Текст книги "Адаптированный Гораций"

Автор книги: Алексей Годин

Годин Алексей
Адаптированный Гораций

Последние круги Летнего сада

I

Почти из Пушкина

 
В Петрополе гуляя у залива
Я всматривался в небеса лениво
И жуткие знамения увидел.
 
 
Волну отъяв небесного прилива
Крутилося веретено лазури
И утка синевы сучила нити.
 
 
Мой друг упал из рук киндзмараули,
А разум проникал прямые сходства:
Чего века, я понял, ожидали
 
 
Произвело в итоге вычитанье
И ничего в остатке не осталось.
Земля и небо были неспокойны.
 
 
Деревья трепетали, стылый ветер
Драл парусину с рей, трепал прически
Простоволосых модниц синеглазых.
 
 
Так начиналася агония природы
И пустота в моих очах зияла;
Я вопль издал и дикий и беззвучный
 
 
И он сердца прожег летящих серафимов
Зане горел не уголь, но порода,
Звучал не человека глас – народа.
 
 
На набережной парусиной ветер
Трещал, я чайку мертвую увидел
У волнолома; садилось солнце.
 
 
Как первенец, отчаливший последним,
Моя любовь с надеждой умирали,
А жизнь и кончилась, и продолжалась.
 
 
Вода как будто что-то отражала,
Но роль свою забыла, и журчанье
Уже невразумительно цедила.
 
 
Так отходя иные в небо смотрят
Дабы погоды верные приметы
Узнать на случай, если откачают.
 
 
Прохожие куда-то уходили,
Но как за камнем воды, стылый воздух
За ними, канувших стерев, смыкался.
 
 
Исчезновенья не узрев последних
Я с каждым новым дуновеньем с моря
Терял обличье, погружаясь в бездну.
 
 
Друзья с ушами, душки серафимы!
Утеха сфер, начальники эонов!
Махая крыльями и сокрушаясь
 
 
Сокрылся образ ангельского чина
И выполнив предписанные сроки
Мы возвращаемся в исходное безличье.
 
 
Я шел домой и хлопали тугие
Парадных двери; мертвецы, вестимо
Спешили встретиться с друзьями,
 
 
Из темных окон доносилась свара
За место прожитой бесцельной жизни
И мне навстречу плыли косяками
 
 
Жильцы гробов, насельники кладбища,
Бельмом сияя, что варена рыба,
Могильников ближайших горожане,
 
 
Они толпясь совали всюду руки
И шаркали расслабленно ногами.
Где пролегла прогулка роковая
 
 
Роилась их порука круговая.
Темнело. Я домой вернулся в чувствах
Расстроенных, в волнении дичайшем.
 
 
Вы дети, ты жена, моя душа
Объята ужасом! и гибелью полна.
Смертельно то, чему я очевидец.
 
 
Мело, за окнами носилась буря,
Волна толкнула в бок гранитный берег
И хлынула на улицы, сметая
 
 
Наследье дней, которые мы знали;
Дыбя гнедого, как ему пристало
По волнам царь разгневанный носился,
 
 
Валькирии ужасные летали,
А мраморные львы сбивались в стаи,
Мяуча дико; безголовый ангел
 
 
За вереницей белых серафимов
С крестом летал над черною Невою
Безумие картины довершая.
 
 
Они утихли, вволю побуянив.
На кухне Дант с женою пили вина,
Он говорил: «Я видел эти виды
 
 
В адах естественных», и вскоре некто
Увел его, а темнота замкнулась.
Тьма обступила все и сжала город
 
 
И светлой чернотой она горела
На стогны черный свет бросая.
Покойных ветром уносило в море.
 
 
Мосты свели, волнение утихло.
Мело, снежинки падали на землю
Беззвучно ожидавшую кончины.
 
 
Ничем погибель не знаменовалась.
 

II

 
Протыкают сердце иголки синие,
Проживаю я на Десятой линии.
 
 
За углом дается халва ванильная,
За спиной смыкается тьма могильная.
 
 
У меня в кармане кулек с конфетою,
Неминучей кажется эстафетою.
 
 
За иглой ушко, как в рванине тающей,
Слава Богу, путь находит мерцающий.
 

III
Полтора мертвеца

Из Батюшкова

 
Мессала. Ты летишь по блеющим волнам
Где ночь могильная насквозь озарена
Зияньем колтуна косматой Береники,
Девичий хоровод в беспоясных туниках
Тебя уводит в круг, все босы и легки
Как души в юности, и груди их крепки
Летейской чернотой. В болотистом Аиде
Я жертвы принесу карающей Киприде
Чтоб дни твои вела, как некогда блесной
Той равнобедренной и пылкою весной,
Красавицы сустав сведя крестообразно,
Во власти пламени, влекущего к соблазнам,
Златые времена! Скрипящая кровать
Томимой Делии, где некогда страдать,
Прогулки с Цербером, приемы Персефоны,
На небе чудные рублевские плафоны,
На стогнах городских архангелов посты
И через Стикс ночной понтовые мосты —
Я помню вас, друзья! Забудешь ли такое?
Пусть жилы боевой биение тугое
Стремнины бдителя, которого играл —
Суровый славянин, я стопы не считал —
Разбудит Миноса дворцовые угодья,
Что возле Гатчины, в летейски половодья
Там Делия жила и мучила свирель
Пытаясь превозмочь доставшую капель.
Там мох благоухал и ели трепетали,
Я за базаром не следил и мне внимали,
Винище жрали мы и каждая бутыль
Весенних чувств моих не миновала брыл.
Невидимые за стигическим порогом
Мы шли за Делией к Эребовым отрогам,
Ты чушь несла, жена, крутя веретено,
Пряла и как могла бодяжила вино;
Где Приапеи край и острова святые
Глядишь, сокочут ли развратницы младые,
Там улиц майских лен летел заподлицо
И Коцита дуга смотрела мне в лицо;
Мне виден зоркий мир и я готов стараться,
Уж Маша в шлепанцах летит! власы струятся
По воздуху, в дверях задумчивый супруг
Вкушает отходной оторванный досуг
И зацветает лавр и киннамона лозы,
У Флегетона мирт, на Ахеронте розы…
Теперь все кончено. Я сам уже причтен
К незримым сущностям, косарь, Наполеон,
Я по понятию живу, я существую
Онтологически, ансельмово паную,
Несуществую я, и с этого вполне
Богов отсутствие доступно стало мне,
Как Эпикура тень, живу и привечаю
Жизнь незаметну – я и сам не замечаю,
Харон мой друг, его шумит таксомотор,
Трамвай в Элизиум уносится, востер,
А я не борозжу небесны пропилеи
Поскольку Делия внимает Лорелее.
Что было горевать? К чему трагедий чин?
Пропащие миры? Сомнительный зачин
Расколотых сердец, несчастных мифологий,
Которыми, увы, не скрасишь эпилога?
Остался я один, среди других светил
Мерцает заодно бабахнувший тротил;
Зевс Всевластитель! что мы сделали из жизни…
Несутся в воздухе крылаты организмы
Как жмуриков привет; что было горевать?
На кой? Я так хочу всю жизнь переиграть
Вписав под тяжкими пустыми небесами
Тебя и Делию, фонтан вазисубани
Неиссякающий, раскола избежать,
Потягивать мерло и жребии бросать.
Они нас предали, кудлаты серафимы,
Мир поломался и несчастья неделимы.
 

1999 – 2000

Девять крылышек соснового лубоеда

I

 
Прилетели птицы и улетели птицы,
Но печально в душе воцарилась
Мысль, что суждено здесь кости оставить,
Что не улететь за ними.
 
 
Вы-то, птицы, летите в теплые страны,
Легким клином рассекаете влажное небо,
А я сижу как дурак и стучу зубами,
Коченеть уж начал.
 
 
Вы ширяете крыльями влажное небо,
Впереди синева, океан и солнце,
Легкий воздух упруго скользит под крылами,
Наслаждающимися полетом.
 
 
Позади холода и пределы мира,
С каждым взмахом близясь теплому краю
Вы избрали сами себе погоду
И сладка усталость.
 
 
Будь ты проклято, мерзкое время года,
Эти гнусные зимы, ледняк вонючий;
Худшие дни, проклинать вас буду
Пока не умер.
 

II

 
Зимой, когда замерзает болото
И можно выйти из сел погонять медведей,
Прогуляться немного и пострелять соседей,
 
 
Чтоб не стучать о стакан зубами
Самое время вспомнить родную культуру,
Водку, наливку и прочию политуру,
 
 
Время забыть лозу винограда
И к корням вернуться, истокам, глубинам,
В теле сирокко разлить голубиный —
 
 
Время себе заказать погоду,
За недостатком печи забраться под одеяло,
Вместо свечи поставить сверху бухало
 
 
И пережить полгода зимы,
Остальное забыв, бестревожно
Став образом жизни, когда она невозможна,
 
 
Медленным зноем бредущих в песках Китая,
Засыпая, слонов считая,
Стужу, мраз бытия, огибая,
 
 
Проведя городами псоглавцев,
Диких бабищ, в Александрии краях, огнеядцев,
Время вывести их к Синаю,
 
 
Где под подушкой лежит Израиль,
Где-то в ногах непокорно шуршат арабы,
Теплое море шумит на остальном пространстве,
 
 
Чайки, зимуя не там, над одеялом летают,
В Эвбею летят, Ионию, Эолиду,
Трепетом крыл печаль разгоняя;
 
 
Так и бредут слоны…
 

III

 
Не грусти, Катулл, видно, ледняк этот вечный,
Раз уж боги судили, тебе уделом
Будет до смерти – а ведь глупо перечить
Своему уделу.
 
 
Крепче зубы сожми, поскольку это звучанье
Распугает муз, приведет несчастье,
У тебя не хватит денег и сил на то чтоб
Хотя бы выпить.
 
 
Наберись терпения чукчи: в тундре
Тоже теплые дни бывают,
Хотя не во всякой, увы, и десять лет я
Лета не видел;
 
 
Проще всего говорить: как худо, —
Но жизнь одна, и живи достойно,
Забудь о холоде, забей трубку,
Уже летят чайки.
 

IV

 
Страшный зверь лубоед, я тебя не боюсь,
Хоть ты и в чаще живешь,
Я с собой бутылку возьму,
Выпью и буду таков.
 
 
Ибо ты боишься вина, и
И бальзама боишься ты; запах
Запах виноградной лозы и трав
В тебе вызывает дрожь.
 
 
Я с собой булавку возьму
И, пронзив твой жирный хребет,
Возьму у тебя два крыла,
Чтобы самому улететь.
 

V

 
Не прячь, птенец, свой клюв под крылья,
Скажи мне все, что уже знаешь,
Как воздух клюв точит, шипя резко,
Крича, как чайка.
 
 
И лесть и бляди все сего прелестнаго мира
Уже не взволнуют тебя – пойдешь степенно,
Не глядя на ложь, на обманы гнусны,
Летом красавиц ноги.
 
 
Нету вообще ничего, даже сердца и крыльев,
Только твой черный клюв да чего-то значит,
А уж затем просторы, дорога, степной ветер
И молодые кобылы.
 

VI
Унылые беседы с серафимами

Если выйти из дома купить сигарет,

То я сверху услышу знакомый привет.

 
Не забуду в аду, не забуду в гробу,
Я повсюду тебя, милейший, найду,
Я повсюду достану, страшон и могуч,
Чтобы знал, как парю меж лазури и круч,
 
 
Как Я птицу пугаю, взглянув между глаз,
Или рыбу, за жабру заткнув ватерпас;
То напротив, рудами гремлю под землей,
Рудокопов давлю, шелестя коноплей,
 
 
Как гляжу Я пластом, серебристой струей
В ледяную лазурь и земное нутро.
Расскажу, как все это сверну я в дугу
И никто не посмеет промолвить гу-гу.
 
 
Лучше сделай, чтоб не было больше зимы
И избавь мой народ от печальной чумы,
Не в аду клацнув зубом, до истин Твоих
И народу, и мне, что до девок тугих.
 
 
Чтоб чукча сеял ананас
К Магогу льды отправь в Техас.
Чтоб у Снегурочки растаяла слеза
Пора бы это, двинуть полюса.
 
 
Пошли, Господь, в Америку чуму
Бубонную, а сербов буйных загаси,
Всем остальным сверни рога
Чтобы вздохнуть спокойно мне.
 
 
Где лугами течет свята лабуда
Там услышишь последнее «да».
Сдохнешь ты, сдохнут все,
Сдохнут все на земле,
 
 
Только Я никогда не умру.
Пустоты той кору
Как водица пройду
И на небо как облак пойду!
 
 
Серафимы мои, серафимы,
Птички с крыльями вместо ушей!
Вы духовною жаждой томимы,
Обличать прилетайте людей.
 

* * *

 
Мы зовемся, увы, серафимы,
Но отнюдь посему не томимы,
Проживая не в Пантикапее,
Но туманной Кассиопее;
Там летает гугнивый сирокко
И ломает нам крылья жестоко,
Там играет святая водица,
Помавает хвостом кобылица, —
Прилетай посмотреть, как струится
Ледяная соленая…[1]1
  Это слово не орканчивалось каким-либо звуком, и поэтому невозможно его воспроизвести.


[Закрыть]
 

* * *

 
Проглоти уголек и тверди
Ту-ру-ру ла-ди-да ди-ла-ди.
 

* * *

 
Усни, мертвый человек, не тревожь наш дух,
Усни, мертвый человек, не тревожь наш слух
И не тревожь себя.
 
 
Услышь, вслушавшись, шептанье воды на дне,
Усни, вслушиваясь в шелест воды в Неве,
Свой молчок не бубня.
 
 
Вода движется, струящее никогда…
 

* * *

 
Ты привыкнешь жить без друзей, подруг,
Без надежд на что-либо-нибудь,
Твоя жизнь будет проще, чем ад,
Ибо ты не захочешь назад.
 
 
Ты привыкнешь жить в пустоте
Среди тысячи полых тел,
Твоя жизнь будет лучше, чем рай,
Это будет бесплатный трамвай.
 
 
Если даже и выйдешь куда
Всюду будет везде и всегда,
Ты бутылку откроешь свою,
Ты молитву закончишь свою.
 

VII Голоса

1-й

 
Ту-ру-ру, ту-ру-ру,
Я когда-нибудь умру.
 
 
Добрый дяденька пилот,
Забери меня в полет,
Если, сука, не возьмешь,
Значит, скоро я умру.
 
 
Ту-ру-ру, ту-ру-ру,
Значит, скоро я умру.
 

2-й

 
Уважаемый пилот,
Пропустите в самолет,
Если, сука, не возьмешь,
Значит, скоро я умру.
 
 
Ту-ру-ру, ту-ру-ру,
Значит скоро я умру.
 

3-й

 
Если ты меня не выручишь, пилот,
Если ты меня не пустишь в самолет,
То от холода и мраза на двору
Я зимою следущей умру.
 
 
Ту-ру-ру, ту-ру-ру,
Я зимою и помру.
 
 
Ту-ру-ру, ту-ру-ру,
Я зимою и помру.
 

VIII

 
Подонки пасть разевают и выдыхают: «Лето»,
И ха-ха идиота к лицу и в тему;
Гнус встает над болотом, гады ползут на стены,
Самое время в петлю.
 
 
Мирные чукчи, мы теплых ночей не знаем,
Все комары кусают, рядом матросы воют,
Ляжешь на землю – геморрой и чего похуже
Будут тебе наградой.
 
 
Сверху мелькнут, прокричав вья-а-кха,
И стремятся к югу обратно чайки.
Остановившимися глазами
Смотрю далеко.
 
 
Надо смириться и не мечтать о большем.
Лучше не думать, что будет дальше,
Чем сидеть и ждать смертного часа,
Пока не стукнет.
 
 
Как освоивший последние два квадратных,
Я края родные люблю, я здесь прижился,
И в раздольях вязких сырой земле
Кости свои отдам.
 

IX

1

 
Все на душе моей ангельския трубы,
Все надрываются оне, и ей неймется.
Но все равно поставь дурацкую пластинку,
Чтоб она крыльями махала.
 
 
Мусoргского далече забивая,
Крути, печаль, верти свою канцону.
Когда похабная зима прервется
Я подпою тебе, как раньше.
 
 
Давай с тобой поселимся в Иране,
Там, где в тени чинары реют баобабы,
Жара, в чадре стыдливо шастают юницы.
Переживем прелестные позывы.
 
 
И в жилах бьется ком вина густого,
Тяжелое струенье разгоняя.
 

2

 
То ангелы, а то стрекозы, в клюве
Несите ящерку. Златая младость
Вкушает радость и мученья
И в тишине любви неловкие движенья.
 
 
Помедли; еще раз мы вот что скажем:
Перед вами сухое иранское небо,
А я навеки пропал для мира и жизни
И вокруг меня ходят гнусные люди…
 
 
Летите скоро: рассекая воздух
Обжили небо перелетных стаи,
Стрекочет ширь звенящими крылами
И синевы уста смыкаются за нами.
 

1998 – 1999

Счастливая жизнь

Прекрасное время продолжается.

Н. М. Карамзин

I

 
Сойдет ли лед на Неве, прилетят ли чайки,
Душа захлопает крыльями, клюв раскроет,
Издаст буддийское «вья-кха» той самой птицы
Которая прилетит когда-то.
 
 
Сойдет ли лед на Неве, прилетят ли чайки,
Но пробужденный от смерти город знает
Что все равно: прилетят, закричит, сойдет ли,
Увидим ли мы и доживем ли.
 
 
Оно прошло уже, жуткое время года,
Когда, замерзнув во тьме, за душой стояли
Кресты, руины, ледняк и любовный голод,
А впереди то чума, то холод.
 

II

 
На глаза мои навернулись слезы,
Грустные слезы печальной страсти,
Страсти ни к чему. С теплого неба
Дует ветер.
 
 
Прилетели чайки, а мне тоскливо,
Сердце мое разболелось нынче,
Ибо ночь пуста. Вязнет в канале
Дом напротив.
 
 
Масляна вода, а в душе дурманы,
Как мои чувства, плывут бутылки,
Рядом поворот. Вот и стемнело,
Я не пьяный.
 
 
На глаза мои навернулись слезы,
Грустные слезы печальной страсти.
 

III

 
Прощай, Лесба, встретимся ли, не знаю,
Ступай, блуждая дорогами своими кривыми,
Иди и делай, чего ты сама захочешь,
Я тебе не указчик.
 
 
Пусть тебе выпадет все, что желала,
Лоснящиеся тельцы, кудрявые бараны, —
Любовь к животным я осуждать не смею,
Ибо сам, увы, подпадаю.
 
 
И если встретимся, то я тебя не узнаю,
Переспрошу как зовут, сделаю скучну рожу
И вовсе не выдам, что по тебе страдаю;
Может, встретимся завтра?..
 

IV

 
Вот, наступило прекрасное счастье.
Прилетели птицы, хорошо идет пиво.
Небеса отражают мое равнодушие.
Тихий ветер.
 
 
Словно дитя, повторяю я ноты
Неприличной песенки печали, весенней
И усталой печали. Повсюду спокойствие,
Чайки, солнце.
 
 
Это поток, уходящий в пространство,
Отразил небесную лазурь: пролетели
Птицы, крылышками шелестя, и молчание
Замолчало.
 

V Псалом 1

Благослови Америку, Господь, оплот

Свободы, как никак. Вечерами выхожу я

На Фонтанку и, глядя вдаль, шепчу:

Благослови оплот прекрасный….

 
«Ты откроешь бутыль и пойдешь на Васильевский остров
Дабы, сидя на крыше, грустя, но глотая напиток
Потерять остаток души и последние мысли.
Только так Я услышу твои псалмы и молитвы.
 
 
Я люблю всех людей, но ты Мне внушаешь усталость,
Потеряй остатки души, посмотри на природу,
Выпей, выпей чуть-чуть, выпей самую малость.
 
 
Тихий ветер шевелит власы, ты похож на пророка,
Только жаль, что бутыль исчерпалась до срока.
 
 
И бутылка пустая твоя не падает с крыши,
Ветер тихо поет и крышу колышет.
 
 
К небу жмутся дома и ты видишь, как выпуклы ниши,
Вот и кончилась жизнь, и ты дышишь спокойней и тише.
 
 
Подступает прекрасное счастье, все ближе и ближе.
Исихия умолкла, сейчас Я тебя и услышу.
 

 
Глядя в улиц прожилки, изгибы, становишься камнем,
Ибо, часть этих улиц, ты больше не вымолвишь слова.
Никого, ничего тебе больше не надо:
Ты ведь ждал равновесья к тому, что ты больше не нужен
Ничему и кому, – наконец оно наступило.
В сей гармонии чудной пребудешь до самой смерти.
И проси об одном: чтобы все, как есть, оставалось.
Как наступит чума, ты поймешь, что она безразлична.
 
 
Ты закуришь сейчас, из кармана достав, сигарету,
Ты ведь часть этих улиц и дамба хранит от потопа,
Ты уже утонул в душном ветре, спасенья не будет,
Чайки в клюве несут шуруп твоего катафалка
И сейчас завопят об этом дикие гуси
И Шаляпин в душе, наконец, пропоет „умираю“.
Ибо ты готов уж пойти за новой бутылкой
И, прекрасный как ангел, спускаешься медленно с неба…
 
 
Не ищи облегченья, такое здесь вряд ли возможно,
Всюду толпы густые, их лица хранят выраженье,
Я достану сейчас из кармана левиафана
И погибнет твой город, и ты не уйдешь от расплаты.
Впрочем, скоро сами наступят последние сроки.
Не избегнуть душе одинокой людского разврата,
Всюду толпы густеют, а возле храма футбола
Наркоманы, нацисты, поклонники рок'н'ролла,
Извращенцы, маньяки; проповедь здесь неуместна.
Мы пойдем, Я и ты, по Большому проспекту,
Ты уже про бутылку забыл, ничего нам не надо…
 
 
Будь душой, как последний сикарий в Масаде.
Возвращайся к Неве, и гляди – Исаакий
В волнах ветра покоясь, подобен каменной фуге.
И такой же в душе, в равнодушии теплого неба —
В равновесии этом оно и приходит, счастье.
Что несешь ты, гяур, <…>?
 
 
„Алазани, Мартини, Агдами, Салютто —
Все равно, лишь бы в глотку текло, проходили минуты“
 
 
<…> —
Алкоголик и бомж, вот и вся твоя цаца,
 
 
Возвращайся домой, позабудь все на свете,
Оставляю тебе равнодушие теплого неба,
 
 
Но не жди Исаакия в теплой душе, не надейся.
Мы похожи; потому-то, наверно, Мне скучно».
 

 
Согрей меня, холодная комната,
Укрой меня. Наполни меня
Своей пустотой.
 

–

 
По сонному проспекту вдаль
Уносится моя печаль.
Не поднимая глаз тревожно,
Иду, пока сие возможно.
 
 
Не задави меня, трамвай,
Я покупаю каравай.
Не задави меня, машина,
Не то проколешь сразу шина.
 
 
Вернусь домой, попью чайку
A l'ombre девушек в соку.
Но если ты, любовь, далеко,
Сосну спокойно, одинокой.
 
 
Звучи во сне, молитвы глас,
Чтоб кто-то наши души пас.
Пусть боги-ангелы слетятся,
Я жду вас, белых небочадцев.
 

–

 
Благослови Америку, Господь,
Европу тоже не забудь,
Форпост Монголии, Москву,
Благослови, хотя б чуть-чуть.
 
 
Наш славный город на Неве
Средь византийския чумы
Превознеси, и укажи
Чтоб больше не было зимы.
 
 
Кошмар природы запрети
Чтоб климат нас и в феврале
Как Твой народец, пас в тепле,
Чтоб был Израиль на земле.
 
 
А рог баранов преломи
И выю их сверни в комок.
Голодным десять дай хлебов
И счастья тем, кто изнемог.
 

VI

 
Если Лесбия любит анацефалов, мутантов
Предпочитает, то ты скорби, Катулл,
Но не покажи виду – бог с ней, с дурой этой,
Мы сами шиты не лыком, хотя чуть живы.
 
 
Езжай, Лесба, в деревню дальню с козлом своим гнусным,
Трахай козла и плодись, ценя мечеть
Шатрового стиля, Аллах да будет к детям
Так благосклонен, чтоб дети «мама» сказали.
 
 
Ты, Катулл, не грусти, поставь что ли лучше пластинку
Что ли Колтрейна, что ли винца попей.
Ибо ты уже понял жизнь и все прощаешь,
Прощаешь именно всем, не забыв Катулла.
 

VII

 
Закоротило от адаптации,
По ходу жизни тугой, Горация,
И околели, увы, грации,
Не в силах спеть о нашей мутации.
 
 
Не дли обиду – занятье глупое,
Ведь жизнь одна и уходит с трупами,
Чтоб жил отменно, далек от гадости,
От любви немея и радости.
 
 
Достигнув счастья, жизнь алкоголика
Уже не хочет другой, да и не надо мне, —
Найду еще бутылку под столиком,
Допью с тобою, любовь моя…
 
 
Блестя на ветвях орешника, шелестит
Магнитная лента. Люблю природу.
Как птица, что в летнем саду тихо кричит,
Пою я песни моего народа.
 

VIII
Из бурятской поэзии
Дон Ц «Последние Мысли»

 
Дорогая Монголия, думаю о тебе,
Слезы из глаз катятся, неостановимы,
Душа рыдает, крыльями машет,
Я страдаю.
 
 
Зачем ты лежишь во прахе, зачем ты упала,
Когда бараном ты побежишь, вырвавшись, пыль
Подняв, к небу – из руин былого
Могущества?
 
 
Бурятская девушка, одинокая, как сердце,
Поет: «Веретено мотает, лошадь скачет,
Ветер свищет, жених лежит в поле,
Давно мертвый».
 
 
Так же Родина моя, ожидала давно счастья,
Но устала, скорбит о гибельности надежд.
 

IX
Псалом 2

 
Мне голос был: «Абрам, возьми бутыль,
Иди на остров, залезь на крышу,
Бутылку выпей». Звучал глухо
Прекрасный голос божественный.
 
 
Не оскорбляю волю божества,
Но слушаюсь, ибо нечестиво
И глупо волю забыть Бога.
Винище дую торжественно.
 
 
Вино в устах пророка хитрого
Имеет сладкий и пряный запах.
Я рад, что, место найдя в жизни,
Исполнил Твое желание.
 
 
Заметно промысла прибавилось,
Стада баранов на небе, дети.
Соленый ветер власы тронул.
Я слышу Твое молчание.
 

1998

Новые дурацкие песенки

I

 
Я теперь уже все понимаю,
У меня ничего не болит.
Отчего же, скажи, так страдаю,
Сей похабный мотивчик свистя?..
 
 
Не найти золотого орешка,
Я уже ничего не хочу.
Посиди со мной, крошка, немножко,
А не то будет плохо врачу.
 
 
Человек очень трезвый, несчастный,
Почитая немую печаль
Я слежу за всем безучастно.
Сверху падают чайки, крича.
 

II
Приношение

Могучий бог садов…

А. Пушкин

1

 
Ничто, помимо тусклой мглы и горя
Каналов узких, не напоминает
Что мы в аду, что вышли на просторы
Болот стигийских, тихо умирая.
 
 
Я жизнь веду на берегу Коцита,
Она горька и коченеют жилы,
Но в небесах сиянье антрацита
Мое лицо лазурью осветило.
 

2

 
Я больше это видеть не могу,
Пусть спит одна огромная Нева,
Пускай шуршит прожилками угу,
Шепча холодной кровью нет и да;
 
 
Вот отчего рука твоя легка,
Сама вода, горька и холодна
Губами рыбы говоришь пока,
Сердечко замерзает и хана;
 
 
Мой голос тонет, говорит хочу,
Я тоже рыба, клацаю губой,
Трусь плавником и жабрами шепчу
Что очень зябко в черноте немой;
 
 
Мой голос тонет в шелесте воды,
Я тоже рыба, к сети не успеть,
Вдыхает влага шепчущие рты,
Разорванные губы кличут смерть.
 

3

 
Не только, знаешь ли, для моциона,
Но потому что я к тебе питаю
Возвышенное чувство, предлагаю
Пройтись куда, пока мы молодые.
 
 
Они умрут, веселые забавы…
 

4

 
Снег выпал, не пора ли мне забыть
Как я с тобой по улицам стремился,
Забив тоску души своей избыть
За неженкой устало волочился?
 
 
Соплив твой нос, дружок, пойдем домой,
Я не забуду, ибо он растаял,
Покуда чую, что бреду, бухой,
И неженку преследую устало.
 

5

 
На каждом углу по мужчине
И женщина в каждом дворе.
И чтоб не увязнуть в пучине
Я тоже стремлюсь к детворе.
 
 
У девочки косы тугие
И скоро пора ей домой.
Сейчас она нас и покинет,
Вот чмокнула, машет рукой…
 
 
Но мы не умрем от досады
И вроде уже все равно
Когда молодая наяда
Скрывается в красном манто.
 

6

 
Летит менада, мне не видно дали,
И чая много новых впечатлений
Она забыла, что мы ей сказали
И энергично ищет наслажденья.
 
 
Вакханки-сестры шепчутся углами,
Мужчины смотрят из-за подворотни,
Но у нее сегодня два свиданья
И сложно думать, что она захочет.
 
 
Люблю менаду я, по осени и раньше,
Когда мосты еще торчат, качаясь,
Душа вздыхая и чего-то клянча
Спешит за нею, тень свою шатая.
 

7

 
Как будто я хвостатый инородец
С прекрасными зелеными зубами
И чудную лазурную улыбку
Запрятал в нависающих бровях.
 

8

 
Я сплю и вижу: ничего не вижу,
Глаза закрыла ночь, и холодок
Тревожит слух. Из перепонок соткан,
Из тонких, ледянея, ледяных.
 
 
Боюсь я холода. Он мне ужасен.
Вся движимость сковалась, не вздохнуть,
Веселье шаловливое и жалость
Немея, замирают, это смерть.
 
 
А в небе звезды, кровь играет брагой,
Девица ходит, кутаясь платком.
Да это ж Лесба, старая подруга,
Наяда резвая и нежная притом.
 
 
Куда как холодно, менада,
И скоро мы уже умрем, зато
С тобой попляшем нынче до упада
Огнем породы озарясь пустой.
 

9

 
Не кровь, но в жилах липовая слякоть,
На небо налипает тягучая грязюка,
Грязюка родная, я счастлив.
Что делать, когда такое большое сердце
Притягивает, отталкивая, пылинку?
А она молчанием черным зашита,
Она сказала: «Мне больше не надо жить».
 
 
Большое сердце, Исаакий,
Неву толкает – капуцинки-души
Как по артериям струятся по проспектам
И возвращаются к стареющему сердцу;
Нам надо камнем стать, нас тянет к камню
Как лейкоциты тянет к антрациту
Сейчас, когда на улице чума
И ледяную кровь с асфальта соскребают,
И чайки улетают, улетают…
 
 
Какую роль возьмешь в прекрасной жизни?
Что от небес услышишь, что прикажешь сердцу?
Упрямка славная была твоя судьбинка
Когда пространств чумных цвела зараза
И ночи хором славили приапа.