Текст книги "Времена года"

Автор книги: Алексей Горшков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Алексей Горшков
Времена года

За мною зажигали города,

Глупые чужие города,

Там меня любили, только это не я…

(«Аукцыон»)

I

Когда гроб начали опускать в землю, он посмотрел вниз и стал ковырять носком ботинка кусок замерзшей грязи. Земля под ногами была твердой, чуть припорошенной мелким как раскрошенный пенопласт снежком. Еще совсем немного, и скоро все кончится. Могилу начали засыпать. Он стоял, чуть съежившись, держа руки в карманах, и думал о том, что ему холодно, и хочется уйти. На похоронах было всего человек пятнадцать. В этой камерной траурной обстановке он чувствовал себя неуместным и лишним. Все молчали. Никто вроде бы не плакал. В серой тишине кладбища отчетливо было слышно, как комья земли вперемешку с камнями глухо ударялись о гроб в засыпаемой могиле.

Недалеко от них, метрах в двадцати, двое, орудуя лопатами и ломами, копали яму. Мерзлая земля каждый сантиметр себя отдавала с боем. Работать было тяжело – яма упрямо не хотела становиться могилой, но копавшие ее, с красными от водки и ветра лицами, знали свое дело хорошо. Скоро и сюда люди в трауре привезут еще одного покойника, постоят над ним и уйдут, оставив его тут навсегда.

Покойнику на кладбище холоднее всех – он в тонком недорогом костюме, в лакированных туфлях и синтетических носках. На нем его лучшая рубашка и черный строгий галстук. Покойнику стыдно – его беспомощного мыли и одевали, потом несли в деревянном ящике крепкие здоровые мужчины. Покойнику страшно. Крышка над ним закрылась. Его опускают в ледяную могилу, где он обречен сгнить. Для него все закончилось. Ему, наверное, было бы лучше неопознанным трупом в морге, где для живых он рабочий материал, безымянное мертвое тело такого-то пола, такого-то возраста, с такими-то причинами смерти – тогда он не чувствует себя наряженным чучелом или выставленным на посмешище пугалом. Покойнику лучше быть мертвым.

От всех этих мыслей было очень неприятно. Они бесконтрольно лезли в голову, крутили в животе и горьковатым вкусом, как при больной печени, отдавали во рту. Ему хотелось избавиться от них, но никак не получалось. В голове сама по себе то и дело возникала картинка, где покойник – это он сам, с лицом и руками из застывшего воска, стеклянными глазами и холодным, уже готовым для поцелуев лбом… У него появилось легкое, чуть нарастающее чувство тошноты и сильное слюноотделение. Последние минуты тянулись особенно долго, время словно сковало морозом. Такое ощущение, что все вокруг замедляется против своей воли, еще немного и наступит полное оцепенение. Брезгливо поморщившись, он заставил себя глотнуть собравшуюся во рту слюну. Нужно было скорее идти, чтобы не остаться здесь навсегда среди могил и крестов. Часы на руке показывали почти двенадцать. Если уйти прямо сейчас, то можно успеть сегодня сделать все, что планировал – достаточно было просто больше не терять времени. Он окинул взглядом присутствующих, из которых знал только Андрея, его мать и сестру. Еще одного человека он, определенно, видел раньше, но имени его не помнил. Вера Петровна заметно постарела. Она казалась какой-то совсем щуплой, как маленький сжатый кулачок. Он старался сильно ее не разглядывать, особенно лицо, серо-землистого цвета, от которого ему делалось еще больше не по себе. Ее дочь стояла возле нее. Лиза почти не изменилась, может быть, поправилась совсем немного, хотя это ей даже шло. Она выглядела очень уставшей, но все-таки красивой. Уже заметное легкое увядание, усиленное горем и преломляющееся через призму образа в его памяти, придавало ей нежно-болезненный шарм необратимости прошлого.

Никто сейчас не смотрел в его сторону. Еще раз взглянув на часы, скорее уже без надобности, а просто машинально, он развернулся и быстрым шагом, не оборачиваясь, чтобы ни с кем не пересечься взглядами, направился к машине. В голове мелькнула мысль, что позже обязательно нужно будет позвонить Андрею и тогда еще раз выразить свои соболезнования.

Только почти дойдя до дороги, он испытал облегчение, как будто миновало и обошлось. То, что сидело сейчас внутри, вдруг вскрылось и стало очевидным – все это время, пока длились похороны, он боялся, что с ним заговорят, о чем-то спросят, позовут на поминки. Такое чувство, что вот-вот и к нему обратится кто-то из незнакомых и спросит кто он и откуда, или кем, собственно, приходится покойному. Тогда придется что-то говорить, будто оправдывая свое присутствие среди родственников и близких.

До машины оставалось уже метров пять. Меньше, чем через минуту он заведет мотор и уедет отсюда. Через полчаса будет в гостинице: примет душ, перекусит и выпьет кофе, (хорошо бы еще немного коньяка). Через несколько часов у него запланирована встреча, потом еще одна. Ближе к вечеру опять вернется в гостиницу, а, если получится, то немного поспит. После дороги и похорон он был уставшим и подавленным. Вообще, очень странно, только приехав в город, первым делом оказаться именно здесь. Но так уж получилось, почти случайно. Теперь этого уже не изменить. Он сел в машину, закрыл дверь и пристегнулся. Внутри у него как будто что-то тянуло, давило и посасывало: то ли чувство тревоги, то ли стыда и неловкости. Он знал, что не нужно об этом думать. Самое неприятное уже закончилось, он уезжает и оставляет кладбище за спиной.

II

Что-то внутри обрывалось, ускользало от него навсегда. Опускаемый в землю гроб, как тонущий корабль, тянул за собой плавающие на поверхности предметы. Внутри этого корабля был человек, заколоченный и неподвижный. Теперь про него говорят в прошедшем времени, в настоящем его больше не существует. Живут только фантомные боли. Андрей взял горстку земли и бросил ее в могилу. Ему мерещилось, что все вокруг немного покачивается, как будто плывет, и от того кажется нереальным. Могилу засыпали. Он стоял пустой и отупелый. К нему подошла сестра Лиза и что-то тихо сказала. Потом она пошла к маме. Та плакала. Кажется, что она не переставала плакать со дня смерти Димы. Лиза обняла ее и прижала к себе… Она видела, как уходил с кладбища Игорь – руки в карманах, съежившийся, торопливой походкой шел в сторону дороги, по которой в обоих направлениях, быстро и не очень, двигались автомобили с живыми в них людьми. Видела, как не далеко от них хоронят еще одного человека, почти могла различить лица и голоса пришедших его проводить. Она словно слышала тяжелое дыхание могильщиков и уже не отличала его от своего собственного. На открытых руках и лице все сильнее чувствовался режущий холод. Лиза обнимала маму, сейчас та казалась ей совсем маленькой, слабой и почти безжизненной. Прижимать ее к себе было намного легче, чем смотреть на нее, видеть, как за эти несколько дней она изменилась, как осунулось и постарело ее лицо. Это был единственный способ быть с ней сейчас и при этом не смотреть ей в глаза.

Андрей стоял немного в стороне лицом к могиле. Он не мог оторвать от нее глаз и заставить себя отвести взгляд в сторону. Все тело словно онемело, и ощущение зыбкого миража усиливалось, хотя внутри он осознавал, что это лишь ощущение – все происходило по-настоящему. Совершенно отчетливо он вдруг понял, что ему хочется только одного, чтобы кажущаяся нереальность происходящего была не мнимой, чтобы несуществующий сон, оказался все-таки сном, от которого можно проснуться, забыть его и уже через несколько минут вытеснить из своего сознания. Он не знал, который сейчас час, и как долго уже это длится – время шло где-то там, за пределами вакуума, в который превратилось кладбище. Здесь была полная остановка. Стоп-кадр. Андрей почувствовал, как начинает щипать в носу, и к горлу подходит ком.

Прощание с Димой подходило к концу. Пришедшие на похороны, стали робко организовываться в группу, чтобы вместе пойти к ожидающим у дороги машинам. Во всем чувствовалась какая-то жалкая растерянность, словно никто толком не знал, что происходит, и что теперь делать. Глядя на переминающихся с ноги на ногу людей, можно было подумать, они сомневаются, уместно ли уже идти, или следует подождать чего-то еще. Будто, им нужно разрешение или подтверждение того, что все завершено: усопшего предали земле… пора расходиться…

Когда ожидание, наконец, закончилось, и все теперь пошли, мама с Лизой оказались немного впереди, Андрей – последним. В его голове была только одна мысль – чтобы никто сейчас вдруг не обратился к нему – он знал, что просто не сможет сдержать слезы. Ему нужно было немного времени, чтобы вернулась способность говорить. Садясь в машину на заднее пассажирское сиденье, он в последний раз обернулся на кладбище. Совсем еще недавно оно существовало неопределенным безликим местом захоронения когда-то живших незнакомых людей. Теперь тут лежал его брат, придавая ему собой совсем другое значение. Кресты, могилы, оградки, холмики, венки и цветочки, люди в трауре и могильщики – уже больше не абстрактные символы мифической смерти. Это здесь и сейчас, внутри и вокруг него. Все происходит на самом деле. В земле вырыта яма, в яме гроб, в гробу покойник. Этот покойник – человек, которого он знал всегда, все свои почти тридцать лет, но, которого больше уже никогда не увидит. Андрей вдруг совершенно отчетливо, душой и каждым рецептором тела почувствовал это "никогда" – в нем была его беспомощность, жалкость, жалость и смертность. Ком подошел под самое горло, сдавил его, и все что сейчас можно было сделать – заплакать.

III

Казалось, что стоять под душем можно бесконечно долго. Вода снимала усталость, расслабляла и успокаивала. Она смывала с тела запах кладбища и его атмосферы, горячей струей текла вниз с головы по всему телу и уходила в сток душевой кабины, забирая с собой гнетущее впечатление от похорон. Нужно было сделать над собой усилие, чтобы прекратить этот процесс. Прошло еще, наверное, несколько минут прежде, чем Игорь, наконец, отключил воду и начал вытираться белым махровым полотенцем. Зеркало в ванной сильно запотело. Он провел по нему рукой и в открывшейся полосе отражения увидел свое раскрасневшееся лицо. Самочувствие теперь стало значительно лучше, разве что немного хотелось спать. Сейчас нужно было выпить крепкий кофе и перекусить. На секунду мелькнула мысль о сигарете, даже не мысль, а скорее соответствующий образ возник в голове. Игорь мысленно усмехнулся – некогда выработанные рефлексы давно оставленных привычек срабатывают до сих пор. Он быстро и не очень тщательно высушил голову феном, оделся и спустился в холл гостиницы. Зайдя в расположенный тут бар, занял столик в глубине зала. Когда подошла официантка, он заказал кофе, два бутерброда с рыбой и пятьдесят грамм коньяка. Время для спиртного, может, было и не самое подходящее, однако ему не хотелось себе в этом отказывать. Наверное, смешно, но еще в тот самый момент, когда он узнал о предстоящей сюда поездке, то уже отчетливо видел себя сидящего днем за столиком гостиничного кафе с бутербродом и пятьюдесятью граммами коньяка, причем обязательно армянского или грузинского (но лучше все-таки, армянского). Существовала масса вещей, которые можно было вообразить перед тем, как собираешься приехать на несколько дней в город, где ты жил довольно долго, и где тебя не было уже столько лет, но ему с неумолимой точностью, картинкой из довлатовского рассказа, представилось именно это. Игорь одним большим глотком выпил коньяк и укусил бутерброд. Алкоголь бодрящим, приятно обжигающим чувством пробежался по гортани и дальше вниз до самого желудка.

Сейчас за окном уже не так пасмурно, как двумя часами ранее на кладбище. Солнечные лучи не то, что бы пробивали серое небо, но как бы подсвечивали его с той стороны, делая день чуть более светлым. Игорь пил кофе и смотрел на улицу: перед ним была проезжая часть, сразу за дорогой начинался парк с расположенными в нем корпусами университета. Похоже, практически ничего не изменилось здесь за последние десять лет: все та же гостиница, в которой он остановился, проходящая через весь город река слева от нее, университетский парк, тот же бар "Пеликан" напротив парка… Можно закрыть глаза и легко увидеть все, что находится в радиусе нескольких километров: улицы, жилые дома, студенческие общежития, административные здания, магазины, несколько кафе, ночной клуб. Все было хорошо знакомым и уже одновременно чужим.

Игорь допил свой кофе, расплатился по счету и поднялся наверх в номер. Не позднее, чем через полчаса ему нужно было выезжать по делам. Он зашел в ванную, умылся, почистил зубы и начал одеваться. Чтобы окончательно избавиться от запаха спиртного, перед самым выходом он положил в рот два бутончика сушеной гвоздики, которую иногда носил с собой еще с поздних студенческих лет. Выйдя из гостиницы, он направился к парковке, где оставил машину. После отдыха, небольшого перекуса, кофе и коньяка чувствовался прилив сил, а на улице уже не казалось так холодно, но просто свежо и бодряще. Тяжелые утренние впечатления легли глубоко на дно, и, если не делать лишних сумбурных движений, то осадок можно не потревожить.

Игорь сел в машину. Он помнил, как доехать до центра, но на всякий случай решил включить навигатор. Сейчас движение на дорогах гораздо интенсивнее, чем тогда, десять лет назад, но это, пожалуй, везде так. Он вел довольно медленно. Ему было интересно смотреть и видеть, насколько изменился город, и, главное, как он это чувствует сам. Наверное, всегда немного смутно внутри, когда возвращаешься туда, где давно не был. Память, цепляясь за места и события, которые, уже ничего не значат, отдает легким тревожным чувством. Все кажется чуть более серым, чем воспринималось в прошлом. Мимо плыли дома и деревья, по тротуарам шли прохожие, а в машине негромким фальцетом пел печальный Том Йорк. Игорь проехал мимо первого роддома, выехал на перекресток и остановился на светофоре. Справа видна все та же бильярдная, где они довольно часто бывали и пили пиво из литровых кружек. Именно эти литровые кружки нравились ему здесь больше всего. Сам бильярд был необязательным приложением к общей атмосфере. Он приходил сюда с разными людьми и компаниями, в разном настроении и с разным количеством денег, пил много и не очень, утверждал и оспаривал одни и те же вещи, менял точки зрения и марки сигарет – неизменными были только большие литровые бокалы. Они стали символом этого места и конкретного периода времени – все остальное затерлось, сделавшись плохо различимым.

Загорелся зеленый свет. Повернув направо, Игорь проехал здание факультета иностранных языков, напротив него тихий, всегда полудремлющий сквер. Он изменился: теперь казался более ухоженным. Тут, как видно, установили памятник, которого раньше точно не было, но Игорь не успел разобрать кому. Он помнил, что внизу, в глубине сквера должны быть фонтаны и речка, а еще немного дальше – музыкальное училище и шахматный клуб. Это уже почти самый центр города.

На лобовое стекло начал падать мелкий снежок. Еще буквально пару минут, и он приедет. Прямо перед ним большое дорожное кольцо, справа от кольца – старый кинотеатр, который сто лет уже таковым не являлся, и непонятно, чем теперь служило его здание. Тем не менее, выглядело оно вполне достойно, и, определенно, переживало времена значительно хуже. Игорь повернул по кольцу налево и выехал на проспект. Раньше он казался ему широким, но после долгого пребывания в столице здешние масштабы сейчас выглядели несколько меньше. Метров через пятьдесят по левую руку от него пиццерия. Она совершенно не изменилась с тех пор. Тогда все говорили на нее "русская", хотя в действительности она так не называлась… может быть, когда-то совсем давно, но Игорь этого не застал. Он чуть усмехнулся. Пиццерия намного постояннее его самого: стояла здесь до его приезда, осталась стоять и после того, как он уехал. Люди могут меняться, появляться и исчезать, что не играет никакой роли, но хорошие дешевые заведения должны быть на своих местах как можно дольше.

Собственно, вот уже и приехал. Вся дорога заняла, наверное, не больше десяти минут. Теперь бы найти место, где припарковаться. Впрочем, это удалось сделать легче, чем он предполагал – здесь построили платную стоянку. Выйдя из машины, Игорь открыл багажник и достал небольшой чемодан. В чемодане были образцы из новой коллекции. За сегодня-завтра, ну максимум еще и после, нужно объездить всех кто там в списке, по-быстрому решить с ними все, и до свидания. Если уж на то пошло, он и не думал, что ему придется когда-нибудь приезжать сюда – это же не его регион вообще-то. Но так получилось, что после некоторых перестановок в компании, в порядке исключения, ему все-таки пришлось. Игорь закрыл машину. По-прежнему падал снег и даже немного усилился. Здесь, если честно, за всю зиму снежных дней можно было пересчитать на пальцах, поэтому перед поездкой он внутренне готовился к тому, что приедет в дождь и слякоть поздней осени… тем удивительнее воспринимался снег сейчас.

Было приятно идти не спеша и смотреть по сторонам. Все как будто казалось несколько новее, чем он, наверное, ожидал, но, в общем-то, без особых изменений. Люди проходили мимо быстрым, чуть семенящим шагом. Перейдя на другую сторону улицы, уже через несколько метров Игорь оказался у довольно большого обувного магазина с совершенно советским названием "Каблучок". Ему даже стало смешно, что такие названия еще кто-то выбирает. Забавно будет посмотреть на этого человека. Он взялся за металлическую ручку и потянул на себя тяжелую входную дверь. Внутри было просторно, светло и приятно пахло, как в хорошем брендовом бутике. К нему почти сразу подошла девушка-консультант и предложила свою помощь. Игорь поздоровался, представился и сказал, что ему нужно поговорить с директором.

– Денис Львович сейчас подойдет. Присядьте пока, пожалуйста. – Девушка показала рукой на кожаный диванчик за его спиной. – Чай? Кофе?

– Нет, спасибо. Не беспокойтесь.

Игорь сел на диван и расстегнул куртку. Справа от него во всю свою ширину показывало улицу большое, как экран в кинотеатре, окно. На экране то же: мелькали фигуры людей, закутанных в теплые одежды, и падал медленный снег. На секунду подумалось, что этой движущейся картинке не хватает звукового сопровождения, и что сейчас обязательно должна играть спокойная музыка. Но здесь внутри было тихо. Ему вдруг захотелось закончить все дела как можно скорее и прогуляться по городу, раз уж выпала такая возможность – пройтись по центру, который он хорошо помнил, посмотреть, как и что тут изменилось. Зайти к другим клиентам он успеет и не сегодня. В конце концов, можно просто позвонить, что-нибудь соврать и перенести встречу на завтра. Торопиться ему особо некуда – у него еще уйма времени.

IV

Они решили не делать поминки в кафе – людей было не много, поэтому можно было разместиться и дома, к тому же, так значительно дешевле. На кухне уже почти все было готово. Посидят, помянут, выпьют, закусят и разойдутся. Андрею очень хотелось, что б никого и ничего здесь не было. Как такое вообще пришло им в голову? Совершенная дикость – будто кладбище перенесли в квартиру, поставили посередине стол с едой и усадили за него скорбящих. При мысли об этом ему сделалось жутко и брезгливо одновременно. Он чувствовал себя сейчас гораздо хуже, чем на самих похоронах – там он был как оглушенный и потерянный, испытывал боль и жалость – к себе, брату, маме, ко всем тем, кто уже умер, и кому еще предстоит. Здесь же появилось отвращение, словно воздух, в небольшой комнате пропитан трупным ядом, и теперь ни к чему нельзя прикасаться. Он смутно переживал, что ему будет страшно у могилы, но у гроба этого чувства не было – страшно стало только сейчас, когда совсем уже не ждал.

Андрей посмотрел на Лизу. Она выглядела спокойной, только уставшей: чуть бледнее обычного, и под глазами появились небольшие припухлости. Глядя на нее, ему стало стыдно за свою внутреннюю истерику, за то, что в очередной раз он чувствовал себя слабее сестры. Муж Лизы, Вадик, тоже был здесь – сидел с как всегда немного растерянным выражением лица. После случившегося он им очень помог: взял на себя много хлопот и, кроме того, оплатил почти все расходы. Андрей не любил его, правда, скорее необоснованно – просто, потому что сразу так для себя решил и следовал своему чувству из какой-то внутренней упертости, хотя никогда явно и не показывал этого.

Все уже сидели за столом. Андрей разлил спиртное тем, кто был рядом с ним. Остальным налил дядя Витя, брат мамы. Он первым поднял рюмку, посмотрел на нее, чуть повертел в руке, а затем опустил взгляд то ли к себе в еще пустую тарелку, то ли куда-то мимо нее на скатерть, и сказал: "Земля ему пухом, нашему Димке." Он выпил водку, поставил пустую рюмку на стол и потянулся к салату. Все последовали его примеру. Никто не говорил. Тишину нарушал лишь поминальный звон ложек о тарелки. "Почти церковный" – подумал Андрей и выпил. Он видел, что мама вот-вот снова заплачет, у нее начал дрожать подбородок. Она сидела как-то неестественно безвольно, словно была приспущенной резиновой куклой.

Постепенно люди за столом начали разговорить. После третьей Андрей почувствовал, что алкоголь ударил в голову. Ощущалось легкое кружение, и захотелось на свежий воздух. Он встал и вышел в прихожую. На вешалке среди чужих курток он нашел свою и достал из бокового кармана пачку сигарет. Затем через кухню прошел на балкон, закрыл за собой дверь, открыл окно и закурил. С восьмого этажа было хорошо видно весь двор: тесно припаркованные друг к другу машины вдоль подъездов, жалкие и замерзшие под тонкой коркой льда и снега лавочки. Все казалось маленьким и убогим в зимней серости дня. Он только сейчас заметил, что весь двор словно перекошен как на сюрреалистической картине. Пространство перед ним с помещенными в него предметами и людьми выглядело нелепым и чужим. Совершенно непостижимо, что раньше здесь было уютно и весело, хотя ведь все также перекошено, просто это не замечалось, являясь чем-то естественным, к чему не надо привыкать, как к собственному некрасивому телу. Память рисовала прошлое теплым, залитым солнечным светом днем. Память, конечно, лгала…

Теперь же он стоял здесь наверху, глубоко затягивался сигаретным дымом и странным образом открывал для себя все уродство и безобразие как будто насквозь простреленного мирка. Он уже давно не живет в этом доме, но бывает здесь, конечно, сравнительно часто. Одни и те же лица, хозяева своих квадратных метров, мелькают здесь на протяжении многих лет. Они осунулись и постарели, их дети уже не маленькие мальчики и девочки, но взрослые, устающие и раздражительные люди. В их жизни что-то меняется и вместе с тем не меняется ничего. Им страшно, (но об этом лучше не думать), что вся математика – отныне вычитание. Он еще помнит их другими, большими и очень высокими, полными какой-то безграничной власти всезнания и могущества… тогда в его детских глазах искрилась надежда, что когда-нибудь ему непременно суждено тоже стать одним из них…

На узком балконе Андрей чувствовал себя зажатым между пропастью этажей и квартирой, где из соседней комнаты доносились голоса. Что там можно было обсуждать? О чем вообще можно говорить, сидя за обеденным столом с белой скатертью, заставленным едой и напитками. Смешно, если вдуматься, что человек приходит в этот мир и уходит из него под чоканье рюмок. Хотя нет, когда провожают, не чокаются. Видимо, так разрывается круг… Свет разгоняет тьму, так же, как и тьма поглощает свет, под аккомпанемент застолья: холодную водку, вино, бутерброды, прочие закуски и горячие блюда, сменяющие друг друга, как горе и радость в бесконечной цепи сансарического существования.

Андрей щелкнул средним пальцем по тлеющему в руке окурку, и тот искрящейся дугой полетел вниз. В комнату возвращаться не хотелось. Все что угодно, только не это. Зайдя в прихожую, он снял с вешалки свою куртку, намотал на шею шарф, открыл входную дверь и вышел на лестничную площадку. Он напишет Лизе сообщение, чтоб не волновались – просто ему нужно побыть одному. Выйдя во двор и оглянувшись по сторонам, на мгновение показалось, что он на дне стеклянного сосуда с высоким горлышком, в который еще несколько минут назад с неприязнью заглядывал сверху. Стекло прозрачное, лишь самую малость мутное, как будто чуть запотело от его дыхания. Может возникнуть ощущение, что это даже не стекло, точнее – нет никакого стекла, и путь свободен в любом направлении. Достаточно сделать шаг, чтобы убедиться в собственной свободе. И вот ты его делаешь. Затем еще один. Затем еще… и движешься в определенную сторону, но вдруг случайно в один момент понимаешь, что все это ходьба на месте – стекло все-таки есть, и ты давно в него уперся. Обманутый его прозрачностью, находишься под ним. Куда бы ты ни шел, над тобой и вокруг тебя всегда будет стекло. Весь вопрос только в том, почувствуешь ты это или нет.

Курить не хотелось, но рука машинально потянулась в карман за сигаретой, как бывает всякий раз, когда выходишь из помещения на улицу. Нужно было пройтись куда-нибудь или точнее просто уйти отсюда, но он понятия не имел куда. Поколебавшись еще секунду, Андрей развернулся на месте и быстрым шагом пошел прочь в сторону от дома.

V

Минут через сорок Игорь вышел из "Каблучка" и повернул направо вниз по Екатерининской улице. Он видел, что что-то здесь изменилось, но никак не мог понять, что конкретно. Как будто чего-то не хватало, и при этом все было на своих местах. Новые магазины, бары и кафе не в счет – они не меняют общей картины. Значит, дело в чем-то другом. Он смутно чувствовал, что ответ очевиден и лежит на поверхности, но никак не мог сообразить. Снег больше не шел. К этому времени его нападало уже достаточно много, и под ногами хрустело. Тут, в центре города, ветра почти не было, и легкий морозец казался приятным. Игорь шел довольно быстро. Он пытался сознательно замедлить шаг, но всякий раз невольно ускорял его снова. Ему стало любопытно, и очень захотелось ухватиться за тот момент, когда в нем появится чувство ностальгии или, может быть, что-то похожее на него. Но пока этого не было – только умеренный интерес к внешним изменениям и своей внутренней реакции. Он дошел до перекрестка Екатерининской и Пушкинской улиц. Это место называли "крестом". В теплое время года здесь собиралась молодежь, звучала из баров музыка, играли на гитарах: много людей в чуть приподнятом алкоголем настроении. Точно так же как и в любом другом городе, наверное. Но сейчас в холодный будний день вокруг было, конечно, не так. Игорь оглянулся по сторонам: все абсолютно узнаваемо, нет никаких глобальных перемен. Ничто не превратилось ни в трущобы, ни в за́мки. В небольших городах время течет довольно медленно, охотнее меняя внешний вид их жителей, нежели самих городов.

Постояв на перекрестке несколько секунд, он, свернул на Пушкинскую. Навстречу ему и обгоняя его, мимо шли по своим делам прохожие. Совершенно обычные, смотрящие себе под ноги, торопящиеся и думающие каждый о своем. Игорь поймал себя на том, что заглядывает или, по крайней мере, старается заглянуть некоторым из них в лица, рассчитывая увидеть кого-то знакомого. Это происходило безотчетно, само по себе. И он только сейчас, кажется, догадался, что совсем не случайно – он и прогуляться решил по центру города, чтобы вот так "неожиданно" наткнуться на какого-нибудь старого приятеля, однокурсника, бывшего соседа или коллегу – неважно кого. Очень захотелось вдруг кого-то узнать на улице, посреди рабочего дня, как будто сейчас это десять или сколько-то там лет назад. Игорь слегка улыбнулся – это небольшое наблюдение показалось ему забавным.

Он пошел дальше. Совсем скоро справа от него, сразу за перекрестком будет драматический театр, а, если перед ним повернуть налево и пройти немного дальше к площади Ленина – цирк и блинная (во всяком случае, когда-то она там была). Но он уже знал, что перед театром, не переходя дорогу, свернет направо. Здесь располагался небольшой фирменный винный подвальчик – магазин и дегустационный зал. Одно время они собирались тут по четвергам, и он каждый раз пил белый портвейн. Почему-то у него была абсолютная уверенность в том, что ничего с этим подвальчиком не случилось, он по-прежнему есть и работает.

Так и оказалось – все было на своих местах: и сам подвальчик, и низкий арочный вход в него, и лестница, ведущая вниз.

Очутившись внутри, он обнаружил, что и здесь, в общем-то, также особых перемен не произошло. Поменялся разве что мужчина за прилавком, впрочем, полностью сохранив на лице недовольный вид своего тогдашнего предшественника. Игорь подошел к стойке, взял себе двести грамм Белого Сурожа, минеральную воду и прошел за столик во второй зал. Людей еще мало, но время пока раннее. После шести вечера уже, скорее всего, не останется свободных мест. Во всяком случае, раньше так было всегда. Тогда Игорю нравилось сюда приходить. Тут собирался какой-то особый контингент, довольно разный по составу, но органично вписывающийся в контекст. В основном, культурные выпивающие люди среднего возраста, выпускники факультетов естественных наук и филологи, не спешащие домой сотрудники близлежащих офисов и учреждений, а также просто любители вина и невысоких цен. Захаживали сюда и робкие пожилые джентльмены со своими дамами, большинство из которых имели слегка смущенный вид чистоплотной бедности. Как бы там ни было, люди в винных подвалах совершенно точно отличаются от тех же людей в пиво-водочных заведениях, хотя, безусловно, и среди них есть много универсалов, искусно меняющих векторы своего алкогольного опьянения.

Игорь сделал глоток. Вино имело приятный терпкий, чуть пробковый вкус. Он вспомнил, что в последний раз пил портвейн несколько лет назад. Оказывается, так давно. Время летит все-таки очень быстро, и часто это замечаешь только по каким-то с виду незначительным ориентирам, полумоментам, из которых состоят дни, недели и годы. Еще один глоток. Вино согревало внутри и, как всегда, давало ощущение комфорта. Он почувствовал, что очень близок к состоянию легкой, контролируемой грусти. Нужно было лишь немного отпустить мысли, и в нем начнет появляться уже утраченная иллюзия сопричастности с местом, где он находится, всем городом и, в первую очередь, самим собой, некогда бывшим его жителем. Это как смотреть на свою старую фотографию, запечатлевшую тебя, каким ты уже никогда не будешь, и на которой ты всегда счастливее, чем есть сейчас.

Стрелки на часах показывали уже почти пятнадцать минут шестого. Самое начало вечера. Игорь не был уставшим или сонным, поэтому и возвращаться в гостиницу смысла не видел, да и не хотелось совсем. Машинально достав из кармана телефон, он начал просматривать контакты. На самом деле, ему и так было прекрасно известно, кому можно позвонить, и делал он это скорее из неуверенности, стоит ли: изначально ведь не планировал с кем-либо встречаться – хотел просто приехать в город по своим делам и через день-два благополучно уехать. Но так уже не вышло – он оказался на похоронах старого товарища, видел Андрея и его сестру. Это не выбило из колеи, конечно, но на время как бы немного оглушило, перепутало все ощущения. Теперь уже, наверное, не получится сделать вид, будто ничего его тут совсем не касается.