Текст книги "Друзья и враги кота Демагога (СИ)"
Автор книги: Алексей Горшенин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Крепко они тебя... – услышал Демагог сочувственный возглас. Ему показалось, что Минтай (а это был он) вырос прямо из-под земли, хотя в действительности тот вылез из придорожной канавы, откуда наблюдал за схваткой.
– Да вот... напали... – промямлил Демагог.
– Я же предупреждал, что с ними лучше не связываться, – сказал Минтай. – Они весь наш поселок в своих грязных лапах держат.
– Потому и держат, что все молчат, – возразил Демагог.
– Ага, ты вот попробовал сказать...
Последние слова Минтая больно зацепили Демагога. Он обиженно отвернулся от товарища.
– Да ладно, не переживай, – извиняющимся тоном сказал Минтай. – Эх, жизнь наша кошачья! – вздохнул он. – Не собаки тебя, так свои же злыдни-кошки, которые еще хуже собак бывают...
Друзья забрались в самую гущу смородных кустов и подремали в тенечке. Демагог слышал сквозь сон, как пришли мама с Наташей, потом – папа-профессор. Его звали на разные голоса, но показываться в таком потрепанном виде ему не хотелось.
Когда солнце стало склоняться к горизонту, Минтай предложил:
– Пошли погуляем?
– Пошли, – согласился Демагог.
Они выбрались на улицу Счастливую и, немного пробежав по ней, свернули в переулочек, ведущий к Мосихе. Не доходя до речки, Минтай снова повернул – на этот раз в короткий тупичок, упирающийся в ветхое деревянное строение. Одна из его досок, снизу, возле земли, подгнила и выкрошилась, образовав дыру чуть больше кошачьей головы.
Минтай заглянул в дыру и позвал:
– Эй, Карбофос, ты где?
Внутри послышалось шуршание, потом в дыре показалась кошачья морда и выжидающе уставилась на них.
– Протри глаза, Карбофос! – сказал Минтай. – Это я и мой друг.
– А-а, Минтай! – расплылась в улыбке голова в дыре. – Когда из темноты на свет вылезешь, не сразу и разглядишь, кто перед тобой. Заходите, ребята! – пригласила кошачья голова.
Сначала в дыру пролез Минтай. За ним стал протискиваться в узковатое для него отверстие Демагог.
Оказавшись по другую сторону дыры, он осмотрелся и увидел в углу лопаты, грабли, вилы, а на полу чернел резиновыми кольцами поливочный шланг. Скорее всего, это был садовый сарай.
– Дима, иди сюда! – услышал Демагог от противоположной стены голос Минтая и только собрался отправиться на зов товарища, как из дыры донеслось:
– Помогите, застрял!
Оглянувшись, Демагог увидел в дыре Пуфика.
Кое-как вместе с подоспевшим Минтаем и хозяином сарая они втащили толстого Пуфика вовнутрь.
– Ты-то как здесь очутился? – удивился Минтай.
– А я издалека хвост Демагога заметил и пошел за вами. Одному-то скучно, – объяснил Пуфик.
– А кто такой Демагог? – озадачился Карбофос.
– Так это же Дима, – показал Минтай на товарища лапой.
– Дима – понятно, а Демагог... – пробормотал Карбофос. – Это какое-то новое средство от тараканов?
– Почему от тараканов? – обиделся за свое имя Демагог.
– Ну, может, не от тараканов, а от других каких-нибудь насекомых. Как, например, карбофос или дихлофос.
– Нет, мое имя ни с какими насекомыми не связано, – решительно отмел это предположение Демагог. – Это у тебя скорее...
– Да и я к ним никакого отношения не имею, – сказал Карбофос. – Просто так вот прозвали...
– А почему?
– А-а!.. – махнул лапой Карбофос. – Сам виноват. В детстве по глупости тараканьей этой отравы нализался. Чуть не подох. С тех пор и прилипло: Карбофос да Карбофос... Все кошки как кошки: Васьки, Степки да Мурки, а я – Карбофос. Зато кайф у меня тогда был – я вам скажу!.. – блаженно закатил глаза Карбофос. – Будь здоров торчал! До сих пор помню!
– С тех пор «торчит» всю дорогу, – шепнул Минтай на ухо Демагогу.
– Где «торчит»? – не понял Демагог.
– Да не где, а как, – поправил его Минтай. – Нюхоман он, понял?
– Нет, – помотал головой Демагог.
– Ладно, еще поймешь, – пообещал Минтай.
– Ребята, а что там за драка была возле дачи Пуфика? – поинтересовался Карбофос.
Пуфик ни про какую драку не знал (он как раз спал под своим крылечком), зато Минтай охотно объяснил:
– Это Рваное Ухо со своими пристебаями Демагога своему порядку учил.
– Понятно, – сказал Карбофос. – Ничего хорошего от них ждать не приходится.
Демагог вспомнил пережитый днем позор и, помимо воли, жалобно мяукнул. Минтай стал успокаивать товарища, а Карбофос сказал:
– В таких случаях самое лучшее – словить хороший кайф и забыться.
– А где я его поймаю? – спросил Демагог.
– Здесь.
– Он тут водится?
– Водится, водится, – заверил Карбофос. – Сейчас все будет. – Карбофос отправился в дальний угол сарая, призывным покачиванием хвоста приглашая гостей следовать за ним.
В углу Демагог увидел на полу старую телогрейку, которая, вероятно, служила хозяину постелью, а рядом с ней, на газетном листе какую-то сухую траву, корешки, таблетки, пакетики с порошками, разные тюбики, баночки, пузырьки...
– Для начала попробуем-ка валерьяночки, – подвинул Карбофос Демагогу сухой корешок с возбуждающим запахом.
Демагог пожевал его и почувствовал, что боль и обида стали отпускать его, уступая место легкости и бодрости.
– А теперь вот это лизни... и это понюхай... – подсовывал ему Карбофос какие-то новые травки, жидкости, порошки.
Демагог пробовал и чувствовал, что его подхватили теплые ласковые волны неведомой реки и понесли куда-то далеко-далеко, где нет ни Рваного Уха, ни Гарика с Ништяком, ни мамы с Наташей, а есть какая-то прекрасная волшебная страна, где все совсем другое, непохожее на этот мир. На волнах сказочной реки увидел он и Минтая с Пуфиком, и Карбофоса. Река несла их всех в замечательную страну грез, оставляя позади все сегодняшние неприятности. Хотелось смеяться и петь, кататься по траве и сочинять стихи. Демагог снова почувствовал себя «самым-самым».
– Ну, как кайф? – интересовался между тем Карбофос, но Демагог только сладко жмурился и расплывался в довольной улыбке.
– Я же говорил! – радовался за него нюхоман. – Теперь до утра будем «торчать»!
И вдруг впереди на волнах сверкающей разноцветными бликами реки Демагог увидел Марысю. Она плыла задом наперед, мордочкой к нему, и изумрудные ее глаза мерцали еще загадочней, чем вчера. Но вот она развернулась и призывно шевельнула кончиком пушистого хвоста, словно приглашая следовать за собой. А потом исчезла. Демагог недоуменно покрутил головой, но река впереди была пуста и только откуда-то издалека нежно-призывно доносилось: «Ди-ма!..»
Демагог изо всей силы рванулся вперед, и тут же из глаз его посыпались искры. Река ушла куда-то в сторону, а он, очнувшись на время, увидел, что сидит на грязном полу сарая перед неструганными досками стены, о которые только что чуть не расшиб себе лоб.
Искры погасли, радужная река снова обняла его волнами и снова впереди – словно взмахнули платочком – мелькнул пушистый Марысин хвост.
– Куда ты, Дима? – окликнул его Минтай.
– К Марысе! – ответил Демагог и стал поспешно выбираться из сарая.
– К архитекторской кошке собрался. Их дача на Большой Поляне, – кому-то, кажется, Карбофосу, пояснил всезнающий Минтай.
А Демагог уже опять не замечал ничего вокруг, кроме далекого впереди кончика Марысиного хвоста.
Демагог плыл по реке. Ему мешали попадавшиеся на пути ветки, палки, кучи мусора, навоза; путались в лапах водоросли, похожие на гороховые стебли, липли к бокам колючки репейника; Демагог то проваливался в какие-то ухабы, то волна возносила его в гору... Тем не менее, несмотря на все препятствия, он упорно продвигался вперед. А в голове его тем временем складывались стихи, которые сразу же обрастали музыкальными звуками, становились мелодичными и певучими...
ГЛАВА 13. Ночная серенада
До изукрашенного деревянной резьбой теремка архитекторской дачи развеселая компания добралась уже затемно. Попасть сюда они могли бы и гораздо раньше, если бы путь их пролегал по улице Счастливой, которая, как мы знаем, как раз и заканчивалась на Большой Поляне. Но, отведав Карбофосова «угощения», коты двинулись, не разбирая дороги, через чужие огороды. С воплями перепрыгивали они через борозды и канавы, катались по грядкам, продирались через заросли гороха... Им вослед неслись проклятия хозяев дач, летели в них камни и палки. Пару раз пришлось даже спасаться им на деревьях от разъяренных псов, но, уйдя от преследования, они продолжали куролесить.
Возле одной из дач компания внезапно наткнулась на Гарика и Ништяка. У одного в зубах болталась сосиска, у другого – куриное крылышко. Они несли Рваному Уху ужин. Увидев не на шутку разошедшуюся компанию, рэкетиры порядком струхнули и, побросав добычу, бросились наутек.
– Эй, Ништяк – с крыши бряк! – запустил Минтай ему вслед не очень складной рифмой.
– Гарик, возьми фонарик! А не то упадешь – башку расшибешь! – в тон ему восторженно заорал Демагог и почувствовал мстительное удовлетворение.
А Карбофос пронзительно, по-разбойничьи засвистел.
Когда спасавшиеся бегством рэкетиры исчезли из виду, друзья весело расхохотались. Им было хорошо. Еще бы! Заставить удирать этих двух наглых бандитов!
Веселая компания выбралась, наконец, на улицу Счастливую.
Впереди, совсем недалеко виднелась освещенная фонарями Большая Поляна. Улица в этом месте была посыпана мелким гравием. Чуть слышно, как крадущаяся по кладовке мышь, он шуршал под кошачьими лапами.
Коты шли шеренгой посередине дороги плечо к плечу, словно отважные мушкетеры.
И тут Минтай запел:
Раз, два – левой!
Вперед – и хвост трубой!
Отважная команда
Выигрывает бой!..
Бравая эта песенка как нельзя лучше соответствовала приподнятому настроению друзей, и они дружно подхватили:
Отважная команда
Выигрывает бой!
Карбофос снова лихо присвистнул, а Минтай продолжил:
Раз, два – левой!
В кустах мы не сидим.
Держись, бродяги-воры, -
Мы спуску не дадим!..
Да, да, именно так – не дадим! Ах, молодец, Минтай! Легко и уверенно чувствовал себя сейчас Демагог, подпевая товарищу. Словно и не было позади печального нынешнего дня.
Коты вышли, наконец, на Большую Поляну. И тут Демагог вспомнил о цели своего путешествия. Снова настойчиво стали рваться на свободу возникшие в голове слова и мелодия. Так настойчиво, что Демагог резко остановился, нарушив их мушкетерский строй, и заявил:
– Я тоже сочинил... эту... серенаду...
Коты недоуменно переглянулись. Про всякие там шлягеры, попсу, хиты, рок они слышали: от них ни днем, ни ночью радио с телевизором не отдыхают. Карбофос, к примеру, умудряется ловить кайф, или, как он это называл, «тащиться» от тяжелого металлического рока, который бил по мозгам не хуже любой дурман-травы. Минтай предпочитал поп-музыку: что-нибудь душераздирающее от Александра Малинина. Ну а музыкальные пристрастия Пуфика ограничивались колыбельной лирикой. А вот с чем едят эту самую серенаду – никто не знал.
– Это песня такая. Только про любовь... – смущенно пояснил Демагог. – В стране Испания кавалеры исполняли свои серенады под балконом дамы сердца.
В Испании коты не были, но Демагогу поверили на слово: как-никак профессорский питомец – знает, наверное, лучше их, что там, в неведомой стране Испания, творится. Лишь Минтай решил уточнить.
– Марыське будешь петь? – спросил он, но, заметив, что заставил друга еще больше смутиться, поспешил успокоить: – Ничего, Дима, не тушуйся, начинай, мы подтянем.
Они подошли к даче архитектора. Резной теремок в голубоватых отблесках неонового фонаря, висевшего неподалеку на столбе, был похож на залитый глазурью печатный пряник. Вокруг стояла тишина. Все, как видно, уже спали.
Демагог нерешительно оглянулся на приятелей.
– Давай-давай! – подбодрил Минтай.
Демагог задрал морду к небольшому балкончику на мансарде и затянул:
О, Марыся, Марыся,
Несравненная киса!
Лучше всех ты на свете -
Моя мечта!
О тебе я страдаю,
Жуя хвостик минтая,
И тебя вспоминаю -
Ах, всю тебя!
Пел Демагог страстно, вкладывая в серенаду весь свой любовный пыл, хорошо к тому же подогретый дурман-травой.
Его друзья, которым и сама серенада, и романтическая обстановка летней ночи очень нравились, рьяно помогали Демагогу, стараясь изо всех сил. Правда, со стороны пение этого кошачьего квартета больше напоминало завывание циркулярной пилы, наткнувшейся на крепкий сучок, но так ведь то со стороны...
...И твой розовый носик,
И пушистый твой хвостик,
Твою мордочку милую -
Как снег она!
Спинку – ночи темнее,
Шерстку – шелка нежнее,
И глаза зеленее,
Чем вся трава!
И – о, чудо! – балконная дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель проскользнула Марыся. Она вспрыгнула на перильца, сонно зевнув, сладко потянулась...
О, Марыся, услышала, вышла! О, как ты прекрасна!..
У Демагога бешено заколотилось сердце, и, воодушевленный появлением возлюбленной, он с удвоенной энергией продолжил свое песнопение:
От любви умираю,
Не могу есть минтая,
О мышах забываю -
Я без тебя!
О, Марыся, Марыся,
Я у лап твоих, киса,
В жгучей страсти любовной -
Сгораю я!
Закончив, Демагог как истинный рыцарь шаркнул лапой, учтиво поклонился, и если уж не на восторженные аплодисменты, то на благосклонное «мяу» своей дамы сердца он, на худой конец, рассчитывал. Однако того, что случилось дальше, Демагог никак не ожидал.
– Как не стыдно! – сердито фыркнула Марыся. – Я-то думала, что вы, Дима, тактичный и воспитанный юноша, а вы с друзьями ведете себя, как последние хулиганы. Всю округу разбудили! И вообще, кто вам позволил петь про меня?!
Негодующе качнув пушистым хвостом, Марыся повернулась и исчезла за балконной дверью.
И тотчас же, словно в подтверждение ее слов, раздались возмущенные голоса дачников, лай собак...
– Бежим! – завопил Минтай, и они бросились врассыпную.
Чуть ли не до самой их дачи Демагога преследовал здоровенный и злющий пес-боксер. Только нырнув под свой штакетник и отмахав до середины участка, кот наконец почувствовал себя в безопасности. С минуту он запаленно дышал, приходя в себя, а потом рухнул без сил прямо в середину морковной грядки.
ЧАСТЬ П. САМ ПО СЕБЕ...
ГЛАВА 14. Чем кончаются бурные ночи
– Вот он! – разбудил Демагога громкий Наташин возглас. – Та только посмотри, мама, где он устроился!
Демагог с трудом разлепил глаза. Не осталось и следа от вчерашней легкости и радостного возбуждения. Голова гудела, словно алюминиевая миска, по которой непрерывно лупили алюминиевой ложкой. Тело было ватным, непослушным, а к горлу подступала тошнота.
– Ты зачем забрался на грядку? Всю морковку выкатал! Устроил, понимаешь, лежбище! Ночь где-то прошлялся, а теперь – нате вам! – завалился... Да я тебя, мерзавца, за это!.. – обрушился на Демагога водопад маминого негодования.
В сердцах мама схватила валявшуюся в борозде хворостину и замахнулась на кота.
– Мамочка, не надо! – взвизгнула Наташа, но поздно: со свистом разрезав воздух, прут уже опустился на повинную полосатую спину.
Демагог вскочил, словно ошпаренный, и, не разбирая дороги, бросился вон.
– Стой! Куда же ты, заполошный! – слышал он за своей спиной, но ноги сами несли его прочь.
Неизвестно, сколько бы вот так, без оглядки, мчался наш проштрафившийся герой, если б не наткнулся по пути на что-то мягкое, свернувшееся клубочком.
Клубок издал недовольное «мяу», и Демагог увидел уютно устроившегося в свекольной ботве Минтая.
Некоторое время Минтай бессмысленно таращился на приятеля, наконец, с трудом узнав его, вяло пробормотал:
– Привет! Чего несешься, как угорелый?
– П-побили, – кое-как приходя в себя, сказал Демагог.
– Как, опять Рваное Ухо?
– Да нет. М-мама... Прутом... П-по спине...
– Ах, хозяйка... – зевнул Минтай. – Тогда ничего, нормально.
– Как это – нормально?! – Демагог весь клокотал от возмущения. Его сроду и пальцем никто дома не трогал, а тут – прутом!.. И больно, конечно, но больше – обидно. И ведь от кого попало! От человека, которого любил едва ли не сильнее всех!
«Уйду, – решил Демагог. Пусть живут одни. Посмотрим, как запоют без него, когда не на ночь исчезнет, как сегодня, а надолго. Не на кого будет полюбоваться, некого погладить, не с кем поиграть, некого гостям показать...»
– Дима, Димочка, ты где, родненький? – услышал он со стороны их участка дрожащий от слез Наташин голос, а следом и мамин, все еще сердитый:
– Не роняй слезки на колески. Проголодается – придет.
– Как же, ждите! – мстительно прошептал Демагог, хотя и сам уже чуть не плакал.
– Что ты сказал? – не расслышав, переспросил Минтай.
– Домой, говорю, не приду, – как можно тверже ответил Демагог.
– Ты серьезно?
– Еще бы!
– Ну и напрасно, – не одобрил Минтай. – Подумаешь, прутом разок огрели. За дело! Не валяйся, где не положено. Хозяева с этой грядкой, понимаешь, возились, возились – садили, пололи, поливали, а ты взял и все их труды испортил.
– Но бить-то зачем?
– А чтоб лучше до глупой кошачьей головы доходило. И вообще – не делай из мухи слона. Вот я, к примеру. Да если б я каждый раз после того, как в меня Федякин в раздражении сапогом или еще чем тяжелым запускал, из дому убегал, то давно б уже бродягой стал. Не бери в голову. Такова наша кошачья жизнь. Тем более что после всякого наказания наступает прощение. Вон слышишь – назад зовут. Простили, значит.
Теперь уже и мама звала Демагога домой, и в голосе ее чувствовалось раскаяние.
Но в Демагога словно вселился бес противоречия и нашептывал ему, и нашептывал: «Не поддавайся на уговоры, храни обиду, покажи им!..».
– Не вернусь! – с упрямой решительностью повторил Демагог.
Минтай нехотя поднялся, отряхнулся и, вздохнув, сказал:
– Ладно, пошли-ка отсюда, пока нам еще и от Федякина не влетело.
Они выбрались на улицу Береговую, которая своими домами выходила прямо на заросший тальником берег Лосихи, и сразу же увидели направлявшегося к ним Карбофоса.
В отличие от Минтая с Демагогом был он оживлен, даже весел, и никакой угнетенности в нем не ощущалось.
– Уже «торчит», – определил Минтай.
– Здорово, пацаны! – бодренько поприветствовал он их. – Как жизнь?
– Хуже некуда, – буркнул Демагог.
– Что так? – удивился нюхоман. – Разве плохой вчера кайф словили?
– Да, конечно... – болезненно поморщился Минтай. – После твоих травок сегодня чувствуешь себя так, будто слону под ноги попал, и башка гудит, как электричка.
– Вылечим! – радостно пообещал Карбофос. – Пошли ко мне, кое-что примем...
– Нет-нет-нет! – замотал головой Демагог. – Я больше твоей дурман-травы не хочу. От нее сначала весело, зато потом хоть на стенку лезь. И глупости всякие делаешь, на грядках валяешься... Одни неприятности...
– Да чуть-чуть валерьяночки на язык – и все неприятности как рукой снимет. Вот увидите! – продолжал убеждать Карбофос. – И вообще я вам скажу: одного раза для настоящего кайфа мало. Надо регулярно принимать. Как лекарство. Тогда толк будет. Любой врач подтвердит.
– Вот еще! – рассердился Минтай. – Сам нюхоман пропащий, так хочешь, чтобы и мы за компанию с тобой такими же стали?
Давай проваливай, доктор!..
Демагог с Минтаем оставили Карбофоса одного, а сами пошли вдоль берега. Демагог молчал, а Минтай вслух обдумывал сложившееся положение:
– Куда же теперь тебя пристроить? Тут неподалеку Степана-ветерана дача, но он и сам у сына на птичьих правах живет. С Пуфика тоже толку мало. – Минтай на минуту задумался, а потом со вздохом сказал: – Если честно, то в наших краях каждый сам по себе и за себя и никто чужого кота себе не пустит. Конечно, я бы мог тебя к себе пригласить, но, – замялся он, – не знаю, как к этому Федякин отнесется. Он мужик крутой, не будет разбираться – профессорский ты или нет...
– Да я и не пошел бы к тебе. Меня у вас сразу найдут, – сказал Демагог.
– И то верно, – с видимым облегчением согласился Минтай и посоветовал: – Лучше всего, наверное, попытать счастья у Кривого Боцмана. Он котяра свободный, самостоятельный.
ГЛАВА 15. Сплошные неприятности
На углу Береговой и узенького проулочка, соединяющего ее с улицей Счастливой, Минтай остановился.
– Ты это... дальше иди один, – сказал он, виновато отводя глаза.
– А ты? – спросил Демагог, не ожидавший, что Минтай так быстро захочет с ним расстаться.
– Да и день мой сегодня...
– Какой день? – не понял Демагог.
– Какой, какой... – проворчал Минтай. – Такой... Быстро же ты забыл. Мало, значит, тебя вчера трепали. Ништяк с Гариком должны пожаловать – вот какой!
Полученная от мамы взбучка и обида на нее и в самом деле заставили забыть на время и Рваное Ухо, и его «шестерок». Минтай напомнил о них, и Демагог почувствовал себя совсем плохо. У него даже помутилось в голове. А когда он пришел в себя, минтая рядом уже не было.
Зато на другом конце переулочка Демагог увидел Марысю. Она сидела, подобрав пушистый хвост, и умывалась, время от времени поглядывая в сторону Демагога.
Кот бросился к ней.
Марыся немедленно прекратила свой туалет и, гордо распушив хвост, пошла прочь.
Когда же Демагог наконец догнал ее, она, не дав ему и рта раскрыть, сердито сказала:
– Не смейте ко мне приближаться, хулиган! Еще шаг – и я выцарапаю вам глаза!
Демагог невольно отступил и виновато опустил голову. А напрасно! Иначе бы заметил, что, отойдя на пару шагов, Марыся обернулась, и взгляд ее был гораздо теплее грозных слов. Он говорил о том, что зла она на своего рыцаря вовсе не держит, что, даже напротив, ночное приключение с волнующей серенадой в ее честь очень пришлось красавице по душе, но что ведь и девушку, возле дома которой в столь поздний час устраивают такой тарарам, тоже надо понять... К тому же, по всем правилам любовного ухаживания, помучиться юноше положено, повздыхать, пострадать, потосковать, как следует, а уж потом...
Но удрученно свесивший голову Демагог взгляда Марыси не заметил и ни о чем таком не догадывался. А когда голову поднял, кошки и след простыл.
Демагог вздохнул и побрел куда глаза глядят. А они в это время смотрели в чью-то чужую калитку, за которую он, недолго думая, и проник. Зачем? Он и сам не знал. Просто очень не хотелось оставаться сейчас на открытой жаркому солнцу и любопытным взорам улице.
На участке, куда попал наш герой, почти не было грядок, но зато столько цветов! Всюду цветы, цветы, цветы... И высоченные горделивые гладиолусы, и георгины, чьи крупные цветы со стрельчатыми лепестками походили на разноцветных ежиков, и большие, ослепительно-белые, словно упавшие на землю звезды, cадовые ромашки, и жаром горящие махровые маки, и головокружительно пахнущие флоксы, и скромные голубоглазые анютки...
От всего этого цветочного многообразия у Демагога зарябило в глазах. Он с минуту жмурился, привыкая, потом двинулся по кирпичной дорожке к голубому дому, расположившемуся в глубине участка.
Еще издали заметил он на крыльце блюдце с молоком и куском вареного мяса рядом с ним. И только сейчас почувствовал, как страшно голоден: не ел со вчерашнего обеда, а дурман-трава еще сильнее обострила аппетит.
Достигнув крыльца, Демагог одним прыжком взмахнул на него и, забыв обо всем на свете, с жадным урчанием вонзил зубы в сочное, еще теплое мясо. Прекрасная отварная говядина сама таяла во рту. Расправившись с ней, Демагог взялся за молоко. И тут услышал за своей спиной:
– Но ведь мой день – завтра!..
От неожиданности Демагог вздрогнул и, с сожалением оторвавшись от блюдца, оглянулся. С удивлением и беспомощной обидой на него смотрели ярко-голубые глаза сиамского кота-подростка.
– Гарик и Ништяк должны обедать у меня завтра. А вы кто? Пахан?
– Я – Демагог... – в замешательстве промямлил непрошеный гость.
– Значит, по вторникам у меня еще и вы будете обед отбирать, господин бандит? – спросил сиамец-подросток, чем окончательно смутил Демагога.
Он густо покраснел – иначе говоря, все полоски на его морде слились в одну, багрово-коричневую, – и, оставив щекотливый вопрос без ответа, поспешил прочь.
Демагогу было ужасно стыдно. Надо же – съел чужой обед! Украл – и съел! Нет, не просто украл, а отобрал у слабого! Чем он тогда лучше Гарика и Ништяка? Подумать только – его за пахана приняли, за бандита! Какой позор! А ведь он всегда себя считал честным котом, который никогда без спросу чужого не возьмет. Гордился этим... Выходит, права Марыся – хулиган. Даже и того хуже...
Терзаемый стыдом, Демагог и не заметил, как пересек границу цветочного участка и оказался на соседнем. Здесь его настиг рваный башмак, больно ударивший по спине, и визгливый женский вопль:
– Ох, и поймаю же я сейчас тебя, тварь полосатая, ох, и пущу же на шапку! Будешь знать, как по чужим огородам шастать!
Ботинок вывел Демагога из состояния мрачной задумчивости, и, не став дожидаться исполнения угрозы, кот поспешил убраться с участка, благо забор был неподалеку.
Очутившись за ним, Демагог огляделся. Место было незнакомое. По этой улочке он еще не гулял.
Дегмагог сделал несколько шагов и наткнулся на крохотного котенка. Испуганно озираясь по сторонам, он жалобно пищал.
«Наверное, потерялся», – решил Демагог и, занятый своими невеселыми мыслями, побрел дальше.
Вдруг сзади раздался свирепый лай, заставивший вздыбиться на загривке шерсть.
Демагог оглянулся. Крупная лохматая дворняга, прямо-таки закипая от ярости, лаяла на перепуганного насмерть котенка, успевшего взобраться на столбик штакетника. От земли до котенка было всего метра полтора, и собака, прыгая вокруг него, уже почти доставала сжавшийся в страхе пушистый комочек.
Демагога собака не замечала. Возможно, потому, что из-за своей расцветки кот почти не выделялся среди травы возле забора. А может, вообще сейчас, кроме своей жертвы, никого вокруг не видела.
Демагогу, конечно, было очень жаль несчастного котенка, но как ему помочь – он не знал. Догадывался, правда, что следовало бы как-то помешать собаке: либо броситься на нее самому, либо чем-то отвлечь, чтобы котенок мог уйти. Но при одном взгляде на изрыгающее злобный лай чудище ему становилось не по себе.
А собака не отступалась. Еще усилие – и котенок у нее в зубах!
И вдруг – откуда только взялась! – перед самым носом собаки возникла кошка. Невзрачная такая, серенькая, но полная решительной отваги кошка. Демагог и глазом не успел моргнутъ, как, подскочив, словно мячик, она вцепилась псине прямо в морду острыми, словно рыболовные крючки, когтями.
Србака громко взвыла, замотала кудлатой головой, стараясь сбросить внезапного противника, но каждое ее движение лишь усиливало боль.
Наконец кое-как освободившись от кошки, собака отчаянно заскулила и бросилась удирать.
Увидев, что опасность миновала и внизу не страшная псина, а добрая мама, котенок задом спустился со столбика и радостно потерся о серый кошкин бок.
Некоторое время, довольно мурлыча, кошка вылизывала свое дитя, потом, взяв его зубами за загривок, понесла к калитке. На трусливо притаившегося в траве Демагога кошка тоже не обратила никакого внимания.
Когда кошка с котенком в зубах исчезла за калиткой, Демагог двинулся дальше, и если бы сам он не принадлежал к семейству кошачьих, то можно было бы сказать, что у него сейчас «на душе кошки скребли». За какую-то четверть часа успел он оказаться и вором, и обидчиком, и трусом. А трусом-то за последние дни уже и не в первый раз.
ГЛАВА 16. Бесталанный нищий
За железными воротами садоводческого общества «Проектировщик», на дорожке, ведущей к платформе, пусто. Последняя утренняя электричка ушла, до следующей – больше часа, поэтому торговцы с базарчика разбрелись кто куда. Не видно и побирушки.
Демагог обошел корягу, возле которой тот обычно «трудился», и позвал:
– Кривой Боцман, ты где?
– Здесь я, здесь, – после некоторой паузы услышал Демагог полусонный голос из кустов позади коряги.
Демагог пошел на голос и очутился в прохладной уютной канаве, протянувшейся вдоль невысокого заборчика, из-за плотного ряда кустов почти невидимого с дорожки.
На дне канавы дремал кот-попрошайка.
– Отдыхаю вот, – сказал он, поздоровавшись. – Самое пекло начинается. Да и все равно, – зевнул он, – до следующей электрички ловить нечего. А она еще не скоро. Ложись, вздремнем...
Демагог устроился напротив хозяина канавы. Пахло от него не очень приятно. Сказывалась уличная жизнь. А может, просто не любил умываться. Демагог незаметно отодвинулся.
– Как дела? – поинтересовался Кривой Боцман.
– Так себе, – признался Демагог. – Из дома вот ушел.
И он честно рассказал о том, что случилось с ним в последние дни.
– И как теперь дальше жить – ума не приложу! – горестно закончил Демагог.
Кривой Боцман задумчиво поскреб лапой за ухом.
– Пока тепло, можно даже здесь жить, – показал он лапой на канаву. – И прокормиться, в общем-то, не проблема, если только не лениться.
– А что надо делать? – с надеждой спросил Демагог.
– Да хоть вон подаяние просить... Хочешь – вместе станем работать?
– Но я же не умею! – испугался Демагог.
– Учись! – посуровел Кривой Боцман. – Жрать захочешь – научишься. А не то с голоду подохнешь. Это тебя дома за красивые глаза бесплатно кормили, а когда сам по себе живешь – все по-другому. За все приходится платить самому.
– Ладно, я попробую, – уныло согласился Демагог.
Не теряя времени, Кривой Боцман повел новоиспеченного нищего к коряге. Побирушка обошел ее с другой стороны. Здесь тоже была протоптана тропочка. На нее обычно сворачивали те, кто или спешил, или кому не хотелось двигаться в общем потоке сошедших с электрички дачников.
– Навару тут, конечно, поменьше, но для начала сойдет, – решил Кривой Боцман и принялся располагать Демагога на его «рабочем месте».
– Ты уселся так, будто тебя на открытку собрались фотографировать! – тут же принялся распекать он своего подопечного. – На копилку глиняную ты сейчас похож, а не на нищего. Нет, позу надо сменить! – решительно заявил Кривой Боцман и приказал: – Привались спиной к коряге! Так... А теперь вытяни задние лапы... Обе, обе!.. – поучал побирушка, забегая то с одной стороны, то с другой. – А сейчас правую переднюю – вперед! И скажи что-нибудь на публику...
– Что сказать?
– Ну, к примеру... Господа дачники, будьте сердобольными, скажи, подайте беженцу, скажи...
– Что ты несешь, какой я беженец?
– Ты же из дома удрал?
– Ну, удрал.
– Значит – беженец, – рассудил Кривой Боцман. – К беженцам у людей больше жалости. А вообще-то, – сказал побирушка, – в нашем деле слова особого значения не имеют. Вякай что-нибудь.
– Дорогие друзья! Граждане!.. – начал Демагог, но Кривой Боцман тут же его оборвал:
– Стоп, стоп, стоп! Ты же не на митинге. Здесь слеза нужна, понимаешь, слеза!..
