Текст книги "Прорвать Блокаду! Адские Высоты"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Линия сердца
(Май 2011 года)

День первый

В лагере никого нет. Это и понятно. Все в поле. А чего-то дежурных не видать?

А не… Вижу. Чья-то пятая точка торчит из продуктовой землянки.

Да, кстати. Мы живем в землянках. Выкапываем яму, делаем нары, ставим крышу, оборудуем печку. Гораздо теплее, чем в палатке, – это раз. Два – не надо тащить с собой палатки. И под продукты отдельная земляночка. Типа холодильника.

Жилые землянки стоят наверху. Сделали ступеньки вниз, на мысок, вокруг которого течет Черная речка. Черная – название у нее такое. По цвету она сейчас коричневая. Талые воды только сошли. Здесь Вторая ударная армия погибла второй раз. Все знают – что такое Мясной Бор. Никто не знает – что такое Черная речка. А по сути – то же самое. Июнь ничем не отличается от августа. Июнь сорок второго… Август сорок второго…

Я спускаюсь по лесенке к столам. Тишина… Слегка развеваются тенты над ними, трещат дрова в кострах, ржавеет военное железо – стволы, каски, корпуса минометок и гранат, ящики, цинки, котелки, орудийные гильзы…

Отдельно лежат косточки под самодельным киотом. Горит лампадка. Это Рита сооружает. Она у нас командир отряда «Возвращение». А я кто? А я – дед. Нет. Не так. Я – Дед. Это у меня кликуха такая. Потому как давным-давно – в девяносто пятом году – был основателем сего отряда. А потом чего-то жизнь закрутила и некогда стало командирскими делами заниматься. А их очень много… Ну как в жизни и получилось. Мужик сделал и сбег. Баба растит и воспитывает.

Рита же сегодня и дежурит в лагере. Это ее знакомая… кхм… спина торчала из продсклада. Учет и контроль, однако!

– Леха!

Улыбаюсь, иду навстречу. Обнимашки-целовашки. Основной дефицит в лесу – это дефицит новых людей, новых лиц, новой информации.

– Как добрался?

– Нормально! Вы тут как?

– Нормально! Пока десять бойцов подняли.

Меня кормят обедом – овощной суп, макароны с тушенкой. За обедом трындим о всякой чепухе. Тянет в лес.

Быстро распаковываюсь – кидаю коврик и спальник в землянку, устраиваю из запасных теплых вещей подушку. Особо тщательно прячу носки. Сухие ноги важнее сытого желудка. Снимаю берцы. Натягиваю болотники. В рабочий рюкзак складываю банку гречневой каши типа с говядиной. Со смешным названием – «Губернаторская». Интересно было бы посмотреть хотя бы на одного губернатора, который умеет есть такую кашу. Нож. Хороший такой нож. Рабочий. Неподстатейный. Двухсотпятидесятиграммовая фляжка с водкой. Четвертинка буханки серого хлеба. Луковица. Три пачки сигарет. Два бинта. Ампула с промедолом и одноразовый шприц. Да знаю я, что это наркотик. В девяносто восьмом мне этот наркотик очень помог, когда по пальцу… Впрочем, это другая история. И совершенно не героическая. Как я его достаю – история третья и непечатная. Так… Что еще? Смена носков. Презервативы. Ржать не надо, да? В одном презике у меня соль. Во втором – спички. Третий – нераспакованный. Случаи, они разные бывают. Пара полиэтиленовых пакетов – объяснять для чего? Лопатка на поясе. Щуп в руки. Миноискателем я не пользуюсь.

Можно идти.

Я работаю в свободном поиске. Пользуюсь своим дедовским авторитетом и положением. Куда хочу – туда и иду. Сегодня времени мало. Сейчас четырнадцать ноль-ноль. Погуляю до восьми вечера по лесу. Главное – не рассчитывать на удачу. Просто идти и искать.

Перехожу речку по самодельному мосту в три бревна. Все время боюсь с него свалиться. Речка неглубокая. Примерно по грудь в разлив.

А потом по тропе отправляюсь в лес. Тропа растраивается. В смысле, на три дорожки расходится. Налево пойдешь – в баню попадешь. Про баню я потом расскажу. Направо пойдешь – к соседям уйдешь. Про соседей – северодвинский отряд – тоже позже. Мне сейчас не до них. Мне в лес надо.

Прохожу через чавкающую болотину. Поднимаюсь на пригорок. Здесь сухо. Странное тут место. Река в низине – берега до трех метров высотой. На берегах сухо. Чуть от реки отойдешь – и ты в болоте. А по верху болотной жижи… Камни. Да. Просто камни. Следы ледника. Почему эти камни не тонут? Для меня загадка.

Они же и мешают работать.

Беру щуп в руки. Схожу с тропинки в сторону. Речка остается за спиной на западе.

Поехали!

Иду и тыкаю щупом в землю, загоняя его сантиметров на двадцать-тридцать вглубь.

Стук… Стук-стук! Деревяшка. Она пружинит отдачей через щуп. Щуп – это тонкий металлический стержень, который загоняется в деревянную рукоятку. Длиной этот стержень – примерно сантиметров пятьдесят. Есть еще глубинники – длинные такие щупы до двух метров – для работы в воронках, траншеях, окопах… Чтобы найти верхового бойца, достаточно обычного.

Стук. Стук-стук-стук… Камень наверняка. Несколько раз махаю лопаткой – точно камень. Иду дальше. Рука быстро устает. Меняю руку. Дальше иду. Лезу под елки, тыкаю во все ямки.

Пусто, пусто, пусто… Стук-стук!

Осколок, язви его меть. И еще один. И еще. Тут еще ничего. Осколков немного. Вот на ЛЭП – там, где армия прорывалась из окружения обратно, – там да… Земля железная. Как на ней там все растет? А тут немного. О! Еще осколок.

Я иду и размышляю, прислушиваясь к стукам щупа.

Странно как-то мы живем. Рождаемся, учимся, женимся, рождаем вместе – в коллективе так сказать. А перед смертью – пусть даже и на миру – все равно остаемся в одиночестве. Вот как я сейчас. Тишина. Кукушки только разорались – «ку» да «ку». Кукушка, кукушка, сколько я бойцов подниму в этом году?

– Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку…

Камень, дерево, дерево, дерево, камень, осколок, осколок, камень… О! А это что за фигня?

Я встаю на колени. В четыре взмаха поднимаю дерн. Делаю квадрат. Достаю нож. Начинаю копаться в земле. Перчатки я не надеваю. Не люблю я в перчатках работать. Не чувствую. Цепляю хрень, вытаскиваю ее из жижи…

Громкий мат виснет на лапах елок.

Камень.

Смотрю на часы. Оказывается, уже два часа брожу. И все впустую.

Сажусь курить. Затягиваюсь, глядя в небо, затягивающее себя платьем из туч. Тут, под Питером, погода меняется чаще, чем настроение у девственницы.

Начинает покрапывать. Да и фиг с ним. Надо было, конечно, плащ ОЗК брать. Ну, помните в школе на уроках начальной военной подготовки – мерили зеленые резиновые плащи? Ах да… У вас уже не было НВП. И что такое ОЗК не знаете… Плащ. Зеленый. Резиновый. В него как в термос можно запаковаться. Только тяжелый, сволочь. Поэтому и не беру с собой.

Посидел. Покурил. Поплелся дальше.

А вот она – поисковая работа. Ходить по лесу и тыкать, тыкать, тыкать щупом. Здесь до меня проходили десятки раз. Но я все равно иду. Потому что…

ЕКЛМН!

Этот звук я никогда не перепутаю!

Сбрасываю рюкзак.

Дождь исчезает. Время исчезает. Только лопатка, нож и звук.

А потом я снова сажусь курить.

Потому что кость, которую я нашел, – лошадиная.

Встаю. Иду дальше. Воронка. Еще… Тут десятки воронок на любой вкус. От огромных – глубиной в рост человека, это тут бомбами кидались. До маленьких, еле заметных, от полтинничков. Полтиннички – это минометные мины. Калибром полсотни два миллиметра. Вона хвостовик от такой валяется.

Дзынь!

Копаю. А вот и еще одна. Откопал минометочку. Ствол прошла. Не взорвалась семь десятков лет назад. И сейчас не взорвется. Складываю ее в рюкзак. Выкину в реку. Ибо… Ибо найдется какой-нибудь отрехолок и начнет взрыватель скручивать, чтобы потом тол выплавить и сувенир домой привезти. Надо – так-то – саперам сообщать. Чтобы они приехали и уничтожили ее. Да ведь не приедут. Лень им. Они забирают только то, что лежит в лагере. А в лагерь нести нельзя, потому что нарушение техники безопасности и статьи двести двадцать второй Уголовного Кодекса Русской, твою мать, Федерации. Ой. Не русской. Российской. Оно мне это надо – с российскими ментами объясняться? Не надо. Я лучше ее в рюкзак, а потом в реку. Нарушение техники безопасности? Да мне пофиг!

Через шаг еще одна. Торчит – как морковка из земли.

Рюкзак сильно потяжелел. Надо облегчить.

Присаживаюсь. Закуриваю. Достаю фляжку. Глотнул разок. Другой.

Мужики, мужики…

Ну, где же вы, мужики?

С неба капает вода.

Это не я вас ищу. Это вы выбираете – кто вас найдет.

С неба капает тишина. Тишина… Даже кукушки заткнулись.

Поворачиваю на север.

Сейчас километр до мелиоративной канавы. Потом сверну на запад к реке, пройдусь вдоль канавы.

Ее в шестидесятых сделали. В отвалах до сих пор кости, медальоны, медали…

Прохожу холмик с крестом. Это не могила. Здесь в прошлом году мы подняли бойца. Это у нас традиция такая – на месте его смерти делать могильный холмик. Делать крест. Под крест складываем вещи бойца. Здесь лежит ржавая лопатка и труба от противогаза. И гильзы, гильзы, гильзы…

Где-то рядом еще лежат.

Но где?

В лагерь я возвращаюсь в восьмом часу.

Так ничего и не нашел. Два полтинника, утопил в реке, море осколков – один из них длиной сантиметров сорок, две трехлинеечные обоймы.

Ну, ничего. Вахта у меня только начинается.

Устал без толку бродить. В лагере уже суета. Все вернулись. Оказывается, не только у меня сегодня день в ноль прошел. Железа – море. Бойцов – нет. Настроение у всех…

Да обычное настроение. Рабочее. День на день не приходится. Нет бойцов? Зато проверена часть территории. Земля, конечно, каждый год выталкивает кости. На одном и том же месте шерстим уже который год – и бойцы, бойцы, бойцы… Надеюсь когда-нибудь приехать на Вахту и не поднять ни одного бойца. Может быть, и доживу до такого.

Иду в землянку – переодеваться-переобуваться. Снимаю болотники. Ноги взопрели в резине. Меняю носки. Надеваю тапочки. Да, да. Тапочки. Дождя уже нет. В тапочках у костра – милое дело посидеть. Старые носки – один день всего походил – вывешиваю проветриваться на березу около землянки. Будет дождь? Постираются. Не будет – высохнут. Да и фиг с ними. Их у меня еще есть.

Иду к костру. Ужин уже готов. Гречка с тушенкой. Рита, в честь моего приезда, расстаралась на салатик. Я, правда, траву не очень люблю. Свою порцию отдаю школьникам. Им все равно чего жрать. А я лучше хлеба с горчичкой и салом.

Сидим, трындим. Я изображаю из себя старого деда, как и полагается. Ем, ворчу, кряхчу. Детям забавно. А мне тоже.

– Завтра Еж приедет, – говорит Ритка.

– Да ты что? – радуюсь я. Со школьниками, конечно, забавно. А с Ежом оно веселее. Еж он же – Еж. Да сами потом узнаете. – А с кем, один, что ли?

– Не. Еще Змей, Дембель, Буденный, Юди… – перечисляет она.

Отлично. Компашка собирается что надо.

Еж – Андрюха Ежов. Мы с ним катаемся в «Поиск» уже лет десять. Ну, или десять с половиной. Про него рассказывать не получится. Его надо видеть и слышать.

Змей – Серега Загарских. Кликуха оттого, что он носит очки. Сначала была Змей Очковый. Потом стала просто Змей. Не потому что – хитрый. А просто так получилось.

Дембель стал Дембелем в прошлом году. Весной. Он тогда и впрямь был дембелем – сержант запаса Шемякин. Из армии приехал домой, переоделся – и на Вахту. Вахта – она не отпускает. Я вечно его фамилию путаю с Шамриковым-младшим. Почему младшим? Да потому что тот ездит в Поиск вместе с отцом – дядей Вовой.

А почему Шамрикова-младшего Буденным называют? А он как-то купил себе буденовку и в одних трусах скакал вечером по лагерю со сменным стволом от немецкого «МГ» в руках. Причем трезвый скакал. А когда выпил – то залез на Дембеля и, изображая из себя конную армию, поскакал на нем в Северодвинск. В смысле, в лагерь ребят из Северодвинска. Не доскакали, ибо упали. Эх… Жаль, что не с моста. Веселее было бы. Просто упали в лужу. Поэтому и прилепилось – Буденный.

Юди – он же Женька Юдинцев. Гора мяса и плоти. Здоровый, как накачанный бегемот. Терминатор рядом с ним – тощий узник Бухенвальда.

А почему клички у них? Да потому что по рации очень неудобно вызывать по именам и фамилиям. Считай, что клички – это позывные.

– Еж, Еж, Змей на связи. Как у вас?

– Змей, прием. Глухо. У вас как?

– Аналогично. Еж, Дембель фляжку достает. Мы у полутонной воронки. Бегом, пока не кончилась.

– Змей, если фляжка кончится до моего прихода…

Дальше идет игра слов. Вполне себе переводимая, но непечатная.

У Ритки позывной – Мать. Очень удобно, кстати. Если что, можно послать к матери по матери.

А у меня какой? Хе… У меня много позывных в Интернете. Зеленый бывает, Годзилка бывает, Зубастый бывает…

А по рации я… Только громко не ржите.

Белоснежка.

Да, да. Белоснежка. Тоже как-то было… Сидим, значит, отдыхаем около раскопа. Перекуриваем. Еж мне и говорит: Лех, ты у нас писатель-сказочник? Расскажи-ка нам какую-нибудь сказку. Ну, я и рассказал порноверсию «Красной Шапочки». А там фантазия у мокрых, грязных, уставших мужиков, конечно же, разыгралась до групповухи с Белоснежкой. Ну, вот кто-то и ляпнул:

– Леха, ты же лучше Золушки с Белоснежкой сказки рассказываешь!

Хрен его знает, рассказывала ли когда-нибудь Белоснежка своим гномам эротические сказки, но позывной так ко мне и прилип. В отместку я их стал называть семь гомов. Именно гомов, а не гномов. Ибо не фиг изгаляться над Дедушкой.

Хорошо, что приедут. Нет, конечно, и с Юркой Семененко интересно, и с дядей Вовой, и с Матерью. В смысле, с Ритой.

Но с этими опездолами забавнее.

– Поезд у них в шесть утра, так что около двенадцати будут, – говорит Рита.

Я молчу, доедая остатки ужина, и киваю:

– Ну, хоть одну ночь нормально поспим. А какие планы на завтра, Мать?

– Так-то выходной решили устроить. Завтра спим до упора. Потом на Лехе едем в Питер.

Леха – командир еще одного нашего отряда.

Блин, я, наверное, всех запутал?

Представлю всех, пожалуй. Здесь, под урочищем Гайтолово, стоят много отрядов. Тамбов стоит, Северодвинск, Киров.

Кировских отрядов несколько. Из самого Кирова пэтэушники под командованием Юры Семененко. Слободской – Мать командует. Еще Котельнич – там Еж. Котельнич и Слободской вместе харчуются. Фаленки – Гоша Култышев, он же Мурзик. Зуевский отряд – их четыре человека – приехали в первый раз. И нолинский отряд Лехи Зыкина. Слободской, Котельнич, Фаленки, Зуевка, Нолинск – это районные центры нашей Кировской области.

Так вот. Нолинск приехал на «Соболе». Ага. Две тысячи километров. Сейчас он вывозит до трассы на машине желающих скататься до Питера. Иногда на нем катаемся за хлебом и за… И еще за хлебом. Значит, завтра выходной… Пойду завтра опять один.

Внезапно Рита говорит мне:

– Дед, завтра до обеда… Пойдем вместе?

Я согласен. Дети пусть скатаются. Да им и отдохнуть надо. Уже десять дней тут без выходных пашут. А я только приехал. Ритке тоже хочется в лес.

Так что идем завтра вместе.

А сейчас пора спать. Хотя еще и светло, но…

Но надо спать. Хочешь ты этого или не хочешь… Поднимаюсь к землянке. Из-за излучины реки, там, где стоит Северодвинск, доносятся крики:

– Горько, горько, горько!

«Свадьба у них, что ли?» – думаю я, переодевая в очередной раз носки. С вечерних на спальные. Дети в землянке уже дрыхнут. Кто-то еще пишет СМС-ки домой. Я подкидываю дров в печку и забираюсь в свой спальник.

Хороший у меня спальник. Теплый. И только решаю перед сном почитать, как внезапно засыпаю…

День второй

Проснулся оттого, что мне жарко. Вылез покурить. Все еще спят. Дети – глупые какие – спят под кучей пуховиков, одетые и у печки. Я в одних трусах у выхода. Лучше всего, конечно, спать в спарках. Это когда спальники сшиваются или пристегиваются один к одному. Тогда в два спальника входит три человека. Лучше спать разнополыми тройками. Девку посередь, по краям мужики. И пошлых тут мыслей – не надо. Бессмысленно. Просто так получается, что разнополые спарки лучше друг другу тепло отдают.

Но тут печка – можно спать в отдельном спальнике. Особенно если в печку дрова дневальный подкидывает. Но, увы. Печка холодная. Никто ночью не вставал и дрова не закидывал. Дети, чо…

А у меня спальник альпинистский. Легкий. Держит комфорт до минус десяти. В смысле – нагишом можно спать на снегу при температуре до минус десяти. При минус пятнадцати уже надо трусы надевать. И фуфайку. Бойцам бы нашим такие… В сорок второй…

Покурил. Растопил печь. Пусть детеныши погреются.

Один из них поднял голову. Тихо рявкнул на него:

– Чего не спишь?

– Я дежурный…

– Чего спишь? Геть на кухню завтрак готовить!

– Маргарита Олеговна сказала…

– Да мне наср… что Мать вчера сказала! – я свирепо прищурил глаза и перехватил топорик. – Я! Хочу! Жрать!

Испуганный дежурный, перепутав обувки с правой на левую, судорожно выскочил из землянки. Я так-то добрый. Но не на вахте. А еще Рита детенышей накрутила, что Дед злой приедет. Приходится соответствовать. Хе-хе.

– Дед… Не ругайся, – из кучи спальников послышался сонный голос Риты.

– Спи-ко, – проворчал я.

– Угум…

Я вышел из землянки. Стою. На небо смотрю. Небо обещает быть дождливым. Тучи низко. Прямо над деревьями ползут. Влажность высокая. Ветер. Да и фиг с ним. Я уже старый и опытный. У меня есть пуховик и штаны. Теплые. Тоже пуховые. И вообще. У меня есть все, что надо в лесу.

Дежурный шебуршит у костра.

– Чего готовишь? – бурчу я.

– Манную кашу… – говорит школьник. Как его зовут? А черт его знает…

– Канную машу, говоришь…

– Что?

– Вари, вари!

От этой манной каши калорий хватает ровно настолько, чтобы ей в сортир сходить. Хорошо, что я вчера «Губернаторскую» гречку не сожрал. Достаю ее. Открываю. И ем ложковилкой. Трофейной. Копаной немецкой ложковилкой. Если я вам когда-нибудь буду рассказывать, что нашел ее воткнутой в глазницу немецкого черепа – не верьте. Это я так пугаю несведущих. На самом деле мне ее подарила Мать. И вообще. Она не немецкая, а финская. Ложковилка, а не Мать.

Ем и давлюсь. Давлюсь, потому что не могу есть с утра. В обычной жизни я нездоровым образом жизни занимаюсь. До обеда только кофе и сигареты. Но сейчас ем. Потому что нужны калории. Нужно топливо. Так что я, в общем-то, не ем. Так. Дрова в печку закидываю. Главное, чтобы оно было калорийное.

Вот на завтрак и получилось. Банка гречки с прожилками мяса. Пара стаканов очень сладкого кофе. Полбуханки хлеба с горчицей. Пятьдесят граммов водки в кофе.

Пока жрал – все проснулись.

А пока ждал Мать – проголодался снова. Она могла бы выиграть чемпионат в поддавки по скорости собирания. В смысле, пока собирается – можно сбегать до китайской границы, покурить там с пограничниками и вернуться обратно. За все это время она сумеет переложить из одной сумочки в другую «очень важную» хренотень. Причем эта самая хренотень так никому и не пригодится потом. Но на всякий случай…

Бабы, чо!

В общем, вышли мы в лес только в десять утра. Сразу после того, как детей отправили в Питер.

– Лех, давай недалеко? – говорит Ритка.

Я согласен:

– Спина?

– Ага. Сил уже нет.

– Стареем, – почему-то в один голос говорим мы и смеемся.

Да. Мы начали поисковую работу пятнадцать лет назад. Только об этом никому не говорим. Да не любим, когда нас поздравляют с юбилеями.

А вот друг с другом разговариваем. Жалуемся друг другу. Вот уже наколенники Ритка носит, чтобы на сырой земле своими костями не стоять. Я – пока! – нет. Вот поэтому я против девок в Поиске. Жалею их. Жалею и ругаюсь. И на Ритку ругаюсь. Только бесполезно. Она упертая. Еще хуже меня.

Ходим там же, где я вчера. Только ближе к речке. Это около двух километров от лагеря.

– Позавчера здесь бойца подняли, – Ритка махнула щупом в сторону свежего, еще белого креста.

– Представляешь? Парни мои возвращались домой. Сели передохнуть. Сидят, в «Города» играют. Один щупом ткнул и в косточку попал.

Я киваю. Бывает. Вона, Леха Винокуров тогда на щуп медальон поднял… Давно это было…

Постояли около холмика.

– Без?

– Пустой.

Это мы о медальоне.

Медальон – главная цель поисковика. Медальон – смысл нашего существования здесь. Медальон – мечта. Медальон…

Как мало их, как мало.

– Рит, давай еще пройдемся вокруг.

И мы начинаем щупами еще раз протыкивать землю вокруг холмика. Машинально. На автомате. Ничего.

Крест стоит на самом обрыве. Внизу пойма. Оттуда пару дней назад ушла вода. Спускаемся в пойму. Снова ищем.

Как обычно – одно железо. Осколки, гильзы. И камни, камни, камни.

И Ритка:

– Дед, посмотри, чего тут?

Ритка держит щуп. Я встаю на колени. Разрываю землю ножом. Потом лезу в раскоп рукой. Что-то острое по краю. Не железо. Плоское. Не камень. Не упругое. Не дерево.

Кость.

– Держи, Мать!

Она разглядывает красноватую, странноугольную – будто обрубленную – плашку в руках.

– Череп.

Да. Кусок черепа. Красно-коричневого цвета. Один из краев обломан неровными краями. Другие ровно зазубрены по швам.

Ну, вот и первый боец в этом году. Нашла его Рита. Начал поднимать я. Да какая, в сущности, разница?

– Мать, Мать. Еж на связи. Прием! – вдруг забубнила рация в кармане Риткиной разгрузки.

– Иди-ко, встречай Ежину, – ворчу я.

Немного пикируемся. По привычке.

Но так и порешили. Она уходит. Я поработаю. Бойца нельзя оставлять тут одного. Если уж он нас нашел. Если он захотел, чтобы мы его нашли… Нельзя оставлять.

Обматерил Ритку и отправил ее в лагерь. Сам остался копать. Она тоже не могла уходить. Обычно так и бывает. Неважно – день, вечер, обед, ужин: пока не поднимешь бойца – не уходишь.

Я опять один. И снимаю землю сантиметрами.

Хорошо, что здесь место сухое. Прямо на склоне обрыва к пойме.

И, бляха муха, опять пусто!

Ничего! Только кусок человеческого черепа и осколки железа.

И проклятые корни. Разрубаю их лопаткой, раздираю плоть земли ножом. Вкапываюсь под корни. Пусто. Иногда корни растаскивают кости по сторонам. Мой раскоп уже идет примерно три на три метра по площади и сантиметров пятьдесят в глубину. Все равно пусто. Ничего нет. Пуля вот нашлась. Злой как черт кидаю ее в реку.

Откуда тут этот кусок черепа?

Могло осколком выбить и откинуть. Могло оттащить землей – за семьдесят-то лет. Могли «черные» выкинуть. Разное могло быть.

В итоге – пусто. Только кусок черепа.

Эх, боец, боец… Хорошо ты над нами пошутил.

Так вот и простоял, извиняюсь, «раком» четыре часа. Время здесь замирает и летит. Лишь часы тикают…

Подавленный, с человеческой косточкой в кармане штормовки, я возвращаюсь домой.

Когда подошел к нашему мосту – увидел Ежа, Змея, Буденного и прочую гоп-компанию.

– Леха! – заорал Еж.

– Белоснежка!!! – а это Дембель.

Я киваю и иду к нашим бойцам. Достаю кость. Подходит Ритка.

– Пусто, Мать… Думаю, что это того бойца, которого твои поднимали.

– Да, скорее всего. У него головы не было. Ноги полностью. Руки. Таз, пара ребрышек. Головы не было.

– Где он?

– Вот в этом мешке.

Я развязываю один из черных полиэтиленовых пакетов. Кладу туда косточку. От этого бойца она или нет? Я думаю, они нам простят, если мы что-то попутаем.

Парни молчат. Вернее, сами с собой разговаривают. Понимают – что к чему.

А я просто перекрестился и завязал мешок.

Ну, вот теперь можно и сесть к столу…

– Как добрались?

– Нормуль, Белоснежка! – ржет Дембель. – Правда, чуть Питер не проехали из-за этого козла.

– А я-то чо? – громко изумляется Юди. – Это все Буденный – давайте еще по пиву, давайте еще…

– Между прочим, – восклицает Шамриков-младший, – никто против не был!

– Все матери расскажу! Будешь знать! – И батя ему всаживает подзатыльник. Оказывается, ДядьВова подошел на разговор у костра. – Что, Артемка, опять нажрался?

ДядьВова только с виду сердит, а сам добрейшей души человек. Артемка, он же Шамриков-младший, он же Буденный – это прекрасно знает. А потому ругается в ответ:

– Я мамке сам расскажу, что ты тут курил!

– Напугал ежа голой задницей… – хмыкает батя. – Я тогда твоей жене расскажу, как ты за девками тут бегал.

– Бегал, так не догнал же, дядьВов! – вступает Еж.

– Ну и дурак! – крякает старший Шамриков.

ДядьВова у нас штатный философ. Работает он трактористом в колхозе. И не пьет, кстати. Вообще. Ничего. Даже пиво. Даже кефир. Хотя, может быть, кефир и пьет. Но я не видел.

– Тут вить как? Бабе неважно – догнал ты или нет. Бабе важно – бегал ты или нет. Баба – она как черепаха из Зеноновской апории. Догнать, может, и не моги, но догонять обязанный.

– Дядь Вов, ты это… – Еж почесал затылок. – Преподом работать не пробовал?

ДядьВова тоже чешет затылок и раскуривает свою трубку:

– Навоз возил, поле пахал, баб и тех на сенокос возил и там их пахал. А переподом не пробовал? Это чо?

Ржач за столом. Еж пускает полулитровую кружку с водкой по кругу:

– За Вахту, мужики!

Ну, вот и встретились. Странное дело. Живем в одной области, в одном городе, а встречаемся только здесь. Судьба? Судьба…

– Завтра Васька со Степкой приедут. Созвонились утром с ними.

А вот это вообще отлично. Васька, Степан. Если бы не они – хрен бы мы тут что накопали. Я так думаю, этим питерским ребятам надо памятник поставить. А еще Сашке Алексееву.

Но с Сашкой мы потом встретимся. Когда встретимся – тогда и расскажу.

А Васька со Степкой завтра! Это же МУЖИКИ!

– Волки приехали? – спрашивает Еж.

– Тамбовские? Да, приехали. Стоят там же. «Ингрии» нет в этом году. Стоят под Синявино.

Синявино от нас в пяти километрах севернее. Час ходьбы по лесу. По городским меркам – рядом. По лесным – еще ближе. По поисковым – день работы. По военным… Три года.

Отгоняю от себя внезапно навалившееся чувство ТОЙ реальности. Я вдруг начинаю слышать разрывы, крики, стоны…

Это продолжается несколько секунд.

И я возвращаюсь. Такое бывает. Не обращайте внимания. И еще не раз будет.

Что-то меняется у меня на физиономии. Ребята старательно не замечают меня. ЭТО и у них бывает.

– Может, в Тамбов сгоняем? – предлагаю я.

– Да ну… – отмахнулся Буденный. – Успеем еще.

Я с ним согласен. Я и сказал-то так. Для проформы.

Вторая кружка пошла по кругу. Так удобнее пить. Вот ребята. Вот кружка. Хочешь – пей ее половину. Хочешь – губы макни. А хочешь – передай другому. Никто никого не принуждает. Главное – чтобы ты не устраивал «пьяные концерты» и утром вышел на работу. А так – пей на здоровье.

– Планы?

– На Квадратную хочу сходить, – подал голос Юди.

– На Квадрат лучше с пацанами, – встрял Буденный.

– Тогда к ЛЭП, там погуляем. А пацаны во сколько будут?

«Пацаны» – это Ванька и Серега. Почему их ждем? Да потому что у них металлоискатели очень хорошие. Это во-первых. А во-вторых – они тут живут. Это мы… приехали-уехали. А они тут живут. Не в Питере живут. В Питере они ночуют и работают. А живут они тут. Приедут сюда и живут.

– Отзвонятся, – ответил Еж, прикуривая от костра. – Прогуляемся пока тут. Давай по третьей.

Третья для нас святая. Нет. Не за любовь. Не за «фил-, гео-, био-» и прочие факи. Не за «тех, кто в море». И даже не за тех, кого с нами нет.

Третья за тех, кто с нами есть. Вы, наверное, не поймете. Да и неважно.

Я передаю кружку Матери. Та просто принюхивается, касается водки губами и передает Буденному.

И в это время с обрыва сваливаются галдящие дети – приехали, понимаешь, из Питера.

– Может, все-таки в Тамбов? – предлагаю я.

Словесного ответа нет. Даже Еж поморщился. Не сегодня. Сегодня дома. Дома. Именно так – Дома. С большой буквы «Д».

А ведь темнеет уже.

Дети жрать не хотят. В «Макдональдсе» отвечеряли, придурки. А мы с утроенной силой начинаем есть их ужин.

– Леха, спой!

Это мне.

– А нахуй не пойдешь?

Нет. Это не фраза моя. Это такой злой взгляд. Не могу. Не хочу. Не буду.

– Как там в Питере?

– А вот в «Икею» скатались и в «Маке» покушали!

– Дети-уроды! – ворчит Еж, отвернувшись к костру. И зло так ухмыляется. – И бабы – уроды!

– Бабы – козлы! – уточняя, сплевываю я и закуриваю.

– Бабы – козлы. Да, – соглашается Еж.

– Еж, вместо того чтобы лаяться, лучше детям лекцию прочитай. Я пока тут штаны зашью ребенку, – флегматично говорит Рита.

– Какую еще лекцию? – удивился Андрюха.

– О Синявино, – отвечает Мать, вдевая нитку в иголку.

– Я чо, историк дипломированный? Вон, Дед пусть рассказывает.

Я смотрю на Ежа и улыбаюсь:

– Я здесь только второй раз. А ты уже лет семь сюда катаешься. Любого историка за пояс заткнешь. Рассказывай давай!

Еж покачал головой и рявкнул на весь лагерь:

– Дети! Ну-ка бегом сюда! Сейчас папа жизни учить будет!

Рявкнул так, что лампочка под тентом закачалась.

Да. У нас есть лампочка. И розетки в землянке. У нас стоит генератор, который заводим вечерами, чтобы был свет над столами и электричество для зарядок мобил. А в этом году и для Риткиного нетбука. Мы крутые, да! Даже в Интернет иногда выходим.

Постепенно дети собрались за столом.

– Телефоны убрали! – между прочим, папа Андрей может выглядеть таким суровым, что даже я его боюсь. – В «Макдаке» что жрали?

– Чикенымакнагетсы, – скороговоркой сказала какая-то девочка. Я их имена не запоминаю. Каждый год они новые. И одинаковые. – Мы и вам привезли, Андрей Евгеньевич!

– Нафнафигсы! Запихни это дерьмо себе в… рот запихни.

– Там, куда ты подумал, оно утром окажется, – флегматично сказал Дембель.

– Именно! Рита, не смотри на меня так!

Рита только покачала головой и продолжила что-то там штопать.

– Значит, так, дети мои… Сколько, Алена, весит твой хренагетс?

– Не знаю, – растерялась Алена. Девочку, оказывается, Алена зовут. Она учится в девятом классе. Это все, что я о ней знаю. – Сто пятьдесят рублей он стоит.

– А коктейль молочный пила?

– Ага… Ааа…

– Бэ. Ты за час сожрала месячную норму блокадного ленинградца. Дети ели по сто двадцать пять грамм хлеба в день.

– А я вообще хлеб не ем! – крикнул кто-то из школьников.

– А у них больше ничего не было. Хлеб только. Иногда еще землю в магазинах давали.

– Зачем землю??

– В сентябре немцы бомбежкой уничтожили Бадаевские склады. Продуктов там было относительно немного. Пять-шесть суточных норм продовольствия для такого города, как Ленинград, – это мелочь. Там было масло, сахар, жиры. Все, что не сгорело, – впиталось в землю. Вот эту землю зимой и выдавали иногда.

Над темнеющим лесом молчание. И только речка журчит, журчит…

Андрей продолжал:

– Продовольствие было подвезти сложно. Практически невозможно. Ладогу простреливали немцы. Самолеты доставляли каплю в море. Поэтому и выдавали только хлеб. Здесь, где мы стоим, пытались прорвать блокаду. Всего было семь попыток. Четыре из них вот здесь, – Еж махнул рукой в сторону воронки, чернеющей метрах в трех от стола. Из воронки растут ивы.

– Здесь самое узкое место – шестнадцать километров от Волховского фронта до Невы. А там уже Ленинградский фронт. Вот и пытались тут прорваться. В августе сорок второго была четвертая попытка. Вторая ударная здесь прорвалась и почти дошла до Невы. Немцы двумя ударами по флангам отрезали ее. А потом методично уничтожали в котле.

– Это когда Власов командовал? – подал голос кто-то из «продвинутых».

– Нет. Власов ею командовал весной сорок второго. В мае-июне.

– Так они же там все на сторону фрицев перешли! – снова «продвинутый»! Я не выдержал:

– Я тебе сейчас болотник вместо гондона на башку натяну!

– Леша! – оборвала мою несуразную тираду Рита.

Я заткнулся и вспомнил Мясной Бор…