Текст книги "Адаптированный Гораций"

Автор книги: Алексей Годин

III

 
Соленый мед с асфальта соскребая
Немая муза ветру подвывает.
Фальшива ты, зеленая, звуча
Глухим лученьем темного луча.
Поминка той снежинки, что растает,
Желает полой быть, как ночь густая.
 
 
Кузнец, паяц, слепая поводырка,
У них веселье, тесная пробирка.
Какой раствор! Есть город и зима,
Мороз вчерашний, теплая чума.
Вранье течет: огромные каналы,
Мосты мерцают, хлюпают пеналы,
 
 
Соборы врут, треща колоколами,
Водичка, лгунья, льдышку оправдала.
Один скрипит, всех более наглец,
Второй страдает, падает венец.
Но лишь вода сама того хотела
Когдамест льдина вычернила тело.
 

IV

Из Горация

1

 
Порезвившись, прощалась славянка,
Мы же встретили тотчас Семита
В узких улочках за чертою
Что уходят, как жизнь, под воду.
 
 
Я дышу углеродом кислым,
Чешуя моя серебрится,
Кожу лопая, тянутся перья.
Поздно мнить себя человеком.
 
 
Ибо рыбы кричат впустую,
Ничего в полуметре не слышно.
Видно, правда, как лязгают жабры,
Но бессмысленно это удушье.
 
 
Подождем покамест потопа,
Нам утопшие будут друзьями
И святая дрожащая муза
Щелкнет клювом прощай де, родимый.
 
 
Я глаза закрываю и вижу
Как кричит немая славянка,
Потихоньку струится зеленка
И никто ее, вроде, не слышит.
 

2

 
Черным телом боясь изумруда
Что по улице тихо струится, снедая свидетелей,
Льет в глаза свои, и оттуда
Усмехается тем, что остались, де зря вы заметили;
 
 
В черном небе, в соседнем проулке
Я кого-то молю об умершем тепле, но соленая
Ядовито мерцая и гулко
Претворяет молитву в похлебку с червями зеленую;
 
 
В светлой теми, где боль умирает
В зеленце сладковатой и кислой, в глухом безразличии,
Тем, кто в этой ночи замерзает,
Кровь мерцает моя то ясней, то тусклей, без различия.
 

3

 
Где крыланки, крича, уже не летают
Льдом холодным дыша, где совсем хорошо,
Где оттаялась вся водичка мерцая,
Набежав солонцой на ребристый пятак,
 
 
Носом зелень глотнув, ладья травяная
У которой стучит за ребром молоток,
Корабельщик утоп, одним из сердечек
Пьет волну, находя то уток, то поток;
 
 
Захлебнулась вода, и глубже, чем в тверди
Облак, легкий вечор, синий снег разбросав,
Тормозя по низам, забывшися вчерне,
Льдом холодным дыша, закрепил паруса.
 

V

Из Яна Стейна

 
Пойдем, немая муза, в кабак что ли.
Вокруг струясь, летает глухой ветер.
Он в этот дикий холод оглох, бедный.
Прекрасный город я прохожу мимо,
Довольно мне друзей и блядей хватит.
Пойдем со мной в кабак, где текут вина.
А лучше не пойдем, нам и здесь кисло.
Там рок-н-ролл дурацкий звучит тошно.
Зимою говорят: береги уши.
Куда же нам идти, а кабак рядом.
Там сыто и тепло, хорошо очень.
И если очень худо – еще полста.
Немая муза, плача, стакан просит.
Бери же свой стакан, веселись, муза.
 

VI

 
Оставь, Катулл, забудь свои притязания,
Твоему горю уже ничто не поможет.
Не нам исправить ни жизнь, ни Лесбию,
Осталась только печаль тихая.
 
 
Смотри, вокруг встает из пепла Отечество,
Лишь визжат, жалобно воя, враги как свободы,
Так демократии, тупость дряхлая.
Но не вернуть никогда Лесбию.
 
 
Смотри, вступает в жизнь девичество новое,
Так юны, так хороши, так прекрасны они, что
Забыл бы все, что они не видели.
Но нет меж ими, увы, Лесбии.
 

VII

 
Что ни явись позорной страсти плодом,
Будь то Ахилл и Агамемнон вкупе,
Елена, вожделенная данайцам
Иль Зевса неопознанная смена,
Сей плод равно – плод блуда и разврата,
Покуда боги управляют миром
И им еще до девок дела нету.
 
 
Давай теперь на божество ссылаться,
Минутные оправдывать влеченья.
 
 
Все страсти вне закона, потому-то
Они равны в постыдности счастливой,
Влюбленные грешны и непорочны.
 
 
Не ревность старца водит нас по кругу,
Но жизнь души, покинувшая душу,
Сама с рабом немым блудя сравняла
И пустота меня переполняет.
 
 
Я дед внучка! Убийственно известье
Благое это. Десять лет хотел я
Твой плод назвать и так, и по-другому.
И счастье, и позор твои ужасны.
Скажу тебе, что сука ты, Даная.
 
 
Пусть сбудется пророчество глухое,
Твою любовь к богам я утоляю.
 
 
Умерь, Кронид, перунов громыханья,
Меня минуло и испепелило
Былой любви увядшее страданье.
 
 
Что мне до сроков: разорвутся нити,
И смерть в истоке восторжествовала,
Летят по небу солнечные диски,
Застыл в броске какой-то юный мальчик.
 

VIII

 
Скоро мы в гости пойдем, скоро мы купим орехи.
Скоро напьемся слегка и, признаваясь в любви,
Глянем на облак летящий, такой же кораблик,
Скажем тихонько себе, чтобы не слышал никто:
Ну и что, что из этих предметов, увы…
 
 
Медленным взором своим я слежу
Опадание листьев, гусиную невскую кожу.
Тихо стучит сердечко, колокол тихо звенит.
Я поднимаю очешник, снова роняю.
Девочка с киской бежит, мальчик ругается матом.
Утки и чайки летят, крякая важно «да-да».
 

IX

1

 
Вообразился я в косом раю.
Скажи мне, ангел, где они
Те переулочки глухие, кривые,
Где булки розовеют, мякоть задохнулась,
Тепло, и голос не звучит?
Я сам себе приснился? Наяву ли?
 
 
Уж булки розовеют, мякоть слышит,
Тепло, и голоса не дышат.
Тепло, и голос не звучит.
Так где же переулочки косые, кривые,
Где булки розовеют, мякоть задохнулась
И голос по-особому молчит?
Скажи мне, ангел.
 

2

 
Толкает твердь, толкает воду,
Кровотеченье чудное томится
И возвращается, чтоб влагу остудить,
Чтоб позабыть свою природу.
 
 
Спаси меня, веселье терпкое, спаси,
Пусть красный привкус виноградин
От площади немолодого сердца
В сырой груди у города сочится:
Суровое мерло глотают губы
И нам знакомы первые удары
Осколка Исаакия в груди…
 

1997 – 1998

Адаптированный Гораций

I

 
У рябины вкус, у забора цвет,
Дальше жизнь и улица сходят на нет,
Здесь и я поселюсь, давши грусть в обет
И на семь ответ;
 
 
Замерзая, листва шелестит, и летит
Монах в переулок, за ним скорей,
Там озноб-загрей ледяных кровей,
Загрустил дружок,
 
 
Захлебнувшись, свивается желтый отток
Дровяной дали в голубой мешок
И клокочет синь за усталым ртом,
Вот и все, глотнем —
 
 
Ка еще, задохнув выпрямляюща,
В улиц ряд ты выходишь, тихо дыша,
За тобой, как всегда, ясень с ликом Христа
И моя душа
 
 
Осторожно летит, за тобой, сквозит
Чистый шиферный воздух, и грусть не разгрызть
Если светлая ночь на распутье стоит
И не может уйти.
 

II

Из русской поэзии

 
Фальшивым голосом пою
Приди, красавица, ко мне.
Приди в ночи, густой тиши
И трам-пам-пам с тобой, мой друг.
 
 
Шепчу, осипши, ангел мой,
Одна из сладостных наяд,
Чья красота как взгляд назад,
А я халву люблю, мой друг.
 
 
У рыбы клацает губа,
Молю у юности тепла,
Молю, русалка, скрась досуг,
Молю любви твоей, мой друг.
 

III

 
Трудно спорить с водой, западая в Оку
С ключевой водицей в груди, в цвету
Красных ягод, где глухо вороны орут
Словно глаз клюют;
 
 
Церкви тонут в листве, доносится всплеск,
Придержа разгон разлитых небес,
Чтобы в синей петле лицевых степей
Причастить земле;
 
 
Там в одной сельпо и в углу кивот,
В алтаре за мясницким секатором поп
Расчленяет тельца, угощает народ,
Свет, и служба идет;
 
 
С околотка богов и святых слободы
На покос гуськом семенят упыри,
Матерятся иконы, и черной зари
Пьют глотком фонари;
 
 
В барахолке пространств, запылив леса,
Покатилась из рук, зазвеня, коса,
И в глазах кузнеца поллитровая пся
В черных жилках вся.
 

IV
Der Tod und das Mädchen

 
Минута медлит, кончена страница.
Часы стоят и не глаголит слово.
Ушли гуляки; замолчи, певица.
Поет петух, но это нам не ново.
 
 
Ленора плачет, проклинает Бога,
Летун сигает, молния сверкает,
Зашлась природа глухо, у порога
По косяку, рыдая, мать сползает.
 
 
Мертвец несется по пустыне,
Ленору сжав, он корчит рожи,
А та, любя его и ныне,
Гнилую лобызает кожу.
 
 
Ты получила все чего хотела.
И в чистой вере лежа на кровати
Кончается единственное тело
В узле тугих небытия объятий.
 

V

 
Сердце бьется, а сверху пласты небес
И тоннаж их, торчащий в торце дренаж
Да зеленая кровь в черноте кости
Зачала цвести.
 
 
Я об этом сказал и еще скажу:
Мертвечина черная, зуб за зуб
И вороны ночью как хор орут
И зеленую пьют.
 
 
В ребрах птичка стучится, дурней души,
Пей вино, говорит, и кури гашиш,
И она кривей кровотока глуши,
Кровянее, чем жизнь.
 
 
Чем чернее кость, чем бледнее блиц,
Тем мертвее остув с пролетами из
Растерявшихся тактов, эпох и сих
«Мне туда не войти».
 

VI

 
Шарманка, растрави мои печали,
Звучи, печаль, листай места свиданий,
Пока друзья об этом не узнали
Напоминай мне дни больших страданий.
 
 
Я с детства эти звуки ненавижу,
Но здесь сломалась ночь и вьется волос,
Еще квартал, и мертвую увижу,
Как волны камень, точит лепет голос.
 
 
Звучат каналы, не сдержав урона,
Почин ведет в последнее изгнанье,
Печали чайки наши и вороны,
Куда мне спрятаться, воспоминанья.
 
 
Мотив звучит, но я забыл, что дальше,
Я все отдам, чтоб песню не продолжить,
Заплакал рядом некий пьяный мальчик,
Сейчас и я заплачу, сколько можно.
 
 
От нашей злой простуды не убудет
И кашель чаек носит мимо зданий.
Звучи, печаль, пока я не забуду
Осенний ветер и места свиданий.
 

VII

 
Калитку крепче свою запри,
Никто не войдет и не выйдет, знать,
Покуда идем, дружок, листать
Свинцовую благодать.
 
 
Алкоголик худой, возвращайся домой,
За углом трамвай говорит зарывай,
Незнакомый канал закрывает пенал,
Наступает покой.
 
 
Как вчера, повсюду тихая ночь,
Трет мозоль и тепло от легкой тоски.
Мимо улиц косых мы пройдем, не прочь
Растянуть глотки.
 
 
Впереди чернота, позади пустота,
Но пока что тепло мы давай еще
Выпьем, что ли, сердца согреть, а потом
Выпьем что ли еще.
 

VIII

 
Ну где же вы, куда вы подевались,
На сердце грустно, тяжко и мятежно,
Забавницы, с которыми встречались,
Я так один, все страсти безнадежны…
 
 
Я помню вас, былые упоенья,
И я скорблю на берегах Коцита,
Где в торжестве играло вдохновенье
Полночного сиянья антрацита.
 

IX

 
Не печалься, что кончилось вчера
Время молодости золотое, увы.
Но живи как те, чья стопа легка,
Чьи шаги тверды.
 
 
Поверни, баржа, не шурша,
Сонный Бахус лозы, в сустав
Шеи длинной ввинтясь, обернись
Крови черной струей!
 
 
Будто умер нынче, слова жду
Актера третьего, коего нет.
И мои матюки тыщи лет подряд
Из суфлерской летят.
 
 
Не новейших фраз говорит Талмуд,
Но стекляшка глаз золотых причуд,
Это мне заказала моя звезда
Чтобы жизнь жилась.
 
 
Две бутылки мерло, одну
За другой, опускаю в горло.
И густой покой темноты тугой
Наступает легко.
 

1997

Стихи, написанные в юные годы

Dolce vita nuova

 
Наступили тяжелые дни.
Но трояким осколком размерь
Как в глаза западают они
И тишайша струится метель.
 
 
Сколот лед, и слезинка стекла
По стеклу; дохнет полу-жизнь.
Пусть дурацкий ее мотив
Изучают четыре угла.
 
 
Очертаний разомкнута связь
И сочится звезда, лучась.
Аки джинн, заползает в бутыль
И естественной ждет мотыль.
 
 
За звездою сладка пелена
И смертельная стынет уха.
Оттого не пошлешь ее на
И стучат в груди потроха.
 

 
Я иду по ленточке фонарей, закутав горло,
А шаги мои зима меж ладоней растерла.
Улица так черна, словно нет шести
И не будет; толкает тупик впереди
Маленький автомобиль.
В кармане замерзла моя бутыль.
 
 
Меня греет сигарета,
Вот и песенка допета.
Птицы далеко – тяжело
Пережить измену, хладно глотать мерло.
В желтой комнате тишина
Словно смотришь из-за окна.
 
 
Холод сдирает и кости, отдирает озноб,
Дол колотит и трясет береза
Ветви на ветер…
 

 
не кольцо не лента зигзаг швой порхающий швах
караван сарай не олам
если космос то золотой орды а вода крива
и течет не туда и на небе усоп алла
 
 
то ли к горлу ты тетивой то ли бритвой впритык
и деньгою ставишь на зуб
чтоб толкал тупик решето таскал дабы чуял тык
жрал стекло и чешуйчатую изловчась лозу
 
 
поживем теперь по себе именуясь никак
подышав еще под шумок
не заради веры во что впиваючись жаброй как
рыба в скользкую массу воды в бытия кусок
– —
время разрыв не найти кроме доли части скрепленья
утренний вечер не местом ткан
да и не мною оно растеклось поэзией ленью
фильтр потух и стакан упал
 
 
что бы начать все визжит и кусается сигарета
с сердцем на пару сбивают в такт
все что ты видишь а после поскольку окнами лето
хлещет найдут что в мотив заткать
 
 
сжав сигарету в зубах улыбается биомасса
больше не выглядит как изъян
под полицейским надзором пустого иконостаса
незанавешенного окна
 

Из Майнлендера

 
сегодня теплый ветер и лучше жизнь
все в жизни можно перенести забыть
себя забыв поставив душе на вид
как наверху страдал одинокой тип
 
 
бутыль открой и пей до конца у дна
скопились разные небеса видна
что в звездно влипла дно о печаль луна
и жизнь прекрасна раз уж она одна
 
 
спасибо господи за концовки фраз
за смерть и то что кончившись ты для нас
тянул рассказ дал шкурой своей понять
все то что ты должно быть хотел сказать
 

 
если ты и правда стена то я человек
доброй ночи тогда белей чем снег
раз из тех монет что не срезать грех
затеряйся-ка в дорогой казне
 
 
ровно тикает ходик и будет тэрэ
потому что я жив замри до ре ми
фа смерть это не боль но подходит каре
площадей рыба хочет пить ручеек временит
 
 
ковырни пером ты мотив кабы он не протух
до зари труди аки главный петух
раз разрыв пошел и звенит в тиши
значит песня души
 
 
вой душа как ты лучше этого как ты
далека от страданий и суеты
нет лица у тебя свободная ты и
буду дай как ты аки лучик звезды
 

 
вроде бы поздно уже пора бы заснуть
или выйдем на улицу за окном
темнота дрожащая на весну
не походя эта ночь как та дождь наклон
 
 
спать вернуться где бережно прикоснись
взглядом телом к призраку одному
женскаго полу но приторная тоска
надоело листать твой дурной талмуд
 
 
чувства были точными но ушли
ночь на дворе под улыбкой зановича
как смешон твой словарик в златой тиши
ночь коснусь лицом я занавеса
 
 
здравствуй любимая вот мы вот мы и встре
сука сыч и козел все визжат ля си
небо далеко прежде чем помре
я никогда тебя больше либо фарси
 
 
утром вспомню как ты со мной я с тобой
обсуждали где нам работать и
ты говорила что будешь детским врачом
в поликлинике а я рабочим блин
 

1

 
воздадим аллаху хвалы не за что-нибудь а за просто так
за то что выйдя на улицу можно жестянку ногою пнуть
за то что можно денег занять а потом отдать
за то что можно плюнуть с кировского моста
мы проснемся завтра в приватной ночлежке огня ища
после клацая от озноба чертыхаяся в складках плаща
воздадим аллаху хвалы ибо мы сигареты купив заглотив колеса
можем номер подруги набрать и себя к ней зазвав
по парадной сырой растрясая моща
пробежав мы откроем ту дверь без движений плеча
на которой аллаху хвала написано двадцать пять
 
 
вот и трогает сердце покоясь
улетевшей птицы оставшийся голос
потому воздадим аллаху хвалы раз опять
нас прибило к знакомой двери отпустив
на которой написано двадцать пять
и ее открывает наш лучший паллиатив
 
 
я от них убежал к нереидам на черное море
и от их отвратительных ласк чуть с ума не сошел я
 

2

 
ныне совсем один некому слова промолвити
да и нету слова-то молвити
угомонись наконец говоря скоро вечер
уверять себя в том что что-н. изменимо
зн. верить что время твое обратимо
и гордиться сим как крыльями серафима
зн. верить в отзывчивость стен зн. слушать
глас животного не опознанного франциском
вот оно и стемнело уже слишком поздно
в понедельник днем так хочется прокричать
или падая на колени шептать что
 
 
вот уже стерлись шаги ходивших
гулявших да и твои новые люди
идут навстречу ты рифмовалась
с городом и твой голос
 
 
место впрочем всюду одно
города состоят из комнат
 

3

 
после смерти душа трепеща
достает бутерброд папиросой шурша
из которой сыпется анаша
 
 
но раз так
посмотри на часы и скажи им тик-так
уступая большак на дороге в кабак
 
 
берега говорящие никогда
и вода кричащая нет
 

 
Можно вынести все, но только не надо
Неба без потолка, безоблачности с ленцой
Когда глаза повисают на взгляде
Коего трупы с твоим лицом.
 
 
Обогати смыслом, звучаньем окрасивь.
Песня сама, кстати, какой-то смысл.
Можно напеть, хочешь – просить,
Можно любить как бабу без коромысел.
 
 
И она, в отличие, вся за точкой
Отражение как что выжить хочет.
Смысл предложенья не вспомнить
Ни в одной из этих комнат.
 

 
Поживем, Лесбия, и еще полюбим
Друг друга, или каждый кого отдельно.
Ибо если нам людей любить надоест, то
Сразу лучше петлю давай одевать на шею,
Без любви жизнь ужасна, того помимо
Невыносима. Ах, подруга, друг без друга
Мы проживем и, увы, не засохнем. Природа
Такова. Но без любви, понимаешь, чистой
К людям и человечеству в целом, как то
Говорит психология и подтверждает сердце,
Жить настоль тяжело, что разумней будет
С глаз исчезнути, в жирную землю канув.
 

1996