Текст книги "Жареный лед"

Автор книги: Алексей Ермолаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ФИНИК И ДРУГИЕ

Шел я тогда со свидания. Настроение было кислое: не радовало зеленое пиршество природы и даже чистейший воздух першил комом в горле. Моя Санта-Мария показывала высокий класс дрессировки женихов. С некоторых пор Танька сильно переменилась: сбросила личину «своего парня» и теперь кокетничала со мной так, что кидало меня то в жар, то в холод раз по десять за вечер. Когда я уставал от перемены температур, то Татьяна дулась – я срывал ей представление. Мне было положено терпеть и терзаться. Веселенькое занятие! Слуга покорный! Один день она – сама любезность, другой – неприступнее швейцара модного ресторана, третий – загадочнее индийского факира.

Итак, рандеву наше трагически оборвалось. Сдерживая скупую мужскую слезу, я нащупывал остужающую сталь своего табельного оружия, стремясь покончить все счеты… Впрочем, о подобных вещах я думал, как о фантазии на тему страшной мести. Эх, попрыгала бы тогда Татьяна! Но стрельбу открывать мне, естественно, совсем не хотелось. Мираж мелькнул и растаял. Остался реальный вечер.

Не зная, куда податься, с невеселыми мыслями двигался я вдоль железнодорожной платформы, от которой густо пахло мазутом. Да, милиционеру тоже плохо бывает. Сесть бы в скорый поезд и укатить к черту на кулички. Опять несбыточные мечтания. На нашей станции останавливаются лишь электрички…

Обогнул подземный переход, вечно по вечерам зияющий черной пастью входа (хоть каждое утро лампочки вкручивай – к обеду обязательно исчезнут). Необъяснимая загадка нашего поселка. К сожалению, и ту я не раскусил. Не успел…

Прямо у шоссе с незапамятных времен притулилось маленькое кафе. Каких имен ему не придумывали! Мне больше других понравилось – «Три поросенка». Отпускали в «поросятах» сухое вино, и разные личности изнывали у дверей заведения даже после того, как оно закрывалось. В тот час картина тоже не радовала глаз, хуже того – толпа в пять-шесть человек затеяла на ночь глядя свалку. Задержались любители сухого, явно припозднились. Я сразу сообразил, что эта сердечная встреча добром не кончится. Осипшие голоса несут похабщину, кого бьют, кого растаскивают – понять совершенно невозможно. Устроили кучу малу и словно в узел их завязало. От сердечных переживаний в моей душе не осталось и следа.

В подобных ситуациях мудрый Чибис советовал не расторопничать. Схватка явно легкая, друг другу шишек наставят – не так уж и плохо. На будущее добрый урок будет, иногда это лучше всякой профилактической беседы. Утром явится такой «гусь» на работу с фонарем – засмеют…

Но, смотрю, с профилактикой вряд ли что-то выйдет. Уж больно нагрузились «бойцы»: доброго тумака отвесить не могут. Один, в клетчатом пиджаке, попытался, правда, размахнуться кулаком, но от резкого движения пошатнулся. Молодцы, нечего сказать. Мужики, называется. Заторопился я, подобрался поближе. Лица незнакомые, только из-под чьей-то коленки высвечивается физиономия гражданина Еропеева, прозванного Фиником за обветренную, почти мулатского оттенка кожу. Очень известный человек. Самая пропащая душа в моей епархии. Ходячий склад лакокрасочных жидкостей. Алкоголиков люто ненавижу; никто не упрекнет меня в том, что хоть раз я дал им послабку, но… Финика жаль. Беспутная, запуганная ударами судьбы личность. Не везет ему гениально. Прямо чемпион по всяким «проколам». Его за деньги надо показывать. А я и даром смотреть не стану. Зрелище весьма безрадостное. Нагляделся – больше не хочу. Да и он на меня, пожалуй. Была пора, когда мы с ним искали пути к спасению. Почти ежедневно. Боже мой, а его надрывные обещания «завязать»! Словно глупая пичуга, совал я голову в петлю его мимолетной искренности. Верил. Ручался…

Ах, наивность людская. Ошибки молодости. Порой, положа руку на сердце, мне делается жаль того горения, пылких убеждений. Теперь отношение к поклонникам огненной воды исключительно профессиональное. Никакой лирики. Больные они. А ведь когда-то казалось, еще немного – и вырву я Финика из «бормотушного» омута…

Есть одна польза от Еропеева. Косвенная. Юнцы, жаждущие приключений, когда любуются на него, предметно видят безмерность падения человека. Но, судя по всему, эти психологические опыты скоро придется прекратить. Жалость Должна уступить чувству долга. Отправлю его на обследование. Самое время…

А Финик, меж тем, узрел меня среди частокола ног. От неожиданности вздрогнул и тоненько запищал:

– Мотай, ребята, милиция!

В мгновение ока живописная группа распалась. Даже слово «милиция» действует на эту публику безотказно. И никакой формы не надо. Я и моргнуть не успел, как они, подхватив задремавшего в луже приятеля, скрылись за углом. Беспредельны возможности человеческие. Воистину. Кто бы мог предположить, что пьянчужки столь резво дернут от харчевни?

Конечно, бегать за Фиником по поселку я не собирался, но для страху постучал каблуками об асфальт. Если потребуется, найду этих спринтеров. Ну и припустились же они…

Меланхолия моя вовсе улетучилась. Думы приняли служебное направление. Огибаю я три ступеньки, ведущие в «поросячий» рай, и тут, в грязи, взбитой драгунами, словно жирные сливки, вижу кусочек желтого металла. Ага, не иначе как жестяная пробка от емкости с винно-водочным изделием. Кроме пинка, ничего иного не заслужила. Наподдал я носком. Чуть промахнулся – взметнулась жижа, и вдруг на дорогу упало нечто увесистое (пробки от бутылок так не гремят).

Я нагнулся и, к удивлению, обнаружил массивное кольцо. Поднял его, вытер большим листом лопуха и положил в карман. Почему-то оглянулся – тишина и безлюдье…

«УХОДИ ИЗ МИЛИЦИИ»

– Уходи ты с этой работы! – с такого призыва у нас дома часто начинаются разговоры. Я был готов к такому повороту и выпалил заранее приготовленную фразу:

– А я, мам, не с дежурства. На свидание ходил.

– Ты хоть бы предупредил… Я, как ненормальная, волнуюсь… Может, жуликов поехал хватать…

– Жулики – не мой профиль. Устал объяснять. Моя задача – мирное население воспитывать. Тебя, например. Что бы ты делала без милиции? Если что, сразу на помощь зовешь.

– Погоди, сокол, как бы тебе меня на помощь не пришлось звать. Смелый стал.

Матушка сердилась. И мне не захотелось говорить с ней о находке. Вообще, пора быть сдержанней в речах. Мама, правда, кремень, лишнего не скажет, но… «Уходи из милиции»…

Только не надо думать, что родительница и остальные домашние неосознанно толкают меня к тунеядству, паразитическому образу жизни. Нет, ими движет благородное чувство, они болеют за мою судьбу. Если откровенно, то мама не боится перестрелок с шайками, ночных облав и головокружительных погонь, в которых, по мнению ее подруг, обязательно участвует каждый милиционер. Она боится другого: как бы от постоянного общения со «сливками» общества я не утратил своего нравственного облика. На эту тему я с ней не спорю. Какие доводы могу я привести, коль язык мой огрубел, отношение к человеческим трагедиям стало профессиональным, а шутки мои лучше на ночь не слушать?

Разумеется, не в том суть. Издержки везде бывают. Главное, я продолжаю одобрять сделанный выбор. Мало кому понятно, для чего мне понадобилось скоропостижно покидать газету…

Совсем мальчишкой попал я в «районку». Получилось все само собой. В армии я строчил по родным местам сослуживцев заметки про их суровые солдатские будни. И пресса откликалась денежными переводами. С примерными воинами мы честно проедали гонорары в чайной. Славное было житье… Потом вернулся домой, и спустя неделю, волею случая, оказался у редакции. Дай, думаю, сунусь в это благодатное учреждение. Мимо же прохожу. Сила привычки. Сунулся. Поделился впечатлениями о своем «журналистском» прошлом, и меня… взяли. Сразу в штат. Впрочем, хлеб достался не сладкий. Мое кресло считалось чем-то вроде испытательного стенда. А для ясности добавлю: за год настольный календарик на моем столе сохранил образцы почерков двух предшественников.

Не удержались, бедолаги.

И в самом деле, если тебе поручают каждую неделю писать о доблестных строителях по двести строк в номер, а строителей этих – два ледащих управления, то сильно загрустишь. Уже через полмесяца осточертеешь несчастным мастерам кладки хуже горькой редьки.

И потом, не знаю, как в других местах, а у нас на объектах ситуация выглядела до крайности запутанной. Говорить о том, что на планы в управлениях смотрели исключительно перед утверждением квартальных премий, даже неудобно. В порядке вещей. На стройках бушевали метели, их сменяли весенние дожди, поднималось июльское солнце, зарастали дикими сорняками «нулевые» циклы. Точно местная достопримечательность, под действием разрушительных сил природы приобретал какой-нибудь несостоявшийся детский сад экзотический вид развалин. Старожилы мерили свой долгий век от закладки фундамента. То есть в окрестностях не было ничего более устоявшегося, чем «начатый» объект. Безмятежность, патриархальная тишина царили тут год из года.

Зато в СУ царила лихорадка. Тоже стойкая, неизлечимая. Мастера, прорабы, начальники, их замы, снабженцы крутились в бешеной карусели среди служебных кабинетов. Трудно было разобраться, о чем они толкуют на нескончаемых совещаниях. Там постоянно держался бедлам полного накала.

В кудреватом дыму эта карусель лаялась, искала выхода, кляла на чем свет стоит проектировщиков. Сюда еще впутывались какие-то «контрагентские связи», «паритетные начала» и тому подобное. Но основательней прочего наводила шороху передвижная механизированная колонна, мародерствующая по районам. Ее люди делали крайне мало. Но, к сожалению, кроме них, никто и этого выполнить не мог. И своей монополией ПМК лениво придушила местную ватагу. Впрочем, формы ради, мои землячки надрывали горло, кулаками испытывали крепость стола, грозили звонком в центр. Да толку…

Удивительный ритм управлял районным стройхозяйством. Вросшие в вагончики бригады неожиданно начинали тормошить, сдергивать с насиженного гнезда и перебрасывать на неведомую пустошь. И там затевалась круглосуточная катавасия. Недели две-три не стихает адский шум и треск. И вдруг – надлом, онемение. Точно кровожадный дракон прилетает сюда ночью и уносит по пять-шесть душ махом. Преображенная пустошь вновь замирает. Спроси через полгода начальство, за каким случаем землю изгадили, отмахнутся, где, мол, неспециалисту разобраться. А наука, на мой взгляд, нехитрая: затеял дом ставить – ставь «от» и «до». Чем быстрее, тем лучше и чтобы сам согласился в нем жить. Без халтуры, значит. Просто? Это нам, непосвященным, просто…

Ну, Бог с ними. Воевал я, да их ряды миной не подорвешь. А скоро пришлось втираться в доверие к этим странным людям. Пока принюхивался, не раз попадало на орехи. Без навыка в их карусель прыгать не рекомендуется. Один милейший прораб ловко провел меня.

Простым, доходчивым языком поведал, «по дружбе», о корне зла, о нечестной руке, которой в мутной воде проще премиалки отхватывать. С жаром заклеймил я печатным словом нехорошего человека. А потом выяснилось, что человек он хоть и впрямь нехороший, но воду мутит не больше других. Прораб же просто держал зуб на него. Сводил счеты…

С шишками и ссадинами, но влез я на своего конька в этой круговерти. Влез и… заскучал. За словесной трескотней, китайскими иероглифами отчетов висела такая же многолетняя паутина, как и на объектах.

Но газета – ненасытный зверь. Она «съест» тебя, если вовремя не подбросишь хотя бы три странички машинописного текста. Со мной в «конторе» особенно не нянькались. Удивительно: где бы я ни служил, мне предоставлялась самостоятельность. А ведь зарывающимся людям, вроде меня, обязательно нужна подсказка.

Запахло паленым. Как знать, продержался бы я еще, а возможно, сформировался бы и в нужное колесико в редакционной машине, да погубила меня Купчиха.

Редакторша наша была, как говорят, неудачлива в личной жизни, и это обстоятельство управляло ее мыслями и поступками. Мой непосредственный начальник, выбившийся из плотников в заведующие отделом, называл ее «стервой». Без сомнения, то был глас народный. Точнее не скажешь. Но мне хотелось добавить собственной краски, и я нарек ее «Купчихой» за истовость в поведении и манеру держаться, а также за непреклонную веру в то, что газета и сотрудники отданы ей в полную власть.

Моего заведующего, Виктора Петровича Куркина, не упрекнешь в неблагодарности. Добро он помнил. Кто, как не редактор, подняла его на командный пункт, отдала в аренду промышленный отдел? Виктору Петровичу славословить бы благодетельницу, отрабатывать аванс, стать верной опорой, а он… Кстати, остальные газетчики, имевшие университетское образование, часто допекали его. Куркин являлся отличной мишенью для острот, поскольку частью не понимал их. Едкий дух столярного клея не повыветрился в нем; и чем старательнее мой начальник рядился в одежды акулы пера, тем явственнее проступало его плотницкое прошлое. Он напрасно отступал от золотого правила не изменять себе. Но дело не в этом. Логика подсказывает, что он не должен был обзывать Купчиху стервой. Однако обзывал. И то сказать, заслужила.

Непонравившихся ей работников она выживала из редакции так, как выживают соседей скандальные бабы. В средствах особенно не стеснялась. Она бы всю «контору» перетряхнула, но мешало Купчихе собственное непостоянство. Настроения крутили редакторшей, как вино пьяницей. А еще она не могла существовать без шептунов. Вот они-то сидели крепко. А мне была уготована иная участь…

Однажды Купчиха призвала меня к себе и, объявив тысячу третье серьезное предупреждение, отослала на самый дальний стройучасток. Покатил я к очередным руинам, которым, судя по полуразмытой надписи, прочитанной мной у ворот, предстояло возвыситься до торгового центра. Страшная тоска охватила меня посреди бетонных плит, донельзя проржавевших кусков железа, разбитых шлемов, расколотых унитазов. Злая стихия разметала все это по площадке, заросшей бурьяном, будто стараясь доказать, что не все подвластно человеческому гению. Господи, какой будет прок от моей писанины! Скорее по привычке заглянул в вагончик. Трое детин нехотя рубились в козла. Пахло тут обычно – непросушенной одеждой и масляной краской. Один из строителей обернулся. Человек без особых примет. Он с остальными «доминошниками» составлял единое целое: массивный, краснолицый, с разбухшими кистями рук…

– Чего надо? – неласково спросил он.

– Из газеты я. Приехал посмотреть. Не возражаете?

– Смотрите. Не жалко…

– Понятно, – отреагировал я. – Ну, а старший-то есть у вас?

– Я и есть, – радостно сообщил здоровяк и широко улыбнулся, обнажив кучу зубов из металла самого разного достоинства. – Бригадир Сенцов А. Б. – представился он, – Анатолий Борисович. Очень рады познакомиться…

Компания скучающе изучала меня. Видимо, решали: то ли рукавицы поискать для приличия, то ли дальше костяшками стучать. Журналист – невелика птица. Их как собак нерезаных. Везде болтаются. А строителей искать надо, днем с огнем не найдешь…

Но маленько бравую бригаду я расшевелил. Недаром тратил время в газете – поднаторел-таки общий язык со своими героями находить. До того показался им близким и понятным, что выпить пригласили. Пришлось огорчить…

Взял со стола лист бумаги, непостижимым образом сохранивший в этом бедламе чистоту, и прямо при них написал заявление на высочайшее купчихино имя. Специально при народе сочинял, чтобы назад ходу не было.

Бригадир в знак особого расположения проводил меня до автобусной остановки и на прощание акцентированно жал руку. Небось, черт знает что подумал обо мне. Да, Сенцов, Сенцов…

Впереди у нас была новая встреча, такая встреча, что… Вернувшись в уютненькое гнездышко нашей редакции, я не застал ее степенства и пошел к начальнику. Заявление мое он порвал.

– Ерунда. Новое напишу, – меланхолично пообещал я.

– Что ты будешь делать без газеты? – строго спросил он. К моему удивлению, в голосе Куркина явственно про звучала тревога.

«В плотники наймусь», – чуть не съязвил я. Эх, не зря меня редакторша невзлюбила, милейшая женщина. Проклятый язык, он не только до Киева доведет.

– Педагогический институт без отрыва от производства заканчиваю. Буду нести детям… как там у Некрасова, – поддержал я разговор, – а то в стройуправу подамся. Буду им липовые отчеты сочинять, сейчас сочинители везде нужны…

– Брось трепаться! – строго приказал заведующий. – Бабы испугался?

– Испугался, – охотно согласился я, – она меня может в бараний рог скрутить. Свободно. А мне жить хочется.

– Терпеть, парень, учись. Это главная наука. Она в любом месте пригодится.

– Не, и не уговаривайте. Иначе я потеряю уважение ко всему роду человеческому. Сами с Купчихой разбирайтесь. Мы с ней – как разнополюсные заряды…

– Писать ты умеешь? – не унимался мой доброжелатель, – умеешь. Я в твои годы по гвоздям лупил и думать ни о чем таком не думал. Считай, тебе повезло…

– В рубашке родился, – не смог удержаться я. Действительно, на редкость подходящий момент говорить о моем счастье.

– И родился! Глядишь, в центральную прессу попадешь.

Придется вспомнить тогда меня добрым словом…

Я тем временем достал из ящика четвертушку бумаги и крупно вывел на ней: «Заявление».

– Дурья башка, – сразу отреагировал бывший плотник, – журналистика – все равно как зараза какая. Не отвяжешься. Потянет писать, а мастерства-то… Тю-тю, нету. Разучился парнишка молодой. И наляпаешь несусветицу… – Куркин задумался на несколько секунд, подбирая достойное сравнение. Мне показалось, что он присовокупит нечто непечатное. И вдруг он сразил нелепым образом: – Несусветицу наляпаешь, вроде жареного льда.

Я не вступил в спор. Писать? Ну нет, с меня довольно. Журналист окончательно меняет профессию. Виктор Петрович истолковал молчание как знак согласия и с воодушевлением продолжал:

– Надо профессией овладевать всерьез. Почему все уверены, что стоит захотеть и напишешь, как Лев Толстой?

Письменный стол, брат, точь-в-точь такой же станок. Фразу клеить, вымерять, шлифовать требуется. Неумеха испортит материал, а мастер вещь изготовит.

Горячи были его слова, но не жгли. Жаль, что слушал бывшего коллегу вполуха. Он оказался неплохим провидцем. Удержаться от мемуарной заразы я не сумел. Впечатления от милицейской службы переполняли меня. Дома на эту тему было наложено негласное табу. На свиданиях о милицейских буднях вообще не желали знать. Где найти отдушину? Оставалось лишь довериться бумаге. В противном случае меня бы разорвало от лавины эмоций.

Но даже в дневнике не сохранилось ответа на естественный вопрос: «А почему все-таки пошел служить в отделение?» Я храню его на самом донышке души, ибо совестно признаваться в том, что столь важный шаг сделан с бухты-барахты. Приятель предложил, и я, не задумываясь, согласился. Оправданием этому легкомыслию может служить мое убеждение: людей сорта Купчихи там не встречу…

А вообще, в довесок ко всем многочисленным недостаткам честно прибавляю авантюризм. Вдуматься только: наткнулся на драгоценность в криминальной, можно сказать, ситуации и не доложил начальству. Поступок потрясающе безответственный. Я оборачиваюсь назад, на прожитое, и недоумеваю. Нет, это, видимо, факт чужой биографии. Дикость, бред…

Впрочем, и тогда чертово кольцо жгло карман. Дома оставлять боялся. Вдруг обнаружат мои и решат, что я взятки с ювелиров беру?

А колечко было изрядное. Оно и сегодня снится мне иногда. Замысловатая вязь золотой паутины опутала полыхающий холодным фиолетом камень. Изумруд? Сапфир? Агат?

В институте мы слегка касались геологических наук, но, убей Бог, чтобы я вспомнил хоть один абзац из минералогии. Зато твердо был уверен – камешек непростой, за три рубля в промторге его не приобретешь…

Я рассуждал как дилетант. А кем, собственно, в те времена я был? В голове бурлила каша из разных детективов, где смышленый сыщик в одиночку обставлял целые банды. От розыскников я слышал о самостоятельных заданиях, но почему-то удумал поручить его себе лично. Что еще? Зашивался я тогда. Ганин учтиво улыбался и, мурлыкая с трибуны, «доставал» меня на совещаниях.

Услужливая фантазия рисовала сцены страшной суматохи, которую вызовет выдача драгметалла. Начальство в набат непременно ударит. Шутка ли, антикварные вещи по окрестным лужам валяются!

– Факт обнаружения установлен, – веско скажет Александр Васильевич, – сопутствующие данные косвенно ука зывают на кражу…

Кража! Выплывет имя Еропеева, моего «крестника». Где же, спрашивается, был участковый, что под самым носом проморгал зловещего ворюгу? Да, неприятность.

Но Ганин способен произнести и другие слова. Например, прикинет так:

– Заявлений о кражах драгоценностей от граждан не поступало. Версии напрашиваются сами собой: либо владелец кольца имеет причины не раскрываться, либо его нет в живых…

«Нет в живых»! Хорошенькое дело! А что, Александр Васильевич имеет слабость к шумовым эффектам. Запросто устроит шоу, эстрадное ревю с участием областного отдела уголовного розыска. Будут меня гонять, как зайца, а потом выяснится, что гора родила мышь. Ведь ясно, что эта чепуха с финиковскими «визитками», вывалянными в грязи, – далеко не преступление века. Кстати, а почему я уверен, что именно гражданин Еропеев сорит золотом? Вдруг старушка, внучатая племянница графини какой-нибудь, обронила ненароком фамильное кольцо? И забыла – по причине жуткого склероза?

Порой я одергивал зарвавшееся воображение и приводил его, трепещущее, к прозаическому знаменателю: а где гарантия, что находка и впрямь стоит денег? Безделушка и все! Эксперты с мировыми именами, и те путаются с камешками. А мне, недоучившемуся студенту-заочнику, разве можно доверять оценку минералов?

Запутался я. Наверное, хотелось получить передышку и добросовестно проверить все возможные варианты, объясняющие появление колечка. Поработать без рвущего нервы контроля и не в сумасшедшие сроки. Мрачная тень выговора ослепила меня…

Чибис часто любит высказываться в том духе, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает… без ведома начальства. Я решил поискать исключение из этого блестящего правила. В конце концов аксиомы для того и существуют, чтобы плодить парадоксы.

Мною владело постоянное беспокойство. Я вспоминал не только чибисовские истины, но и классические. Больше всего опасался, что вступит в силу, кажется, библейский закон: «Нет ничего тайного, что бы ни стало явным». Живо представлял бесстрастное лицо Ганина, берущего у меня объяснение по поводу присвоения чужой собственности, совершения поступка, дискредитирующего звание сотрудника органов внутренних дел, и прочая, прочая, прочая…

Однажды Александр Васильевич приснился мне. Поистине кошмарное видение. Он был на белом коне в парадной форме генерала от инфантерии времен Марии-Антуанетты или, наоборот, Антуанетты-Марии, а может, королевы Елизаветы, в общем, шикарный до предела. Нестерпимо сверкая золотом мундира, Ганин наезжал на меня конской грудью и пугал громоподобным голосом:

– Лейтенант, где моя фамильная драгоценность? Презренный, ты заплатишь за низкое корыстолюбие!

Тут он вытащил из ножен, усыпанных алмазами, шпагу и ткнул ею меня в сердце. Но я не умер. Тогда блестящий генерал сменил гнев на милость:

– Скажу тебе как старший товарищ. Твоя ошибка – это отсутствие в работе учета и анализа. Ты недостаточно самокритичен, не контролируешь себя… – В этом «кадре» грозный воин вновь рассвирепел: – Где справка о состоянии прививок собачьего поголовья?!

От тихого ужаса я чуть не прикусил язык, потому что безнадежно запутался в бумагах и не сумел бы ответить на этот вопрос даже днем. К счастью, во сне появилась Татьяна и, действуя веником точно шашкой, слава богу, заставила ретироваться Александра Васильевича…

Едва проснувшись, я сразу начал творить глупости. Несомненно, под впечатлением кошмара. Суматошно прикинув, что сделано для розыска владельца ювелирной вещицы, пришел в ужас. За неделю проболтался о ней Шилкову, во-первых, и нагородил кучу несусветных версий. Повторяю, больше остального сбивало с толку то, что кольцо никто не искал. Да и ограблений подходящих сто лет не было: здесь золотишко из овощной палатки не возьмешь, а антикварных магазинов у нас, хоть лопни, не обнаружишь даже с лупой. Чтобы вовсе покончить с историей моей глупости, добавлю: предполагал я еще и недружественный акт, провокацию – подкинули взятку, а потом шантажировать будут. Но кому так уж очень мешает скромный участковый? Нет, определенно у меня начиналась мания величия. Нелепых догадок хватало. Единственное, по-моему, во что не верилось, так это в открытие культурного пласта минувших веков у «Трех поросят». Но до того я обалдел с кольцом, что ходил к ступенькам и зачем-то принялся ковырять палкой в злосчастной луже. Надо ли говорить: следов древней цивилизации под грязью не было…

И вот спросонок меня озаряет – надо войти в контакт с Аделаидой Снегиревой…