Текст книги "Револьвер для Сержанта Пеппера"

Автор книги: Алексей Парло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Джон замолчал, прикуривая мятую сигарету без фильтра.

– А Пол? – не в силах вынести даже малейшей паузы, воскликнул Шура.

– А Пол тогда на ЛСД присел. А от ЛСД эффект интересный! Ничего общего с остальным дерьмом. Ты как бы сливаешься с миром. Причём не только ты в мир вливаешься, это было бы как раз понятно и естественно, но и мир в тебя вливается. И становишься ты такой большой, такой всемогущий и всезнающий!.. И вроде, всё хорошо, отлично даже, но как страшно от этого становится! Это я уже потом, будучи здесь понял, что Кому–то не нравится, что мы себя богами осознавать начинаем.

– Богу, что ли? – уточнил Шурочка, который всегда гордился своим материалистическим мировоззрением.

– Богу, сынок, Богу. И Он, в отличие от нас, действительно Всемогущий и Всезнающий.

– И что?

– А то, что Бог долго терпит, а потом наказывает. Больно.

Шурочка хотел было сказать со всем свойственным ему сарказмом, что он думает обо всех этих поповских сказках, но... не смог! Потому что вовремя вспомнил, где находится и с кем беседует. Ну не подходил его атеистический сарказм к данным условиям, никак не подходил. А Шура всегда был чувствительным (внимательный читатель это, без сомнения, уже заметил) и страшно не любил выглядеть смешным или, того хуже, глупым. А Леннон тем временем продолжал:

– А Пол... Он же всегда дипломатом был. Таким, знаешь, которому мыло не нужно, он и так всюду пролезет... Он же всегда делал всё, что и мы, только, в отличие от меня, например, всегда умел вовремя остановиться.

Шура вдруг заметил, что сигарета Джона сгорела только на треть и уменьшаться не собирается, хотя курил Джон яростно, глубоко затягиваясь и поминутно стряхивая пепел. Леннон перехватил его взгляд и усмехнулся.

– Ничего, привыкнешь.

– К чему? – спросил Шура, мысленно прикидывая, сколько водки он смог бы купить на деньги, сэкономленные с помощью такого вот сигаретного perpetuum mobile.

– Неважно... Потом поймёшь, – отмахнулся Джон. – Так вот. Уж не знаю, как он до этого дошёл, но в какое–то время посетила его одна идея, он нам все уши прожужжал этими своими мыслями. Короче говоря, задумал он создать свой собственный мир.

– Как это?

– А вот так! Пол, понимаешь ли, рассуждал следующим образом: если мир, в котором все мы родились и стали суперзвездами, в ответ на его звёздность повернулся к нему такой вот своей задницей, значит, надо создать другой мир, в котором всё будет наоборот: он будет не только звездой, но и абсолютным хозяином. Захотел – толпы поклонниц и журналистов, захотел – никто не замечает, не мешает любимыми делами заниматься, в общем, все делают только то и только тогда, что и когда ты САМ хочешь. Опять же, регулирование, так сказать, финансовых потоков. А знаешь, когда ему эта мысль в голову пришла?

– Когда?

– Когда он «Yesterday» сочинил. Это он сам мне рассказывал. Ходил, понимаешь, месяц или два, что–то про яичницу из взбитых яиц напевал, и тут его осенило! Вот тебе и "Scrambled eggs, oh, my baby how I love your legs...^[15]"!

– Что осенило?

– Ну, про время, про то, как свой мир сотворить... Мир сотворить ему, понятно, не дали, даже какой–нибудь захудалый маленький мирок, а вот позабавиться с временем и некоторыми деталями позволили.

– Так что, получается, наш мир – это не реальность, а чьи–то забавы?

Шуру даже передернуло от такой мысли. Вот так вот, живёшь, бухаешь, на работу ходишь, с Тамаркой... это самое... И вдруг – на тебе! Это всё не жизнь, а чья–то песенка про яичницу! В тот момент он был готов взболтать яичницу из самого Маккартни, точнее, из некоторых его, так сказать, составляющих.

– Нет, всё не так. Мир – он мир и есть. Просто некоторые его стороны людям не видны, они их не осознают, им не до этого. Но они всё же есть. И знающие люди могут этими сторонами пользоваться. Если на то есть Высшая воля. Ему – позволили.

– А почему?

– Не знаю... Он же продуманный весь. И здесь вся его продуманность максимально использовалась.

– Как? Я что–то вообще ничего не понимаю.

– Да я бы и сам ничего не понял, если бы Пол не рассказал. Понятно, что всего он мне не докладывал, но основное поведал. Словом, для начала ему требовалось исчезнуть. Но перед этим должна была возникнуть некая буферная зона. Она должна была быть на сто процентов выдуманной. И он придумал. И назвал её Пепперлэнд. Очень он всегда перец любил. Они с Ринго вечно по этому поводу ругались, тому острого нельзя было, с желудком проблемы, а Пол, как нарочно, всё с перцем заказывал.

– Не отвлекайся, давай по делу!

– Так я по делу! Страна Пепперлэнд, а самый главный гражданин этой страны – сержант Пеппер.

В этот момент сигарета в руке Леннона вспыхнула и мгновенно догорела до пальцев. Джон вскрикнул и дёрнул рукой. Сигарета вылетела из пальцев по широкой дуге и растворилась в воздухе.

– Больно? Солью намазать надо. – участливо сказал Шура.

– Да нет, я же боли не чувствую. Хотя иногда хочется. Просто привычка.

В этот момент кто–то легонько прикоснулся к Шуриному плечу. Он обернулся. Сзади стоял высокий усатый мужчина в чёрном мундире.

– Простите, сэр, вам пора. Я провожу вас. – почтительно произнес он.

– А вы?..

– Сержант Пеппер, к вашим услугам, сэр.

И Шура отключился. Не то, чтобы совсем, он всё видел и воспринимал, но как бы сквозь замутнённое стекло, как в тумане. Они вышли из комнаты в коридор, которого, кстати, не оказалось. Была обычная лестничная клетка, старые латунные перила на лестнице, кашпо с кактусом на стене, паутина в углах на закопчённом сером потолке, потрескавшиеся мраморные плиты на полу. Был микрофон в дальнем тёмном углу, и кто–то растрёпанный, похожий на Джима Моррисона, ломаясь, хриплым голосом пел «The End». Аккомпанемент обрушивался каскадом откуда–то сверху. Серебристый шеврон на рукаве Сержанта Пеппера сверкал при каждом его шаге, и это Шурочку почему–то пугало. Он попытался что–то спросить, но Сержант, обернувшись, прижал к губам указательный палец. Они вышли из подъезда, дошли до ворот, и тут Сержант произнёс:

– Теперь можно. Спрашивайте, сэр.

– Почему Джим пел на лестничной клетке?

– Что вас так удивило, сэр?

– Ну... Странно, согласитесь, что человек стоит на лестничной клетке перед микрофоном и поёт...

– А что в этом странного?

– Мне кажется, это неудобно... Мог бы петь у себя в комнате.

– У него нет своей комнаты, сэр.

– Как?

– Видите ли, сэр, всё дело в дверях. Он не нашёл двери в свою комнату. До этого он не нашёл её там, при жизни. Теперь не нашёл её здесь.

– Где здесь?

– В Пепперлэнде, сэр. Вас ещё что–то интересует?

Но все остальные вопросы уже вылетели из Шуриной головы вместе с пронизывающим осенним ветром, и он только отрицательно помотал головой.

– Ну, вот и славно. До встречи, сэр! До скорой встречи. – Пеппер козырнул Шурочке, и вот тогда он отключился окончательно...

(Импровизация Майлза Дэйвиса на тему Велимира Хлебникова)

Как обычно – осень, как обычно – дождь.

И, сквозь рваное одеяло листьев –

Как обычно, солнце редкими холодными брызгами.

Я прохожу по мертвеющему ковру,

Шуршащему: «Умру...»

Перед глазами – твоё лицо.

Кто ты, в конце концов?

Осень, несущая снег?

Отчаявшийся человек?

Привычную синь отринув,

Тридцать три розовых раза

Гонишь глазами глазурь

Битого бытия.

Камни меняя на манку

Негодного снега

Гиннессовой неги,

Раздражая разводами ранку,

Нет, чтоб лечить чело!

Дешёвые выи, шейки шершней,

Пахнущий луком cool...

Где ты, Лукулл?

Ладовый младенец,

Дитя тягомотины!

Но снова:

Розовые розвальни,

Геенна снега,

Лошадиные шаги,

Туман обмана (обман тумана?),

Как? Обычно?! Как!? О, бычно!

Рождаясь,

Мы знаем, когда умрём,

Но не можем сказать

И от этого плачем...

А вырастая – забываем.

Глава 13

WITH A LITTLE HELP FROM MY FRIENDS – IV

– Ну, наконец–то очнулся! Ты прямо как барышня! Чуть что – сразу в обморок! Спасибо, Паша рядом был, не растерялся! А то мы с Аликом просто обалдели от всего этого!

– От чего? – спросил Шурочка, пытаясь кое–как отделить реальность от сна... Или одну реальность от другой? Или это вообще всё сон? Думалось и понималось с трудом. И самое главное, при чём здесь Майлз Дэйвис? Ну, было бы понятно, если бы он, Шура, был Аликом, но ведь нет! Не был он им, никогда не торчал от джаза и фьюжна, не ценил синкоп, контрапунктов и свободных импровизаций!

Но разобраться со всем этим до конца ему сейчас было не суждено. Тамарка оттолкнула Миху, бросилась на могучую (ну, если честно, то и не так, чтобы...) Шурину грудь и по–бабьи запричитала:

– Шурочка, милый мой! Что же это, а? Ведь говорила я, говорила – не пей! От неё всё зло, от водки! Не пей больше, Шурочка, не пей! Врача найдём, профессора... Или гипнотизера... Я слышала, сейчас гипнозом лечат... Совсем ведь в хроника превратишься! Не пей, слышишь! Поклянись мне сейчас же! Детьми поклянись.

– Какими детьми, Том? Ты о чём вообще?

– Нашими детьми, Шурочка, нашими! Я тебе много нарожаю, ты только не пей! Я от тебя алкаша рожать не собираюсь!

– Да и не надо, Том! Я как–то об этом и не думал ещё...

– А я думала! Или ты что, поматросил и бросил? Всю жизнь мне испоганить хочешь? Я семью хочу, нормальную семью! Хватит мне уже шлюшничать!

От такого мощного, но искреннего напора мысли в Шуриной голове опять закружили хоровод, и он совсем было собрался по привычке отключиться, и отключился бы, наверное, если бы не Макаров. Тот нежно, но твёрдо отстранил Тамарку и подал Шуре стакан с тёмно–красной жидкостью.

– Сухонькое? – с надеждой спросил Шура.

– Компот. На кухне банка стоит, ну, я и открыл... – извиняющимся тоном сказал Макаров и посмотрел на Миху.

– Наверное, кто–то из дам принёс. – ответил тот. – Хотя, не помню.

Шура взял у Макарова стакан и залпом выпил. Уже на излёте последнего глотка он понял, что дал ему Макаров. Но было поздно. Он опять знал.

– Крепит? – спросил он у Мака... нет, у Маккартни.

– Закрепляет, – ответил тот, глядя Шуре прямо в глаза.

– А ты, Паша, тоже врач? – спросил Алик, наблюдая эту дуэль глазами. – Ну, Шура, понятно, профессионально помыслил, ну, насчёт запоров...

– Нет, Алик, он не врач! – мрачно сказал Шура. – И не Паша он, а...

В этот момент из стены за спиной Маккартни показалась голова Сержанта Пеппера и прошептала Шуре: "Не надо! Молчи! Пусть он сам скажет!". Шура поперхнулся и замолчал, обводя присутствующих взглядом. Впрочем, ни Алик, ни Миха, ни Тамарка Сержанта не заметили. А Полу и не нужно было его замечать, понял Шура. Он знал. И поэтому почти сразу продолжил Шурину фразу:

– Позвольте представиться, друзья. Пол Маккартни.

После некоторой заминки Миха медленно произнёс:

– Так... Один раз позволили представиться – Павел Макаров. Второй раз позволили – Пол Маккартни. А в третий раз кем назовёшься, Майлзом Дэйвисом?

И Шура обречённо понял, что Майлз Дэйвис был тоже не случаен.

– Нет, не Майлзом! Никогда не любил джаз! – со злобой воскликнул Маккартни. – Тупая музыка для снобов! А я – действительно Пол Маккартни.

– Ага! – хохотнул Алик. – А я – Джон Леннон!

Но в этот момент из стены напротив Алика высунулась голова Джона Леннона и сказала: "Нет! Джон Леннон – это я!", после чего исчезла. В комнате раздался какой–то звук – это сползла по стене Тамарка. Но никто, кроме Шуры, не обратил на это внимания. Маккартни, скрестив на груди руки, гордо стоял посреди комнаты, Алик и Миха смотрели на него со смесью ужаса и обожания. Шура, охнув, поднялся с дивана, на котором лежал, взял со стола стакан с остатками закрепителя и и пошёл оказывать первую помощь. На полпути к Тамарке он вдруг понял, что давать ей закрепитель нельзя ни в коем случае и, поставив стакан на один из стульев, отправился на кухню за водой. Набрал воды в чайную чашку, скользнул взглядом по неоткрытой банке с компотом, пробормотал: «Что и требовалось доказать!» и вернулся в комнату. Тамарка уже пришла в себя и устроилась на диване. Немая сцена продолжалась.

– Ну, что молчим? – спросил Шура. – Может, лучше сухонького?

– Какого сухонького? – моментально отреагировала Тамарка. – В себя прийти не успел! И думать не смей! О здоровье подумай!

– О каком здоровье?! Я нормально себя чувствую!

– Нормально! Ты это потом детям будешь рассказывать, навещая их в больнице!

– Да каким детям?! Ты что, прямо сейчас собралась этим заняться?

– А хотя бы и сейчас! – Тамарка действительно была прекрасна в гневе. – У тебя же от друзей секретов нет, вот и сделаем ещё одно тайное явным!

Она рванула блузку на груди, обнажая грудь, лишь слегка прикрытую ажурным бельём. Миха охнул, Алик, видимо, рефлекторно, потянулся дрожащей рукой к ноге Маккартни. А Пол, чуть отойдя в сторону, чтобы оградить себя от грязных домоганий художника, улыбнулся и сказал:

– Томочка, я, конечно, понимаю, что всё происходящее очень напоминает театр абсурда, но, по–моему, вы переигрываете. Повремените с интимом. У нас сейчас совершенно иные проблемы, и сексом вы их не решите.

Странно, но Тамарка к голосу разума прислушалась. Запахнула блузку, поправила сбившуюся прядь волос и глухо сказала:

– Простите меня, дуру. Жалко ведь этого... гинеколога... – и всхлипнула.

То ли специально она так сказала, то ли просто так получилось, но Шуре (и не только ему!) явственно послышалось в окончании фразы слово «олуха». И, пока он напряжённо думал, обижаться ему или тихо радоваться, Маккартни уже разлил коньяк по рюмкам и предложил выпить за их чудесную встречу, которая, несомненно, послужит фундаментом для дальнейшего знакомства и весьма плодотворного сотрудничества. Аплодисментов за свой спич от Одиноких Сердец он не дождался – слишком все были ошарашены – однако выпили все с удовольствием. Что характерно – и Тамарка тоже.

Далее всё развивалось по вполне обычному сценарию, разве что более спокойно, чинно, и под музыку «The Doors», что, как отметил Шурочка, Пола весьма веселило. Члены «Клуба» вели себя пристойно, с вопросами к Полу не приставали, очевидно, дожидаясь, пока он сам прояснит все интересующие их моменты. А тот, казалось, вовсе даже не замечал всей несуразности ситуации, шутил, смеялся, делал Тамарке комплименты, переводил тексты звучавших песен, в общем, работал, так сказать, душой компании.

Где–то между третьим и четвёртым тостами пришлось ненадолго прерваться, чтобы открыть дверь двум улыбчиво–мрачным личностям невнятной наружности, которые, как оказалось, доставили покупки, о которых все успели забыть, кружась в вихре проблем и веселья. Так что решено было объявить в заседании «Клуба» перерыв для того, чтобы протестировать купленные инструменты. Расчехлили, подключили, и Пол заиграл на бас–гитаре что–то ужасно ритмичное, и в то же время нежное и лиричное, Миха некоторое время присматривался и прислушивался, потом сел за фортепиано и начал подыгрывать, постепенно входя в раж и добавляя к мелодии всё новые краски.

А потом всех удивил Шурочка, взявший Epiphone Casino и легко и непринуждённо поддержавший мелодию. Алик посидел, вздыхая, потом поднялся, подошёл к ударной установке, снял с неё чехол, и музыка наконец–то обрела завершенность и некую женственность, подчиняясь упругому ритму. Морганатическое рабство в горах Кавказа не прошло, видно, даром. Барабаны просто ожили под руками Алика и легко повели мелодию куда–то ввысь, наполняя воздух в комнате возбуждающей вибрацией.

Тамарка, полузакрыв глаза, покачивалась в такт музыке, Миха постепенно усложнял свою партию, добавляя в неё всё новые оттенки, Шура следовал за ним, не отставая ни на шаг, но круче всех был Пол. Он, казалось, сжился со своим басом, инструмент в его руках стал живым и трепетным, он то поражал своей откровенностью, то становился резким и лаконичным, словно стесняясь своей минутной слабости, то вновь начинал клубиться розовым, как бы приглашая куда–то, где никто кроме него ещё не успел побывать... Пол совсем ушёл в музыку, пальцы его исполняли причудливый танец, ласкали гриф, больно щипали струны, гитара стонала в такт его ласкам, губы Пола шептали какие–то слова, иногда он вполголоса напевал что–то вроде "Rams... All you are... Ram on... Give your heart..."^[16].

Отдавать своё сердце Шура никому не собирался, бараном себя не считал, хотя и знал, что баран для англичанина – совсем не то, что для русского^[17], поэтому ему стало скучно, он отложил гитару и направился в спальню. Проходя мимо Тамарки, прикоснулся к её плечу, приглашая с собой. Тамарка никак не отреагировала. Шура пожал плечами и вошёл в спальню...

Глава 14

THE HIGHER YOU FLY THE DEEPER YOU GO – V

... И увидел прямо перед собой Сержанта Пеппера.

– Простите, сэр, я взял на себя смелость пригласить вас прямо сюда. Только для того, чтобы сэкономить время, сэр. Видите ли, события стали развиваться слишком стремительно...

– Не волнуйтесь, Сержант, он всё правильно понял, – Джон Леннон всё так же сидел за роялем и курил.

– Ничего я пока не понял, – сказал Шура и, достав из кармана пиджака кисет с табаком, принялся набивать петерсоновскую^[18] трубку.

– Да нет, ты просто не понял, что понял, – улыбнулся Леннон.

– Ну ладно, неважно. А то сейчас начнём тут играть словами, а времени нет. Сержанта–то я правильно понял?

– Времени нет, это ты точно сказал. Но не понял.

– Чего?

– Того, что сказал. Ну, так на чём мы с тобой остановились?

– На перце. И на желудке Ринго Старра.

– Да. Так вот. Придумал он Пепперлэнд, населил его музыкантами и упаковал в альбом...

– Подожди, в какой альбом?.. В альбом?

Шура, конечно, осознавал всю ирреальность происходящего, но понять, как можно упаковать целую страну в конверт с виниловой пластинкой он был не в состоянии.

– Да, да. Sergeant Pepper's Lonely Hearts Club Band. Это нам он тогда расписывал, как это круто – притвориться вымышленными персонажами, такими туповатыми военными музыкантами с дудками в руках. Мы, мол, поиграем в детскую игру вместе с нашими фанатами, руки у нас в плане музыкального стиля будут развязаны, напихаем туда всё, что захотим, всё равно, мол, несерьёзно. Не прокатит – так мы ничего серьёзного не имели в виду, не о чем говорить. Просто пошутить хотели. А прокатит – выиграем и в финансах, и в популярности. Веришь, проходу никому не давал, и со всеми нами вместе говорил, и с каждым в отдельности! Так всё красиво расписывал, на все наши заморочки соглашался – и когда я для смеха афишку спел^[19], и когда Джордж толпу индусов в студию позвал и начал на своём ситаре упражняться... Первым Брайан забеспокоился – хороша шутка, если только одно оформление конверта за пятьдесят штук перевалило^[20]! Ну, он всё–таки еврей был, деньги считать умел. Но это его не спасло. Умер Брайан. Чуть позже, но умер.

– Так что, это он его?

– Да нет. Во всяком случае, не лично. Но ведь часто людей убивают, так сказать, без рук. Можно ведь человека из себя вывести, а параллельно ему бутылку с пойлом предложить и упаковку таблеток. Ну кто потом будет разбираться, что его до смерти довело, передозировка или то, что кто–то его ежедневно своими придирками и насмешками из себя выводил?

– А он действительно?..

– Да мы все тут виноваты. И я особенно. Боялся я. Брайан ведь геем был, и в какой–то момент на меня запал. А я, хоть и не по этому делу, но экспериментировать всегда любил. Ну и боялся за себя. Поэтому и грубым с ним был. Мимикрия, понимаешь?

– Понимаю...

– Ну, вот. Брайан из–за денег забеспокоился, я – из–за текстов.

– Каких текстов?

– Дурных текстов! Ну, так мне тогда казалось. Сам подумай, «Ничего нельзя сделать, чтобы спасти его жизнь, звоните его жене» – хорошее начало для песни «С добрым утром!»?

– Так он?..

– Да! Он уже тогда начал подготавливать свой уход. Сделал себе Отражение...

– Отражение?!

– А ты думал, все эти Крылья Со Скоростью Света и Банды На Бегу^[21] он сам сочинял? Нет, это оно, Отражение. Оно в общем–то достаточно бледное получилось, тупое какое–то. Песни пишет, но не дописывает. Играет хорошо, но как–то недоделанно. Короче, за что ни возьмись, одно и то же...

Дверь отворилась, и в комнату вошёл Сержант.

– Прошу прощения, сэр Джон, вашему гостю уже пора.

– Сколько раз говорить, Сержант, зовите меня просто Джон. Не надо никаких «сэров»! Я ведь вернул регалии!

– Простите, сэр... Джон, – невозмутимо произнёс Сержант и обернулся к Шуре. – Прошу вас.

Шура выбил трубку и встал со стула.

– До встречи? – то ли попрощался, то ли спросил он у Леннона.

– Не знаю. Пока.

Они с Сержантом вышли из комнаты. На этот раз был Коридор. Но с дверьми. Почти все двери были полуоткрыты, в полутьме за ними угадывалось какое–то движение, слышались невнятные звуки, иногда музыкальные, иногда не очень. Одна из дверей была открыта настежь, одна – наоборот закрыта.

– А это что? – спросил у Сержанта Шурочка.

– Это? – спросил Сержант, указывая на открытую дверь. – Это для Джима.

– Для Моррисона?

– Да, сэр. Видите ли, нам всем тут уже осточертело ждать, когда он найдёт свою дверь. Вот и открыли настежь, чтобы не ошибся.

– А он что?

– А он прямо сразу на другой уровень ушёл. Решил там поискать. Да он всегда так – то в закрытую дверь ломится, то мимо открытой проходит.

– А запертая дверь?

– Там Гуру! – почтительным полушепотом сказал Сержант, слегка поклонившись в сторону закрытой двери.

– Кто?

– Джордж Харрисон, сэр.

– А почему Гуру?

– Потому что он и есть Гуру. Учитель. Пифий.

– Кто–кто?

– Пифий. Ну знаете, в Древней Греции такие были крылатые старухи, они ещё будущее предсказывали.

– А Харрисон здесь при чём?

– Он тоже пророчествует. Он, видите ли, мыслит по–другому, у него мозг иначе устроен. Он его всю жизнь изменял, с детства. Много труда у него на это ушло. Но всё же удалось. Люди называют это раком. Но это работает.

– А дверь почему заперта?

– Чтобы не отвлекали. И зря не соблазнялись. К нему можно зайти только один раз, когда никаких других способов решить проблему не остаётся.

– И что, помогает?

– Никто не жаловался, сэр. Правда, и хвалят редко.

– А часто заходят?

– На моей памяти только мистер Леннон заходил.

– Хвалил?

– Ругался очень. Как, говорит, был придурком, так и остался.

– А говорите, никто не жаловался.

– Так он и не жаловался. Придурком называл, но не жаловался. А это, согласитесь, не одно и то же. Тем более, это же мистер Леннон! Для него иногда «придурок» – высшая степень одобрения...

Глава 15

WITH A LITTLE HELP FROM MY FRIENDS – V

Шура так и вышел из спальни, держа в руке свою трубку. Похоже, никто кроме Пола не заметил его отсутствия, да и тот, метнув на Шурочку быстрый трезвый взгляд, вернулся к игре на бас–гитаре. Судя по тому, что в данный момент звучало, отсутствовал Шурик какие–то доли секунды.

– Ну и хорошо! – подумал он, – Объясняться не придётся.

Подошёл к Тамарке и стал рядом с ней, набивая трубку.

– Кода! – воскликнул Пол, и через некоторое время все замолчали.

– А чем это так пахнет? – заинтересовался Алик. – Трубка? Шурочка, ангелочек, дай покурить. Выкурим с тобой трубку мира!

– Да не вопрос! – протянул тот ему трубку. – Курись, курись, курись и больше не дерись.

– Курись, курись, курись – и больше не трепись! – не остался в долгу Алик.

– Курись, курись, курись – всё будет зашибись! – охотно поддержал тему Миха.

– Курись, курись, курись – налить поторопись! – продолжил Шура стихосложение.

– Курись, курись, курись – работать надо, а не пить, – это Пол наступил на горло лебединой песне.

– Правильно, Польчик! Может, хоть тебя послушают! – поддакнула ему Тамарка. – А то всё бухают и бухают!

– Ну, это не в рифму! – обиженно заявил Миха.

– Зато по делу! – парировала Тамарка.

– А мы все в отпуске! – Шуре уж очень не хотелось так быстро сдаваться.

– А может, закрепителя? – нежно пропела стена ему на ушко.

Шура помотал головой, успел поймать одобрительный взгляд Маккартни, и от стены отошёл. Во избежание, так сказать...

– Лучший отдых – это смена вида деятельности. Это ещё Карл Маркс так учил. А его учение бессмертно, потому что оно верно. Так ведь вас в школе учили? – Пол обвёл Одиноких Сердец хитрым взглядом.

– Ага! И поэтому у нас сейчас такой бардак в стране. Потому, что оно, это учение, верно, – ответил за всех Алик. (Ну очень им всем хотелось водки!)

– Так давайте не будем этот бардак приумножать. А то я уже привык к тому, что в России все оправдывают своё повальное пьянство политэкономией.

– Можно подумать, ты сам не пил и никогда.

– Пил. И не только пил. Но я колёса шнапсом и виски запивал, чтобы на сцене не упасть от усталости.

– Это в Гамбурге?

– В Гамбурге, на Репербан^[22].

– А потом?

– А потом для того, чтобы фантазию раскрепостить. Да, мы все пили, все дурь принимали, но мы и работали!

– Не поспоришь... – вздохнул Алик. – Только я бы всё равно колёса глотать не стал.

– Да, – согласился с другом Миха. – Дорого вы за свой успех заплатили.

– Не говори того, чего не можешь знать! – строго сказал Маккартни.

– Я только никак не пойму, как ты здесь–то оказался? – спросил Алик.

– Объясню, всё объясню потом. А сейчас – за работу!

– Так что за работа? Что делать–то будем?

– Как что? «Битлз», конечно! Издание второе, дополненное и улучшенное. То есть, группу под названием «УдарНики».

– Почему «УдарНики»?

– Как почему? – усмехнулся Шура. – «Beat» – по–английски «удар». А «nickname», сокращённо, «nick» – «прозвище». Вот и получается «По прозвищу Битлз». Или «ПсевдоБитлз». Я прав?

– Прав, Шурочка, прав, – по лицу Пола нельзя было сказать, рад он или раздосадован такой вот Шуриной осведомлённостью. Держался он дружелюбно и корректно, но по крайней мере один тяжёлый взгляд Шура на себе поймал.

– Ой, здорово! – Тамарка сияла от восторга. – Так вы теперь звёздами станете? И пить как козлы не будете? Можно уже в ЗАГС заявление подавать? И машину присматривать?!

– Какую машину, Том? Очнись! Так, пьяный трёп! Звёзды нашлись, блин!

– Пьяный трёп? – с удивлением переспросил Пол. – А кто здесь пьян?

И все вдруг с удивлением осознали, что пьяных в Михиной квартире нет.

Глава 16

Как уже многие начали составлять повествования

о совершенно известных между нами событиях...

Лк.,1 – 1.

ШУРИНО ВОСПОМИНАНИЕ

Перекрёсток семи дорог

Магазин располагался на углу здания. В этом месте Марксистская и Патрушева пересекаются под излишне острым углом, совсем как в Нью-Йорке, там, где знаменитый дом-утюг. В Нью-Йорке Шура, понятное дело, не бывал, однако очень хотел побывать. Когда-нибудь. В будущем. Правда, как он доберется до Нью-Йорка, Шура представлял себе с большим трудом. Друзей и родственников за границей он не имел, политику откровенно не любил, к роду Давидову и Иессееву не принадлежал. Оставалось одно – надеяться на случай. А до того, как этот самый случай произойдет, Шуре предстояло как минимум закончить институт, на третьем курсе которого он сейчас обучался. А как максимум – отработать по распределению три года и как-то оформить свои отношения с армией. Но до всего этого было далеко, почти так же, как до автобуса, которого он ждал вот уже минут двадцать, а тот, зараза, и не собирался появляться.

Итак, магазин располагался на углу здания. Обычный советский молочный магазин. Ах, да! Мы же забыли уточнить, что Шура ждал автобуса в самом обычном советском областном центре, в самом начале восьмидесятых. Вот и представьте себе советского студента-третьекурсника, стоящего на остановке в ожидании канареечного «Икаруса» с болтающимся сзади прицепом, курящего какой-нибудь «Космос» производства Кишиневской табачной фабрики, и крутящего в голове мотивчик из недавно появившегося в советских магнитофонных коллекциях альбома «The Wall». Шура, надо сказать, советский рок недолюбливал, а к Pink Floyd, наоборот, относился с большим пиететом. Стоит, значит, он на остановке, напевает про себя «Another brick in the wall», а тут как раз и автобус подходит.

А по противоположной стороне улицы идет девушка симпатичная, и Шура смотрит на нее во все глаза, но при этом за выходящими из автобуса пассажирами следить успевает. Ехать-то долго, надо место получше занять, чтоб не терлись об тебя входящие и выходящие. Было у Шуры любимое место – прямо за водительской кабиной. Такой уютный закуток! Зашел он в автобус, место свое любимое занял, смотрит в окно на девушку (она как раз за угол заворачивать начала), а тут как раз автобус тронулся.

Настроение у Шуры враз повысилось, как только он представил себе, как еще несколько секунд будет наслаждаться, глядя на сей симпатичный подарок судьбы. Но... Автобус завернул за угол (заметьте, прошло не более одной-двух секунд!), а там нет никого! Только закрытые магазинные двери. А на них табличка «Перерыв». Шура конечно не мог знать песню про «то ли девочку, то ли виденье», её к тому времени еще не сочинили, но что-то подобное в его голове все же крутилось. А потом... Потом было много всего: окончание института, работа, «Клуб Одиноких Сердец», снова работа... Короче, забыл он об этом случае. Напрочь забыл.

WITH A LITTLE HELP FROM MY FRIENDS – VI

Шуре стало даже как-то обидно – столько качественного бухла, такая классная компания, такая классная Тамарка – и всё зря. Даже ни на одну свою гинекологически-битломанскую молекулу не чувствовал он в себе острых и лёгких алкогольных флюидов! Тяжких и брутальных, впрочем, тоже не чувствовал. Оно, конечно, не на тяжким трудом заработанные всё это покупалось, хотя Шура знал, что деньги эти – его, его кровные. Причём, почему-то это слово «кровные» звучало в его сознании, хотя он, как всякий человек, не чуждый хирургии, слово это не любил и старался без нужды его не пользовать, но вот, поди ж ты, – видно нельзя было без него обойтись в данном контексте!.

– И что, ты вот так прямо и убеждён в том, что пополнил список добрых дел? – серея от злости, обратился наш герой к Полу. – Прямо мать Тереза и профессор Зеленчук в одном флаконе! Алан Чумак, блин!

– Шура, Шура, ты что? – забеспокоился Миха. Видно, на какой-то короткий момент Музыкант в нём опять победил. – Он же не со зла, он же для дела...

– Для какого дела?! Я его об этом просил? Я в рок-звёзды рвался? Для дела, блин! Дело меня в третьем роддоме ждёт! Я отдохнуть сюда пришёл, расслабиться после дежурства, а он пришёл тут, командует! Водку вон всю из организма испарил! А я после работы ослаблен! Меня на кисленькое тянет!

– Похоже, всё-таки пора закрепителя дёрнуть! – рассерженно пробурчала стенка за спиной Шуры голосом старшей медсестры (ну, той самой, вы должны помнить).

– Да иди ты со своим закрепителем! – не выдержал Шура и, обернувшись к стене, выпустил из поля зрения Пола. Чем тот и поспешил воспользоваться – подскочил к Шуре предательски со шприцем в руках и, гнусно подмигивая Тамарке, вонзил иглу в невинную ягодицу милого доктора.

«Ну, что ж, прощай, Розовый Фламинго!» – успел подумать Шурочка и провалился.