Текст книги "Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х годах"

Автор книги: Алексей Тепляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

«Небрежность при расстреле»

Документы свидетельствуют, что в период гражданской войны во многих губчека практиковались расстрелы политзаключённых без всякого приговора. Так, работник Енисейской губчека Дрожников весной или в начале лета 1920 г. расстрелял в Красноярске (в подвале губчека) без суда и следствия гражданина Дергачёва, обвинённого в участии в контрреволюционной организации. Следователь Тюменской губчека В.А. Колесниченко и несколько его коллег в ночь на 7 мая 1920 г. без суда и следствия расстреляли троих арестованных прямо во дворе губчека.

Власти хорошо знали о порядках, практикуемых в чекистском ведомстве. И недаром, ведь именно партийные структуры распоряжались не только жизнью, но и смертью советских людей. Сиббюро ЦК РКП(б) давало указания чекистам и трибунальцам, какую именно меру наказания вынести подследственным. Протоколы заседаний Сиббюро ЦК полны примеров прямого вмешательства главного органа власти Сибири в ожидавшиеся приговоры: одни ужесточались и по ним требовали расстрелять, другие, напротив, смягчались. Один из характернейших примеров – решение судьбы колчаковских министров весной 1920 г. Отметим, что в сентябре 1921 г. Сиббюро особо выделило из своего состава С.Е. Чуцкаева в качестве представителя в полпредство ВЧК – для совместного с чекистами санкционирования приговоров к высшей мере наказания. До того времени полпред ВЧК по Сибири И.П. Павлуновский единолично давал санкции на расстрелы осуждённых.

Власти были осведомлены как о тонкостях карательной практики, так и о сбоях в её осуществлении. Например, 12 января 1922 г. Сиббюро рассмотрело «дело Левченко, бывшего члена Омгубревтрибунала, допустившего небрежность при расстреле одного осуждённого, следствием чего оказалось, что осуждённый остался живым», постановив исключить его из РКП(б), а дело передать в ревтрибунал[12]12
  ГАНО, ф. 1027, оп. 8, д. 39, л. 80, 30, 67; ф. п1, оп. 2, д. 59, л. 31 об., д. 412, л. 4-7; оп. 3, д. 35, л. 5; Олех Г.Л. Кровные узы. РКП(б) и ЧК/ГПУ в первой половине 1920-х годов: механизм взаимоотношений. – Новосибирск, 1999. С. 41.


[Закрыть]. Расстрелы производились не только в подвалах губчека, но и в укромных местах на окраинах городов – как правило, ночью. Иногда во время конвоирования осуждённым удавалось бежать. Отмечались и другие случаи , по оценке властей, чекистской «халатности» во время исполнения приговоров. Осуждённый в июне 1920 г. Алтайской губчека к высшей мере за контрреволюционные действия при белой власти Т.И. Морозов (он же В.М. Колпаков) во время расстрела получил только ранение и, лишившись сознания, упал в ров. Придя в себя, он выбрался из общей могилы и затем успешно скрывался от властей в течение пяти лет (о том, как следует поступить с обнаруженным Морозовым-Колпаковым, сибирская прокуратура в 1925 г. запрашивала вышестоящие власти).

Случаи грубых нарушений законности при исполнении приговоров отмечались и на Северном Кавказе в 1923 г., о чём свидетельствует рассмотрение в партийных контрольных инстанциях дела А.Н. Пронина, с 1919-го работавшего в ЧК-ГПУ, а с 1922 г. подвизавшегося в ревтрибуналах. В 1923 г. Пронин, будучи членом воентрибунала Терской области Северо-Кавказского военокруга, был осуждён «за допущение расстрела и зарытия живыми до постановления заранее» (формулировка хоть и косноязычная, но всё же весьма красноречивая – А.Т.). Эта оплошность в глазах начальства выглядела пустяком: в декабре 1924-го Пронин отбыл во Владивосток на должность помощника прокурора, а в следующем году был назначен юрисконсультом Амурского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне-Восточному краю[13]13
  Тепляков А.Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918-1929 гг. – М.: АИРО-ХХ1, 2007; ГАРФ, ф. 374, оп. 27, д. 487, л. 64.


[Закрыть].

Все смертные приговоры, вынесенные судебными органами, могли быть обжалованы в вышестоящие инстанции. Однако случалось, что кассационные жалобы и прошения о помиловании специально не пропускались. Так было в ходе вспышки террора осени 1934 г., когда под предлогом борьбы с «контрреволюционным саботажем хлебозаготовок» секретарь Запсибкрайкома ВКП(б) Роберт Эйхе получил от Политбюро ЦК ВКП(б) право лично утверждать приговоры о высшей мере наказания, подлежавшие затем немедленному исполнению. Тогда произошёл скандальный случай с незаконным расстрелом алтайского колхозника Н.В. Лебина, осуждённого выездной сессией краевого суда к высшей мере наказания с заменой на 10 лет заключения. Председатель крайсуда, не обратив внимания на формулировку о замене ВМН на лагерный срок, доложил секретарю крайкома о большой «социальной опасности» осуждённых по этому делу и получил от Эйхе санкцию на немедленный расстрел

Отвечать за этот недосмотр, вскрытый столичным прокурором, пришлось председателю Запсибкрайсуда В.А. Бранецкому-Эртмановичу, которого сняли с должности и отдали под суд. Запсибкрайком ВКП(б) постановил, что Бранецкий совершил свой проступок «в момент исключительно тяжёлой работы» – и ограничился строгим выговором. Судебное наказание тоже оказалось символическим: общественное порицание с запретом занимать руководящие судебные должности в течение двух лет. Бранецкий устроился в Москве (в 1936 г.) заместителем директора Всесоюзной правовой академии при ЦИК СССР, а затем работал в аппарате наркомюста СССР[14]14
  Ильиных В.А. «Казнить нельзя помиловать» (Трагическая страница хлебозаготовительной кампании 1934 г.) // Гуманитарные науки в Сибири. № 2. – Новосибирск, 2003. С. 62-67; ГАНО, ф. п-3, оп. 1, д. 6006, л. 156; Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 6, оп. 1, д. 659, л. 40; оп. 2, д. 289, л. 181-181 об.; В монографии Л.П. Белковец («Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х – 1930-е годы). – М., 1995. С. 192) ошибочно указано, что Бранецкий после Сибири «пошёл на повышение».


[Закрыть]p>.

Задержанные и отменённые приговоры

Как заметил узник Бутырской тюрьмы В.Х. Бруновский, большинство смертников в середине 1920-х гг. дожидались исполнения приговора довольно долго, нередко по несколько месяцев, ибо ОГПУ предлагало обречённому человеку рассказать всё, что могло интересовать чекистов, любой компромат на любых людей. Выжав осуждённого «досуха», чекисты приводили приговор в исполнение. Подобная практика характерна и для начала 20-х годов в Сибири, и для второй половины 30-х в Москве и других регионах. Даже в период массового террора некоторые осуждённые высокопоставленные узники получали отсрочку. Так, знаменитый чекист и коминтерновец Б.Н. Мельников был осуждён к расстрелу в ноябре 1937 г., но один из лидеров Коминтерна Д.З. Мануильский официально попросил задержать исполнение приговора, так как смертник «мог бы ещё понадобиться». Мельников использовался как консультант по отделу международных связей Коминтерна (поскольку знал всю агентуру) и помогал руководить этим отделом прямо из камеры до июля 1938-го, когда надобность в его услугах отпала.

Председатель спецколлегии Верховного суда РСФСР В.Н. Манцев был приговорён к расстрелу 25 декабря 1937 г., но оставлен в живых для того, чтобы в марте 1938-го дать показания на процессе «правотроцкистского блока». При повторном рассмотрении дела Манцев 22 июля 1938 г. был вновь осуждён к высшей мере наказания, но приговор исполнили почти месяц спустя. Крупные чекисты, осуждённые к высшей мере, как правило, уничтожались немедленно, но, например, нарком внутренних дел Казахстана сталинский свояк С.Ф. Реденс и начальник УНКВД по Куйбышевской области И.Я. Бочаров ждали расстрела по нескольку недель[15]15
  Архив русской революции. Т. 19-20. – М., 1993. С.72, 132; Ваксберг А.И. Нераскрытые тайны. М., 1993. С. 149-150; Абрамов В. Смерш. Советская военная контрразведка против разведки Третьего Рейха. – М., 2005. С. 519.


[Закрыть]up>.

В 1937-1938 гг. тройка УНКВД по Новосибирской области не раз выносила решения о расстреле по групповым делам, «но осуждённые после этого длительное время допрашивались, так как следствие не было закончено, решение тройки в отношении этих лиц было приведено в исполнение через месяц и даже больше со дня его вынесения». По распоряжению начальника управления НКВД по Новосибирской области некоторые из осуждённых к высшей мере заключённых на долгое время оставались в живых и использовались как свидетели обвинения, если соглашались оговаривать тех, кто отказывался признаться. Задним числом оформлялись расстрелы и тройкой УНКВД по Саратовской области.

Нередко смертный приговор не исполнялся вовсе, причём причины такого милосердия оценить обычно можно только приблизительно. В начале 1920-х годов в сибирских губернских чека не была приведена в исполнение заметная часть смертных приговоров. Всего за 1920 г. томские чекисты расстреляли более 230 чел. (из числа реабилитированных в 1990-е годы лиц), а в отношении ещё 39 осуждённых приговоры не были исполнены. В самом начале января 1920 г. в Новониколаевске были приговорены к смерти по одному делу комвзвода РККА Н.М. Левин и дезертир Г.Ф. Мясников-Дальский, похитивший у него документы, – последнего расстреляли, но относительно Левина находившийся тогда в Новониколаевске полпред ВЧК М.С. Кедров дал указание – уже после приговора – доследовать его дело. В итоге Левин был освобождён и возвращён в армию. Случалось, что одному и тому же человеку смертный приговор выносился неоднократно. Е.А. Бабинчук была Новониколаевской ЧК «за службу в колчаковской контрразведке» осуждена первый раз к ВМН 20 мая 1920 г., но расстреляли её после повторного приговора, состоявшегося 13 января 1921 г.[16]16
  Архив УФСБ по НСО, д. п-872, т. 1, л. 86-87, д. п-8440, л. 184, д. п-20843, л. 13, д. п-20838, л. 59, 60; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 585, л. 182; Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 4. – Томск, 1994. С. 2D0, 308; Т. 5. – Томск, 1999.


[Закрыть]

Активно вмешивались в судебные решения партийные власти. Нередко благодаря этому смягчалась участь осуждённых коммунистов. В 1920 г. сотрудник Томской РТЧК А.А. Маркин был осуждён к расстрелу, но уже в декабре того же года его освободили по октябрьской амнистии. Секретарь югославской секции при Томском губкоме РКП(б) Мариус Циприяни был в 1920-м арестован и осуждён к расстрелу с последующей заменой на тюремное заключение; в 1922 г. его выслали за пределы РСФСР. В начале декабря 1921 г. Сиббюро ЦК РКП(б) сочло возможным передать на поруки товарищей по партии некоего партийца Подпорина, которого Омская губчека осудила к расстрелу, а в конце июня 1922 г. освободило также приговорённого к высшей мере наказания коммуниста Макарова.

Часть осуждённых к высшей мере уцелела в 1920-1922 гг. на Алтае. Например, 13 августа 1920 г. Алтгубчека приговорила к ВМН жителя с. Енисейск Бийского уезда К.А. Горохова – как организатора ячейки «Крестьянского союза», к тому же вооружённого наганом. Возможно, его пощадили и освободили (нескоро, лишь в январе 1923 г.) как провокатора, поскольку несколько месяцев спустя Горохов был принят в компартию.

Случалось, что центральные власти приказывали задерживать исполнение смертных приговоров над определёнными категориями осуждённых. Так, 25 марта 1921 г. ВЧК разослала в свои местные органы циркуляр, приостанавливавший расстрелы осуждённых латвийских граждан – «до особого распоряжения ВЧК».

Процесс преобразования ВЧК в ГПУ привёл к мораторию на исполнение многих смертных приговоров. В конце 1921 г. Иркутская губчека приговорила к смертной казни Д.О. Тизенгаузена, бывшего вице-губернатора Якутии, но довольно скоро его освободили. Жена белого офицера Анастасия Шлюцер, осуждённая в июне 1921 г. Челябинской губчека за побег из концлагеря и распространение прокламаций, в итоге не была казнена именно из-за реорганизации[17]17
  Олех Г.Л. Кровные узы... С. 35; Отдел специальной документации управления архивным делом администрации Алтайского края (ОСД УАДААК), ф. р-2, оп. 7, д. п-24332, т. 16, л. 260; ГАНО, ф. 1146, оп. 1, д. 59, л. 43; ф. 1096, оп. 1, д. 419, л. 144, 344.


[Закрыть].

Быстрое окончание «Большого террора» после совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. оказалось спасительным для значительного числа арестованных. Как показал на допросе бывший оперативник отдела контрразведки УНКВД Запсибкрая Л.А. Маслов, к осени 1937-го камеры в «особом корпусе» новосибирской тюрьмы № 1 были переполнены, а учёт арестованных – запутан. Некоторых это обстоятельство спасло: просидев забытыми под замком много месяцев, они пережили период массовых казней и вышли на свободу. В тюрьмах Ленинграда к середине ноября 1938 г. находилось 12.330 заключённых, из которых 2.529 были уже осуждены местной тройкой. Многие были приговорены к расстрелу, но уцелели благодаря ликвидации тройки и признанию её последних постановлений недействительными. Новый нарком Л.П. Берия специально разъяснил начальникам местных управлений в телеграмме от 22 декабря 1938 г., что все приговоры к высшей мере наказания, вынесенные до 17 ноября, подлежат отмене[18]18
  Центр хранения архивных фондов Алтайского края (ЦХАФАК), ф. п-312, оп. 1, д. 7, л. 221; Архив УФСБ по НСО, Д. п-3593, т. 2, л. 461; Бережков В.И. Питерские прокураторы. – СПб., 1998. С. 191; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в 5 тт. 1927—1939. – Т. 5. Кн. 2. 1938-1939. – М., 2006. С. 571.


[Закрыть].

Терминология

Коммунистическая власть нередко избегала прямого наименования способа казни своих врагов. Слово «расстрел» считалось не совсем подходящим (кроме периода гражданской войны и 1930-х гг., когда газетные заголовки кричали о необходимости расстреливать врагов народа). Секретность казней отразилась на терминологии. От лица государства официально употребляли термины «высшая мера наказания» или «высшая мера социальной защиты». В обиходе чекисты и военные массовые убийства также маскировали различными уклончивыми терминами: «разменять», «отправить в штаб Духонина (Колчака)», «пустить в расход». В 1920-е годы в чекистском жаргоне появился особенно циничный термин для конспиративного обозначения расстрела – «свадьба» (надо полагать, имелось в виду венчание со смертью). Но расстреливавшие могли позволить себе и более «изысканные» выражения, вроде «переведены в состояние небытия».

В тридцатые годы писали так: «убытие по первой категории», «десять лет без права переписки», «спецоперация». Исполнители в объяснениях могли недоговаривать фразу, опуская уточняющее слово – дескать, «я приводил приговор». Характерно, что эсэсовцы также маскировали слово «убийство», употребляя такие эвфемистические выражения, как «особая акция», «чистка», «приведение в исполнение», «исключение», «переселение»[19]19
  Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. От Кузнецкого острога до Кузнецкстроя: 3000 имён в архивных и библиографических источниках (опыт биографического словаря). – Кемерово, 1998. С. 371; Тепляков А.Г. Персонал и повседневность Новосибирского УНКВД в 1936-1946 // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 21. – СПб., 1997. С. 250; Шишкин В.И. (сост.) Сибирская Вандея. – Новосибирск, 1997. С. 683; Хёне X. Чёрный орден СС. История охранных отрядов. – М., 2003. С. 323-324.


[Закрыть].

Штучная должность

При создании органов ЧК в их структуре были предусмотрены особые комендантские отделы, призванные заниматься «ликвидациями». Активными участниками расстрелов были и начальники тюрем. Комендантская или тюремная должность, несмотря на кажущийся чисто технический характер, сразу стала значительной. Именно из комендантов ВЧК буквально прыгнул к высоким постам будущий заместитель Ежова Л.М. Заковский. Обычно комендант либо начальник тюрьмы являлись доверенными лицами председателя губчека или руководителя отдела в центральном аппарате ВЧК. Основатель ВЧК лично подбирал кадры для этой специфической работы. Писатель М.Д. Вольпин вспоминал о своей встрече с комендантом УНКВД по Архангельской области, который во время совместной поездки в поезде рассказал ему, что при поступлении в ОГПУ вместе с другими новичками удостоился чести встретиться с самим Дзержинским. Железный Феликс говорил им о высокой ответственности чекистов, о том, что в их руках будут находиться человеческие жизни: «А чтобы почувствовать меру этой ответственности, предложил каждому из новичков расстрелять одного из многочисленных приговорённых. Попутчик Вольпина сделал это столь мастерски, что сразу же был начальством отмечен и вскоре получил свою должность коменданта».

Характерно, что назначенный в 1920 г. полпредом ВЧК по Сибири И.П. Павлуновский привёз из Москвы Э.Я. Зорка, работавшего в подведомственном Павлуновскому Особом отделе ВЧК помощником начальника тюрьмы, сделав его руководителем тюрьмы полпредства ВЧК. Дежурный комендант (то есть помощник коменданта) полпредства ВЧК по Сибири С.Н. Ценин в 1920 г. сразу вошёл в состав бюро немногочисленной тогда чекистской партячейки. Ф.М. Гуржинский, комендант полпредства ВЧК-ОГПУ по Сибири с 1920 г., был в 1925 г. членом Новониколаевской окружной контрольной комиссии ВКП(б), то есть являлся заметной фигурой в городской партноменклатуре[20]20
  Ардов М. Всё к лучшему..: Воспоминания. Проза. – М., 2006. С. 55-56; ГАНО, ф. п-10, оп. 1, д. 1211, л. 63; ф. 1096, on. 1, д. 295, л. 86; ф. п-1204, оп. 1, д. 1, л. 3.


[Закрыть].

В первой половине 1920-х гг. начальником Внутренней тюрьмы на Лубянке работал К.Я. Дукис; в конце 1929 г. он усилил своё влияние, будучи одновременно начальником Тюремного отдела ГПУ, начальником Внутренней тюрьмы и комендантом Бутырской тюрьмы. Просидевший четыре года в большевистском застенке бывший эсер и видный хозяйственник В.Х. Бруновский, обвинявшийся в шпионаже и приговорённый к расстрелу, но в конце концов освобождённый как иностранный подданный, в своих мемуарах весьма подробно описал характер и привычки этого видного палача. Также узник пытался вести статистику казней – за 1926 г. Бруновский насчитал 227 расстрелянных в Бутырской тюрьме, преимущественно политзаключённых. Также Бруновский указывает на то, что групповые расстрелы производились в печально известном здании в Варсонофьевском переулке (до 1925 г. казнили прямо в тюремной бане). Выводили смертников на казнь обычно после девяти вечера.

За три года нахождения в камере смертников внутренней тюрьмы Бруновский собрал немало сведений о палачестве Дукиса. В мае 1924 г. Бруновский услышал шум, крики и револьверные выстрелы: оказалось, что семеро анархистов (с некоторыми из них он наладил переписку) взбунтовались при выводе на расстрел, «оказали бурное сопротивление, и в результате 4 анархиста и 1 бандит были комендантом тюрьмы (палач Дукис) самолично расстреляны на площадке лестницы второго этажа, а 14 человек убили в подвале тюрьмы в бане». Несколько недель спустя при обходе камер комендантом один из анархистов ударил Дукиса медным чайником по голове в знак протеста против тюремного режима. В ответ Дукис застрелил и нападавшего, и его сокамерника[21]21
  Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ. 1917-1991. Справочник. – М., 2003. С. 30, 46; Архив Русской революции. Т. 19-20... С. 120-121.


[Закрыть].

С точки зрения чекистов, хороший начальник тюрьмы или комендант – это штучная должность, требовавшая человека закалённого и проверенного. Такими кадрами дорожили всё время, поэтому и в центре, и на местах исполнители приговоров были весьма важными персонами. Своеобразная «приватизация» комендантов региональных управлений ОГПУ-НКВД была общей и многолетней тенденцией. Глава чекистов Запсибкрая Леонид Заковский в 1932 г. увёз с собой в Минск коменданта западносибирского полпредства Н.М. Майстерова, а пришедший на смену Заковскому Николай Алексеев специально захватил в Новосибирск с прежнего места работы коменданта полпредства ОГПУ по Центрально-Чернозёмной области М.И. Пульхрова. В 1936 г. Пульхрова заберёт в Красноярск Анс Залпетер, получивший повышение и с должности замначальника УНКВД Запсибкрая переведённый на пост начальника УНКВД по Красноярскому краю. Начальник УНКВД по Запсибкраю в 1935-1936 гг. Василий Каруцкий точно также не забудет про своего верного человека: С.С. Хайнал, в 1925 г. дежурный комендант ГПУ Туркмении, где тогда Каруцкий был начальником, прибудет в 1935 г. в Новосибирск вместе со своим прежним покровителем, став к тому времени личным секретарём Каруцкого[22]22
  ОСД УАДААК, ф. р-2, оп. 7, д. п-5485, т. 1, л. 16; Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ... С. 40; Тепляков А.Г. Портреты сибирских чекистов // Возвращение памяти: Историко-архивный альманах. Вып. 3. – Новосибирск, 1997. С. 85; Центр хранения и изучения документации новейшей истории Красноярского края (ЦХИДНИКК), ф. 26, оп. 3, д. 419, л. 6.


[Закрыть].

Среди комендантов большой процент занимали латыши, например, Эдуард Зорк и Ян Вильцин в Омске и Новониколаевске; в Москве комендантами ВЧК работали Леонид Заковский, Пётр Магго и Карл Вейс (последний, кстати, был осуждён коллегией ОГПУ 31 мая 1926 г. на 10 лет лишения свободы «по обвинению его в сношениях с сотрудниками иностранных миссий, явными шпионами»). Встречались венгры, например, И.М. Хорват в Амурском губотделе ОГПУ[23]23
  ГАРФ, ф. 374, оп. 27, д. 487, л. 43-44; Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 9, д. 2761, л. 78-78 об.; ГАНО, ф. п-10, оп. 2, д. 72, л. 1,2.


[Закрыть]. Латыши, мадьяры, китайцы были на заре ЧК и вспомогательным персоналом при массовых «ликвидациях».

Нередко рядовые коменданты переводились на оперработу и продвигались по службе. Показательна судьба С.В. Шкитова, красноярского слесаря с начальным образованием, анархиста-коммуниста. В 1907-м только что достигший совершеннолетия Шкитов «лично участвовал в убийстве начальника Красноярской тюрьмы Смирнова, старшего городового Юсупова, в Благовещенске при задержании убил городового и ранил агента охранного отделения, участвовал в нескольких экспроприациях в 1908-1909 гг.». В октябре 1907 г. был арестован, бежал; жил в Красноярске, ранив жандарма, скрылся от ареста и уехал в Благовещенск. Так он бегал от жандармов до самой революции, а затем вновь оказался замешан в уголовную историю: в конце апреля 1918 г. Шкитова обвинили в убийстве красногвардейца Ночвина и арестовали. Через месяц с небольшим, впрочем, освободили...

В начале 1920 г. он уже комендант участковой транспортной ЧК станции Красноярск, а в 1920-1922 гг. – комендант Минусинской уездчека и Енисейской губчека. Возможно, именно работа Шкитова и ему подобных в расстрельном подвале Енгубчека послужила материалом для шокирующей своим натурализмом повести «Щепка» сибирского писателя В.Я. Зазубрина, некоторое время работавшего в Красноярске (Зазубрин для этой повести об адептах красного террора собирал сведения у всех чекистов, которых мог найти и разговорить, «вылавливая» их даже в психлечебницах). Далее Шкитову поручали руководство Хакасским, Тулунским и Каменским окружными отделами полпредства ОГПУ Сибкрая. Тряхнуть стариной он не забывал: так, 26 сентября 1930 г. Шкитов участвовал в расстреле 21 участника так называемой повстанческой организации «Чёрные», вскрытой новосибирскими чекистами. Но в начале 1930-х годов он работал начальником второстепенного отдела в полпредстве ОГПУ по Восточно-Сибирскому краю в Иркутске, и его карьера, похоже, шла вниз[24]24
  ГАНО, ф. п-1, оп. 8, д. 36, л. 15; Архив УФСБ по НСО, д. п-17386, т. 1, л. 718.


[Закрыть].

Комендант Омской губчека М.И. Воевода, ещё в 1918 г. подвизавшийся мирным газетным работником в Симферополе, в начале 1920 г. был назначен председателем Славгородской уездной чека. Можно указать и на помощника коменданта сначала Уфимской, а затем Омской губчека Василия Смирнова, ставшего в 1923 г. помощником начальника контрразведывательного отдела полпредства ГПУ Сибири. Комендант ревтрибунала и губчека в гражданскую войну Г.С. Сыроежкин, впоследствии выполнявший ответственные поручения Контрразведывательного отдела ОГПУ за границей, дослужился до звания майора госбезопасности. Другие спивались, не выдерживая конвейера смерти, и изгонялись из органов. Пьянство среди начальников тюрем и комендантов было беспробудным. Тем не менее, многие из них отработали по двадцать и более лет, уничтожив многие тысячи осуждённых, – например, москвичи П.И. Магго, награждённый двумя орденами, и В.М. Блохин – комендант ОГПУ-НКВД СССР с 1926 по 1953 гг., уволенный с должности коменданта МГБ СССР в чине генерал-майора[25]25
  Госархив Харьковской обл., ф. 2, оп. 1, д. 51, л. 25 (сведения В.А. Золотарёва); ГАНО, ф. 1, оп. 1, д. 157, л. 58; ф. п-1, оп. 2, д. 453, л. 10; оп. 7, д. 16, л. 20; ф. п-6, оп. 1, д. 189, л. 25, 74 об.


[Закрыть]. Немало откровенных садистов находили своё призвание в палаческом ремесле, оставаясь на работе в комендатурах на многие годы.

Исполнители испытывали страшные психологические перегрузки. Профессиональные палачи дежурно жаловались на совершенно подорванное здоровье, прежде всего нарушения психики. Они часто заболевали эпилепсией, кончали жизнь самоубийством, совершенно спивались. Но начальство могло предложить им, помимо ведомственного уважения, только обилие алкоголя, премии, ордена да вещи казнённых по дешёвке.

Зная о специфике работы чиновников тюремного ведомства и комендантов, партийные власти снисходительно относились к их пьянству, воровству и другим преступлениям, подчас даже заступаясь за них перед чекистскими начальниками. Так, комендант Томской губчека (32-летний портной с двухлетним партстажем) Алексей Бырганов с 1 сентября 1920 г. был уволен и осуждён на полгода принудительных работ за хищение спирта из ЧК, пьянство и «распутную жизнь». Его откомандировали в комфракцию при профсоюзе рабочих-швейников, затем ненадолго арестовали, а после освобождения по инициативе губчека привлекли к партийной ответственности за «выпивку». Но Томская губКК РКП(б) в январе 1921 г. ограничилась вынесением Бырганову строгого выговора, «т.к. выпивка была при исключительно тяжёлой деловой работе перед расстрелом». Бывший комендант заведовал горсадом, затем магазином Синдшвейпрома, получил несколько выговоров за пьянство и халатность. И только в 1925 г. партийные власти Томска исключили Бырганова из «рядов» как «примазавшийся элемент с тёмным прошлым, скрывший судимость».

Ведомственный контроль тоже не отличался строгостью. Комендант Славгородского политбюро М.С. Теплых (бывший командир эскадрона 26-й дивизии РККА, демобилизованный после трёх ранений) в августе 1921 г. вместе с сотрудником политбюро К.Ф. Дидякиным оказался под следствием. Чекисты брали взятки самогоном от жён арестованных граждан и обещали освободить заключённых, взяв их на поруки, но этого обещания не выполнили. В результате, как отмечал проверявший дело помощник уполномоченного секретного отдела Алтгубчека М.Г. Рыбаков, «у обывателей сложился взгляд на политбюро как на орган взяточничества и самопроизвола». Однако Рыбаков предложил простить обоих: Теплых – как имеющего «громадные» революционные заслуги, Дидякина – как неопытного и молодого работника[26]26
  Центр документации новейшей истории Томской области (ЦЦНИ-ТО), ф. 1, оп. 1, д. 4, л. 265-267, 276; Олех Г.Л. Кровные узы... С. 56; ЦХАФАК, ф. п-37, оп. 2, д. 20, л. 144.


[Закрыть].

Тем не менее грандиозная чистка 1921 г., когда одновременно проверялись как партийные, так и чекистские ряды, закончилась для многих комендантов исключением из РКП(б). В Иркутске коменданта губчека Никонова сгоряча приговорили к расстрелу – за разные злоупотребления, включая пьяные приставания к женщинам, но опомнились и совершенно амнистировали. Летом 1921 г. Никонов безуспешно пытался восстановиться в партии. Старшие партийные товарищи пытались бороться за В.Я. Рязанова, участника гражданской войны, партизана и сексота, который, дослужившись до помкоменданта Новониколаевской губчека, разочаровался в коммунистах и подал заявление о выходе из партии. 26 сентября 1921 г. губкомиссия по чистке РКП(б), рассмотрев его заявление, отметила «малосознательность в политическом отношении» Василия Рязанова и «неизжитый партизанский дух», постановив оставить вопрос о партийности чекиста открытым. Поскольку «малосознательный» экс-партизан Рязанов упорствовал, его в итоге всё-таки исключили из партии – за «несогласие с тактикой РКП». Комендант Тюменской губчека Л.Д. Болдырев с марта 1921-го был переведён в Енисейскую губчека, где во время партчистки его исключили из РКП(б)за пьянство.

В период 1920-1930-х гг. коменданты полномочных представительств ОГПУ и оперсекторов нередко держались на своих местах многие годы, пользуясь покровительством сменяющихся начальников. Наказывали их за пьянство и прочие злоупотребления не так часто, как прочих чекистов. Некоторые из них показывали – по крайней мере, на словах – желание исправиться. Комендант Иркутского окротдела ОГПУ Максим Прашман (украинский рабочий, в гражданскую войну работавший председателем ревтрибунала) летом 1929 г. на партчистке заявил, что радикально уменьшил потребление спиртного: «ранее выпивал, сейчас [пью] редко, и то пиво»[27]27
  ГАНО, ф. п-1, оп. 7, д. 15, л. 1-4; ф. п-6, оп. 1, д. 934, л. 25; Тюменский областной центр документации новейшей истории (ТОЦДНИ), ф. 1, оп. 1, д. 17, л. 116, д. 276, л. 53 об.; Известия Сиббюро ЦК РКП(б). № 42-44. – Омск, 1922. С. 40; Центр документации новейшей истории Омской области (ЦДНИОО), ф. 18, оп. 2, д. 12, л. 403, 405.


[Закрыть].

Биография и похождения другого выглядят более характерно. М.Н. Зайцев с 1925 г. служил курсантом в омской пехотной школе, три года спустя был отчислен по неуспеваемости и тут же поступил в Омский окротдел ОГПУ: сначала надзирателем, потом дежурным комендантом. 3, 4 и 5 мая 1933 г. он руководил опергруппой, приводившей в исполнение расстрел 281 осуждённого по «заговору в сельском хозяйстве». Далее, насколько известно, объёмы работы Михаила Зайцева снизились – с мая по октябрь 1934 г. он участвовал в расстрелах десяти человек, осуждённых краевым судом. Не раз Зайцев получал партвыговоры «за пьянку»; в июле 1934 г. на партчистке в Омском оперсекторе НКВД, признав, что «с проститутками был в компании, пьянствовал...», оказался исключён из ВКП(б), но ещё некоторое время сохранял должность.

Тюремные работники «путешествовали» по всей стране точно так же, как и остальные чекисты. Вот начало биографии одного из многих основоположников будущей системы ГУЛАГа, пришедшего в неё из военных рядов: Аукэ Фердинанд Вильгельмович, 1889 г.р., немец, образование начальное. С 1903 г. работал по найму, механик. С 1917 г. служил в отдельной Латышской дивизии, комбат, в том же году стал большевиком. С 1921 г. командир 275-го полка 29-й дивизии. С 11 августа 1922 по август 1924 г. комендант Соловецкого концлагеря ОГПУ. С 8 августа 1924 по 1 ноября 1925 г. начальник исправтруддома в Архангельске. В 1925 г. получил строгий выговор с предупреждением от Архангельской губКК РКП(б) за «вступление в брак по церковному обряду»; в 1926 г. – строгий выговор «за выпивку». С 10 декабря 1926 г. Ф.В. Аукэ работал начальником Канского исправтруддома в Сибирском крае[28]28
  ОСД УАДААК, ф. р-2, оп. 7, д. п-4651, т. 42, л. 62-65; ГАНО, ф. 911, оп. 1, д. 11, л. 9; ф. 1027, оп. 8, д. 31, л. 17, 25, 31, 65, 66; РГАСПИ, ф. 17, on. 9, д. 2734, л. 77-77 об.


[Закрыть].