Текст книги "Пригоршня тьмы"

Автор книги: Алексей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Щелкнул замок входной двери, появился муж Ванечка.

– Здорово, мать, – весело сказал он, – как вы тут без меня?

Ответом было гробовое молчание.

– Ты чего невеселая? Или съела чего не то? – Шутки Вани обычно отличались незамысловатостью и простым здоровым юмором. – Чего у нас на ужин? – с интересом спросил он.

– Щи, – односложно ответила Ворожейкина.

– Ага, щи, – миролюбиво произнес Ваня, – щи – это хорошо. Муж приходит с работы и спрашивает жену: что, мол, пожрать? Она отвечает: на первое щи похлебать, на второе меня… «Первого не надо, – отвечает муж, – давай два вторых».

Допотопную эту побасенку Ваня излагал с удручающим постоянством. Обычно Ворожейкина по окончании рассказа игриво хихикала, но сегодня отреагировала по-новому.

– В другой раз, – жестяным голосом сказала она.

– Что в другой раз? – не понял Ваня.

– …

Ваня недоуменно пожал плечами, но промолчал. Обычно он старался не вступать в спор со своей супругой, которая была на голову его выше.

Ужин продолжался в молчании. Ворожейкин понял, что «половина» почему-то не в духе, и старался вести себя сдержанно. Однако попытки сохранить мир не увенчались успехом.

– Гадство! – взорвалась Ворожейкина и в сердцах швырнула на пол крышку от кастрюли.

Ваня испуганно уставился на грохнувшую крышку, потом на жену. Та дула на обожженные пальцы. Потом презрительно посмотрела на мужа и произнесла в пространство:

– Уродов плодить!

– Не понял?! – спросил муж с легкой угрозой, за которой читалась надежда поставить супругу на место.

– Мозгляков, себе под стать.

При этих словах Ворожейкина подняла крышку и теперь держала ее, как древние скифы щит, используя ее как средство защиты.

– Я не понимаю, Нин, что это ты такое говоришь? – примирительно сказал Ваня. – Чем ты недовольна?

Но Нина, демонстративно хлопнув дверью, выскочила из кухни.

Ваня молча доел свои щи, одновременно наполняясь гневом. Он вошел в комнату с намерением дать бой.

Ворожейкина, пригорюнившись, словно Аленушка, сидела возле детской кроватки. Халат туго обтягивал ее могучее тело. Пуговицы, казалось, вот-вот оторвутся и со свистом, словно пули, полетят в разные стороны, уничтожая на своем пути все живое.

Ваня посмотрел на ее злое распаренное лицо и решил не связываться.

– Зря ты так, – только и сказал он, повернулся и шагнул к входной двери.

– Иди-иди, заморыш! – ударили в спину заключительные слова.

Отсутствовал Иван Ворожейкин примерно полтора часа, а когда вернулся, то был изрядно навеселе и полон грозного пыла. Выпив с приятелями на заросшем бурьяном пустыре, он пожаловался им на свою тяжелую долю и на бабу, неизвестно почему поднявшую мятеж.

– Поучить надо, – сказал самый сведущий из приятелей, сам, правда, не женатый. Остальные дипломатично молчали.

– Надо бы, конечно, – тоскливо сказал Ваня, – главное, понимаешь, ни с того ни с сего.

– А ты смелей, – посоветовал все тот же знаток, – не смотри, что она баба здоровая. Рявкни как следует, а нет, так… – И он угрожающе поднял кулак. – Иван! Помни о своем мужском достоинстве, а так бабьё и на голову может сесть.

– Ни за что! – в ярости выкрикнул Ворожейкин и побежал домой. Приятели с сомнением смотрели ему вслед.

Когда он ворвался в квартиру, жена гладила. По случаю жаркой погоды, а может, для полной боевой готовности она сняла тесный халатик и предстала перед мужем в угрожающем неглиже. Вид был впечатляющим. Не каждый мужчина, даже имеющий навыки рукопашного боя, решился бы сразиться с ней. Намерение биться у Ивана мгновенно прошло. Сделав маслeное лицо, он заискивающе приблизился к Нине и несильно ущипнул ее за могучую грудь.

Страшный удар последовал в ответ на эти заигрывания.

Иван отлетел в противоположный угол комнаты и некоторое время лежал, не шевелясь. Губы его были разбиты в кровь.

– Ах, ты так, – прошепелявил он, приподнимаясь, – ах, ты так!

– Лежи, прыщ, где лежишь, – совершенно спокойно промолвила Ворожейкина, – полезешь – еще получишь.

Иван провел рукой по губам и увидел кровь. Вид крови привел его в бешенство. Не помня себя он рванулся к жене, но получил новый сокрушительный удар.

Эх, был бы тут, как на боксерском ринге, рефери, сказал бы вовремя «брейк» и развел соперников по углам. Но не случилось рефери, и бой на этом не закончился.

Иван лежал на полу и только слабо постанывал. В этот момент, разбуженный баталией, в кроватке завопил ребенок.

– Говнюк поганый! – в исступлении закричала Ворожейкина и стала наступать на поверженного мужа. – Ребенка разбудил, недоносок. Пашеньку моего разбудил… – Тут она прекратила атаку и бросилась к кроватке, достала сына и взяла его на руки.

– Тише, тише, маленький. Тише, тише, ти… ты на папку посмотри, – пропела она, – ты на папку посмотри, на ублюдка посмотри…

Тот, о ком пели такие странные песенки, готовился к отчаянному броску.

– А, впрочем, какой он тебе папка, – равнодушно продолжала Ворожейкина, – он вовсе и не твой папка. Другой у тебя папочка. Тоже, впрочем, мерзавец. На четвертом месяце была, а он, подлец, жениться не хотел ни в какую, пришлось идти за этого мозгляка…

Услышав такие речи, Иван сделал молниеносный бросок, но его опередили. Страшный удар ногой, которая больше напоминала слоновью, нежели человеческую, отбросил его, словно футбольный мяч. При этом Ворожейкина не выпускала из рук ребенка.

– А теперь, – спокойно сказала она, – терпению моему пришел конец. Хватит, помытарил! – Она использовала словечко Фроси, которое доселе не употребляла. – Помытарил, гад! Теперь держись.

Ворожейкина осторожно положила ребенка в кроватку и взяла в руки утюг.

Иван широко раскрыл глаза и в ужасе смотрел на обезумевшую супругу. Первый удар пришелся ему в лоб. Кровь из глубокой раны тут же залила лицо.

– Опомнись, Нина, что ты делаешь! – закричал Ворожейкин.

Но Нина не слушала, она продолжала методично орудовать утюгом. Голос Ивана замолк, раздавался только хрип, но скоро прекратился и он. А Нина наносила удары по тому месиву, что еще недавно было головой ее мужа.

После знаменательной беседы Хлудова вернулась домой и улеглась на кровать. Некоторое время она лежала, внимательно изучая расположение трещин на давно не беленном потолке. Постепенно сетка трещин стала складываться в чье-то лицо. Приглядевшись, Хлудова обнаружила, что черты его напоминают лицо ненавистной Маньки Серегиной.

Нужно сказать, что между ней и Петром Серегиным, который проживал в соседнем подъезде, действительно кое-что «было». Но произошло это столь давно, что Хлудова и вспоминать забыла. И вот проклятая богомолка Фрося своими речами подняла муть со дна души. Откуда только узнала?

Петя Серегин, с которым она познакомилась на танцах в начале пятидесятых (она и сама затруднялась точно назвать дату), был действительно парень бравый. Только что демобилизовавшийся красавец со смоляным чубом, он кружил девкам головы. Не устояла и Хлудова… «Ах, какое было времечко!» Хлудова судорожно вздохнула и отвела взгляд от потолка. Сейчас уже не вспомнить, что у них там не заладилось. Ведь и жениться хотел… Да вот, предпочел другую.

Тяжкая черная злоба, семена которой посеяла Фрося, все больше захлестывала душу. Хлудова вспомнила одинокие ночи, дни, заполненные возней с чужими детьми, серое, унылое существование… А ведь все могло быть по-другому. И виновата в этом Манька. Она, змея, отравила ей жизнь. «Раздавлю гадину». Ни о чем подобном Хлудова еще час назад и не помышляла, а вот поди ж ты… О том, что будет с ней после того, как она уничтожит Маньку, она не думала. Главное – отомстить за погубленную жизнь.

Где-то среди склянок с лекарствами у нее хранится пузырек с серной кислотой. В свое время с ее помощью в школе детям демонстрировала нехитрые опыты.

Хлудова лунатической походкой прошла в ванную, открыла аптечку и нашла там заветный пузырек. Ярлычок, сообщавший, что в пузырьке серная кислота, был украшен нарисованным от руки черепом с перекрещенными костями.

– Могила, – вслух произнесла Хлудова.

Теперь нужно было проверить, годится ли кислота для задуманного, не потеряла ли своих свойств из-за долгого хранения.

Хлудова там же, в аптечке, отыскала бумажный пакетик с химически чистым цинком. Она высыпала на ладонь несколько зернышек и задумалась. Перед глазами возник школьный класс, настороженные детские мордашки, наблюдавщие за опытом: реакцией между цинком и кислотой. Хлудова стояла в нерешительности. Смертельная обида, нанесенная Манькой, отошла куда-то в сторону. Старая учительница на минуту забыла, зачем держит в руках пакетик с цинком. Однако тут же вспомнила. С максимальной осторожностью с помощью стеклянной трубочки капнула она кислоту на цинк. Послышалось характерное шипение.

– Годится, – удовлетворенно произнесла бывшая учительница. – Теперь, дети, нам необходимо проделать следующий опыт: как можно точнее плеснуть этой кислотой в глаза гражданке Серегиной Марии, как ее там, Кондратьевны, что ли?

Тамара Яковлевна надела свое праздничное платье, положила в сумочку склянку с кислотой и отправилась в гости к Серегиным.

Открыла ей соперница.

– Тамара Яковлевна? – удивленно спросила она, словно не узнавая, несмотря на то что они регулярно желали друг другу здоровья. – Проходите.

– Вот решила зайти, – скороговоркой сообщила Хлудова, чем повергла в еще большее изумление хозяйку.

– Петя! – напряженным голосом прокричала Серегина. – К нам гости.

В коридор выглянул Серегин. Лицо его вытянулось. Он недоуменно посмотрел на жену, потом тряхнул головой, словно отгоняя видение. Наконец обрел дар речи.

– Прошу вас, Тамара..?

– Яковлевна, – подсказала бывшая возлюбленная, не сводя томного взора со своего Ромео.

От смоляных кудрей Пети остались только воспоминания. Карие глаза, некогда полные огня, были скрыты за толстыми стеклами очков, но Хлудовой он представлялся таким же красавцем, как и прежде. Она улыбнулась зовущей улыбкой. Серегин от изумления открыл рот и вытаращил на гостью глаза. Он был смущен ее визитом, несмотря на то что последний раз обнимал ее лет сорок назад. Еще больше ему было неудобно перед женой, в свое время каким-то образом дознавшейся о его романе с учительницей.

Однако у жены Серегина и в мыслях не было, что приход Хлудовой как-то связан с Петром. Она просто забыла, кем была для него Хлудова. Ее угнетало другое. Эта зараза не без оснований слыла заядлой сплетницей, а у дочери Серегиных неделю назад случился разлад с мужем. Дело попахивало разводом. Донельзя огорченная, Серегина решила, что Хлудова приперлась, чтобы вынюхивать. Однако просто выставить ее она постеснялась и, напротив, решила проявить максимум гостеприимства в надежде задобрить сплетницу.

– Садитесь, пожалуйста, – суетилась она вокруг непрошеной гостьи, – сейчас чайку попьем, вчера дочь заходила, тортик принесла. – Упомянув про дочь, она хотела спровоцировать Хлудову на разговор в надежде выведать, что ей известно. Но та на упоминание о дочери никак не реагировала, устремив страстный, по ее мнению, взгляд на предмет своей любви.

Серегин чувствовал, что назревает нечто неприятное. Он сидел как на иголках и старался смотреть куда угодно, только не на Тамару.

– Жаркая погода нынче, – неуверенно произнесла Серегина, лишь бы что-то сказать.

Хлудова покивала, не то соглашаясь, не то подтверждая какие-то свои мысли. Потом вздохнула и произнесла роковую фразу:

– Долго я ждала этой встречи! – Сказано это было с необыкновенным пафосом.

Чайная чашка, поднесенная к губам, застыла в руке Серегина. Его худшие опасения подтверждались.

– А ведь ты любил меня, Петя! – продолжала учительница тем же трагическим тоном.

Абсолютно ничего не понимающая хозяйка вытаращила на гостью глаза.

– Да, любил!! – выкрикнула Хлудова и театрально зарыдала. При этом она полезла в сумочку, достала оттуда клетчатый платок, больше похожий на скатерть, и поднесла его к глазам.

Воспользовавшись тем, что гостья на него не смотрит, Сергей сделал зверскую гримасу и покрутил пальцем у виска, выразительно глядя на жену.

Та, все еще ничего не понимая, во все глаза смотрела на Хлудову. Та громко рыдала. Огромные, тяжелые, как картечь, слезы пробивали в толстом слое пудры заметные дорожки, как пробивают весенние ручьи толщу льда. Пудра скатывалась в грязные катышки, отчего создавалось впечатление, что лицо Хлудовой загадили голуби.

– Петя, любовь моя! Ну хочешь, я встану перед тобой на колени! – неожиданно грозно выкрикнула Хлудова. На соперницу она пока не обращала внимания.

Серегин побледнел и поднялся. Роковой час наступил.

Законная жена понемногу начала кое о чем догадываться. Выражение лица у нее изменилось и стало похоже на то, которое бывает у хозяйки, узревшей в своей кухне мышь. На нем читались одновременно гадливость, стыд, что в ее святая святых водятся подобные животные, и охотничий азарт.

Тем временем Хлудова рухнула перед ненаглядным Петей на колени.

Серегин, что называется, потерял лицо. Он был настолько сконфужен, что, сам того не замечая, стал ковырять пальцем в носу.

Однако законная супруга, быстро оценив ситуацию, решила действовать, и действовать незамедлительно.

– Позвольте, гражданочка, – вкрадчивым тоном начала она, – что это вы себе позволяете?

Хлудова словно и не слышала этой реплики. Она поползла по полу к пятившемуся от нее Серегину, пытаясь обнять его за ноги.

– Слушай, ты! – сменив тон, прорычала разлучница. – Убирайся из моего дома!

На этот раз ее услышали. Хлудова повернулась к сопернице. На миг все замерли… Потом Хлудова поднялась с колен и выпрямилась. Лицо ее приняло каменное выражение, только глаза горели неугасимой ненавистью. Она спокойно положила платок в сумочку и достала оттуда какой-то предмет, который в вечернем полумраке супруги не сразу разглядели. Воспользовавшись замешательством, несчастная стала выдергивать стеклянную, плотно притертую пробку, точно чеку из гранаты. Наконец это ей удалось. Поза и жуткая решимость, застывшие на ее лице, напоминали известную картину Сурикова «Боярыня Морозова». Серегина среагировала молниеносно. Не дожидаясь, пока смертельный веер кислоты коснется ее лица, она бросилась на пол, схватила и дернула на себя ноги террористки. Та грохнулась оземь. Однако кислота обильно оросила все кругом. Синтетическая скатерть на столе вздыбилась и стала расползаться. Та же участь постигла ковер. Зашипев, начал плавиться транзисторный приемник. Несколько мелких капель попало и на лицо Серегину. Боль привела его в чувство. В бешенстве он бросился на распластанную на полу «возлюбленную» и стал выкручивать ей руки. Та взвизгнула от боли.

– У нее кислота! – кричал Серегин. – Осторожно! Неси веревки, ее надо связать.

И пока жена второпях искала веревки, он крепко держал поверженную героиню. При этом он несколько раз крепко саданул ее головой об пол, приговаривая:

– Я тебе покажу любовь, стерва!

Хлудова шипела как змея и пыталась укусить недавний предмет обожания.

Тетя Катя вернулась домой и начала готовить ужин-перекуску, как она выражалась. Сегодня она гремела кастрюлями громче, чем обычно. К слову сказать, страстный монолог Фроси задел ее меньше, чем остальных. Может, причиной было более примитивное мышление, чем у подружек, или нервы у нее были крепче. Посражайтесь-ка много лет в коммунальных баталиях, и у вас они станут как стальные канаты! Как бы там ни было, но тетя Катя оставалось спокойной. Однако разговор возле подъезда не шел у нее из головы. Она давно подозревала Фишкиных в чем-то подобном. Фрося точно в воду смотрела.

Но нужны были факты. Тетя Катя задумалась, пытаясь восстановить подробности Фросиной речи.

«Нужно выключить все электроприборы, – вспомнила она, – и посмотреть, будет ли после этого работать счетчик». Так она и сделала. После чего, почему-то на цыпочках, вышла в подъезд, открыла панель, за которой находились электросчетчики, и посмотрела на свой. Колесико, хотя и очень медленно, но вращалось.

«Ага, – подумала тетя Катя, – Фроська-то была права. Воруют!»

Она вернулась домой, села на продавленную кушетку и задумалась. Нужно было действовать. Но как? Проще всего отправиться к Фишкиным и устроить скандал. Скандалов тетя Катя не боялась. Она уже переживала перипетии предстоящей битвы. Пульс участился, мысли, обычно вяло текущие, побежали вскачь. Тетя Катя пришла в тревожное и одновременно приятное возбуждение, предшествовавшее любому скандалу. Она спустилась на лифте и прошла в соседний подъезд, где проживали ненавистные Фишкины. Вот и пятый этаж. Катя нажала кнопку звонка. За дверью заиграла какая-то переливчатая мелодия.

«Вот ведь – даже звонок у них не как у людей», – злобно подумала тетя Катя. Она прислушалась. За вражеской дверью было тихо.

«Затаились, – злорадно констатировала тетя Катя, – боятся открывать».

Она снова что есть силы надавила кнопку. За дверью опять запиликало. Однако Фишкины в бой вступать не желали. И тут она вспомнила, что когда они сидели на скамейке, еще до прихода Фроси, то наблюдали, как Фишкины всей семьей садились в автомобиль. Сам Фишкин вышел из подъезда с канистрой, жена и дети несли в руках сумки, спортивные принадлежности и тащили на поводке мохнатую собачонку. Хлудова еще сказала: «На дачу, видать, собрались».

Если никого нет дома, работает ли счетчик? Она открыла панель и уставилась на счетчик Фишкиных. Тот тоже чуть заметно вращался.

Вернувшись к себе, она первым делом взглянула на счетчик. Он продолжал работать. Тетя Катя легла на кушетку и от огорчения уснула.

Ей приснился ужасный сон.

Сон был все на ту же тему. Семейство Фишкиных воровало у нее электроэнергию. Причем делало это весьма необычным способом. Правда, и электроэнергия выглядела довольно странно. Она находилась в огромных картонных ящиках наподобие тех, в которые упаковывают телевизоры. Огромное количество ящиков с электричеством размещалось в квартире тети Кати. Фишкины были похожи на крыс и ступали так же бесшумно. Они цепочкой крались по ее квартире, осторожно брали ящики, которые, очевидно, были очень легкими, и исчезали вместе с ними в стене. Потом появлялись снова и уносили очередную порцию электричества. Один раз ящик, который несла жена Фишкина, приоткрылся, и тетя Катя увидела само электричество. Оно напоминало сахарную вату, но слабо светилось.

Фишкины сновали туда и сюда, но электричество не убывало. Ящики в огромном количестве продолжали занимать всю площадь комнаты. Продолжалось это довольно долго, но тут раздалась мелодичная трель дверного звонка, и Фишкин поднял руку.

– Все, – сказал он, – шабаш! Теперь нужно подкрепиться. – Он кивнул жене. Та убежала сквозь стену и притащила большую коробку, но теперь не с электричеством, а длинную и плоскую. Она раскрыла коробку и достала из нее куклу. Тетя Катя явственно видела, что это именно кукла, фарфоровое личико, нарисованные карие глазки, вьющиеся светлые кудри, но теперь одновременно это была совершенно живая девочка лет десяти.

– Пора попить крови христианских младенцев, – весело сообщил Фишкин. И вдруг тетя Катя с ужасом поняла, что это вовсе не Фишкин, а Фрося. Богомолка достала из кармана огромный нож и стала аккуратно резать девочку-куклу на части. При этом истязаемая сохраняла на лице безучастное выражение.

Отрезаемые куски оказывались почему-то очень небольшими, и тетя Катя поняла, что это вовсе не человечина, а обыкновенный торт. Фишкины куда-то исчезли. Фрося дорезала девочку и тщательно разложила куски на огромном блюде.

– Иди сюда, Катерина! Чего стоишь как истукан! – позвала она хозяйку. Тетя Катя нехотя подошла к столу. – Ешь, – приказала Фрося. Тетя Катя испуганно смотрела на разрезанную девочку, но все же не осмелилась отказаться и взяла кусок. Торт оказался необычайно вкусным. Ее рот наполнился слюной, она, торопясь, съела первый кусок и схватила второй.

– Так-то вот, Катерина, – погрозила ей пальцем богомолка, – одним электричеством сыт не будешь. – И захохотала.

В этот миг тетя Катя проснулась. Отголоски сна продолжали преследовать ее, и она вскочила, дико тараща глаза. Вокруг было темно. Она встала и походила по комнате, потом пошла на кухню, выпила воды и немного успокоилась. Но мысли о краденом электричестве не оставляли ее. «Как же проверить?» – лихорадочно соображала она. Внезапно осенило. «Лоджии-то, моя и Фишкиных, рядом». Между ними только перегородка. А через нее можно перелезть. О том, что будет дальше, она не думала. Она нашла в шкафу старый шерстяной спортивный костюм, который обычно носила зимой, надела его и вышла в лоджию.

На улице было темно и тихо. Жара спала, но все равно было душно. На небе изредка сверкали отдаленные зарницы, пахло скошенной травой и жареной картошкой. Очевидно, кто-то в соседней квартире, придя с ночной смены, разогревал себе ужин.

Тетя Катя подошла к самому краю лоджии и заглянула к соседям. У них было темно.

Можно начинать.

Передняя стенка лоджии была довольно высока, она сходила на кухню и принесла низенькую табуретку. Поднявшись на нее, перелезла через стенку и поставила ноги с внешней стороны. Осторожно передвигая руками и ногами, старушенция продвинулась на внешнюю сторону лоджии Фишкиных. Теперь надо было перебираться в лоджию. Она собрала все силы и, перевалившись через край стены, рухнула на деревянный пол лоджии, как огромная жаба. При этом больно ушиблась. Некоторое время она лежала без движения, опасаясь, что произведенный шум привлечет чье-то внимание. Но все было тихо. Тетя Катя поднялась и, потирая ушибленную руку, подошла к балконной двери и тихонько толкнула. К ее неописуемой радости, дверь была не закрыта. Все так же осторожно проникла в комнату. Сделав несколько шагов, она вновь больно ударилась об угол стола. Чертыхаясь, она замерла, но все было спокойно. Старуха стояла в чужой квартире, раздумывая, что делать дальше. На мгновение остатки разума вернулись к ней, и она похолодела от содеянного, но тут же накатило странное, казалось, пришедшее извне спокойствие. Плохо ориентируясь в темноте, она решила зажечь свет, что было, конечно, верхом глупости.

Вспыхнула красивая хрустальная люстра, и Катя осмотрелась. То, что она увидела, наполнило ее душу дополнительным зарядом злобы. Богатая мебель, красивая посуда, много книг. Катя скользнула взглядом по книгам. Ишь! Грамотные! Научились воровать! Она в сердцах плюнула. На стене висела большая картина, изображавшая стол со множеством еды. С минуту Катя разглядывала ее. Жрут и пьют за наш счет, интеллигенция чертова. Ну, я вам покажу!

Она осмотрела общую с ее квартирой стену. Следов какой-нибудь нелегальной проводки не наблюдалось. Может, под ковром? Она рванула ковер изо всех сил. Тот не поддавался, петли были пришиты крепко.

«Ах, сволочи!» – злость придала ей сил.

С остервенением она драла ковер, пока он не рухнул на пол. Но и под ковром ничего не сыскалось. Тут она поняла: конечно же, все так ловко замаскировано, что она вряд ли отыщет следы. Но установить хищение можно очень просто. Сейчас она выключит у Фишкиных все электроприборы, и если ее счетчик перестанет крутиться, значит, факт хищения налицо.

Тетя Катя побежала на кухню и выдернула вилку гудящего холодильника из розетки. Холодильник хрюкнул и замолчал. Потом она обесточила телевизор и еще какой-то прибор, назначения которого не поняла. Вроде все?! Она с сомнением оглядела комнату и, выключив свет, шагнула в лоджию. Нужно было проделать ту же процедуру, перевалить через ограждение. Она подставила подвернувшийся детский стульчик и осторожно оседлала край ограждения. Потом она свесила сначала одну ногу, затем другую, крепко ухватилась руками за края. Внезапно опора под ногами пропала, и ноги ее провалились в пустоту. Теперь она держалась за края ограждения только руками. Но никакого ужаса не испытала, лишь удивление, безмерное удивление: неужели это могло приключиться с ней?

Несколько секунд старуха висела без движения, потом попыталась подтянуться. Получалось плохо. Тогда она неистово заболтала ногами в надежде нащупать столь необходимую опору. Тщетно. Более того, судорожные раскачивания еще более ослабили руки. Она почувствовала, что держаться больше не может. Вот тут-то она ощутила весь ужас положения. Голова, еще мгновение назад затуманенная злостью, стала мыслить ясно. Никто у нее ничего не воровал, все это чепуха. Зависть, всегдашняя зависть и подозрительность к тем, кто живет лучше, толкнули ее сделать величайшую и последнюю глупость в жизни. И еще Фрося… Будь же она проклята! Руки тети Кати разжались, и она, словно падший ангел, сверзилась во тьму.

В этот же злосчастный вечер примерно в то же время, когда Фрося произнесла свою пламенную проповедь на скамейке, ее сестрица, горбатая Амалия, явилась домой с очередного политического митинга. Собственно говоря, единственным организатором и участником этого митинга у стен правительственного учреждения, именуемого домом советов, была она сама.

Вооружившись древним жестяным рупором, с помощью которого в стародавние времена спасатели на пляже призывали купающихся соблюдать порядок на воде, Амалия громко скандировала лозунги антиправительственного содержания. На том месте, где у других женщин имеется грудь, у нее висел плакатик, на котором было написано корявыми буквами: «Долой продажную клику перерожденцев! Ельцин – вон из Кремля! Да здравствует коммунизм и товарищ Сталин!»

Большинство прохожих не обращало на нее внимания, она была слишком хорошо известна, чтобы принимать ее всерьез. Лишь редкие пешеходы останавливались, чтобы поддержать ее или, наоборот, обругать.

Зато городские власти, изредка выглядывавшие из окон, смотрели на старуху с одобрением – в Калинске тоже бушуют политические страсти, и у нас не хуже, чем у людей. А то, что митинг немногочисленный, – не беда. У нас и населения поменьше, чем в столице. Главное – есть прецедент! В местной газете через пару дней появится заметка о состоявшемся в городе митинге оппозиционных сил. Ее прочтут в области и скажут: «Ого! Калинск на переднем крае борьбы!»

Амалия помитинговала часа четыре и, устав, отправилась домой.

Когда она вошла, под мышкой у нее находился свернутый в трубку плакат, а в левой руке – рупор… То, что она увидела, лишило ее на некоторое время дара речи. В зале присутствовали двое совершенно незнакомых ей людей: мрачного вида детина и девочка.

Надо сказать, что Амалия не терпела посторонних в своем жилище. Сестру она еще кое-как переносила, но ее богомольных подружек, на которых изредка натыкалась, гнала в три шеи. При этом изрыгала такие богохульства, что несчастные «божьи овечки» спасались бегством, зажав уши.

В первую минуту горбунья решила, что перед ней очередные сестрины товарки, но, присмотревшись, поняла, что скорее всего нет. И на грабителей странная пара не похожа.

В тот момент, когда в комнате появилась Амалия, девочка в одних беленьких трусиках стояла перед старым помутневшим зеркалом и любовалась своим отражением. Детина же сидел с отсутствующим выражением лица, уставившись в пол.

– Так! – сказала Амалия с видом, не предвещавшим ничего хорошего.

Однако на нее никто не обратил внимания.

– Так!!! – еще более грозно проговорила Амалия. – Что здесь происходит?!

– А ничего, – весело ответила девочка.

– Вы кто такие?

Мужчина молча поднялся и направился к Амалии.

Та, почуяв угрозу, выставила перед собой свое единственное оружие – рупор. Однако девочка махнула рукой небрежно, и он снова сел на допотопный диван, мелодично зазвеневший под ним всеми своими пружинами.

– Ты, горбатая, что это себе позволяешь? – насмешливо спросила девочка.

Лицо Амалии, и без того не отличавшееся симметрией, от возмущения совсем перекосило. Как рыба, выброшенная на песок, она открывала рот, не в силах произнести ни слова.

– Да как ты!.. да как ты!.. – забормотала она.

В этот момент хлопнула дверь, и в комнату ворвалась Фрося.

– Ну вот, все в сборе, – миролюбиво сказала девочка.

Фрося по разгневанному лицу сестры поняла, что назревает скандал.

– Ее нужно отсюда убрать, – закричала она, обращаясь к девочке, – она в Бога не верит!

– В Бога? – недоуменно переспросила девочка. – Да неужели? Ничего, она скоро и в Бога, и в дьявола поверит.