Текст книги "Жареный лед"

Автор книги: Алексей Ермолаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

МАДАМ «ТРЕХ ПОРОСЯТ»

Шаг сделан. Я стою перед импровизированной стойкой. В штатском. Еще бы! Предстоит провести серьезную операцию, и я готов пойти на любые жертвы ради удачи. Мною даже получена индульгенция от мамы на случай, если вынудят употребить сухое. Исключительно в интересах дела…

С потрескиванием извергает ритмы «вертушка», на стенах застыли выкованные из металла полногрудые царевны с подносами, приглушенный свет. Явная претензия на высший класс. Но все какое-то ущербное, ненастоящее. Никак не улетучатся ароматы бывшей распивочной. И не одни ароматы. Жирные мухи, обшарпанные столики, грязные клочья занавесок и как завершающий аккорд – сама Деля.

Она занимает сумасшедшее количество кубических дециметров пространства. И словно в насмешку – маленькая голова с жалкой копенкой прожженных осветляющей химией волос. Полыхая золотым ртом, она цедит отшлифованные словечки: «Что для вас? Мелочь, будьте любезны». Пусть не обманется неопытный посетитель – вежливость до первого малейшего конфликта. Тут в ход идет иной словесный запас: «Погляди, какой грамотный! И когда эта пьянь повыведется!»

Аделаида не стоит у своего рабочего места, она над ним возвышается, словно монумент. Ее величие превращает меня в маленькую-маленькую букашку.

Подобную манеру держаться я подмечал у нашего криминалиста. Но он обычный пижон. В его исполнении роль владыки судеб – провинциальная самодеятельность. А Деля была ею, этой ролью. Я стараюсь высвободиться из магнетических пут, припоминая случаи массового недолива, организованные хозяйкой «Трех поросят». Все мы люди. И внешность африканского божка тому не помеха.

– Как дела? – заинтересованно спрашивает меня Аделаида.

– Сами знаете, они у прокурора, – настраиваясь на ее «волну», отвечаю я и пожимаю плечами, – у нас так, одни недоразумения…

– Давненько тебя не видала, – продолжает демонстрировать дружелюбие Снегирева. А что бы ей меня часто видеть, если на участке я зеленый новичок и с Делей встречался пару раз: при первом обходе и в отделении – она к следователю приходила.

– Начальство замучило, – довольно откровенно заявляю я и внутренне осуждаю собственную невыдержанность.

– Э-э, начальство, – пренебрежительно машет она рукой, и рой мух испуганно срывается с блюдечка, обложенного бутербродами, – не бери в голову. У них занятие вредное, вроде кнута подстегивать. Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Слыхал, небось? Но не оби– жайся, это не про нас.

Осматриваю зал. Клиентов маловато. Кошу глаз на ценник – м-да, дорогое удовольствие. Белое столовое плюс скрюченный цыпленок. Джентльменский набор. Никто брать не желает. Что тут Деля плела про дураков?

– Застой в торговле? – на восточный манер следую этикету: сначала о здоровье, потом обо всем остальном…

– А мне и лучше. И когда эта пьянь повыведется! – она выуживает «фирменную» фразу. Привычка– вторая натура. От заигранных тирад Аделаида не сумела удержаться даже тогда, при нашем знакомстве. Едва переступил по рог, сразу донеслись «автоматные очереди», адресованные, по счастью, не мне, а горстке посетителей.

– Публика спокойная? – перевожу разговор на нужные рельсы.

– Пусть кто попробует пасть разинуть, – многообещающе произносит Деля. Понятно, вопрос исчерпан.

– А жалобы не пишут? – осторожно бросаю я.

Снегирева минуту-другую подозрительно оглядывает меня. Моргает пушистыми белесыми ресницами и вдруг…

– Языки да руки оборвать мало тем уродам-пачкунам, – с пол-оборота запричитала моя собеседница, и ее тело заколыхалось меж изображений бочонков, намалеванных на деревянных панелях, – раз человек при винном деле, таки его и «замазать» легко. «Писатели»! Подкаблучники. Проглотит винища на рубль, а ославит на сотню…

В таком роде она изъяснялась минут десять. Останавливать бурный поток было бесполезно. Я запасся терпением и принялся ждать. Наконец она притомилась, затихла. А меня разобрало: вот ведь сирота, думаю, трепетная лань. Нашла кому голову морочить! А то ее насквозь не видно! Насколько мне известно, и колонийской пищи она попробовала в молодости. За тягу к «левым» доходам. Не заметно, чтобы отсидка изменила психологию терпящей «оговор» женщины. Скорее, сделала ее более осторожной. Витюля Шилков как-то намекал на то, что ходит Аделаида по лезвию бритвы. Догадываются в БХСС про снегиревские проделки, но доказать не могут.

Никола Дмитрук со свойственной ему прямотой утверждал, что шилковские коллеги время жалеют. Мол, его не хватает на «рыбу» покрупнее. Мой наставник всегда был категоричен. Думаю, он преувеличивал. Вообще, в его оценках чувствовалась легкая зависть к оперативникам. Он когда-то пробовался в розыске, но не справился. Видно, характер прямолинейный помешал. Чибис, между прочим, своеобразно поддерживал Дмитрука, заявляя, что «расщелкал бы эту паучиху за два дня». Однако зная Колькину слабость зарываться, я и его мнению доверял не до конца. Но как бы там ни было, представление о Снегиревой у меня сложилось.

Даже помимо своей воли вспоминаю перепалку между Чибисовым и Николой Дмитруком. Предметом спора явилась все та же хозяйка «Трех поросят».

– Ее треба першую отправить куда следует, – твердо говорил старший участковый. Вернувшись из Крыма, он усиленно нажимал на «украинизмы». Голос предков пробудился.

– Почему же первую? – задиристо спрашивал Чибис, но, из уважения, не прибавлял своего обычного «пацана».

– Потому элементы вроде нее – липучая зараза. Тащат под себя по крохам. А из крох гора складывается. А мы отмахиваемся – ущерб копеечный…

– Николай Иваныч, тебя послушать – надо все бросить и гоняться за лоточниками.

– Ты, Колюшок, не передергивай. Ничего бросать не надо. А этим врагам народного блага следует должное воздавать.

– Эк хватил.

– Ты, Чибисов, кончай незнайкой прикидываться, – вдруг разозлился мой наставник. Бывает с ним: спокойный-спокойный, да как взовьется. – Я, понимаешь, не меньше твоего видел. В колонию ездил. Для Аделаиды там не дюже тяжкое место. Такие на «зоне» по струночке ходят, режима не нарушают. Мне местные хлопцы объясняли. Мол, условно– досрочное освобождение хапуги зарабатывают.

«Главные» помощники у начальника отряда… Тьфу! А вернутся домой – сразу за прилавок. Старые приятели на запрещение по должности не посмотрят, помогут. Сегодня ты, завтра я. А мы меж пальцев наблюдаем. Несерьезное нарушение…

– Ладно-ладно, – прервал его ошарашенный вспышкой Чибис, – ты меня еще в пособники запишешь…

– И запишу, – не мог уже остановиться непреклонный старлей, – улыбаемся, ехидничаем, а погань делишки свои устраивает. Поди в магазин, купи хорошее мясо! А-а, качаешь головой. А Снегиревой его в хрустящей оберточке доставят. Моя бы воля – руки рубил расхитителям! От добрый порядок бы был.

– Уж больно ты кровожаден, – не удержался Колька, – с такими мыслями нельзя в милиции служить. Это тебе не средневековье…

– Сколько раз зарекался с тобой серьезно говорить и все не выдерживаю, – грустно произнес Дмитрук, так же неожиданно успокоившийся, как и рассердившийся, – чего я связался? Кроме глупостей, ничего ведь не услышу…

– Услышишь-услышишь, вот академию закончу, сразу перевоспитаюсь… Да не переживай, Николай Иванович.

В основном согласен я с тобой… Но чтоб без ужасов инквизиции. И знаешь, в голове не укладывается, что убийцы и грабители – ягнята против вороватых торгашей…

– Убийца – это аномалия. Психика не в порядке… А у спекулянта все в порядке. Даже слишком. И еще, – Дмитрук поднял палец, – от душегубов любой отшатнется, а гладенькие жулики некоторым спокойно спать не дают: завидки разбирают нестойких людишек. Вот он, корень дерьма!

– Давно я к тебе приглядываюсь, Никола, и диву даюсь: то простым кажешься, ну как прямая линия, то огорошишь чем-нибудь заковыристым. Сейчас, кстати, в академии конкурс на замещение вакантных должностей. Сам объявление читал. Ты бы, тезка, того…

– Ох, брехло-брехло, – укоризненно, но не сердито про говорил старший лейтенант, – как таких в розыске держат?

Этот вопрос вызвал целую дискуссию, но она к Аделаиде уже никакого касательства не имела, поэтому приводить ее не стану, а вернусь к беседе со Снегиревой.

…Она с трудом отдышалась. Сколько энергии ушло на отповедь недругам, пишущим на скромную женщину разные небылицы. Тут уж начал «заводиться» я (причины, надеюсь, понятны теперь). Речь была бессвязная, запальчивая. Мальчишеская. Сильные доводы, которыми я располагал, и домыслы летели в лицо мадам из харчевни поочередно. Внезапные паузы, многозначительный прищур озадачили ее. Милиционеров, наподобие меня, Аделаиде не приходилось встречать. Это обезоружило Снегиреву.

Она стала буреть, часто глотать воздух и, сменив глубокое контральто на жалобное попискивание, принялась каяться. Но каялась с умом. Якобы, дура она, вина сверх меры отпускает, мокрые папиросы подсовывает, часишки раз в заклад взяла… Только давно перестала «людей выручать». Признания ее были мне совсем некстати, ибо цель моя состояла в том, чтобы узнать о владельцах кольца.

Аделаида, почувствовав, что меня интересует не то, о чем она длинно распространялась, вновь замолкла и, похоже, в душу ее заполз страх. Необъяснимое всегда пугает ограниченные натуры. Забавно. Вот уж не рассчитывал расстроить боевые порядки этой приспособленки. Но есть смысл воспользоваться моментом. Я закинул удочку с колечком на конце и Фиником в придачу. И попал в самую точку. Мне в тот день везло…

Деля опять зачастила. Господи, сколько разных подробностей и деталек припомнила она. Этот стоял в том уголочке, другой в другом, солнышко светило прямо в глаза… Слова-паразиты сыпались и сыпались на стойку. Мне даже чудилось, что они издают однообразный, деревянный стук. Фраза лепилась к фразе, но не несла смысловой нагрузки. Подходящее бормотанье для тех, кто страдает бессонницей…

Мне все– таки удалось продраться сквозь словесную шелуху и понять суть довольно тощенького эпизода…

На наречии Снегиревой двое типов пытались подсунуть ей железку (грош цена которой), но не на ту напали…

Уже не скрывая своего любопытства к этой истории, я спросил:

– Поконкретнее, Аделаида Ивановна. Какие типы? Сами знаете, в милиции любят точность.

Она сосредоточенно уставилась в стакан, служивший вазочкой для заморенных сереньких цветков. Совсем мать моя потерялась, элементарной информацией поделиться не может.

– Ну как звали-то их? Тех, с кольцом? Или незнакомые купцы?

Снегирева захлопала глазами.

– Ну как их звали? Тех, с кольцом, – уточнил я.

– Один был Финик, а другой навроде Петрушки, в клетчатом пиджаке, нездешний.

«Три к носу!» – мелькнуло у меня в голове, и я ободряюще кивнул мадам. И тут же отметил про себя, что матушка права: липнет к моему языку жаргон. Больше никаких любопытных сведений о потерянной драгоценности выудить мне не удалось. Деля вновь вернулась к облюбованной системе беспрерывного пустословия, и я решил сворачивать «капканы», в которые, признаться, удалось наловить не так уж много.

– Замечательная у вас память! – пришлось похвалить Аделаиду, ведь теперь я точно знал, что Финик связан с этой таинственной историей. – Но, вообще, мне эти клетчатые пиджаки нужны, как прошлогодний снег…

– А кто ж проболтался? – задумчиво пробормотала Снегирева, безуспешно стараясь собрать складки на жирном лбу. – Нет, чегой-то не складывается… – Она помолчала и вдруг, осененная догадкой, подмигнула: – Ладно-ладно. Я прямо сразу и поверила. Доверчивость сгубила мою молодость.

Я неожиданно оказался в роли защищающейся стороны. Теперь уж самый выдающийся экстрасенс не вобьет в этот сумеречный мозг мысль о том, что персона гражданина Еропеева занимает меня не большего пожелтевшего окурка в придорожной канаве. Выхода не оставалось, кроме как воззвать к общественному долгу мадам.

– Пусть будет по-вашему. Не стану темнить… – я чуть не прикусил язык: весь перемазан уголовной стилистикой. – В общем, нашу теплую беседу надо забыть.

Аделаида от этих слов расцвела на одну щеку, словно недозрелый самую малость помидор. Ну ладно, прощайте, мадам, меня ждут великие дела. Но вдруг Аделаида колоться начала, и я задержался…

«ВОТ В ОТДЕЛЕНЬЕ КАК-ТО РАЗ»…

В отделении стоял умеренный адский шум. И немудрено: компания для наших мест собралась куда как бойкая, переводя на нынешний подзападный язык, крутая. Чибисов, Витюля Шелков, новый розыскник Чернышев и целиком наша бодрствующая смена, да еще криминалист Вадик Околович, мой начинающий друг. О нем речь впереди.

Суперблок (занюханная комнатушка, отданная Ганиным для участковых) курился синеватым дымком. Никола Дмитрук, как гордый лев, высокомерно отбивался от насмешек. Я никак не мог сообразить, по какому случаю перепалка: в голове шумело от «поросячьего» вина и Делиных откровений. Ладно уж, расскажу все до конца.

Стоило мне «довериться» Снегиревой, и она сразу расцвела во всю малогабаритную физиономию.

– Ох и уважаю я душевный разговор, – заверещала Аделаида. – Нежно надо с людями, полюбовно. По сто граммчиков приняли на две души и – полный контакт. Я тебя проинформирую…

Головка моя закружилась. Эх, думаю, рискнем для блага поселкового отделения.

– Вообще-то из общества трезвости я уже вышел, – неуверенно произнес я и уточнил: – По политическим мотивам. «Русская», «Столичная», «Московская»… Какой, понимаете ли, русский не любит…

– Любит, любит, – выуживая из-под прилавка соблазнительный пузырек, запричитала поросячья мама.

– Давай, – покорно кивнул я и для верности тайно пересчитал деньги в кармане, а потом… махнул порцию. Моя согревшаяся со страшной силой душа требовала интенсивного взаимопонимания.

– Слушай, Деля, что ты там говорила насчет информации. Колечко…

– О, Господи, не успокоишься никак. Не в етим дело, – Снегирева пошлепала жирным кулаком по стойке. Засим лихо опорожнила замусоленный стакан и изящно вытерла губы мизинцем. – Прочисти уши, – несколько таинственно продолжала она, – ты, небось, везде жуликов видишь. А уж среди нашего брата и тем паче. И правильно, людям веры нет. Эх, давала себе зарок не кочегарить на работе. Ну да ладно, – язык у Аделаиды заплетался вполне натурально. Знать, с алкоголем у нее односторонние отношения.

– Не каждый виноват, что тянет деньгу к себе, – бессмысленно тараща замалеванные буркала, исповедовалась мадам, – я, примерно, когда начинала девчушкой в овощном… Отмотаешься цельный день на ногах, а вечером, глядь, одни нехватки. Из своего кармана, понятно, доплачиваешь. Директор кричит свое: мол, делись. Стала чуток недовешивать, остаточки к рукам лепиться стали.

Тут и святой взять не откажется. Так-то, с крох, и пошло.

Теперь скажи, чем я виноватая?

От наплыва искрометной откровенности я слегка ошалел и не сразу нашелся, что ответить. А вообще, Аделаидина исповедь отдавала фальшивкой. Ощущение было такое, словно меня мякенько тянули за нос.

– Это что же у нас получается? Вроде явки с повинной? – только и осталось пробубнить мне.

– Э-э, пацанишка ты еще, – махнула дебелой кистью продавщица винных изделий. Хмель заметно размягчил линии ее бронзоватого лица. – Что ты наскакиваешь, как ошалелый кочет? Учат тебя уму-разуму. Небось, ваши вокруг энтих дел конспирацию разводят. Хитрые у тебя начальники, – Снегирева интимно подмигнула, став похожей на маску из маскарада ужасов. Впрочем, мне тогда больше не понравился ее взгляд: откровенно презрительный. Его следовало понимать совершенно определенно.

– Ты знай и помалкивай, – навязывалась со своими наставлениями Аделаида. – Примерно, я Михал Моисеичу из торга большие бабки за место отдала, а он, подлюка, сюда девку из ларька перебрасывает.

– А, Михал Моисеич, – легкомысленно бросил я, – он из «Козы Ностры», что ль?

– Козел и есть. Но ты к нему не лезь. Как сыну говорю.

И она по– бабьи подперла кулаком, прошу прощения, мурло и с жалостью посмотрела на меня. Даже чудовищная слеза вспухла на одном из ее нахальных глаз. Вот и пойми женщин. И чего она разнюнилась? То ли обида на пахана заела, а может, и впрямь, малолетство мое за сердце взяло? Разбирайся тут. С финиками, аделаидами, местной коррупцией.

С нее– то я и решил начать, когда пробирался меж стульев к Витюле Шилкову. (Помните еще про суперблок и чисто, прямо-таки, внутримилицейский конфликт?) Итак, Дмитрук отбивался, как гордый лев. Насмешки же сыпались со всех сторон. На время я даже позабыл про Снегиреву. Судя по накалу страстей, Дмитруку что-то давно и безуспешно втолковывали. Но на каждую реплику мой наставник, хитренько улыбаясь, давал стереотипный ответ:

– Погодь, будь ласка, – с видом человека, которому о предмете спора, конечно же, известно больше остальных, но при этом он великодушно разрешал: «Та, бреши дальше. Послухать можно».

Чибисов, дежурный Леонтьич, до безобразия похожий на подвыпившего Винни-Пуха, и другие с пылом обреченных бросались на неприступную крепость. Словесные стрелы нападавших изрядно затупились, а частью оказались поломанными вовсе. Эта полемика оригинальностью напоминала эпическую поговорку: «…на колу мочало…»

Шилков стоял в сторонке и откровенно скучал. Я-таки двинулся к нему, на ходу пожимая руки и вникая в суть происходящего. И это мне удалось в самой середине комнатушки.

Вот какой случай обсуждался в служебном помещении для участковых.

Расскажу о нем от третьего лица, если не собьюсь.

…Вступая в явный диссонанс с ликующей природой и миролюбивым настроением публики, ожидающей автобуса, на скамье под козырьком лежало помятое тело, извергающее запах алкоголя, невнятную речь и ясно различимый мат.

Две шустрые старушки в платках и с туго набитыми сумками принялись делать язвительные замечания такого рода:

– Где же это вся милиция подевалася?

– А он им неинтересный. Штрафу не заплотит, а возни с ним – не оберешься.

– То-то, милай…

– Порядочки ноне…

Потенциальные пассажиры со скучающим видом внимали антимилицейским речам. Меж тем к остановке подошли Колька Чибисов и Леонтьич. Устные сигналы злокозненных бабулек донеслись и до их ушей. Приятели без раздумий стали поддерживать пошатнувшийся авторитет поселкового отделения.

Машина из вытрезвителя примчалась как на крыльях. Леонтьичу стоило только звякнуть в «пьяное» заведение, где он пропахал десять лет и частенько «страивал», и ребята из спецмедпомощи сразу побили все рекорды оперативности. Джентльмену же, кемарившему на скамье, плод неформальных отношений пришелся не по вкусу. Он отчаянно замотал головой и явно отрицательно реагировал на вежливые приглашения Чибисова воспользоваться заказанным автотранспортом. Тогда мужики нежненько подхватили упрямого клиента и поволокли к гостеприимно распахнутым дверцам. Ожидающие от удовольствия рты пораскрывали. Еще бы: бесплатное развлечение. Только ехидные бабули остались недовольными. Правда, они, говоря дипломатическим языком, резко и даже кардинально поменяли собственную позицию. Загалдели наперебой:

– Что это делается издеся?

– Лежал себе человек – никому не мешал.

– Налетели-похватали…

– Отпусти его, сатана! – завопила более решительная старушка. – Чего привязался? Он безвредный.

Ох и обозлились Леонтьич с Колькой. Достали их кочережки: как дело ни поверни, все милиция виновата. И тут Чибисов предложил… (Я бы скорее поверил, что идея была дежурного – он озорник известный, однако, поди ж ты. Ага, все-таки сбился с третьего лица. Впрочем, записки – жанр непритязательный: стерпят литературные погрешности.)

Словом, пошушукались братья-разбойники у машины с маленько оклемавшимся пьянчужкой, и тот, якобы, вдруг вырывается и прямиком к адвокатскому корпусу. И ну гонять старушенций по кругу – только пыль столбом. Уж очень старался поклонник огненной воды, поскольку за этот цирк его обещали отпустить. Две непоследовательные бабы-ежки в тихом ужасе покинули поле битвы, призывая на помощь силы небесные и участкового. Известно, на Бога надейся… А вот Леонтьич с Чибисом мигом подлетели и «выручили» запыхавшихся гражданок. Те с перепугу слова вымолвить не могли, лишь одна бабуся заискивающе сказала Кольке:

– Ты уж, сынок, крепче в другой раз вахлаков проклятущих…

На этом активные действия обеих сторон закончились.

По моему суждению, история гроша ломаного не стоила. Разве что посмеяться от скуки. Как я узнал позже, ребята и впрямь хохотали от души. Потом заговорили о другом, небось, о девицах. У нас даже старый хрен – Поддатый Винни-Пух не откажется лясы поточить о дамах. Тем временем Дмитрук про себя обмозговывал только что рассказанное, уперев по обыкновению взгляд в оконную раму.

– Нет, промашка ваша вышла, – неожиданно выпалил он, заставив вздрогнуть занятых захватывающей беседой оперов…

Сколько раз примечал: самые пылкие выяснения отношений начинаются с пустяков. В самом деле, о чем мои коллеги битый час толкуют, размахивая руками и недвусмысленными жестами давая понять противной стороне, что у нее винтиков не хватает? Хотя, конечно, такие монолитные натуры, вроде Дмитрука, вечно образуют вокруг себя прибой страстей, да еще оставаясь при этом вызывающе спокойными. Мало-помалу начал понимать, из-за чего сыр-бор разгорелся.

– Да пойми, Николай! – надрывался Птица-Чибисов так, что на шее у него вздулась вена. – Мы ведь живые люди!

– Ты спокойней кричи, – отрезал участковый, – здесь глухих нету, – при этом лицо его окаменело чуть больше, чем обычно.

– Ладно, – Чибисов моментально утих. – Что мы сделали неправильно?

– А то неправильно – сам знаешь.

– Старых кочережек зря попугали? – иронично усмехнулся Птица. – Пожалел…

– Ты личное со службой не путай. Я тебе толкую: тех бабок на пинках треба гнать, где они заводятся, – рассудительно повествовал Дмитрук. – У меня теща похлеще будет. До своей хаты ей дорогу самолично заказал. Почему промеж нас война пошла? Не чужие ведь, жинка опять же…

С речью Николы происходили такие метаморфозы – мы только диву давались. Крымский отпуск разбудил в нем кровь предков, потом он еще где-то нахватался украинизмов и теперь изъяснялся на какой-то опереточной мове. Хохол он был самых голубых кровей: чем больше задиралась Украина перед Россией, тем толще ломти сала притаскивал он на обед. Впрочем, закончим историю его взаимоотношений с тещей.

– Не чужие мы, – повторил старший участковый, – по тому и гоняю ее. – Тут он многозначительно поднял палец. Вечно Поддатый Винни-Пух и Чибис оживленно перемигивались и на удивление синхронно качали голова ми.

– …А посторонних, – строго продолжал Дмитрук, – не то что рукой, словом обидеть не моги. Кто такой сотрудник милиции?

– Родной отец пьянчужкам, – резвился Леонтьич.

– Вьючная лошадь! – уточнил Птица.

– Передвижное справочное бюро, – влез и я. Как тут было умолчать: – Ходатай по чернильным кляузам…

Николай Иванович выдержал паузу, пока мы отмечались, а потом сам ответил на свой вопрос:

– Сотрудник милиции – есть слуга закона. И обязан служить. А некоторые умники возомнили, что они хозяева закона, гегемон.

– Как же ты мне надоел за последние десять лет. – Застонал Леонтьич, облокотившись на стол, – одно и то же каждый день: «…слуга, слуга». Забил себе голову инструкциями, леший, и другим на мозги капаешь. Надо от жизни идти. На каждый случай писульку – не предусмотришь.

Колька Чибисов нервно закрутился на стуле, желая поскорее вступить в беседу. Дежурный из уважения к оперу примолк.

– Слушай, Иваныч, дорогой, – ехидно начал Птица, порывисто сорвавшись с места, – бумажки-то и обязывают нас работать гибче. Дифференцированно. Слыхал такое слово? Нужно вести поиск новых методов.

– Балакай, балакай, послушать можно.

– Да слушай, на здоровье. А лучше ответь. Ты чего у нас, идеальный? И «висяков» у тебя нет, и гражданам не грубишь…

– Во всяком случае, в сговор с дебоширами не вступал и иных промашек за собой не знаю.

– Вот и выходит, – торжественно резюмировал Птица, не отвечая на колкость ради эффектного удара, – что тебя в милиции держать опасно, просто-таки, напросто-таки. Я, может, раскаиваюсь в содеянном. В глубине души. Значит, уже на пути к исправлению. Ты же своих ошибок не признаешь и не видишь их…

– Парни, – не выдержал Леха Чернышев и из своего угла перебил Птицу, – давайте лучше по женскому вопросу. Ну сколько можно цепляться…

– В общем, мое мнение такое, – отмахнулся Николай Иванович, – неправильные ваши действия. И по совести, и по обязанности треба доложить руководству. История все ж таки выплывет наружу. Положено начальнику знать о ней от подчиненных, а не от пропойцы.

– Да ты сам пойди и доложи, Дмитрук, – насмешливо и зло произнес Птица, – прогнись «порядка» ради.

Мой наставник набычился, побагровел.

– Все. Брэк, – стал «разводить» по углам разошедшихся спорщиков Чернышев. – Хватит вам!

Лешка – человек немногословный, если только речь идет не о женщинах. Человек он у нас новый, но сразу попал в авторитеты. Необъяснимый феномен. И проявить-то себя не успел, но в глазах и повадках таилась звериная, первобытная сила, послужившая ему лучшей рекомендацией. Мы, мужики, это хорошо чувствовали, ну а дамы, у тех просто колени подламывались. А с виду-то Черныш невзрачненький, малорослый. Я еще прикидывал, ну, подерешься с ним, я поздоровей – пожалуй, навтыкаю ему; однако не было уверенности, что Лешкина магия победителя развеется… Женщины, как я уже говорил, висли. Алексей, фигурой и лицом не слишком удавшийся, был желанным утешителем для девушек, обиженных судьбой. Впрочем, встречали его и с гордыми красавицами, подступиться к которым у нас духу не хватало. У Чернышева все складывалось удивительно легко. Я завидовал ему…

Да, хочу предупредить. Перед вами мелькают десятки лиц, но далеко не всем придется сыграть большую роль в этой истории. Не каждое ружье, повешенное в первом действии, выстрелит в третьем. Однако я пишу не классический детектив, а записки участкового. Этот жанр не терпит искусственности, он идет от жизни.

Наконец мне удалось добраться до Шилкова, стоявшего у стены. Он загадочно улыбался внезапно возникшей заварухе.

– Вить, – одними губами позвал я его, – есть серьезный разговор.

Мы пошли к выходу. Дмитрук с Чибисовым уже пыхтели за столом, мерясь силой рук. Вечно Поддатый Винни-Пух прыгал около них и делал вид, что роняет Кольке на голову графин с водой. Вот так всегда. Наорутся, назлятся, а потом вполне естественно начинают мирно сосуществовать и даже дурачиться. Оно и понятно, люди давно работают вместе, вынуждены притираться друг к другу. С обычными мерками в нашем отделении пролетишь. Попробуй разберись, кто кому здесь приятель, кто враг? Не забудем, как любит выражаться Ганин, про специфику службы. Милицейское подразделение – оно словно островок в недружественном океане, и аборигенам, чтобы выжить, ссориться просто опасно…

Едва я завел Шилкова в коридор, он схватил мою руку и, скорчив бдительную рожу, прошептал:

– Не пугай меня своим таинственным видом, Анискин.

Выкладывай свои секреты.

Я пропустил «Анискина» мимо ушей и с жаром стал рассказывать об обстоятельствах встречи с Делей Снегиревой. Через две минуты был готов побиться об заклад, что слушал меня Витюля исключительно из вежливости. Почему? Ну, допустим, мадам – слишком мелкая рыбешка для Шилкова, но Михал Моисеич – в самый раз. И чего сегодня так противно ухмылялась Аделаида, советуя не лезть не в свои дела? Витюля быстренько откланялся, пообещав (как всегда) учесть информацию, и спрыгнул с крыльца. Но перед этим спросил, как бы между прочим:

– Слушай, кстати, ты установил хозяина кольца?

В душе сильно рассерженный, я буркнул, что впервые слышу о кольце, каких-то хозяевах. Расхотелось мне откровенничать с Шилковым, словно бес вселился. Витюля растаял в надвигающихся сумерках, а ко мне присоединился Чибис, вылезший продышаться из прокуренного суперблока, и затеял дурацкий разговор. У него всегда так.

– Тебя в толпе мнут? Ногами по тебе ходят, в спину толкают, облокачиваются? – спросил Птица. Глаза его загорелись зеленоватым огоньком, когда он получил меланхолично-утвердительный ответ. – Только это не толпа виновата, – разглагольствовал опер, а я почему-то стал его слушать. – Она ведь из отдельных индивидуальностей состоит. Так вот: это хозяйки глумятся.

– Какие еще «хозяйки»? – вытаращился я.

– Хозяйки жизни, – небрежно бросил Птица, как бы подчеркивая, что говорит о предмете давно известном, даже немного скучном, – ты, будто, не встречал их? Эх, пацан, я-то давно наблюдаю за ними…

– Нашел тайную организацию, – пренебрежительно за метил я, – тоже мне Интерпол.

– Смеяться надо? – иронично прищурился Николай. – Ой– ой, какие мы шутники. Если тебе неинтересно, то наше дело – помалкивать в тряпочку.

– На обиженных воду возят.

– Не будешь слушать?

– Буду, буду. Куда от тебя денешься?

– О, так бы сразу, – оживился Чибис и, конечно, не упустил случая повоображать, – слушай старших, расширяй кругозор, ума набирайся, пацан… Значит, описываю тип хозяйки. Пол – обязательно женский, возраст – от трех месяцев и выше. Полного расцвета достигает к шес– тидесяти годам. Почти всегда квадратного сложения.

Взгляд исключительно пустой, смотрит сквозь тебя. Особые приметы: крупногабаритные сумки, металлический палец, которым они упираются впередиидущему в спину. Характерные признаки поведения…

Птица глубокомысленно сдвинул брови. Видно, истратил все свои академические запасы на обвинительный трактат о бедных женщинах.

– Короче, у указателя могут остановиться как вкопанные, даже если сзади марширует целая демонстрация. А главное, мужиков поливать любят. Принародно, с воплями, визгом. Не вздумай защищаться, пацан! Одной фразой срежут…

– «Что за мужики пошли!» – пробормотал я и подумал, что это на меня свалилось: Деля с Михал Моисеичем, Вечно Поддатый Винни-Пух со вздорными старушками, Шилков с непонятными улыбочками и чумовой Чибис с абстрактными бреднями? Никак, сговор?

– Ага. Вроде того, – победоносно гнул свое Птица. – Возможны варианты. Но слова – это обертка, а конфетка – голос. Из него яд литрами можно выкачивать!

– Ты с женой, небось, поругался? Одна хозяйка, а не род.

– Именно род, пацан, – прямо набросился на меня Чибис. – Жена, тьфу! Глянь, как Они вышагивают. Величавые, в лице ни грамма сомнения в том, что мир придуман для них, по спецзаказу. Протягивают руку и берут, что понравится. Банан, туфли, хорошее место, удобного мужа… Раз пришлось по душе, значит, мое…

Птичка распалился, фразы вылетали, словно раскаленные угли из печки. Я-то знал, чем объясняется Колькино женоненавистничество. Хлебнул он горюшка с тещей. Но сказать сейчас об этом – было смерти подобно. Спасибо, мой намек на жену «проглотил». Николай, наверное, считал, что корни его свирепости произрастают из философских пластов. И потом, напрочь отвергать его жгущие глаголы было бы неверно. Кое-какое рациональное зерно в них имелось. Но…