручьем и вооруженного промывочным лотком, над чем от души посмеялся его новый знакомый.

– Какой там лоток, – хохотал он, – там не лотки, а мощные тракторы, бульдозеры… Давай поступай учиться на бульдозериста, как раз к лету выучишься, а там махнем в Магадан.

Перспектива учебы не очень увлекала, но вероятность больших заработков кружила голову, и Павел скрепя сердце отправился на курсы.

К началу сезона он специальность освоил. Получил соответствующий документ и вместе с новым товарищем отправился на прииск.

Его охотно приняли в артель, посулили заработки, при мысли о которых губы сами растягивались в глуповатую улыбку счастья. Затем начались будни. Работа оказалась невероятно тяжелой и нудной, а поскольку опыта у него совсем не было, то и выработка оставляла желать лучшего. Однако благодаря природной смекалке к работе скоро он все же приноровился. Тяжелее было с другим. Холод, комары и гнус, постоянная грязь и усталость доводили до полного отупения. Сколько раз уже готов был плюнуть на эти деньги и смотаться из лагеря, но понимал, что в разгар сезона его никто не отпустит, а если попытаться сбежать, могут быть крупные неприятности.

Кое-как дотерпел новоявленный золотоискатель до конца сезона, получил обещанные деньги и вернулся домой в ореоле романтика-первопроходца.

Отмылся, отъелся. Жизнь на прииске осталась где-то далеко, и он даже сам себе верил, когда рассказывал знакомым о самородках величиной с кулак и о встречах с медведями. Верил он и в то, что на будущий год снова махнет на прииск.

Именно в этот счастливый момент «фартовый» парень женился. Избранницей его оказалась Марта Ставронская, с которой они пару лет назад учились в одной группе в медицинском институте. Павел и раньше ей нравился. Высокий, светловолосый, он легко привлекал внимание девушек, а тут еще о нем рассказывали так много захватывающе интересного, что Марта практически сама напросилась на встречу.

Павел в этот момент денег не считал. Он водил ее в лучшие рестораны и кафе, дарил подарки.

Через два месяца состоялась свадьба. Отец Марты был крупным торговым работником. Избранник дочери ему понравился, понравилось и то, что он умеет зарабатывать. И хотя ко времени свадьбы жених изрядно поиздержался, тесть, не раздумывая, купил молодым хоть и небольшую, но удобную квартиру почти в Центре.

Марта продолжала учиться, а Павел сидел дома и слушал свой любимый рок. Денег почти не осталось. Но хуже всего было то, что приближался сезон и нужно было снова ехать на проклятый Север, чтобы снова заработать и поддержать свою слегка потускневшую славу золотоискателя. Павел с ужасом вспоминал тамошний быт, к тому же он опасался оставлять молодую жену. Вокруг нее и раньше вилось много поклонников, а теперь, по мнению Павла, в его отсутствие их количество удвоится.

Думал Глиномесов, думал и надумал устроиться на работу в родном городе, благо нужда в бульдозеристах была постоянной.

Марта его решение встретила довольно прохладно. Одно дело быть женой золотоискателя, другое – простого работяги. Последовал крупный разговор. Павел, не жалея красок, расписывал ужасы Колымы, зловещие нравы, царившие в артели, где старатели – вчерашние заключенные, все как на подбор рецидивисты, проигрывающие друг друга в карты.

Чтобы окончательно ее запугать, он сообщил, что среди них встречаются сифилитики, и, когда все спят вповалку на нарах, немудрено подцепить какую-нибудь заразу.

Марта ужасалась, но оставалась непреклонной. Муж – простой рабочий ее не устраивал. Наконец был найден компромисс. Постановили, что Павлу нужно учиться. Решение было встречено с одобрением как родителями жены, так и его собственными. Обе семьи в один голос заявили, что будут помогать молодым.

Павел без труда поступил на вечернее отделение политехнического и, кроме того, пошел работать в одно из строительных управлений. Вчерашний «одинокий волк» превратился в добропорядочного гражданина.

Долго ли, коротко, институт был закончен, и Павел стал инженером. Марта к тому времени работала врачом-гинекологом в одной из городских больниц. Вскоре, не без помощи тестя, купили подержанные «Жигули». Жизнь была вполне прекрасна. И тут, будь она неладна, грянула перестройка. Сначала все было как обычно. Потом речи стали меняться, а взгляды леветь. Сумятица проникла в умы населения. Заговорили о частном предпринимательстве, сперва робко, затем во весь голос. Стали появляться кооперативы.

Некоторое время Павел приглядывался к происходящему, потом решил открыть собственное дело. Вспомнив развлечения молодости, остановился на студии звукозаписи.

Слухи о его задумках дошли до тестя. Как-то он заявился в квартиру Глиномесовых, достал из портфеля бутылку армянского коньяка и тяжело упал на стул.

– Слышал я, Паша, – начал он без обиняков, – что хочешь ты у нас предпринимателем стать?

Павел утвердительно кивнул, с нетерпением поглядывая на коньяк.

– Неплохое занятие, – осторожно сказал тесть. – И чем же ты намерен заняться?

Павел сообщил.

Тесть недоуменно пожал плечами. Потом выпил рюмку и, видимо, решился.

– Знаешь что, – сказал он твердо, – брось ты это дело к такой-то матери.

– Почему? – спросил Павел.

– А потому, – ответил тесть. – Ты ведь, как мне известно, представляешь, что такое Колыма?

– При чем тут это?

– А при том! – заорал тесть. – Я не хочу, чтобы тебя туда отправили в столыпинском вагоне. Или ты не понимаешь, для чего все это придумано? Так уже было. Дураки всегда найдутся. Вспомни нэп. Тоже обещали всяческие блага красным купцам. А чем все это кончилось? Ты, может, и не помнишь, а я помню. Мальчишкой был, а ни в жисть не забуду, как отца забирали.

– Успокойтесь, – примирительно произнес Павел.

– Успокоюсь, когда ты мне слово дашь, что не будешь разной ерундой заниматься. Я не хочу, чтобы моя дочь стала вдовой, а внучка сиротой. Тебе мало денег? Я готов доплачивать, только ничего не предпринимай.

Но Павел обиделся и не внял предостережениям.

Созданная студия звукозаписи хоть и не процветала, но кое-какой доход приносила, а Павел уже подыскивал что-нибудь новое, где конкурентов было поменьше. Марта смотрела на его занятия скептически, но не могла не признать, что денег в доме стало больше. Лишь тесть, старый зубр, продолжал каркать, что все еще вернется. Павел открыто смеялся над его словами. Следующим этапом новоявленного бизнесмена стал видеобизнес. Видеомагнитофоны только начинали появляться, но Павел чувствовал, что за ними большое будущее. Он наладил связи с московским видеобизнесом. Стал привозить аппаратуру, кассеты с новыми записями.